Людвиг ван бетховен годы жизни и смерти. Глухой композитор. Диагноз для гения

Он должен вызывать не только возвышенность музыканта, но и величие человека. И он ставит в рот Бетховена: «Я не признаю другого признака превосходства, превосходства, больше, чем добра». Не могло быть иначе, только доброты, желания дать Человечеству, можно получить путь Искупления через Искусство.

В письмах Бетховена показаны очень малоизвестные случаи такой щедрости и доброты, в то время как почти всегда указаны буквы, соответствующие так называемому «Завещанию Хайлигенстада» или «Интендент Ла Амады», которые, несомненно, более красивы по форме, больше важны в жизни и чувстве Бетховена, которые показывают нам страдания бетховена, но, возможно, они оставляют нас, не зная хорошего человека, что есть в Бетховене.

Также письмо эрцгерцогу Родольфо: Ваше Императорское Высочество! Ни для тщеславия, ни для смелости не смело ходатайствовать и не хвастаться, чтобы иметь особую милость вашего Императорского Высочества, ничто из этого не заставляет вас ставить перед вами очень простой вопрос. Вчера днем ​​старый Крафт был дома; он задавался вопросом, можно ли иметь комнаты в вашем дворце в обмен на то, что вы будете служить своему Имперскому Высочеству, когда захотите. Он был в доме принца Лобковица двадцать лет и долгое время не получал никакой зарплаты; Теперь он вынужден покинуть свои комнаты, не получив никакой награды.

Троджер будет ждать ответа от вашего Императорского Высочества. Что касается улучшения положения человека, ваше Императорское Высочество оправдает вашего верного и послушного слугу Людвига ван Бетховена. Но прежде всего есть письмо к девушке, которая проявляет чрезвычайную чувствительность, и кто движется, чтобы увидеть чувствительный и нежный дух Бетховена. Письмо Эмили, 10-летняя восхищенная девушка из Бетховена, который послал ему письмо и кошелек в качестве приношения. Не отрицайте лавровые венки Хенделлу, Гайдну и Моцарту; У них есть заслуги для них, чего у меня нет сейчас.

Когда вы, дорогая Эмилия, хотите в любой момент спросить меня, не стесняйтесь писать мне. Настоящий художник не гордится, к сожалению, он видит, что искусство не имеет границ; внутри он чувствует, как далеко он достиг цели; Хотя он может восхищаться, ему грустно, что он не дошел до того момента, когда его гений предстает перед ним как далекое солнце, которое должно указывать на его направление. Эта доброта, которая удерживала его преданным возвышенному, несмотря на его выход на пенсию, его глухоту, его отвращение к общественной жизни, но всегда любимую Бог и доброта.

Никто не любит деревню больше, чем меня, потому что они не леса, деревья, скалы, чего человечество сегодня жаждет. Или в цитате, которую Бетховен дает Джоан Ллонгерас:. Я ценю больше дерева, чем некоторые мужчины. Кажется, каждое дерево говорит в мире полей: Святое, Святое, Святое! В «Символ веры» «Кредо» повторяется настойчиво, как подтверждение собственного чувства Бетховена. «Мое главное желание работать на этой мессе состояло в том, чтобы породить религиозные чувства у певцов и слушателей и что это чувство прочное».

Как и Вагнер, с которым он разделяет ту же любовь к самой природе и религиозности, Бетховен всегда очернялся из-за его плохого характера, продукта его глухоты и социального ухода, непонимания людей от его внутреннего чувства, но никогда не злой воли. С детства мое сердце и мой разум склоняли меня быть добрыми и ласковыми, всегда желая совершать великие подвиги.

Но думайте, что за последние шесть лет моя ситуация была очень неудачной, усугубленной менее умными врачами. Из года в год меня обманывали тщетные надежды на улучшение и, наконец, осудили на перспективу хронической болезни. Рожденный с яростным и активным темпераментом, всегда готовый к социальным развлечениям, меня заставили уйти из мира, жить в одинокой жизни. В Вагнере было страдание и постоянная материальная потребность в его художественном проекте, в Бетховене была глухота. Он также написал своего рода «фантастическую историю», придуманную, о том, что он посетил Вагнера в Бетховене, но, будучи чем-то «новым», мы не будем делать выводы из этого текста, кроме того, чтобы показать огромное восхищение Бетховеном и его идеей назначить Бетховену мнения о музыке и драме самого Вагнера.

Весь текст посвящен двум основным темам: 1 - Основать в Бетховене возрождение и сущность «немецкой музыки» перед предыдущими музыкальными формами и других городов. 2. Он понимает концепцию музыки Шопенгауэра и его интимные отношения с революцией Бетховена, предыдущий шаг к музыкальной драме Вагнера. Обе темы тесно связаны друг с другом: Немецкая музыка - это та, которая отражает внутреннее чувство Себя, а не кажущиеся внешние формы. То есть: немецкое искусство - это тот, который наиболее прямо достигает истины, как говорит Шопенгауэр.

Музыкальный язык универсален, а значит, иногда он создается «не связан с людьми», и все же это не так. Суть немецкой музыки рождается с Бахом и созревает с Бетховеном, так как он попытается четко разоблачить Вагнера. Чтобы понять этот момент, может быть полезно кратко разоблачить суть мысли Шопенгауэра на тему «Музыка и реальность».

