После ужина со своими друзьями герой отправляется в Москву и просыпается на следующей почтовой станции. Герой будит смотрителя и требует лошадей, однако получает отказ. Путешествие продолжилось лишь тогда, когда ямщики получили на водку и запрягли лошадей.

В Тосне произошло знакомство героя со стряпчим, занимающимся сочинением древних родословных. Следуя в Любань, герой видит крестьянина, пашущего в воскресный день «с великим тщанием».

По словам пахаря, всю неделю он обрабатывает землю барина, поэтому работает в праздник, чтобы не умереть с голоду. В Чудове путешественника догоняет его товарищ Ч., который рассказывает свою историю о том, как ради забавы поплыл из Кронштадта в Систербек, как разыгралась буря, и шлюпка застряла между камнями. Двое гребцов попытались добраться до берега, находящегося в полутора верстах. Один из них выбрался на берег и поспешил к местному начальнику за помощью для спасения оставшихся. Однако начальник спал, и сержант не стал его будить. Когда же все-таки несчастные были спасены, Ч. попытался воззвать к совести начальника, однако тот сказал, что это не его должность. Возмущенный Ч. «плюнул почти что ему в рожу». Ч. не встретил понимания среди знакомых и решил уехать из Петербурга навсегда.

По пути в Спасскую Полесть следующий попутчик героя рассказывает ему свою повесть. Он доверился в делах по откупу своему компаньону и оказался обманутым, потерял все свое состояние и был отдан под суд. Его жена от переживаний родила до срока и умерла через три дня, недоношенный ребенок тоже умер. Когда друзья увидели, что стражники пришли за ним, усадили рассказчика в кибитку и отправили «куда глаза глядят». Тронутый рассказом герой задумывается над тем, чтобы донести эту историю до верховной власти, которая лишь одна является беспристрастной. Герой даже представляет себя правителем, который вдруг понимает, что имеющий власть обязан блюсти закон и право.

Следующей остановкой была станция Подберезье, где состоялось знакомство героя с семинаристом, сетующим на современное обучение. Герой же считает, что задачей писателя является восхваление добродетели и просвещение.

По прибытии в Новгород, герой размышляет о том, что в древности этот город имел народное правление, и сомневается в праве Ивана Грозного на присоединение Новгорода. Путешественник идет на обед к своему приятелю Карпу Дементьевичу, бывшему купцу, а теперь известному гражданину. Они беседуют о торговле, и герой приходит к выводу, что вексельная система ведет к воровству и легкому обогащению.

На почтовом дворе в Зайцеве герой встречается с Крестьянкиным, служившим в уголовной палате. Крестьянкин понял, что не принесет в своей должности пользы отечеству, и вышел в отставку. Он рассказывает о жестоком помещике, чей сын изнасиловал молодую крестьянку. Ее жених проломил голову насильнику, пытаясь защитить девушку. Жениху помогали другие крестьяне. Согласно уложению уголовной палаты все они приговаривались к смертной казни, которая могла быть заменена пожизненной каторгой. Рассказчик хотел оправдать крестьян, однако местные дворяне не поддержали его, и ему пришлось подать в отставку.

Остановившись в Крестцах, герой наблюдает сцену расставания отца с отправляющимися в службу детьми. Отец наставляет их жить по законам общества и совести, призывает к добродетельности. Герой согласен с отцом в том, что родители не должны иметь власти над детьми, союз детей и родителей должен основываться «на нежных чувствованиях сердца».

Проезжая мимо кладбища в Яжелбицах, герой видит погребение. Отец покойника рыдает у могилы, повторяя, что он убил своего сына тем, что болел «смрадной болезнью», и это отразилось на здоровье сына. Герой винит в этом государство, защищающее порочных женщин.

В Валдае герою вспоминается легенда о монахе Иверского монастыря, который влюбился в дочь одного валдайца и переплывал Валдайское озеро, чтобы встретиться с возлюбленной. Но как-то разбушевалась буря, и тело монаха утром нашли на берегу.

Попав в Едров, герой знакомится с молодой крестьянкой Анютой, беседует с ней о ее женихе и семье. Путешественник удивляется благородству сельских жителей. Герой предлагает жениху Анюты деньги на обзаведение. Однако Иван не желает их взять, считая, что он сам может на все заработать.

