Граф Алексей Николаевич Толстой… Гордость советской литературы, писатель с замашками большого барина, безусловно, талантливый и еще более безусловно – плодовитый: (два сборника стихов, более сорока пьес, сценарии, обработка сказок, публицистические и иные статьи и т. д.), но прежде всего - прозаик, мастер увлекательного повествования. Одно слово – классик. Но более противоречивую личность в российской культуре – и жизни! – еще надо поискать.
Графом он фактически стал, когда вернулся из эмиграции в Советский Союз. А в 1918 году совершенно искренне собирался целовать сапоги у царя, если восстановится монархия, и ржавым пером прокалывать глаза большевикам. Эксцентричный и эгоцентричный, далекий вообще от какой бы то ни было идеологии, Алексей Николаевич долгое время был… депутатом Верховного Совета СССР. Автор огромного количества литературных произведений писал с чудовищными орфографическими и грамматическими ошибками, а иностранных языков не знал вообще, что было, мягко говоря, нетипично для аристократа.
Только вот был ли он – аристократом? Или, подобно одному из своих литературных героев, Ибикусу, сам сотворил себя силой воображения и внушения?
Толстой действительно принадлежал к древнему дворянскому роду, но… по материнской линии. Александра Леонтьевна Бостром (в первом браке – графиня Толстая) была урожденной Тургеневой и приходилась дальней родственницей декабристу Тургеневу и знаменитому романисту, Ивану Сергеевичу. Женщиной она была умной, но упрямой и романтичной: за графа Николая Александровича Толстого, известного своим бешеным нравом, вышла вопреки воле родителей, надеясь «перевоспитать и облагородить» своего супруга. Увы…
Граф Николай Толстой был старше невесты на пять лет. Он воспитывался в Николаевском кавалерийском училище; в 1868 году был произведен в корнеты и выпущен в лейб гвардии гусарский полк. Блистательное, хотя и довольно распространенное в те времена начало дворянской военной карьеры. Но… за буйный характер граф был исключен из полка и лишен права жить в обеих столицах, переехал в Самарскую губернию и встретил там Александру Леонтьевну Тургеневу. С его стороны это была несомненная страсть, с ее…
Летом 1873 года Александра Леонтьевна писала отцу:
«Я прежде думала о графе с жалостью, потом как о надежде выйти за него замуж и успокоиться, потом, видя его безграничную любовь, я сама его полюбила, да, папа, называйте меня, как хотите, хоть подлой тварью, как мама называет, но поймите, Христа ради, недаром же у меня бывают минуты, когда я пью уксус и принимаю по пяти порошков морфию зараз».
Довольно колоритная фигура, нужно сказать. К тому же Александра Леонтьевна рано почувствовала себя самостоятельной творческой личностью, ни в грош не ставила мнение родителей и вообще… еще неизвестно, кто кого в этом экзотическом браке должен был «перевоспитать и облагородить».
Сначала все шло относительно мирно: родилось трое детей – два сына и дочь. Но характеры супругов практически не изменились, разве что Александра Леонтьевна увлеклась идеями Н.Чернышевского и Н.Добролюбова, которых граф органически не переносил, поскольку просто не мог понять, а к «букету достоинств» Николая Александровича добавилась совершенно неукротимая ревность – Александра Леонтьевна была очень хороша собой (один раз в припадке ревности муж выстрелил в нее из пистолета), и абсолютное непонимание духовных запросов жены, которая, кстати, со временем стала довольно известной детской писательницей.
Но это случилось гораздо позже, а пока, в начале восьмидесятых годов Графиня Толстая познакомилась в Самаре с молодым помещиком Алексеем Аполлоновичем Бостромом, который высоко оценил ум и сердце Александры Леонтьевны. Она ответила ему взаимностью: Бостром, в отличие от графа Толстого, любил стихи. Для русской женщины, тем более, женщину пишущей, этого оказалось более чем достаточно.
Скандал вышел грандиозным: Александра Леонтьевна бросила семью и открыто переехала к любовнику. На сей раз граф на стал стрелять, но прибег к более сильному оружию: написал супруге покаянное письмо, виня во всем себя, и обещал в случае возвращения беглянки издать ее роман «Неугомонное сердце».
«Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, я люблю тебя, безумно люблю, как никто никогда не может тебя любить! – писал он ей. – Ты все для меня: жизнь, помысел, религия… Люблю безумно, люблю всеми силами изболевшегося, исстрадавшегося сердца. Прошу у тебя, с верою в тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу дозволить служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допусти до себя»
Она отвечала:
«Я полюбила тебя, во-первых, и главное потому, что во мне была жажда истинной, цельной любви и я надеялась встретить ее в тебе…не встречая в тебе ответа, а напротив, одно надругание над этим чувством, я ожесточилась и возмущенная гордость, заставив замолчать сердце, дала возможность разобрать шаткие основы любви.
Я поняла, что любила не потому, что человек подходил мне, а потому только, что мне хотелось любить. Я обратилась к жизни сознания, к жизни умственной… Вырвать чувство к Алексею из моей жизни невозможно, заглушить его – так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце».
И… графиня вернулась к мужу, поставив только одно условие: жить как супруги они более не будут. Она обещала ему «теплый угол в семье и… уважение и всегда дружеское участие и совет». К несчастью, роман «Неугомонное сердце» был буквально изничтожен критикой. Жертва графини оказалась напрасной и она написала любовнику письмо-вопль:
«Жизнь непрерывно ставит неразрешимые вопросы. Бедные дети! Опять разрывать их на части. Опять выбор между тобой и ими… Алеша, я теряюсь. Что делать, что делать… Я была убеждена, что не буду женой своего мужа, а при таком положении, какое ему дело до моих отношений, до моей совести. Я страшно ошиблась… Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласок я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе. Какая горечь и унижение; я чувствовала себя женщиной, не смеющей отказать в ласках и благоволении. Я считала себя опозоренной, недостойной твоей любви, Алеша, в эту минуту, приди ты, я не коснулась бы твоей руки.
Жалкая презренная раба! Алеша, если эта раба не вынесет позора… если она уйдет к тому, с кем она чувствует себя не рабой, а свободным человеком, если она для этого забудет долг и детей, неужели в нее кинут камнем? Кинут, знаю я это, знаю.
Что может хорошего сделать для детей мать-раба, униженная и придавленная?»
Два месяца спустя после написания этого письма графиня Толстая снова ушла от мужа. Ушла, беременная своим четвертым ребенком, которого Бостром принял как собственного, и о котором граф тогда ничего еще не знал и снова в письмах умолял жену вернуться. Но на сей раз она оказалась непреклонной:
«Целую зиму боролась я, стараясь сжиться вдали от любимого человека с семьей, с вами. Это оказалось выше моих сил. Если бы я нашла какую-нибудь возможность создать себе жизнь отдельно от него, я бы уцепилась за эту возможность. Но ее не было. Все умерло для меня в семье, в целом мире, дети умерли для меня. Я не стыжусь говорить это, потому что это правда, которая однако, многим может показаться чудовищной… Я ушла второй раз из семьи, чтобы никогда, никогда в нее больше не возвращаться…Я на все готова и ничего не боюсь. Даже вашей пули в его сердце я не боюсь. Я много, много думала об этой пуле и успокоилась лишь тогда, когда сознала в себе решимость покончить с собой в ту минуту когда увижу его мертвое лицо. На это я способна. Жизнь вместе и смерть вместе. Что бы то ни было, но вместе. Гонения, бедность, людская клевета, презрение, все, все только вместе. Вы видите что я ничего, ничего не боюсь, потому что я не боюсь самого страшного – смерти…»
Самое потрясающее, что после получения этого письма граф Николай Александрович Толстой публично объявил о том, что покончит жизнь самоубийством и даже написал своеобразное завещание, которое просто не может оставить равнодушным:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Пишу я эту мою последнюю волю в твердом уме и памяти. В смерти моей не виню никого, прощаю врагам моим, всем сделавшим мне то зло, которое довело меня до смерти. Имение мое, все движимое и недвижимое, родовое и благоприобретенное, завещаю пожизненно жене моей, графине А.Л. Толстой, с тем, однако, условием, чтобы она не выходила замуж за человека, который убил ее мужа, покрыл позором всю семью, отнял у детей мать, надругался над ней и лишил ее всего, чего только может лишиться женщина. Зовут этого человека А. А. Бостром. Детям своим завещаю всегда чтить, любить, покоить свою мать, помнить, что я любил ее выше всего на свете, боготворил ее, до святости любил ее. Я много виноват перед ней, я виноват один во всех несчастьях нашей семьи. Прошу детей, всей жизнью своей, любовью и попечением, загладить если возможно, вины их отца перед Матерью.
Жену мою умоляю исполнить мою последнюю просьбу, разорвать всякие отношения с Бостромом, вернуться к детям и, если Богу угодно будет послать ей честного и порядочного человека, то благословляю ее брак с ним. Прошу жену простить меня, от всей души простить мои грехи перед ней, клянусь, что все дурное, что я делал, – я делал неумышленно; вина моя в том, что я не умел отличать добра от зла. Поздно пришло полное раскаяние… Прощайте, милая Саша, милые дети, вспоминайте когда-нибудь отца и мужа, который много любил и умер от этой любви…»
Впрочем, и графу, и его теперь уже почти бывшей жене всегда была свойственна сильная склонность к театральным эффектам. Потому что вслед за этим письмом граф официально обратился к властям с просьбой вернуть ему «душевнобольную» жену.
17 июня 1882 года уездный исправник докладывал по инстанции:
«Конфиденциально.
Его превосходительству господину Начальнику Самарской губернии.
РАПОРТ.
Во время отсутствия моего по делам службы из г. Николаевска получен был помощником моим от Предводителя Дворянства г. Акимова пакет № 52 с вложением письма на мое имя, в котором излагалось следующее: «Дворянин, отставной Штаб-Ротмистр граф Толстой заявил, что жена его, беременная и душевнобольная, Александра Леонтьевна графиня Толстая увезена из Самары в Николаевск насильственным образом и содержится под замком у Председателя Уездной земской Управы Бострома, который всех посланных от графа Толстого встречает с револьвером в руках и таким образом лишает возможности взять графиню обратно и доставить ей медицинскую помощь как душевнобольной, и что необходимо принять законные меры к охранению ее, и надобности, чтобы она никуда не скрылась из Николаевска...