Для Шопенгауэра мир - это чистый «Спектакль», внешние формы, подчиненные нашим желаниям, обманам и нечестивости, Воля обманывает нас и заставляет нас двигаться к материалу, представлению, зрелищу. Шопенгауэр указывает, что музыка прямо выражает чувство Воли, сущность тогда мира, внутреннее, то, что не искажено Представлением, деформациями и обманами, которые приходят к нам через то, что желание и чувства Они выражают. Пластиковые художники обычно служили миру Представительства, следуя и ищу «Формы» красивыми, чтобы угодить, чтобы заполнить «желание» зрителей, публики.

И они заразили музыку своими формальными принципами: искать красоту и внешнюю эстетику. Правила музыки создаются, чтобы угодить, показывая внешние формы вместо того, чтобы искать внутренние чувства. Бетховен прорвется этим путем и отразит внутренность Человека в своей музыке, «использует» предложенные формы, но не обожествляет их, он прыгает и постоянно их окружает, чтобы искать самое чистое внутреннее чувство. «Передайте внутреннее зрение снаружи». Бетховен не сформировался в мире оперы, которая была чистой внешней формой и служила вкусу публики, но его тренировка симфонична и особенно ориентирована на ключ и скрипку.

Классической формой в этом предмете была Соната, и Бетховен станет великим ремонтником Сонаты. Соната была стандартизирована Эммануэлем Бахом, Гайдном и Моцартом в строго регламентированной манере. Это была музыка, основанная на формах, красивых мелодиях, объединенных гармоничным и упорядоченным образом на вкус принцев и элит, которые были покровителями музыкантов, у которых не было желания исследовать внутри, но чтобы отвлечь или испытать удовольствие от красивая и взвешенная музыка с определенной дозой малабарской виртуозности переводчика.

Только Себастьян Бах с его «искусством полета» продвинулся в изучении сущности и возможностей чистой музыки как нечто существенное, а не формальное. Отношения Бетховена с Сонатами были интенсивными и в то же время противоречивыми. Импровизированный, он включал элементы, не соответствующие установленным формальным нормам, силам и страданиям, которые отражали чувства, но которые были несогласованы с «мягкой гармонией», которая до этого момента была нормой. Бетховен уважает классическую «архитектуру» Сонаты, но не ее содержание.

Гайдн был «принцем» музыкантом, он делал музыку по своему вкусу. Моцарт вместо этого был из-за публики, но намерение этой аудитории было похоже на намерение принца. Эмоциональные кризисы Моцарта вызвали их лучшую музыку. Бетховен никогда не позволял себе обращаться с покровителями, его характер был постоянным вызовом миру. Он не мог стоять с таким уникальным покровителем, как Гайдн, и он не мог посвятить себя тому, чтобы быть «популярным» и уступать вкусу зрителям театра. Он был свободным человеком, но мучился своей глухотой и своей внутренней жизнью в поисках добродетели, у него были покровители, но он никоим образом не позволял им влиять на его работу.

В Бетховене одиночество любит и вдохновляет его, внешнее влияние всегда разбалансирует его. Вагнер говорит: «Сознание, которое он имел от себя, поддерживаемый ожесточенной душой, всегда спасало его от легкомысленных требований, которые мир жаждет удовольствия, налагаемого на музыку». Таким образом, суть немецкого искусства заключается в том, чтобы всегда брать искусство из простого удовольствия и относиться к человеческой сущности. Для Вагнера Бетховен - прежде всего добрый, невинный человек, ищущий добродетель и благородные чувства.

Это немецкое искусство в музыке. «Тот самый инстинкт, который побуждает Бетховена представить себе хорошего человека, заставляет его создавать мелодию для этого хорошего человека». «Он хочет донести мелодию до такой чистой невинности, что ее потеряли бы в искусственной музыке». Для Вагнера итальянская опера служит модой и капризом, она формальна, без человеческой сущности. Немецкое искусство с Бетховеном инициирует изменения. Даже в его опере «Леонор» лучшая музыка, в ней Вагнер - суть драмы. Вагнер говорит: Самое лучшее в отношении Леонора - увертюра, здесь резюмируется человеческая драма.

После этого анализа Вагнер проводит серию исследований по поэтическим произведениям Бетховена. Однако он находит утешение у Бога в своей наивности. Счастливый человек смотрит на внешний мир и взрывает внутренний мир. После глубокого размышления, как будто это был глубокий сон его души, он мгновенно снова проявляет внутренний мир, просыпается и танцует со скрипкой, как никогда не слышал. Затем он входит в Девятую симфонию, хотя очень сосредоточен на своей спящей части, так как он напишет две разные работы, чтобы проанализировать работу в ее полной форме.

Для Вагнера первое движение показывает мир в его самой темной грани, но после каждого отчаяния музыка снова говорит: «И все же человек хорош». И мы пошли к существенной части: для Вагнера последний хор - это не чтение стихотворения, а песня, в которой звучит симфоническая, - это музыка, а не текст. Говорит Вагнер: Это не мысли, выраженные строфами Шиллера, которые нас интересуют с тех пор, но интимная мелодия хора, к которому нас всех приглашают объединиться, участвовать в общении верующих на службе божественного идеала, так же, как это случилось с великой хоровой музыкой Баха для Страсти.