По пути в Хотилово герой размышляет о том, как несправедливо крепостное право. Это зверский обычай, когда один человек порабощает другого.

Герой Радищева приходит к выводу, что работа по принуждению препятствует«размножению народа». Недалеко от почтовой станции он находит бумагу, где отражены те же мысли. От почтальона герой узнает, что последним по этим местам проезжал один из его друзей. Свои сочинения он, видимо, забыл на станции, и путешественник берет бумаги за небольшое вознаграждение. В бумагах содержится целая программа по освобождению крепостных крестьян, а также положение о ликвидации придворных чинов.

Путешественник встречает в Торжке человека, который отправляет прошение в Петербург о разрешении открыть в городе книгопечатание, которое будет свободно от цензуры. По мнению героя Радищева, цензурой может быть само общество, которое признает писателя или отвергает его. Здесь же автор рассказывает об истории создания цензуры.

По пути в Медное герой читает бумаги своего приятеля. Он узнает о порядке торгов имущества разорившегося помещика, когда с молотка идут даже люди. К теме вольности возвращает героя беседа с приятелем в трактире о российском стихосложении.

В деревне Городня герой наблюдает, как происходит рекрутский набор. Раздаются рыдания матерей, невест, жен. При этом не все рекруты испытывают недовольство. Так, один молодой человек рад выйти из-под власти хозяев.

Попав в Пешки, герой рассматривает крестьянскую избу и поражается царящей там бедности. В лирическом отступлении автор осуждает помещиков.

Завершается «Путешествие из Петербурга в Москву» строками, посвященными Ломоносову. Путешественник говорит о том, что эти записки он получил от «парнасского судьи» во время обеда в Твери. Основную роль Ломоносова герой видит в развитии русской литературы, именуя его «первым в стезе российской словесности».

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку


Обновлено: 2012-10-03

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

.

Наверное, каждого школьника интересует краткое содержание повести Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву”. Глава “Любани” данного произведения является четвертой частью прозаического труда знаменитого российского писателя. Именно о ней и пойдет речь в нашей статье.

Более того, из краткого содержания “Любани” видно, что автор поднимает в своем труде серьезные и злободневные (особенно на тот момент) вопросы. Они показывают, что писатель не равнодушен к окружающим его людям, что он хочет изменить мир и сделать его лучше посредством своего слова. Более того, детальный анализ “Любани” показывает, что вопросы, поднятые в этой главе, актуальны и по сей день.

Чему мы можем научиться из повествования? Какие животрепещущие темы поднял в “Любани” Радищев? К чему побуждает читателей мировоззрение автора? Детальный пересказ главы “Любани” ответит на эти и многие другие вопросы.

Детство и юность литератора

Написавший повесть “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищев Александр Николаевич родился в августе 1749 года, в небольшом селе Саратовской губернии. Семья будущего литературного деятеля была зажиточной и именитой, имела несколько поместий и множество крепостных.

Вначале писателя воспитывал отец, глубоко верующий и образованный человек, знающий несколько языков и основных научных дисциплин. Затем мальчик был отвезен в столицу для жительства у родного дяди (по материнской линии), где познавал науки, учил языки и постигал правила придворной жизни.

А в возрасте двенадцати лет повзрослевший Саша получил должность пажа при Екатерине Второй и поступил в петербургский Пажеский корпус, готовящий светских служителей царственной особы.

Спустя четыре года он удостоился чести, наряду с некоторыми другими молодыми людьми, отбыть в Германию, чтобы обучаться там праву.

Именно там будущий писатель осознал важность социальной и политической жизни. Именно там он постиг, что надо жить не только одними развлечениями, но и мыслями о простом народе, о других людях, о новых преобразованиях.

Служба в Петербурге

Вернувшись в Россию, уже познавший мир Александр Николаевич стал по-иному смотреть на окружающие его предметы.