Помощник мой, желая убедиться в справедливости сделанного заявления, на другой же день (7 июня) отправился в квартиру г. Бострома, где никаких признаков, сохраняющих графиню, он не видел, хотя входная дверь квартиры, по заведенному порядку в Николаевске, была изнутри заперта на крючок, отомкнутый лично Бостромом, без револьвера в руках. Просидевши у него более часу – помощник мой ничего особенного не заметил, что бы указывало на стеснение свободы графини, которая сидела в соседней комнате. Принимать какие-либо меры и воспрепятствовать ее выезду из Николаевска он считал неудобным и неуместным…
Со своей стороны я должен заявить, что в последних числах мая месяца (28 или 29-го) я лично был у г. Бострома и беседовал с гр. Толстой несколько часов сряду… Я застал графиню в зале читающей газеты в совершенно спокойном состоянии… Все время графиня была в хорошем расположении духа; сказать что-либо о причиняемых ей стеснении и душевной ее болезни – я положительно считаю себя не вправе, по убеждению моему, никаких данных к тому не имеется».
Облом, как сказали бы сейчас. Но граф Толстой не хотел сдаваться без борьбы. В августе того же 1882 года, в поезде, который ехал из Самары, он случайно встретил (или выследил) бывшую жену и ее любовника, которого и ранил выстрелом из пистолета, причем беременная Александра Леонтьевна пыталась заслонить собой любовника. В результате обманутому мужу пришлось предстать перед судом, который, впрочем, ограничился лишь вынесением порицания и наложением небольшого штрафа.
Суд этот состоялся зимой 1883 года, когда Алексей уже появился на свет. Достоверно известно, что за неделю до его рождения Александра Львовна заявила протоиерею самарской церкви, приехавшему мирить ее с мужем, что не желает оставаться с ним в супружестве, и сказала, что отец ребенка – Бостром. Казалось бы, все прояснилось и встало на свои места.
Вовсе нет! Несколько дней спустя в метрической книге Предтеченской церкви города Николаевска появилась запись:
«1882 года Декабря 29 дня рожден. Генваря 12 дня 1883 года крещен Алексей; родители его: Гвардии поручик, граф Николай Александров Толстой и законная его жена Александра Леонтьевна, оба православные».
Тем не менее, всего полгода спустя (обычно такие процедуры длились в России годами) церковные власти дали супругам развод. Определением епархиального начальства от 19 сентября 1883 года было заключено брак расторгнуть «за нарушением святости брака прелюбодеянием со стороны Александры Леонтьевой» и постановить:
«1. Брак поручика Николая Александровича Толстого с девицею Александрой Леонтьевной, дочерью действительного статского советника Леонтия Тургенева, совершенный 5 октября 1873 года, расторгнуть, дозволив ему, графу Николаю Александровичу Толстому вступить, если пожелает, в новое (второе) законное супружество с беспрепятственным к тому лицом.
2. Александру Леонтьевну, графиню Толстую, урожденную Тургеневу, на основании 256 статьи Устава Духовной Консистории, оставить во всегдашнем безбрачии».
Семья не простила этого Александре Леонтьевне. Ненависть старших братьев к матери, привитая им отцом, была настолько велика, что сын Мстислав, находившийся случайно в больнице, в которой умирала Александра Леонтьевна, отказался выполнить ее предсмертную просьбу – прийти к ней проститься. Второго сына и дочь она тоже больше никогда не видела. У нее оставался только сын Алешенька (названный в честь любовника) и навсегда загубленная репутация.
Самара позапрошлого века – городок небольшой, все так или иначе всё друг о друге знали, сплетни разносились мгновенно, причем сплошь и рядом соответствовали действительности. Лев Леонтьевич Клыков был главным врачом Самарской земской больницы, имел частную практику и был очень известен в Поволжье. Как-то раз, в 1898 году, к нему на прием приехал местный помещик Бостром с мальчиком, которого он представил как своего сына. У мальчонки очень болели глаза. Врачу удалось исцелить его, а врач этот приходится автору данных строк родным прадедом. Историю эту я слышала от супруги Льва Леонтьевича, своей прабабушки, и у меня нет оснований сомневаться в ее достоверности.
Так что будущий писатель и граф Алексей Толстой носил тогда фамилию Бострем и учился в реальном училище, а не в гимназии, которая была семье не по карману. В свои 14-15 лет Алексей Николаевич Толстой был почти бесправен. Полу-Толстой, полу-Бостром. Сын графа, но не дворянин. Не крестьянин, не купец, не мещанин. Человек вне сословия. Некто. Никто.
Александра Леонтьевна несколько раз подавала официальное прошение «о внесении в надлежащую часть Самарской Дворянской родословной книги сына ее Алексея Толстого». Депутаты Дворянского собрания обратились с официальным запросом к главе рода – графу Николаю Александровичу. Ответ был убийственным:
«Граф Н. А. Толстой письмом о 1 июля сего года уведомил г. Губернского Предводителя Дворянства, что настойчивое домогательство Тургеневой о внесении ее неизвестного ему сына в родословную его семьи вынуждает его сделать следующее заявление.
Как при оставлении семьи г. Тургеневой, бывшей его первой женой, так и при расторжении два с половиной года спустя их брака, других детей, кроме тех трех, которые у него есть (два сына и дочь), не было и по сю пору нет, и потому домогательства г. Тургеневой он находит не подлежащими удовлетворению, и что кроме его как отца, при жизни его, никакое другое лицо не вправе ходатайствовать о занесении его детей в дворянскую родословную книгу, так как по духу Российского законодательства отец считается главой семьи…»
До Алексея Толстого в русской литературе были писатели с неясным, драматическим происхождением - Жуковский, Герцен, Фет. Но ни один из них так остро не ощущал свою «неполноценность» и не стремился «восстановить справедливость».
Но тогда сам Алеша о драме, что сопутствовала его появлению на свет, ничего не знал: рос беспечно и беззаботно, со спокойной душой считая, что его родной отец – Алексей Аполлонович. Жили небогато, но очень дружно. А вот забот и тревог хватало. Малоземельный хутор Бострома, который располагался в 70 верстах от Самары, дохода почти не приносил.
К тому же и «свет», не карающий заблуждений, но требующий для них тайны, с осуждением смотрел на блудное сожительство хозяина Сосновки с графиней Толстой, и не был склонен широко принимать любовников. В 1883 году Бостром не был переизбран в управу, лишившись как оплачиваемой должности, так и общественного положения, и отчуждение от света толкнуло беззаконную пару не мало, ни много, как в… марксизм.
«Лешурочка, нам приходится довольствоваться друг другом. Не так ведь это уж страшно. Есть люди, которые никогда, никого возле себя не имеют. Это страшно. Вот почему я и тяну тебя за собой в Маркса. Страшно уйти от тебя куда-нибудь в сторону, заблудиться без друга и единомышленника», – писала Александра Леонтьевна мужу.
Бостром отвечал жене:
«Здравствуй, родная, дорогая, желанная моя женочка. Сейчас получил от тебя письмо от 23. Ты не знаешь, что со мной делается, когда я читаю твои строки. Нет, даже в наши годы это странно. Милая моя Санечка… Сокровище мое, а уж как мне тебя-то жалко, одинокую, и сказать не могу… Как ты радуешь меня сообщениями о Леле… Не знаю, Санечка, хорошо ли я сделал, я купил ему костюмчик… Это ему к праздничку, милому нашему сыночку. Господи, когда я вас увижу… До свидания, благодатная моя Санечка. Целую ручки твои крепко, крепко. Твой Алеша».
В детстве Алеша Толстой отца-отчима любил, в молодости относился с почтением, но позднее над ним подтрунивал:
«Чего только не навидался я тогда в помещичьих гнездах! Вот, например, мой отчим – Бостром очень интересный был человек. Представьте себе, помещик – марксист! Да, да! Марксист! Он был настоящим пугалом для соседей – помещиков, когда с неумолимой логикой доказывал им, что в ближайшее время помещичья Россия взорвется! И у него самого хозяйство развалилось, хоть он и носился постоянно с фантастическими проектами обогащения. А батраки у него жили в грязных бараках. Для них даже отхожего места не было, и вокруг бараков – грязища и невыносимое зловоние. И кормили батраков отвратительно. Я однажды спросил отчима, как может он при марксистских убеждениях так относиться к рабочему люду. А он посмеялся, покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:
– Эх, студент, студент! Ты еще не понимаешь, что идеи – это одно, а жизнь совсем другое».
Похоже, это наставление накрепко засело в голове у юного Алексея и определило его собственную жизнь.
Графский титул и фамилию он получил в 1900 году… по завещанию Николая Александровича Толстого, своего формального отца, который, кстати, оставил ему еще и неплохое наследство – тридцать тысяч рублей. Чем была вызвана предсмертная причуда графа – непонятно.
Окончив в мае 1901 года Самарское реальное училище, Алексей уехал в Петербург, где стал студентом Петербургского технологического института, благо это позволяло полученное наследство. О писательской деятельности тогда еще и мысли не возникало: пробовал сочинять стихи, в основном любовного содержания, но мать – главный критик и ценитель – вынесла суровый вердикт:
- Очень серо и скучно.
Зато студенческие годы проходили весело. Хотя бы потому, что вместе с Алексеем в Петербург поехала его любимая девушка Юлия Рожанская.
«Я рано женился – девятнадцати лет, – на студентке-медичке, и мы прожили вместе обычной студенческой рабочей жизнью до конца 1906 года», - вспоминал позже Толстой в своей краткой автобиографии. - «Я места себе не находил без Юленьки, –Наконец поехал в Бригадировку, где Юля жила у родни. Встретившись с ней, я нашел душевный покой. А потом мы вместе уехали в Санкт-Петербург, где Юлинька поступила в медицинский институт».
Юля с радостью встретила предложение Алексея выйти за него замуж. Конечно, лучше бы это сделать после окончания института, когда будет работа и меньшая зависимость от родителей, но – годы...
О предстоящей свадьбе – почти в каждом письме Алексея родным:
«Свадьбу лучше всего справлять в Тургеневе, но не забудьте, что числа 4 июня начнется пост, и венчать уже не станут до августа».
Помимо поста, была и другая причина – Юля была беременна.
Летом 1902 года они после экзаменов отправились в Самару, а затем в Тургенево, где 3 июня венчались в местной церкви. На момент женитьбы Алексею исполнилось 19 лет, Рожанской – 22.
О свадьбе в метрической книге сохранилась следующая запись:
«Сын графа, студент первого курса технологического института Императора Николая 1 Алексей Николаевич Толстой, православного вероисповедования, первым браком. Дочь коллежского советника Юлия Васильевна Рожанская, слушательница Санкт-Петербургского женского медицинского института, православного вероисповедования, первым браком».
В январе 1903 года у А. Толстого и Юлии родился сын Юра. Толстые сдают экзамены за 4-й курс, переходят на 5-й., но обстановка в стране накаляется и у Толстого появилась мысль уехать для продолжения учебы в Дрезден к своему товарищу – сокурснику по институту А. Чумакову.