Начиная с 1771 года Радищев служит на государственном поприще, вначале в сенате в качестве титулярного советника, затем - как обер-аудитор, в штабе Брюса, генерала-аншефа. После небольшого перерыва, связанного с женитьбой, вновь возвращается на службу, но уже в коллегию по торговым и промышленным делам, где знакомится с графом Воронцовым. Это знакомство сыграло важную роль в жизни писателя - Александр Романович, по старой дружбе, много раз будет помогать своему менее родовитому товарищу.

Затем Радищев устроился в городскую таможню, где через десять лет занял место начальника.

Литературная и политическая сенсация

Примерно с 1780-х годов Александр Николаевич начинает работать над своим самым известным произведением - “Путешествие из Петербурга в Москву”. Радищев всю душу вложил в данный труд, идею которого выносил еще со своего возвращения из Германии в 1771 году.

Весной 1790 года Александр Николаевич впервые напечатал его в своей домашней типографии. Таким образом свет увидела самая критикуемая и самая злободневная книга того времени.

Книга стала сразу же раскупаться и привела в восторг многих передовых людей того времени.

Что произошло после выпуска произведения

Однако это не могло остаться безнаказанным. Размышления о крепостном праве, описания жестоких унижений и бесчеловечных издевательств, которым подвергались крепостные, смелое обличение существующего в те дни порядка - все это не могло не повлечь за собой печальные последствия не только для самого произведения, но и для его автора.

Императрица Екатерина, читая “Путешествие из Петербурга в Москву”, делала пометки на полях и высмеивала в них не только писателя, но и сами ситуации, описанные в повествовании. Она назвала повесть возмутительной и оскорбительной, разрушающей покой и умаляющей уважение к власти, наполненной вредными идеями и подстрекающей простой народ к восстанию.

Радищев был арестован и судим. Его приговорили к смертной казни как человека, покусившегося на жизнь государыни и замышляющего измену родине. Однако Екатерина сменила гнев на милость, заменив смертный приговор на десятилетнюю высылку в Сибирь.

Тираж книги был практически полностью уничтожен.

Жизнь после помилования

Спустя шесть лет после изгнания Александр Николаевич был возвращен из ссылки сыном Екатерины, Павлом Первым, с условием, чтобы его постоянным местом проживания стало небольшое имение в Калужской области.

Через пять лет после своего возвращения, сразу же после восшествия на престол Александра Первого, Радищев был вызван в царский Петербург в качестве опытного государственного деятеля для участия в составлении новых законов и Конституции Российской империи. Конечно, такая честь была доверена ссыльному писателю не случайно - перед императором за него замолвил слово граф Воронцов.

Тайна смерти государственного деятеля

До сих пор ученые и литературоведы не могут разобраться в причине смерти литератора. Дело осложняется тем, что утеряна могила Александра Николаевича.

Согласно хронике, существует, по меньшей мере, две версии его смерти:

  1. Самоубийство. Радищев и председатель Комиссии граф Завадовский не сошлись во мнениях по поводу составленного писателем положения закона. Завадовский строго осудил писателя за его излишний либерализм и в качестве угрозы намекнул на его сибирскую ссылку. Взволнованный и напуганный Александр Николаевич поспешил домой, где собственноручно принял яд и скончался в страшных мучениях.
  2. Несчастный случай. Радищев случайно выпил ядовитый раствор, предназначенный для хозяйских целей. Так как его здоровье было подорвано ссылкой, то организм писателя не смог побороть отраву, и Радищев скончался в кругу семьи.
  3. Официальная версия. Согласно данным захоронения, Александр Николаевич умер от чахотки (или туберкулеза).

Очень важно было осуществить небольшой экскурс по биографии Радищева, так как его личная жизнь и собственные мировоззрения нашли отображение в повести “Путешествие из Петербурга в Москву”. Глава “Любани” является ярким образцом темы всего произведения.

Однако прежде чем ознакомиться с ней, давайте кратко узнаем, какое влияние труд Радищева оказал на последующие поколения.

Социальное послание в века

Примечательно, что влияние, которое оказала повесть на дальнейшую историю Российской империи, поистине впечатляющее. Многие декабристы на допросах признавались, что первые свободолюбивые мысли они почерпнули именно из страниц репрессированной книги.

Современники Радищева, такие как историк и литератор Карамзин и публицист и критик Вяземский, утверждали, что Александр Николаевич являлся не просто свободомыслящим человеком, но и добродетельным, искренним и правдивым.