«Петербург опять заснул. От октябрьского оживления не осталось и следа, разве только усиленно расплодились похабные журналы с порнографическими рисунками. После экзаменов все-таки уеду за границу, здесь заниматься невозможно», – сообщает он в письме отчиму А. Бострому.
Там, в Германии, весной 1906 года в жизни Толстого появилась другая женщина – Софья Розенфельд (урожденная Дымшиц). Софья в это время училась в Берне. Но настоящий роман у них завязался, когда оба вернулись в Россию, Толстой сделал Софье формальное предложение. Это было в 1907 году. Почти немедленно Толстой обо всем рассказал Юлии, которая проявила поразительное великодушие:
-Если ты окончательно решил отдаться искусству, то Софья Исааковна тебе больше подходит, - сказала она.
Толстой закончил институт - без диплома - и всецело отдался литературной деятельности – не без влияния Софьи. Они стали жить вместе, но в те годы расторжение брака утверждал Священный Синод. И бракоразводный процесс мог длиться годы. Алексей Николаевич ждал расторжения брачных уз три года, но это уже не имело для него никакого значения: 11 мая 1908 умер его пятилетний сын Юрий. Больше с Юлией его ничего не связывало.
В том же году в журнале «Нива» Толстой напечатал свой первый рассказ «Старая башня». Позже он вспоминал об этом:
«… в один серенький денек, оказалось в моем кошельке сто рублей на всю жизнь и, не раздумывая, я кинулся в мутные воды литературы. Дальнейшее - трудный путь борьбы, работы, работы, познания, падения, отчаяния, взлетов, восторгов, надежд и все возрастающего к себе требования».
Добавлю – невероятной работоспособности. В те первые годы чего он только не писал - рассказы, сказки, стихи, повести, причем все это в огромных количествах! - и где только ни печатался.
«Чтобы одновременно в течение года печататься в шестнадцати разных изданиях, - вспоминал К.И.Чуковский, - нужно было работать не разгибая спины».
Романы "Чудаки" (1911), «Хромой барин» (1912), рассказы и повести, пьесы, которые шли в Малом театре и не только в нем, и многое другое - все было результатом неустанного сидения за рабочим столом. При этом Толстой умудрялся не пропускать практически ни одного литературного сборища, вечеринки, салона, вернисажа, юбилея, театральной премьеры.
Корней Чуковский так вспоминал Толстого в те времена:
«Когда он, медлительный, импозантный и важный, появлялся в тесной компании близких людей, он оставлял свою импозантность и важность вместе с цилиндром в прихожей и сразу превращался в «Алешу», доброго малого, хохотуна, балагура, неистощимого рассказчика уморительно забавных историй из жизни своего родного Заволжья. Алексей Толстой талантлив очаровательно. Это гармоничный, счастливый, свободный, воздушный, нисколько не напряженный талант. Он пишет, как дышит. Что ни подвернется ему под перо: деревья, кобылы, закаты, старые бабушки, дети, - все живет, и блестит, и восхищает...»
Кстати, любимое словечко Толстого «колбаситься» не устарело и сегодня, хотя мало кто знает о его происхождении.
Незадолго до революции Толстой вторично проходит через изматывающую процедуру развода. Его третьей женой стала Наталья Крандиевская, дочь книгоиздателя, уже довольно известная поэтесса, которую современники ставили на один уровень с Цветаевой и Ахматовой. Оставленная Софья записала в своем дневнике:
«Алексей Николаевич входил в литературную семью, где его творческие и бытовые запросы должны были встретить полное понимание. Несмотря на горечь расставания (а она была, не могла не быть, после стольких лет совместной жизни), это Обстоятельство меня утешало и успокаивало».
С Крандиевской Толстой счастливо прожил двадцать лет, у них родились два сына – Дмитрий и Никита. Но литературная деятельность Натальи Васильевны прекратилась – она добровольно отказалась от нее, став помощником и секретарем своего мужа, «всего лишь» женой и матерью. Но кто знает, написал ли бы Алексей Толстой свои знаменитые произведения, не будь рядом с ним умной, тонкой и понимающей жены?
«Вспоминаю мой обычный день: Ответить в Лондон издателю Бруксу; в Берлин - агенту Каганскому; закончить корректуру.
Телефон.
Унять Митюшку (носится вверх и вниз по лестнице, мимо кабинета).
Выйти к просителям, к корреспондентам.
Выставить местного антиквара с очередным голландцем подмышкой.
В кабинете прослушать новую страницу, переписать отсюда и досюда.
- А где же стихи к «Буратино»? Ты задерживаешь работу!
Обещаю стихи.
- Кстати, ты распорядилась о вине? К обеду будут люди.
Позвонить в магазин.
Позвонить фининспектору.
Заполнить декларацию.
Принять отчет от столяра.
Вызвать обойщика, перевесить портьеры.
Нет миног к обеду, а ведь Алеша просил…
В город, в Госиздат, в Союз, в магазин…
И долгие годы во всем этом мне удавалось сохранить трудовое равновесие, веселую энергию.
Все было одушевлено и озарено. Все казалось праздником: я участвовала в его жизни…» - вспоминала впоследствии об уже налаженных и благополучных годах в СССР Наталья Васильевна.
Во время Первой мировой войны писатель был военным корреспондентом. Толстой с огромным энтузиазмом встретил Февральскую революцию, а Временное правительство назначило его «комиссаром по регистрации печати» - одному Богу известно, что это была за должность. Но эйфория быстро сменилась подавленностью и ужасом.
В кровавой мясорубке революции погибли один из его братьев и сестра, двух родных дядей большевики расстреляли, многие члены семьи погибли от голода и холода. Спастись удалось старшему брату – Мстиславу, который эмигрировал буквально в последний момент.
Удалось спастись и самому Алексею Николаевичу. В июле 1918 года он вместе с семьей перебрался в Одессу. Такое впечатление, что происходившие в России революционные события совершенно не затронули писателя: именно в Одессе была написана прелестная повесть-фантазия «Граф Калиостро».
В Одессе Толстой случайно встретился с Буниным, который впоследствии вспоминал:
«… он кричал с полной искренностью и с такой запальчивостью, какой я еще не знал в нем: «Вы не поверите, до чего же я счастлив, что удрал наконец от этих негодяев, засевших в Кремле… Думаю, что зимой, Бог даст, опять будем в Москве. Как ни оскотинел русский народ, он не может не понимать, что творится! Я слышал по дороге сюда, на остановках в разных городах и в поездах, такие речи хороших, бородатых мужичков насчет не только всех этих Свердловых и Троцких, но и самого Ленина, что меня мороз по коже драл! Погоди, погоди, говорят, доберемся и до них! И доберутся!».
Зимой Толстые в Москву не приехали: через Константинополь перебрались в Париж. Начался эмиграционный период жизни писателя, который по ряду причин продлился очень недолго.
Но писать Алексей Николаевич не перестал и там: в эти годы увидела свет ностальгическая повесть «Детство Никиты», а также роман «Хождение по мукам» - первая часть будущей трилогии, точнее, его первая версия, восторженно принятая эмигрантами и капитально переписанная в просоветском ключе уже после возвращения в Россию.
В Париже Толстой не прижился: языка он не знал, привычного комфорта никак не мог добиться. И в октябре 1921 года он переехал в Берлин, где, впрочем, тоже постоянно жаловался на жизнь. Отношения с эмиграцией портились. За сотрудничество в газете «Накануне» Толстого исключили из эмигрантского Союза русских писателей и журналистов: против голосовал один лишь А.И. Куприн, И.А.Бунин - воздержался...
Мало кто мог тогда достоверно знать, но зато многие догадывались, что «оппозиционная» газета эмигрантов «Накануне» финансировалась…ОГПУ. А «независимые» редакторы состояли на службе этой организации. И самым влиятельным из этих редакторов был… Алексей Толстой, мечтавший вернуться в Россию, пусть и советскую. Он был уверен, что сможет приспособиться и к новому режиму. Тому самому, который проклинал всего несколько лет тому назад.
«В эмиграции, говоря о нем, – вспоминал об Алексее Толстом И. А. Бунин, – часто называли его то пренебрежительно, Алешкой, то снисходительно и ласково, Алешей, и почти все забавлялись им: он был веселый, интересный собеседник, отличный рассказчик, прекрасный чтец своих произведений, восхитительный в своей откровенности циник; был наделен немалым и очень зорким умом, хотя любил прикидываться дураковатым и беспечным шалопаем, был ловкий рвач, но и щедрый мот, владел богатым русским языком, все русское знал и чувствовал, как очень немногие… По наружности он был породист, рослый, плотный, бритое полное лицо его было женственно, пенсне при слегка откинутой голове весьма помогало ему иметь в случаях надобности высокомерное выражение; одет и обут он был всегда дорого и добротно, ходил носками внутрь, – признак натуры упорной, настойчивой, – постоянно играл какую-нибудь роль, говорил на множество ладов, все меняя выражение лица, то бормотал, то кричал тонким бабьим голосом, иногда, в каком-нибудь „салоне“, сюсюкал, как великосветский фат, хохотал чаще всего как-то неожиданно, удивленно, выпучивая глаза и давясь, крякая, ел и пил много и жадно, в гостях напивался и объедался, по его собственному выражению, до безобразия, но, проснувшись на другой день, тотчас обматывал голову мокрым полотенцем и садился за работу: работник был он первоклассный…»
Но мало кому известно, что великого писателя Булгакова открыл именно Алексей Толстой, чуть ли не в каждом номере «Накануне» печатавший произведения Михаила Афанасьевича. Тот отплатил ему… жгучей ненавистью, запечатлев ее – весьма талантливо! – на страницах «Театрального романа», где вывел под именем Измаила Александровича Бондаревского. Образ навеян многими встречами писателей и, мягко говоря, далек от приязненного отношения.
Алексей же Толстой, вернувшись в Россию, просто перестал замечать Михаила Булгакова. В основном, потому, что по свидетельствам современников Толстой в те годы был вынужден писать на заказ одну пьесу за другой, и ни одна из них до сценического воплощения не доходила: художественная несостоятельность этих произведений была очевидной. А «Дни Турбинных» сам «отец народов» смотрел пятнадцать раз, хотя их автор не был лауреатом сталинской премии, как «наш советский граф».
Вернулся в Россию Толстой в 1923 году с первым советским научно-фантастическим романом «Аэлита», в котором красноармеец Гусев устраивает на Марсе революцию, правда, неудачную. Во втором фантастическом романе Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» (1925-1926, позже не раз переделывался) и рассказе «Союз пяти» (1925) маниакальные властолюбцы пытаются с помощью небывалых технических средств покорить весь мир и истребить большинство людей, но тоже неудачно. Социальный аспект везде упрощен и огрублен по-советски, но Толстой предсказал космические полеты, улавливание голосов из космоса, «парашютный тормоз», лазер, деление атомного ядра.
Затем появился действительно уникальный роман «Похождения Невзорова, или Ибикус» с массой невероятных приключений авантюриста в тех местах, где побывал сам Толстой перед эмиграцией и в ее начале (в Стамбуле). Ну и, конечно, продолжалась работа над трилогией «Хождение по мукам», ставшей классическим произведением еще при жизни автора.
Возвращение Толстого в Россию вызвало самые разные толки. Эмигранты сочли этот поступок предательством и сыпали по адресу «советского графа» страшными проклятиями. Большевиками же писатель был обласкан: со временем он сделался личным другом И.В.Сталина, постоянным гостем на пышных кремлевских приемах, был награжден многочисленными орденами, премиями, избран депутатом Верховного Совета СССР, действительным членом Академии Наук.
Новые власти не скупились на подарки: у Толстого были роскошные квартиры в Ленинграде и в Москве, целое поместье в Детском Селе (как и в Барвихе) с роскошно обставленными комнатами, два или три автомобиля с личным шофером…
По этому поводу существует весьма правдоподобный анекдот.
В 1937 году «советский граф» А.Толстой был в Париже в качестве знатного туриста. Он несколько раз встречался с Ю.Анненковым и катался с ним по Парижу на автомобиле последнего. Во время одной из поездок между ними состоялась следующая беседа. Толстой заметил:
- Машина у тебя хорошая, слов нет; но у меня - все же гораздо шикарнее твоей. И у меня их даже две.
Анненков ответил:
- Я купил машину на заработанные мною деньги, а ты?
- По правде сказать, мне машины были предоставлены: одна центральным комитетом партии, другая - ленинградским советом. Но, в общем, я пользуюсь только одной из них, потому что у меня - всего один шофер.
- Чем объясняется, что в Советском Союзе, у всех, у кого есть автомобиль, имеется обязательно и шофер? В Европе мы сами сидим за рулем. Шоферы служат либо у больных, либо у каких-нибудь снобов. Не являются ли в Советском Союзе шоферы прикомандированными чекистами?
- Чепуха! Мы все сами себе чекисты. А вот, если я заеду, скажем, к приятелю на Кузнецкий Мост выпить чайку, да посижу там часа полтора-два, то, ведь, шин-то на колесах я уже не найду: улетят! А если приеду к кому-нибудь на ужин и просижу часов до трех утра, то, выйдя на улицу, найду только скелет машины: ни тебе колес, ни стекол, и даже матрасы сидений вынесены. А если в машине ждет шофер, то все будет в порядке. Понял?
-Понял, но не все. В Советском Союзе не существует частной торговли, частных лавок, так на кой же черт воруются автомобильные шины, колеса, матрасы?
- Не наивничай! Ты прекрасно знаешь, что это - пережитки капиталистического строя! Атавизм!
Верил он сам в то, что говорил, или нет - трудно сказать. Но был и еще один разговор, куда более серьезный, о котором тоже написал Юрий Анненков:
«...Алексей Толстой не интересовался политической судьбой своей родины. Он не стремился стать официальным пропагандистом марксизма-ленинизма... Весельчак, он просто хотел вернуться к беззаботной жизни, обильной и спокойной. Жизнь за границей, жизнь эмигранта не отвечала таким желаниям, несмотря даже на успех его пьесы в Париже и на другие возможные успехи в дальнейшем...
- Пойми меня, - говорил он, - я иногда чувствую, что испытал на нашей дорогой родине какую-то психологическую или, скорее, патологическую деформацию. Но знаешь ли ты, что люди, родившиеся там в 1917 году, год знаменитого Октября, и которым теперь исполнилось двадцать лет, для них это отнюдь не «деформация», а самая естественная «формация»: советская формация...
- Я циник, - продолжал он, - мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома «пролетарским царем» и прототипом нашего Иосифа!
Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки - все они акробаты. Но они - не графы. А я - граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял?
Моя доля очень трудна...
- Что это? Исповедь или болтовня? - спросил я.
- Понимай как хочешь, - ответил Толстой»
Не слишком приятной была творческая жизнь «красного графа». Но его счастливый характер позволил спокойно перенести все идеологические выкрутасы советской власти, иногда даже не замечая их. Ему не было стыдно за откровенно конъюнктурную, просталинскую повесть «Хлеб», он воспринимал ее так же, как прекрасную, полюбившуюся всем, абсолютно лишенную идеологии сказку «Буратино». Нужды нет, что писал он ее с итальянского подстрочника – все равно получилась оригинальная и талантливая вещь.
«Хлеб» был написан в 1937 году, после того, как в личной жизни Толстого снова произошли перемены. Он оставил в Ленинграде Наталью Крандиевскую с детьми, а сам переехал в Москву с новой женой – Людмилой Баршевой, которую привела в дом сама Наталья Васильевна в качестве секретаря. Она, по грустному признанию самой Крандиевской, уже через 2 недели заняла ее место не только за рабочим столом… И ее, в отличие от принципиальной и гордой Крандиевской, совершенно не волновали мотивы написания той или иной вещи.
Осенью 1935 года Толстой окончательно ушел из семьи - женился на Баршевой и уехал в Москву, оставив свою 47-летнюю «Тусю» с сыновьями в Ленинграде. У Толстого началась другая жизнь- с кремлевскими пайками, «пайковой» же Барвихой, званием академика, депутатством в Верховном Совете (начиная с печально знаменитого 1937-го), орденами (в том числе – Орденом Ленина) и двумя Сталинскими премиями, Третью, за незаконченного «Петра Первого», вручат посмертно вдове писателя.
Жизнелюб, любитель хорошо поесть и хорошо выпить, эгоцентричный, чуждавшийся идейных людей и всяких идей вообще, Толстой мог бы задать любимый вопрос нашего времени: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»
Блок, недолюбливавший молодого Толстого, дал ему такую характеристику:
«Много в Толстом и крови, и жиру, и похоти, и дворянства, и таланта».
Помимо писательского труда, Толстой, как депутат и лауреат, тратил массу времени и сил на общественную деятельность: печатал статьи и эссе, читал доклады и лекции, выступал с речами и обращениями. И все это - несмотря на прогрессирующую болезнь и связанные с ней поистине адские муки: в июне 1944-го врачи обнаружили у Толстого злокачественную опухоль легкого.
«Но он остался верен себе, - рассказывал в своих воспоминаниях К.И.Чуковский, - за несколько недель до кончины, празднуя день рождения, устроил для друзей веселый пир, где много озорничал и куролесил по-прежнему, так что никому из его близких и в голову прийти не могло, что всего лишь за час до этого беспечного пиршества у него неудержимым потоком хлынула горлом кровь».
Алексей Николаевич Толстой скончался 23 февраля 1945 года.
Удивительно еще и то, что у Алексея Толстого нет ни одного произведения, написанного «в стол», то есть для себя, для души, для бога. У Алексея Толстого, видимо, такой потребности не было. Он считал, что должен писать только то, что может быть немедленно напечатано. Практически все его произведения и печатались.
Фантастическая судьба… От самого рождения и до смертного часа. Второго такого писателя – русского, советского – не найти.
Да и стоит ли искать?
Александра Леонтьевна родилась в семье Леонтия Борисовича Тургенева, потомка декабриста Николая Тургенева, и Екатерины Александровны Багговут.
Девушка окончила Самарскую женскую гимназию. Александре Леонтьевне едва исполнилось 19 лет, когда в Самару приехал граф Николай Александрович Толстой. Графа окружал ореол героя, он был богат, красив, представлял собой блестящую партию для молодой девушки, поэтому, когда посватался к Александре Леонтьевне, получил согласие. В 1873 году их обвенчали. В семье родилось трое детей. Александра Леонтьевна была писательницей, являлась автором 10 книг прозы для взрослых, детей и юношества, романа «Неугомонное сердце». Ее печатали в «Самарской газете», «Саратовском листке», журнале «Русское богатство» и других изданиях.
На одном из светских вечеров она повстречала либерала-народника, земского чиновника из Николаевска, уездного города Самарской губернии, Алексея Аполлоновича Бострома. Вспыхнула любовь. В ноябре 1881 года она уезжает в Николаевск к Бострому.
Мольбы и угрозы мужа, моральное давление родителей, боязнь за любимого человека, которому угрожал граф, заставили Александру Леонтьевну вскоре вернуться в Самару к мужу Николай Александрович увозит её в Петербург и, чтобы удержать, издаёт написанный ею роман «Неугомонное сердце» (1882 год), в котором передана душевная драма, мучившая в то время саму Александру Леонтьевну В конце апреля 1882 года Александра Леонтьевна написала Бострому полное отчаяния письмо о том, что она беременна и отец ребенка – Толстой. В мае 1882 года она, скрыв от мужа, что ждёт ребенка, окончательно уходит к Вострому, оставив троих детей.
Граф Николай Толстой не оставил дела и 20 августа 1882 года стрелял в своего соперника Алексея Бострома. Востром был легко ранен. Началось слушание по делу графа H.A. Толстого и его жены Александры. В «Неделе» и «Московском телеграфе» в январе 1883 года появились статьи в поддержку Александры Леонтьевны, которую назвали «провинциальной Анной Карениной». Однако решение мирского и духовного судов было таково: граф Николай Толстой оправдан, брак расторгнут, а епархиальное начальство постановило: Александру Леонтьевну, графиню Толстую, оставить «во всегдашнем безбрачии». 29 декабря 1882 года родился Алексей.
Детские годы будущего писателя прошли в небольшом имении Алексея Бострома на хуторе Сосновка, недалеко от Самары.
На протяжении всей дальнейшей жизни Александра Леонтьевна усердно занималась литературным творчеством и смогла увлечь им своего сына Алексея. Известный критик и литературовед А.М. Скабичевский писал: «Нельзя сказать, чтобы г-жа Бостром обладала особенно сильным творческим талантом… Это писатель-фотограф в полном смысле слова, но надо отдать ей справедливость,–списывает она до мельчайших деталей верно, вы видите в её произведениях бездну наблюдательности, анализа, а главное – ума…»
Алексей Николаевич Толстой описал её в повести «Детство Никиты». Но мать не дожила года до выхода первой книги её сына. Она скончалась от менингита 25 июля 1906 года в Самаре, похоронена на Всехсвятском кладбище.