Мнение знаменитых литераторов

Пушкин же отзывался о Радищеве как о дилетанте, критикуя его некоторый фанатизм, царящий на страницах повести. Также резкую оценку великого поэта вызвали преувеличения автора, надуманность сюжета, карикатурство.

Достоевский же считал идею произведения обрывчатой и неоконченной, списанной с трудов французских просветителей.

Что же это за произведение такое - “Путешествие из Петербурга в Москву”? Прежде чем ознакомиться с кратким содержанием “Любани” (четвертой главы интересующей нас повести), давайте больше узнаем о самом труде.

Кратко об основном произведении

“Путешествие из Петербурга в Москву” написано в популярным по тем временам жанре, называемом сентиментальным путешествием. Строго придерживаясь европейского канона, Радищев даже главам дал названия, соответствующие не сути поднятых в них тем, а наименованиям городов и селений. Именно поэтому цензура и пропустила повесть, не прибегнув к ее прочтению. Подумали, что в труде содержатся краткие сведения о российских глубинках.

Тема же “Путешествия из Петербурга в Москву”, впрочем, как и тема главы “Любани”, - положение крепостных крестьян на Руси, их тяготы и порабощение. В книге разоблачались безжалостность и зверства помещиков, которые бессовестно эксплуатировали и угнетали крестьян, осознавая себя безнаказанными.

Также в произведении поднимался вопрос, имеют ли право одни люди порабощать других? Почему заведено, что кто-то прислуживает, а кто-то живет в роскоши?

Более того, в своем труде Радищев поднимал тему не только бесправного народа, но и безнравственности самодержавия. Осуждение абсолютной монархии красной нитью проходит через все страницы повести.

Что же представляет собой рассказ “Любани” Радищева? Давайте узнаем.

Коротко о повествовании раздела

В центре главы “Любани” - диалог с крестьянином, который ведет праздный и богатый путешественник. О чем могли говорить столь разные по складу ума и социальному положению люди? Из краткого содержания “Любани” видно, когда произошел этот диалог и что являлось основной его темой.

Жаркое лето. Время пахоты. Праздничный день. Так описывает автор от лица своего героя обстоятельства, послужившие причиной его диалога с крестьянином.

После продолжительного и неудобного путешествия уставший путник (богатый помещик-аристократ) решает пройтись вдоль дороги, чтобы отдохнуть от тряски в кибитке. Вдруг он замечает крестьянина, пахавшего быстро и тщательно, из чего заключил, что в данный момент работает мужчина не на господина, а на себя.

Путешественника удивило, что крестьянин пашет в христианский праздник, поэтому он решил поинтересоваться, почему он это делает.

Из ответа пахаря следует, что тот - искренне верующий православный, но он не считает себя виноватым в нарушении церковных правил. Бог, как отмечает сам работник, на его стороне, так как ему нужно кормить семью.

Тогда путешественник спрашивает, почему тот пашет именно в праздник, да еще в самый полдень. Неужели он не может работать в другой день?

Такая неосведомленность проезжего говорит о том, что раньше он не задумывался о жизни простого народа, его тяготах и проблемах. Поэтому далее, в своем рассказе “Любани”, Радищев приводит краткую историю крестьянской жизни и непосильного труда.

У крепостного большая семья - шестеро детей, из которых старшему всего десять лет. Их он должен одеть, обуть, накормить, да еще и барину оброк выплатить.

Тяжела работа на помещика - шесть дней в неделю, с раннего утра и до позднего вечера. Для своей семьи и своих нужд остается лишь малая толика времени и сил - по ночам да по воскресеньям и праздникам.

Также крестьянин указывает еще на одну социальную проблему - это разобщение простого народа, деление его на подневольных и свободных, а также еще один ужас и произвол барщины - продажа людей или сдача их в наем другому хозяину.

Вот такова история крепостного. Отвечая барину кратко и односложно, он продолжил свою тяжелую изнурительную работу в поле.

Размышления автора

Только вдумчиво читая слова крестьянина, можно осознать смысл “Любани”, вложенный в рассказ самим писателем. Более того, Радищев приводит собственные размышления по поводу того, что происходит в народе.

После разговора с крепостным путешественник воспылал праведным гневом против всех жестокосердных помещиков-поработителей. И в то же время он понял, что сам тоже не прав, так как пользуется чужим трудом практически бесправных крестьян.

И хотя главный герой не сечет своих людей батогами и заботится об их основных нуждах, все же и он бывает несправедлив к ним, считая, что имеет право наказать за провинность или дать пощечину.

Вспоминая подробности общения со своим камердинером Петрушей, путешественник испытывает стыд от того, что позволял себе некоторые вольности и господские замашки.

“Любани” и современность

И хотя сейчас нет барщины и оброка, вопросы, поднятые в рассказе, до сих пор являются актуальными и животрепещущими. Почему существует такая огромная пропасть между богатыми и бедными? Кто дал право одним ставить себя выше других? Наступит ли время, когда все люди буду равны не только перед богом, но и перед друг другом?

Согласно отзывам о “Любани”, эти вопросы требуют скорейшего разрешения и ответа. В свое время “Путешествие из Петербурга в Москву” оставило неизгладимое впечатление в сердцах и умах размышляющих людей. Произведение сподвигло их к действию, осуществлению социальных и политических перемен.

Сможем ли мы добиться всеобщего равенства и справедливости, научившись на отрицательных примерах прошлого? Кто знает.

Человечество развивается и движется вперед. Помещичий строй уже глубоко канул в Лету. Возможно, в скором времени мы больше не услышим о социальной несправедливости или расовом неравенстве.