Александра Леонтьевна Бостром (урожд. Тургенева, по первому мужу Толстая);(1854, с. Коровино Самарской губернии - 1906, Самара) ― русская писательница, мать А. Н. Толстого .
Биография
Александра Леонтьевна Тургенева родилась в семье Леонтия Борисовича Тургенева и Екатерины Александровны Багговут 25 ноября 1854 года в селе Коровино. Окончила Самарскую женскую гимназию. Александре Леонтьевне едва исполнилось 19 лет, когда в Самару приехал граф Николай Александрович Толстой. Графа окружал ореол героя, он был богат, красив, представлял собой блестящую партию для молодой девушки, поэтому, когда посватался к Александре Леонтьевне, получил согласие. В 1873 году их обвенчали. Знакомство на одном из светских вечеров с либералом-народником, земским чиновником из Николаевска Алексеем Аполлоновичем Бостромом перевернула жизнь Александры Леонтьевны. В ноябре 1881 года она уезжает в Николаевск к Бострому. Мольбы и угрозы мужа, моральное давление родителей, боязнь за любимого человека, которому угрожал граф, заставили Александру Леонтьевну вскоре вернуться в Самару к мужу. Николай Александрович увозит её в Петербург и, чтобы удержать, издаёт написанный ею роман «Неугомонное сердце» (1882 г.), в котором передана душевная драма, мучившая в то время саму Александру Леонтьевну. В конце апреля 1882 года Александра Леонтьевна написала Бострому полное отчаяния письмо о том, что она беременна и отец ребенка - Толстой. В мае 1882 года она, скрыв от мужа, что ждёт ребенка, окончательно уходит к Бострому, оставив троих детей.
20 августа 1882 года в поезде, только что отошедшем от станции Безенчук в сторону Сызрани, в одном из купе 1-го класса раздался выстрел. Стрелял граф Николай Толстой в своего соперника Алексея Бострома. Бостром был легко ранен. Страшный переполох вызвал этот инцидент в Самаре, много людей пришло в здание окружного суда, когда началось слушание по делу графа Н. А. Толстого и его жены Александры. В «Неделе» и «Московском телеграфе» (обе январь, 1883) появились статьи в поддержку Александры Леонтьевны, которую назвали «провинциальной Анной Карениной». Выстрел графа поставил власти в затруднительное положение. Буква закона усадила графа на скамью подсудимых, но сочувствие публики было на его стороне. Его, защищавшего семейные устои и свою честь против грехов и постыдных поступков жены, считали правым в этом громком деле, поэтому решение мирского и духовного судов было предрешено: граф Николай Толстой оправдан, брак расторгнут, а епархиальное начальство постановило: Александру Леонтьевну, графиню Толстую, оставить «во всегдашнем безбрачии».
Единственным средством к существованию становится хутор Сосновка, куда Александра Леонтьевна с А. А. Бостромом и десятимесячным сыном Алешей переезжают в октябре 1883 года.
На протяжении всей дальнейшей жизни Александра Леонтьевна усердно занималась литературным творчеством и смогла увлечь им своего младшего сына Алексея.
Автор 10 книг прозы для взрослых, детей и юношества, романа «Неугомонное сердце». Печаталась в «Самарской газете», «Саратовском листке», журнале «Русское богатство» и других изданиях. В Самаре знакомится с М. Горьким, Е. Чириковым .
С мая 1897 по август 1898 г. жила в Сызрани вместе с сыном Алексеем - учащимся 4-го класса местного реального училища (ныне - механико-технологический техникум).
Творчество
Первая повесть «Воля», написанная Александрой в 16 лет, была о прислуге в помещичьем доме. Первый роман А. Бостром «Неугомонное сердце» (СПб., 1882), имевший нравственно-описательный характер и популярную в то время народническую тенденцию, получил в журнале «Отечественные записки» довольно жёсткую критику. Интерес вызвал сборник «Захолустье» (1886) ― о тусклой безрадостной жизни провинциальной интеллигенции. Здесь явно проявилась приверженность Александры Бостром к идеям народничества.
И сейчас интересны очерки А. Бостром, ― не только с этнографической точки зрения, но и как картина социального неравенства русской деревни. Трудной жизни деревенской интеллигенции. Это очерки «Докторша», «Филатово сено», «Лагутка» («Саратовский листок», 1889, № 120), «Выборщики» (там же, 189С, № 20, 21), «Рассказ о том, как в деревне Малиновке холеру встречали» («Самарская газета», 1893, № 38), «Мария Руфимовна» (там же, 1892, № 251-253).
Пользовались популярностью её, неоднократно переиздававшиеся познавательные рассказы для детей: «Подружка» (1892), «Два мирка» (1904), «Как Юра знакомится с жизнью животных» (1907) и др. Ею написано более 10 пьес, из которых опубликована только одна.
Известный критик и литературовед А. М. Скабичевский писал: «Нельзя сказать, чтобы г-жа Бостром обладала особенно сильным творческим талантом… Это писатель-фотограф в полном смысле слова, но надо отдать ей справедливость,- списывает она до мельчайших деталей верно, вы видите в её произведениях бездну наблюдательности, анализа, а главное - ума…».
Сын А. Бостром ― известный писатель Алексей Николаевич Толстой ― описал её в повести «Детство Никиты». Но мать не дожила года до выхода первой книги её сына.
Книги
- Нянька. ― СПб., 1889;
- Сестра Верочка. ― СПб., 1904;
- Афонькино счастье. ― СПб., 1904;
- Первая поездка. ― СПб., 1907;
- Сторож Миша ― СПб., 1914;
- Кот Василий Иванович. ― М.-Л., 1928;
- Наседка. ― М., 1928;
- Как волчиха на свете жила ― М.- Л., 1930;
- Рассказы и очерки. ― Куйбышев, 1983.
Введение в историю
Эта житейская история, произошедшая в последней четверти XIX века, поразившая умы российских не то что обывателей, но и людей прогрессивных, к большому удивлению, не закончилась, едва начавшись, а получила продолжение после смерти её участников. Продолжилась она в дальнейшем и в их потомках, понявших и принявших её без упрёка, тем более без осуждения.
Я начала собирать архивные и литературные материалы об участниках этой истории не без определённого интереса. С подачи работников Государственного архива Самарской области я озаботилась отысканием своего родства с одним из её участников, Алексеем Аполлоновичем Бостромом (что интересно, имевшим двух родных сестёр с фамилией Бострем, а это и фамилия моего прапрадеда), формально не оставившим своего потомства.
В моём распоряжении оказались следующие материалы:
данные Государственного архива Самарской области — Ф.430. — Оп.1. — Д.945. — Л.41; Д.2009. — Л.1-5; Ф.170; Ф.153; Ф.146;
Календарь. Памятные книги Самарской губернии за 1896-1906, 1908, 1909 гг.;
Адресная и справочная книга г. Петербурга. Весь Петербург на 1914 г.
— СПб.: Изд. Суворина А. С. // Новое время;
Западов В. А. Алексей Николаевич Толстой. — Ленинград: Просвещение, 1968;
Налдеев А. П. Алексей Толстой. -М.: Изд. Сов. Россия, 1974;
Оклянский Ю. М. Шумное захолустье, Кн. 1. — М.: Издательский центр «ТЕРРА», 1997;
Петелин В. В. Жизнь Алексея Толстого. Красный граф. — М.: Центропо-лиграф, 2001;
Толстой А. Н. Избранное. — М.: ОЛМА-ПРЕСС. Звёздный мир, 2003;
Советский энциклопедический словарь, ред. Прохоров А.М. — 4-е изд. — М.: Сов. Энциклопедия, 1989, с. 161.
Часть первая
Анна Каренина, Она же Александра Толстая
Начало истории датируется 22 января 1883 года, когда на заснеженную площадь под высокие окна окружного суда, казалось, сходилась и съезжалась вся Самара.
Обогнув площадь и поднимая на раскате снежный вихрь, к подъезду подлетали наёмные кибитки; степенной трусцой, позванивая бубенцами, подкатывали запряжённые парами тяжёлые кареты. Тянулись с разных сторон пешеходы. По распоряжению председательствующего, действительного статского советника Смирнитского, в зал пропускали по заранее розданным билетам.
За деревянным барьером, отгораживающим преступника от публики, сидел всесильный предводитель дворянства Самарского уезда граф Николай Александрович Толстой, обвиняемый в покушении на убийство земского служащего Бострома.
33-летний граф, по случаю чуть бледный, с грустными глазами и драгунской выправкой, был известен в Самаре как самодур и кутила, однако не лишённый ума и фантазии. Последние качества были отлично знакомы его соперникам по губернским выборам, где граф составил себе репутацию ловкого интригана.
Обстоятельства дела были таковы. В мае истекшего 1882 года двадцатисемилетняя графиня Александра Леонтьевна Толстая, умная, красивая женщина, начинающая писательница, во второй раз и теперь уже бесповоротно ушла от Толстого к мелкопоместному дворянину Алексею Аполлоновичу Бострому. Молодую женщину не остановила необходимость расстаться с тремя малолетними детьми. Не возымели действия ни угрозы мужа, ни уговоры родни — местных скудеющих помещиков Тургеневых, ни увещевания духовника и других священнослужителей, вплоть до специально посетившего её на дому протоирея самарской церкви.
Обедневший аристократ, поручик Александр Петрович Толстой женился на московской купчихе, точнее — на её деньгах. Их сын, офицер лейб-гвардии гусарского полка граф Николай Александрович Толстой, за буйный характер исключённый из полка, получил запрет жить в «обеих столицах». Он уехал в Самару, где было богатое имение отца, купленное на приданое матери-купчихи. Там он женился на Александре Леонтьевне Тургеневой, двоюродной племяннице А.И. Тургенева, друга Пушкина, и Н.И Тургенева, декабриста.
Александра Леонтьевна увлеклась не столько красавцем Толстым, сколько наивной идеей перевоспитания буйного повесы.
Семья Тургеневых была против этого брака, но дочь настояла на своём. Брак начал разваливаться с самого начала. Человек ограниченный и бешено ревнивый, Н.А. Толстой и его мать (Кабаниха во дворянстве) создали для девушки невыносимую жизнь. Жертва девушки-идеалистки оценена не была. Слабохарактерный и вздорный, Николай Толстой истолковал благородство жены как слабость, дающую право издеваться над ней. О святых клятвах невесте, о планах на жизнь, подобную свадебным фейерверкам, не осталось и следа. Не прошло и года, как он в слепой ярости стрелял в жену, ожидавшую ребёнка.
Старая графиня, спесивая и властная старуха, родом из московской купеческой семьи Устиновых, старалась искоренить в её душе то, с чем не удавалось сладить одному сыну. Литературные же занятия Александры Леонтьевны, её умственные интересы считались в доме мужа блажью, ухищрением, при помощи которого хочет выказать свой «норов» эта гордячка.