Я вслед за моим приятелем скакал так скоро, что настиг его еще на почтовом стану. Старался его уговорить, чтоб возвратился в Петербург, старался ему доказать, что малые и частные неустройства в обществе связи его не разрушат, как дробинка, падая в пространство моря, не может возмутить поверхности воды. Но он мне сказал наотрез: — Когда бы я, малая дробинка, пошел на дно, то бы, конечно, на Финском заливе бури не сделалось, а я бы пошел жить с тюленями. — И, с видом негодования простясь со мною, лег в свою кибитку и поехал поспешно. Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку; как вдруг дождь пошел. — Беда невелика, — размышлял я: — закроюсь ценовкою и буду сух. — Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как будто меня окунули в пролубь. Небо, не спросясь со мною, разверзло облако, и дождь лил ведром. С погодою не сладишь; по пословице: тише едешь, дале будешь — вылез я из кибитки и убежал в первую избу. Хозяин уже ложился спать, и в избе было темно. Но я и в потемках выпросил позволение обсушиться. Снял с себя мокрое платье и, что было посуше положив под голову, на лавке скоро заснул. Но постеля моя была непуховая, долго нежиться не позволила. Проснувшись, услышал я шопот. Два голоса различить я мог, которые между собою разговаривали: — Ну, муж, расскажи-тка, — говорил женский голос. — Слушай, жена. Жил-был... — И подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить? — сказала жена вполголоса, зевая ото сна; — поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей разбойник. — Да кто тебя толкает в шею, верь, коли хочешь. Но то правда, что в старину силы телесные были в уважении и что силачи оные употребляли во зло. Вот тебе Полкан. А о Соловье разбойнике читай, мать моя, истолкователей русских древностей. Они тебе скажут, что он Соловьем назван красноречия своего ради. Не перебивай же моей речи. Итак, жил-был где-то государев наместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы и был до них великий охотник. Пока деньжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался, едал по десятку, и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то и число устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в наместники и когда много стало у него денег своих, много и казенных в распоряжении, тогда стал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать. Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятся мучениками. Но во что бы то ни стало, а устерсы есть будет. — В правление посылает приказ, чтобы наряжен был немедленно курьер, которого он имеет в Петербург отправить с важными донесениями. Все знают, что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись, а прогоны выдавай. На казенные денежки дыр много. Гонец, снабженный подорожною, прогонами, совсем готов, в куртке и чикчерах явился пред его высокопревосходительство. «— Поспешай, мой друг, — вещает ему унизанный орденами, — поспешай, возьми сей пакет, отдай его в Большой Морской. «— Кому прикажете? «— Прочти адрес. «— Его... его... «— Не так читаешь. «— Государю моему гос... «— Врешь... господину Корзинкину, почтенному лавошнику, в С.-Петербурге в Большой Морской. «— Знаю, ваше высокопревосходительство. «— Ступай же, мой друг, и как скоро получишь, то возвращайся поспешно и нимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно». — И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. «— Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин добрый. Рад ему служить. Вот устерсы, теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся». — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи. — Тинь-тинь... Едва у городских ворот услышали звон почтового колокольчика, караульный офицер бежит уже к наместнику (то ли дело, как где все в порядке) и рапортует ему, что вдали видна кибитка и слышен звон колокольчика. Не успел выговорить, как шасть курьер в двери. «— Привез, ваше высокопревосходительство. «— Очень кстати; (оборотясь к предстоящим:) право, человек достойный, исправен и не пьяница. Сколько уже лет по два раза в год ездит в Петербург; а в Москву сколько раз, упомнить не могу. Секретарь, пиши представление. За многочисленные его в посылках труды и за точнейшее оных исправление удостоиваю его к повышению чином». — В расходной книге у казначея записано: по предложению его высокопревосходительства дано курьеру Н. Н., отправленному в С.-П. с наинужнейшими донесениями, прогонных денег в оба пути на три лошади из екстраординарной суммы... Книга казначейская пошла на ревизию, но устерсами не пахнет. — По представлению господина генерала и проч. приказали: быть сержанту Н. Н. прапорщиком. — Вот, жена, — говорил мужской голос, — как добиваются в чины, а что мне прибыли, что я служу беспорочно, не подамся вперед ни на палец. По указам велено за добропорядочную службу награждать. Но царь жалует, а псарь не жалует. Так-то наш г. казначей; уже другой раз по его представлению меня отсылают в уголовную палату. Когда бы я с ним был заодно, то бы было не житье, а масленица. — И... полно, Клементьич, пустяки-то молоть. Знаешь ли, за что он тебя не любит? за то, что ты промен берешь со всех, а с ним не делишься. — Потише, Кузминична, потише; неравно кто подслушает. — Оба голоса умолкли, и я опять заснул. Поутру узнал я, что в одной избе со мною ночевал присяжный с женою, которые до света отправились в Новгород. Между тем как в моей повозке запрягали лошадей, приехала еще кибитка, тройкою запряженная. Из нее вышел человек, закутанный в большую япанчу, и шляпа с распущенными полями, глубоко надетая, препятствовала мне видеть его лице. Он требовал лошадей без подорожной; и как многие повозчики, окружив его, с ним торговались, то он, не дожидаясь конца их торга, сказал одному из них с нетерпением: — Запрягай