Неудивительно, что Александра Леонтьевна, встретив человека, по-настоящему полюбившего её, и тоже полюбив, порвала с семьёй. Александру Леонтьевну, женщину волевую и решительную, не остановили ни обывательские толки, ни законы Российской империи и православной церкви, ни протесты семьи Тургеневых. Родная семья Тургеневых, возмущённая поведением дочери, вычеркнула её из своей жизни. Уход от мужа был преступлением, падением, Александра Леонтьевна из порядочной женщины в глазах общества превратилась в женщину неприличного поведения.
В мае 1882 года, на втором месяце беременности, она ушла к Алексею Аполлоновичу Бострому, никому не сознавшись, что беременна. А 20 августа в поезде, только что отошедшем от Безенчука в сторону Сызрани, произошла случайная встреча: лакей донёс Толстому, что на этой станции в вагон второго класса сели Бостром с «её сиятельством». Через некоторое время в их купе послышались крики, раздался выстрел. Бостром был ранен в ногу. Сбежавшимся пассажирам он отдал револьвер, который успел отнять у графа.
Для того чтобы представить себе истинный размер сенсации, какой был для тогдашней Самары сам факт, что граф Толстой оказался на скамье подсудимых, достаточно знать, что представлял собой Самарский уезд, где Николай Александрович был бессменным предводителем дворянства чуть ли не всю свою жизнь.
В тогдашней Самаре проживало более 68 тысяч жителей. Попечение уездного предводителя обнимало «жителей обоего пола» втрое больше — около 208 тысяч человек. И влияние уездного начальства в значительной степени затрагивало
всю Самару. В своём уезде предводитель дворянства был бог и царь. Он был одновременно председателем уездных присутствий по крестьянским делам, по воинской повинности, по дворянской опеке, почётным мировым судьёй. Кроме того, граф Толстой был одним из крупнейших земельных магнатов губернии. Сладкую жуть, точно от полёта во сне, испытывал сидящий в зале городской обыватель, видя на позорной скамье столь могущественного человека.
Помимо тех, чьим «иждивением и трудами» жила тогдашняя Самара, в зале был почти весь «свет», самарский «бомонд».
Купцы, мещане, владельцы промыслов, почётные горожане, губернские дамы с мужьями, окрестные помещики с семействами, вылезшими из своих родовых гнёзд, священники, гарнизонные офицеры.
Находилась в зале и публика демократическая: мелкие чиновники, врачи, учителя. Самара в то время была местом политической ссылки, и именно среди этой разночинной публики находились лица, не одобрявшие государственное устройство в России, хорошо понимавшие всю относительность сенсации захолустного городишка.
В целом для России граф Толстой не был столь видной и могущественной фигурой. А с юридической точки зрения суд рассматривал даже и не убийство, а всего лишь покушение на него. Подлинную остроту дела публика видела вовсе не в той «клубничке», которую смаковал обыватель. Более всего их занимало лицо, не явившееся на процесс, — графиня Александра Леонтьевна Толстая.
Нарушив незыблемость и святость одного из главных общественных институтов — семьи, молодая графиня повторила пример своей трагической литературной современницы Анны Карениной, героини романа Л. Толстого, появившегося в 1877 году.
Поразительно сходство ситуаций этого романа со всеми мотивами самарского происшествия, однако жизненная история своей остротой могла и поспорить с изображённой в романе драмой. Это касается не только поднявших бунт женщин-героинь, но и тех, кто им противостоял, искал и находил различные способы отпора. Сходство недугов вызывает и сходство лекарств.
Но Александра Леонтьевна тем более не могла ждать пощады от официальной морали, что поступила «ещё хуже». Не говоря уже о трёх оставленных детях и о том, что Александра Леонтьевна оскорбила общественное приличие, уходя от мужа беременной, она вдобавок выбрала не аристократа, человека «своего круга», каким для Анны был Вронский, а какого-то земского служащего, то есть поступила «безвкусно» и нерасчётливо. Это было расценено как оплеуха всему «бомонду».
Во имя любви она разом порвала все многочисленные моральные путы, связывающие даму её круга. Резонанс от этого поступка молодой женщины был громче, чем выстрел, раздавшийся в вагоне поезда, шедшего на Сызрань. Получалось, что, хотя на скамье подсудимых сидел граф Толстой, публичный суд фактически должен был свершиться над бунтом против устоев официальной морали не в привычном к потрясениям Петербурге, а среди сонной одури дворянско-купеческого захолустья.
Таким образом, закон и официальная мораль разошлись между собой. Буква закона усадила графа на скамью подсудимых, а сочувствие господствующей морали было на стороне графа, защищавшего «семейные устои» и свою «честь» против «греховных и стыдных» поступков жены и её возлюбленного.
Как должен был в таком щекотливом положении поступить суд? Суд то и дело обращал внимание присяжных на то обстоятельство, что граф Н.А. Толстой принадлежит к сословию, господствующему в империи. Тем более что едва летом 1882 года было заведено дело на графа Толстого, как в суд полетело прокурорское представление о его прекращении.
Суд оправдал графа. Поступок Александры Леонтьевны и Бострома был осуждён официальной моралью за прелюбодеяние со стороны Александры Леонтьевны и нарушение святости брака.
Через некоторое время решение суда мирского было подкреплено судом духовным. В сентябре 1883 года церковные власти объявили сиятельного графа пострадавшей стороной, дозволив ему вступить, если пожелает, в новое (второе) законное супружество, а Александре Леонтьевне было определено «всегдашнее безбрачие». Отныне это была официальная формула гражданского состояния, вид семейного положения, с которого снимались копии для светского употребления. Это был «паспорт блудницы».
Отношения Александры Леонтьевны с Бостромом так и остались неузаконенными до конца дней. Она никогда не смогла стать женой любимого человека. Но нашла всё же себя в этой совсем непростой жизни, под поезд не бросилась. Главным в жизни всегда считала взгляды и определённые убеждения, без которых нет человека.
Часть вторая
МОЛОДОЙ КРАСАВЕЦ
У Алексея Бострома была характерная внешность. Высокий открытый лоб, густая русая борода, закрывавшая щёки, при его молодости (Бострому тогда было 29 лет) делали его похожим на разночинца-шестидесятника, какими представляла их портретная традиция. Но в лице Алексея Аполлонови-ча вовсе не было сурового вдохновения или непреклонности борца.
Напротив, у него было тонкое, а если приглядеться, слегка изнеженное лицо. Он был очень красив — сухой нос, круто изогнутые струнки бровей, проницательные, то задумчивые, то с дружелюбным юмором синие глаза.
От шестидесятников в нём были смелость суждений, начитанность сочинениями Добролюбова, Писарева, преклонение перед Некрасовым, свежесть взгляда на вещи, какими бы традициями они ни были освящены. Бостром бывал смел и неутомим в отстаивании своих мнений, но при всей горячности спорить умел воспитанно и приятно. Алексей Аполлонович был убеждён, что на человека можно повлиять только одним — добротой.
Но, как впоследствии было суждено убедиться Александре Леонтьевне, сам часто бывал не только мягким, но и мягкотелым…
Впрочем, эти недостатки Алексея Апол-лоновича открылись молодой женщине много позже. А при своём появлении блестящий красавец-земец, ничего не имевший, кроме отцов ского хутора, но не унывающий, весёлый в своей бедности, одержимый прожектами невероятных новаторских переустройств, Алексей Бостром слишком выделялся среди помещиков-степняков, составлявших окружение графа Толстого.
У встретившихся однажды молодых людей оказалось много общего. Алексей Аполлонович читал то же, что и находившая себе единственное прибежище в книгах порывистая и волевая графиня, которой нравились самоотверженные и свободолюбивые героини знаменитого писателя-однофамильца И.С. Тургенева. Мысли у них часто совпадали…
В самарском обществе этот молодой красавец тоже производил на публику неотразимое впечатление. Алексей Аполлонович имел недурной голос, пел народные песни и современные романсы. Охотно пел дуэтом с кем-нибудь из барышень или дам. А когда садился за рояль и начинал играть Бетховена, Шопена или Грига, то даже злые языки умолкали от его талантливой игры.
Это был человек «с запросами», кроме того, что много читал, он ещё увлекался философией, социологией, экономическими науками. В семье он был младшим, но, кроме него, сыновей не было.
О происхождении Алексея Аполлоновича Бострома (18521921) известно, что его отец, Аполлон Яковлевич Бостром (18131868), был православного вероисповедания. Получив воспитание в Московском Императорском университете, но, не окончив курса наук, 10 июля 1834 года (в 23 года) поступил канцеляристом на службу в департамент государственных имуществ Тамбовской губернии, где «Аполлон Яковлевич Бостром и род его» занесены «в надлежащую часть Тамбовской дворянской родословной книги».
Сведениями о появлении Аполлона Яковлевича в Тамбовской и Самарской губерниях, об истоках владения им поместьем, как и сведениями о супруге, матери его детей, Государственный архив Самарской области не располагает.
Однако в Самарском дворянском депутатском собрании за октябрь 1856 года содержится формулярный список о службе депутата Дворянского Николаевского и Новоузенского уездов губернского секретаря Бострома. Из него видно, что Аполлон Яковлевич хотя и не был баловнем фортуны, особых чинов не нажил, знаков отличия не имел, не преуспел особенно ни в служебной карьере, ни в имущественном состоянии, да и вообще (как и сын впоследствии) удачливостью и везением не отличался, но дворянской значимостью сына всё же превосходил. Около десяти лет служил он по департаментам министерства государственных иму-ществ: 06.12.1834 — губернский регистратор, 01.01.1838 — помощник контролёра, 24.11.1839 — контролёр, 10.07.1840 — губернский секретарь со старшинством, 18.09.1842 (в 29 лет) — по его прошению уволен со службы по семейным обстоятельствам.
Но 13.01.1855 (в 42 года), спустя 13 лет, «по случаю увольнения в отпуск Николаевского и Новоузенского предводителя дворянства» окрестные дворяне неоднозначно выказали ему своё уважение, почти на полгода избрав на должность уездного предводителя.
А позднее, в связи с поступлением в Государственное ополчение Посредника полюбовного размежевания земель Николаевского и Новоузенского уездов, длительное время занимал его должность.
Дети А.Я. Бострома (включая Алексея, которому на момент подготовки формуляра было четыре года) воспитывались в отцовском родовом поместье Николаевского уезда, где он и осел, оставив службу. Именьице у Аполлона Яковлевича было всё же не из последних: 1825 десятин земли (из них удобной 1107), плодовый сад, 168 душ крестьян, верблюды, быки, рабочие лошади, коровы.
Алексей по смерти отца, в 16 лет, встал на собственные ноги, занялся хозяйством, отсылая часть доходов сёстрам, жившим в Петербурге.
Неуёмная энергия и общительный характер постепенно сделали Алексея Бострома заметным в уезде. Алексей Аполлонович занимал должности:
— гласный Николаевской уездной земской Управы, затем председатель;
— с 1902 года — председатель Губернской земской Управы.
Но прямолинейность, нежелание приспосабливаться, гонор и переоценка своих способностей и возможностей привели в результате к тому, что ему пришлось уйти со своего поста. В 1904 году он не получил достаточного количества голосов при выборах и посвятил себя семейной жизни и общественной деятельности.
С 1904 года он секретарь отдела Императорского Российского общества садоводов, член совета Самарского губернского сельскохозяйственного общества и член наблюдательного комитета Городского общества взаимного от огня страхования.
Что касается хозяйства, то он окончательно разорился. В жизни Алексея Аполлоновича полностью проявилось одно из тех человеческих качеств энергичного человека, которому он и сам удивлялся всю жизнь: поразительная непрактичность и почти фатальная невезучесть. Бостром был слишком мягок характером, слишком честен, чтобы преуспевать. Хотя имеющаяся всё-таки в нём предпринимательская жилка, растравляемая неудачами, пульсировала постоянно. Александра Леонтьевна называла его хозяйственную деятельность «бостромиадой».
Несмотря ни на что, Александра Леонтьевна всю жизнь горячо любила своего болтливого умницу, свои «двадцать два несчастья», своего синеглазого красавца — Алексея Аполлоновича. Чувство это сделалось частью её самой, которую вырвать и заглушить было невозможно.
Есть одно существенное отличие истории Александры Толстой от истории Анны Карениной. В самарском происшествии активным началом в любовном романе является не герой, а героиня. Конечно, Бостром тоже горячо любит и страдает. Но он чаще теряет веру, падает духом, больше нуждается в сострадании и утешениях, чем находящаяся в условиях несравнимо более трудных жена.
Она же является и главным «философом» их любви. В одном из писем Александра Леонтьевна пишет: «А ведь, может быть, Лешура, мы и были с тобой героями во дни нашей юности и нашей героической любви? Были. Наш героический период продолжался несколько лет. Я же хотела продлить его до самой смерти. Но повседневная жизнь стаскивает героев с пьедесталов, и надо благодарить судьбу, если стащит на сухое место, а не в грязь.»
Часть третья
Лешурочка, Сашуня, Лёлька и некоторые другие Александре Леонтьевне и Алексею Аполлоновичу Бостромам было суждено пройти в совместной жизни через множество испытаний. Чтобы сохранить хотя бы будущего ребёнка (по царскому закону дети при разводе принадлежали отцу), Александре Леонтьевне пришлось оклеветать себя, объявив, что ребёнок будет от Бострома. И вот 10 января 1883 года (н. ст.) у Александры Леонтьевны родился сын, названный в честь Бострома Алексеем. Именно поэтому и не смогла Александра Леонтьевна присутствовать на том суде. Не с кем было оставить сына, которому не исполнилось ещё и месяца.
Когда родился и был крещён сын, то в метрической книге Предтеченской церкви города Николаевска осталась запись: «.. .(1882 года) Декабря 29 дня рождён, Генваря 12 дня 1883 года крещён Алексей; родители его: Гвардии поручик, граф Николай Александров Толстой и законная его жена Александра Леонтьева, оба православные…»
Получить иную запись, на имя Бострома (Алексей Аполлонович не возражал бы), Александра Леонтьевна не хотела и не могла. Это было бы самоуправным насилием над будущностью сына, который навсегда мог остаться незаконнорожденным. При этом она осознавала, что допустила опасную опрометчивость. С помощью этой записи неумолимые щупальца закона, недавно отобравшие у неё троих детей, могли отнять и четвёртого ребёнка, только что рождённого.
Но граф Толстой не стал отбирать Алёшу, как этого долго опасалась Александра Леонтьевна. Он решил использовать мстительную руку закона по-другому. Матери предписано нести клеймо и тяготы безбрачия? А сын, её сын… Его тоже можно припечатать клеймом навсегда… Он не признает сына своим. Пусть тогда от сына, ею вскормленного, выслушивает о себе всё что положено, когда тот подрастёт. Сама пошла против порядков. Сама этого хотела. Пусть же получит.
Маленькое дружное семейство Бостромов, в обиходе называемое друг друга Лешурочкой, Сашуней и Лёлькой, всегда жило во взаимной любви и дружбе. Алёша Бостром в истинные обстоятельства своего происхождения был посвящён только в 13 лет. Взрослые щадили и оберегали впечатлительного ребёнка. По неокрепшей душе не было нанесено преждевременного удара, детство ничем не было омрачено. А уединённая жизнь на степном хуторе вполне этому способствовала. Алёша пребывал в счастливом неведении, в полной гармонии, считая себя сыном Бострома. Как ни накладно это было для семейного бюджета, но для Алёши на первых порах была избрана домашняя форма обучения, давшая великолепные плоды для формирования наблюдательного, любящего всех и вся мальчика.
В материальном отношении семья Бостромов жила трудно. Помимо скромных доходов от ведения хозяйства семья существовала за счёт писательской деятельности Александры Леонтьевны. На этой стезе, по издательским делам, ей часто приходилось отлучаться из дому. А подрастающий на вольном воздухе, в русской глубинке, мальчик-сын часто писал ей удивительные письма: «Я опять один. Папуня уехал в Самару. Вчера вечером напала на меня тоска ужасная»; «Ты, мамуличка, ладь, пожалуйста, свои дела поскорее, а то терпеньюшка моего уже нету»; «. с французским не знай как и быть»; «Я сдуру начал подпилком точить перо, да и изгадил его»; «… у нас всё время стоят жары».
Между тем мальчик подрастал, его нужно было отдавать в учебное заведение, а официального имени у него не было. Александра Леонтьевна не обладала правом подтверждения дворянского звания сына. Толстым он значился только по метрикам, но отец его сыном не признавал. Бостром пытается усыновить Алёшу, дав ему свой дворянский титул, но и тут вскрывается нечто непредвиденное. В середине 1892 года А.А. Бостром хлопочет о занесении его, Бострома, в Самарскую дворянскую родословную книгу вместо такой же книги Тамбовской губернии, где до этого почти шестьдесят лет всё это значилось. И получает отказ департамента герольдии Правительствующего сената по причине отсутствия там исходных документов Тамбовской губернии. Что это, проволочки чиновников-крючкотворов, утеря документов или: да был ли дворянином его родитель? Неясно. Ясно было одно: без дворянского звания продолжить образование Алёша не сможет.
Ситуацию переломила безвременная кончина в 1899 году графа Толстого. Противодействовать стало некому. Поэтому в декабре 1901 года решением Самарского депутатского собрания Алёша Толстой получил и дворянское звание, и графский титул. Но, узнав всю правду, графа Толстого отцом так и не признал. А та небольшая часть графского наследства, что досталась ему от принадлежащего по праву, очень пригодилось будущему писателю Алексею Николаевичу Толстому для получения образования.
Насколько мать вообще может стать для сына вторым «я», Александра Леонтьевна им стала. Все её письма и дневники полны Лёлей. Ради него она откладывала главное дело всей своей жизни — творчество. И, тем не менее, роман в двух частях, статьи, очерки, повести, рассказы. В начале 1900-х годов она особенно много печатается как детская писательница. Только в 1904-1905 годах выходят шесть её книг. Александру Леонтьевну Бостром зазывают на свои страницы почти все существующие в обеих столицах детские журналы. Театры ставят её пьесы. Она в писательской зрелости, достигнута литературная известность. У неё есть свои читатели. Она работает неустанно, каждый день. Впереди много замыслов. К пятидесяти годам Александра Леонтьевна осталась всё той же «тургеневской женщиной». Хромой, располневшей и седовласой, но душевно молодой, максималисткой. Алексею Апол-лоновичу тоже бывало нелегко с ней. Он понимал, что она непрактична и наивна. Но только вместе и рядом с ней он чувствовал, что его жизнь не теряет значимости.
Среди семейных ролей, которые сами собой закрепились за Алексеем Аполлоновичем, была и такая: он был «домашним критиком» обоих авторов — и матери, и сына. Его разборы и замечания всегда были остры и обстоятельны. А.Н. Толстой нередко посылал отчиму оттиски своих произведений для правки. Но полными единомышленниками они не были. В разлуке их отношения иногда замирали из-за молчания Толстого, но всегда до первого случая. Приходило письмо — и Толстой вдруг чувствовал, как дорог ему родной, молчаливо страдающий где-то человек, которого и в старости не оставляли неудачи. Летом 1906 года А.Н. Толстой жил в Германии, в Дрездене, учился. Перед самыми экзаменами, почувствовав безотчётное беспокойство, какую-то странную и сильную тревогу, в два дня собрался и уехал в Россию, к матери. А через два дня по приезде сына Александра Леонтьевна Бостром скончалась от менингита.
Алексею Аполлоновичу Бострому повезло в жизни только раз — его любила замечательная женщина. Мучительно переживал он потерю. Стремясь как-то устроить начинающуюся старость, Алексей Аполлонович женился на женщине, которая была моложе его почти вдвое. Но через неполные три года она умерла. Сын звал его к себе, в Петербург. Но из Самары он не переехал.
Алексей Аполлонович всю жизнь прихрамывал (с того самого выстрела в поезде), и сосновские мужики называли его между собой хромым барином. Жил вдовцом. Редеющий седовласый зачес назад, высокий лоб, синие насмешливые глаза, на сухощавых щеках — лёгкий стариковский румянец. Общительного нрава, непоседа. Но был в нём заметен какой-то надлом. Порой он становился мрачен, и тогда из его комнаты часами доносились мелодии Грига. Стал сторожем яблоневых садов за Самарой. Жил в сторожке. С бородой до пояса, в длинной домотканой рубахе, с палкой в руках. Его сопровождала, ставшая ручной, коза. В 1921 году Алексей Аполлонович Бостром умер в городской больнице от воспаления лёгких.
«Граф Николай Александрович Толстой, этот апологет семейных устоев, воспитывал старших сыновей в жестокой вражде к матери и младшему брату. Ненависть старших сыновей к матери была так велика, что сын, Мстислав, находясь случайно в больнице, где умирала Александра Леонтьевна, отказался выполнить её предсмертную просьбу — прийти к ней проститься». Незадолго до новой женитьбы, случившейся через два года после развода, граф Николай Александрович Толстой, этот носитель принципа, состоял в любовной связи с будущей супругой, которая на тот момент была женой ротмистра Городецкого, больного тяжелой формой туберкулёза. Однажды Городецкий, узнав, что его жена находится в одной из гостиниц вместе с Толстым, вызвал того на лестничную площадку и, после короткого разговора, внезапно толкнул. Николай Александрович Толстой, пролетев два лестничных пролёта, отшиб себе печень, долго лечился за границей и умер от рака печени.
Елизавета Николаевна Толстая, тоже писательница, была замужем за двоюродным племянником известного композитора Рахманинова. Умерла в Югославии от голода во время немецко-фашистской оккупации.
Александр Николаевич Толстой погиб от тифа в первые годы Гражданской войны.
Мстислав Николаевич Толстой после Гражданской войны эмигрировал в Грецию, потом переехал с семьёй во Францию. Умер в 1949 году. Сын Мстислава, Александр Мстиславович Толстой, в 1964 году преподавал в Парижском университете русский язык и литературу.
Через 130 лет в нашей памяти осталось только имя писателя — Третьего Толстого, как нередко называют автора романов «Пётр Первый», «Хождение по мукам», многих комедий и рассказов. Называют так потому, что были в русской литературе ещё два Толстых — граф Алексей Константинович Толстой и граф Лев Николаевич Толстой. Его мать, писательницу А.Л. Бостром, которая грезила литературной славой, знают только специалисты. А.А. Бострома мало кто вспоминает.
Часть четвёртая
КТО ЕСТЬ КТО
Всё вышеизложенное писалось в надежде, что фамилия Бостром, возможно, станет частью моего родословного древа. Но эта история так меня увлекла, что в результате получилось краткое описание удивительной любви, которая действительно была одной-единственной на всю жизнь.
Однако время шло, исследовались различные публикации, справочные и архивные данные, но пополнить компанию моих родственников с фамилией Бострем обладателем фамилии Бостром (тем более что его петербургские сёстры жили под фамилией Бострем) так и не получилось. Хотя, как уже однажды выяснилось, разночтение иноземных фамилий, имён, отчеств роли не играет, особенно если интересующие нас лица, приехав в Россию, принимали православие. А если и не принимали, то россияне, подстраивая непривычные чужие имена под себя, называли одних и тех же людей в разных местах по-разному. Например, моего прадеда, Алоиза Ивановича Бострема, в разное время величали Алоисом, Алисием и Алексеем Ивановичем. Другие предки, Карл Иоганн и Ганс Каспар Бострёмы, звались соответственно Августом Ивановичем и Иваном Августовичем Бостремами. Такие уж мы, русские: не любим ломать язык чужими именами.
Я оставила попытки искать желанное родство после того как, просмотрев родословие моих немецких предков Bostrom (Bostroem) за почти 300 лет и в количестве трёх с лишним сотен, не обнаружила там ни одного мужчины с именами Якоб и Аполлон. Потому что общеизвестно, что родовые древа всегда имеют повторяющиеся имена.
Я поняла, что Бостром не мой родственник, просто однофамилец. Зато я нашла представителя его древа. Это «известный шведский философ Кристофер Якоб Бострем (Бустрём), (Bostrom) (1797-1866), создатель т.н. персонального (рационального) идеализма, сочетающего черты философской системы Платона и Гегеля».
Поскольку «…сведениями о появлении Аполлона Яковлевича Бострома (1813-1868) в Тамбовской и Самарской губерниях и об истоках владения им поместьем в Сосновке Государственный архив Самарской области не располагает (№07-29/161 от 24.12.2002), то и происхождение его доподлинно не известно. Однако он воспитывался в Московском Императорском университете и затем 10.07.1834 в 21-летнем возрасте поступил канцеляристом в департамент государственных имуществ Тамбовской губернии. В течение восьми лет, до 18.09.1842, двигался по служебной лестнице, добился записи лично и всего своего рода в Дворянскую родословную книгу Тамбовской губернии и. в 29 лет по собственному прошению уволился со службы «по семейным обстоятельствам»».
Таким образом, как видится жизнь Аполлона Яковлевича Бострома и его семьи? В июле 1834 года недоучившийся 21-летний Аполлон Бостром поступает на службу канцеляристом в департамент государственных иму-ществ Тамбовской губернии и добивается дворянского звания для себя и своего рода. В 1842 году Аполлон Яковлевич Бостром женится на самарчанке, хозяйке или наследнице поместья под Николаевском. Переезжает в Самарскую губернию, что повлекло за собой отхождение от дел. Занимается своим хозяйством. Через некоторое время, по крайней мере на время рождения детей (сын, последний, родился в 1852 году), становится хозяином «родового поместья». Для этого совсем необязательно жить в России долго. Кроме того, к 1856 году умирает его супруга. В 1868 году не стало и Аполлона Яковлевича. К этому времени дочери уже обучались, а затем и остались на местожительство в Санкт-Петербурге. Его 16-летний сын Алексей Бостром, получивший хорошее образование, становится хозяином родового имения Сосновка. Затем весьма заметный среди помещиков-степняков, он руководит Николаевской, а затем и губернской земской Управами. С 1904 года Алексей Аполлонович отходит от земских дел, занимается общественными делами и своим хозяйством.
Часть пятая
ОТСУТСТВИЕ ФАКТОВ ОКРЫЛЯЕТ ФАНТАЗИЮ
Под таким заголовком обнаружила я 1 мая 2011 года в сети Интернет новую информацию к описанной мною житейской истории. Вот эта история, рассказанная ныне живущими потомками фамилии Толстых. Дословно.
«Красный граф» Алексей Толстой, перекрасив коня в красную масть, получил целых три сталинских премии и посмертно даже «прозвенел бронзой». Из слов «граф Алексей Толстой» истине соответствует только «Алексей». Был он и не «граф», и не «Толстой». О том, что настоящая фамилия Толстого должна быть Бострем, упоминает Бунин в своём дневнике. Но только в Нью-Йорке от Марии Николаевны Толстой, хорошо знавшей семью графа Николая Толстого, стало известно о подлинном происхождении Алексея Толстого. У графа Николая Толстого были дочь Елизавета и два сына — Александр и Мстислав. В их семье гувернёром был некто Бострем, с ним сошлась жена графа и забеременела. Толстой был человеком благородным (а может быть, не хотел огласки, скандала) и покрыл любовный грех жены: ребёнок родился формально как его сын — Толстой. Но после рождения Алексея Николаевича Толстого его «юридический» отец граф Николай Толстой порвал с женой все отношения. Порвали с ней отношения и сыновья — Александр и Мстислав. Они не считали Алексея ни графом, ни Толстым. Так ребёнок Алексей и вырос у матери, в Самарской губернии. Но когда граф Николай Толстой скончался, то уже взрослый Алёша как сын приехал получить свою часть наследства. И получил. Это же подтверждал и Корней Чуковский в своей книге».
Стало быть, настоящая фамилия Алексея Николаевича Толстого — Бостром, или Бострем, как там в Европе?..
«В этом браке нас было трое. А я не люблю толпы».
Диана, принцесса Уэльская
Люди женятся. Люди разводятся. Так бывает. Иван Грозный отправил в монастырь бесплодную жену свою Соломонию. Бросила Васисуалия Лоханкина, Варвара — женщина, как известно, с многочисленными достоинствами.
В Российской империи развод для православных был возможен только с разрешения Святейшего Синода. Однако, духовенство всячески противодействовало этому. В обществе, где на протяжении тысячи лет доминировало религиозное сознание, попытки отдельных граждан разорвать «священные узы брака», воспринималось крайне отрицательно.
Для нас, людей современных, слово «развод» звучит так же обыденно как и слово «свадьба». Но было время, когда развод являлся делом не просто трудным, а требовал колоссального личного мужества. Слова «мужество» и «мужчина» одного корня. Тем удивительно впоминать событие, потрясшее Самару 19 века, когда инициатором развода с графом Николаем Александровичем Толстым, выступила молодая женщина, двоюродная внучка декабриста Николая Тургенева - Александра Леонтьевна Толстая.
Александра Леонтьевна Толстая
Это в советское время семейная лодка могла «разбиться о быт». В семье графа Николая Толстого финансовое положение было на высоте. Но не сложилось. Когда и как, на самом деле не важно. В определенный момент, на просторах Самарской губернии появился классический любовный треугольник: охладевшая к мужу Александра Толстая, ошалевший от создавшейся ситуации муж - граф Николай Толстой и мелкопоместный дворянин Алексей Апполонович Бостром, любовник Александры Леонтьевны.
Николай Александрович Толстой
20 августа 1882 года, почти 130 лет назад на станции, бдительный слуга сообщает графу Толстому о том, что в поезде замечена супруга графа с любовником. Николай Толстой попытался решить возникшую проблему радикально: в одном из купе состава, приближавшегося к станции Сызрань раздался выстрел. Кто знает, остался бы в живых Бастром, но молодая женщина отвела револьвер супруга в сторону от любовника. Алексей Апполонович отделался ранением в ногу. Будущему «красному графу-писателю» Алексею Николаевичу Толстому в этот момент всего несколько месяцев.
Алексей Аполлонович Бостром
Граждане всегда предельно внимательны к тому, что происходит в чужих семьях. А если в семейном конфликте присутсвуют все элементы драмы: муж, жена, любовник, роковые страсти, попытки убийства и самоубийства, судебные разбирательства - градус общественного внимания повышается многократно. В Самаре слушанья по делу графа Толстого и Александры Леонтьевны стали событием вселенского масштаба.
«Огнестрел» не спрячешь и не замолчишь. Тем не менее, Николая Александровича Толстого оправдали, общественное мнение полностью на стороне оскорбленного мужа. Супруги получили развод, при этом Александра Леонтьевна, в отличии от бывшего супруга, официально выйти за муж в дальнейшем не имела права.
Бостром и Толстая живут в Сосновке, имении Алексея Апполоновича. В положенный срок рождается мальчик, счастливая мать назовет его в честь любовника, а детей, оставленных с отцом, Александра Леонтьевна увидит только через много лет. Много позже, имение в Сосновке Алексей Апполонович продаст и на вырученные деньги купит известную каждому самарцу усадьбу на улице Саратовская (улица Фрунзе), где ныне размещается великолепный «Дом-музей Алексея Николаевича Толстого».
P.S. Если честно, никогда не понимал, почему самарские молодожены проводят фотосессии именно в ЭТОЙ усадьбе. Впрочем, трудно понять «брачующихся», которые распивают шампанское в Царевщине у источника в честь иконы «Неупиваемая чаша».