поскорей, я дам по четыре копейки на версту. Ямщик побежал за лошадьми. Другие, видя, что договариваться уже было не о чем, все от него отошли. Я находился от него не далее как в пяти саженях. Он, подошед ко мне и не снимая шляпы, сказал: — Милостивый государь, снабдите чем ни есть человека несчастного. — Меня сие удивило чрезмерно, и я не мог вытерпеть, чтоб ему не сказать, что я удивляюсь просьбе его о вспоможении, когда он не хотел торговаться о прогонах и давал против других вдвое. — Я вижу, — сказал он мне, — что в жизнь вашу поперечного вам ничего не встречалося. — Столь твердый ответ мне очень понравился, и я, не медля ни мало, вынув из кошелька... — Не осудите, — сказал, — более теперь вам служить не могу, но если доедем до места, то, может быть, сделаю что-нибудь больше. — Намерение мое при сем было то, чтобы сделать его чистосердечным; я и не ошибся. — Я вижу, — сказал он мне, — что вы имеете еще чувствительность, что обращение света и снискание собственной пользы не затворили вход ее в ваше сердце. Позвольте мне сесть на вашей повозке, а служителю вашему прикажите сесть на моей. Между тем лошади наши были впряжены, я исполнил его желание — и мы едем. — Ах, государь мой, не могу себе представить, что я несчастлив. Не более недели тому назад я был весел, в удовольствии, недостатка не чувствовал, был любим, или так казалося; ибо дом мой всякий день был полон людьми, заслужившими уже знаки почестей; стол мой был всегда как великолепное некое торжество. Но если тщеславие толикое имело удовлетворение, равно и душа наслаждалася истинным блаженством. По многих сперва бесплодных стараниях, предприятиях и неудачах наконец получил я в жену ту, которую желал. Взаимная наша горячность, услаждая и чувства и душу, все представляла нам в ясном виде. Не зрели мы облачного дня. Блаженства нашего достигали мы вершины. Супруга моя была беременна, и приближался час ее разрешения. Все сие блаженство, определила судьба, да рушится одним мгновением. — У меня был обед, и множество так называемых друзей, собравшись, насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренно меня не любил, начал говорить с сидевшим подле него, хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно было. «— Неужели вы не знаете, что дело нашего хозяина в уголовной палате уже решено». — Вам покажется мудрено, — говорил сопутник мой, обращая ко мне свое слово, — чтобы человек неслужащий и в положении, мною описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному. И я так думал долго, да и тогда, когда мое дело, прошед нижние суды, достигло до высшего. Вот в чем оно состояло: я был в купечестве записан; пуская капитал мой в обращение, стал участником в частном откупу. Неосновательность моя причиною была, что я доверил лживому человеку, который, лично попавшись в преступлении, был от откупу отрешен, и, по свидетельству будто его книг, сделался, повидимому, на нем большой начет. Он скрылся, я остался в лицах, и начет положено взыскать с меня. Я, сделав выправки, сколько мог, нашел, что начету на мне или совсем бы не было или бы был очень малый, и для того просил, чтобы сделали расчет со мною, ибо я по нем был порукою. Но вместо того, чтобы сделать должное по моему прошению удовлетворение, велено недоимку взыскать с меня. Первое неправосудие. Но к сему присовокупили и другое. В то время как я сделался в откупу порукою, имения за мною никакого не было, но по обыкновению послано было запрещение на имение мое в гражданскую палату. Странная вещь — запрещать продавать то, чего не существует в имении! После того купил я дом и другие сделал приобретения. В то же самое время случай допустил меня перейти из купеческого звания в звание дворянское, получа чин. Наблюдая свою пользу, я нашел случай продать дом на выгодных кондициях, совершив купчую в самой той же палате, где существовало запрещение. Сие поставлено мне в преступление; ибо были люди, которых удовольствие помрачалось блаженством моего жития. Стряпчий казенных дел сделал на меня донос, что я, избегая платежа казенной недоимки, дом продал, обманул гражданскую палату, назвавшись тем званием, в коем я был, а не тем, в котором находился при покупке дома. Тщетно я говорил, что запрещение не может существовать на то, чего нет в имении, тщетно я говорил, что по крайней мере надлежало бы сперва продать оставшееся имение и выручить недоимку сей продажею, а потом предпринимать другие средства; что я звания своего не утаивал, ибо в дворянском уже купил дом. Все сие было отринуто, продажа дому уничтожена, меня осудили за ложный мой поступок лишить чинов и требуют теперь, — говорил повествователь, — хозяина здешнего в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела. — Сие последнее повествуя, рассказывающий возвысил свой голос. — Жена моя, едва сие услышала, обняв меня, вскричала: «Нет, мой друг, и я с тобою». Более выговорить не могла. Члены ее все ослабели, и она упала бесчувственна в мои объятия. Я, подняв ее со стула, вынес в спальную комнату и не ведаю, как обед окончался. — Пришед чрез несколько времени в себя, она почувствовала муки, близкое рождение плода горячности нашей возвещающие. Но сколь ни жестоки они были, воображение, что я буду под стражею, столь ее тревожило, что она только и твердила: и я пойду с тобою. Сие несчастное приключение ускорило рождение младенца целым месяцем, и все способы бабки и доктора, для пособия призванных, были тщетны и не могли воспретить, чтобы жена моя не родила чрез сутки. Движения ее души не токмо с рождением младенца не успокоились, но, усилившись гораздо, сделали ей горячку. — Почто распространяться мне в повествовании? Жена моя на третий день после родов своих умерла. Видя ее страдание, можете поверить, что я ее не оставлял ни на минуту. Дело мое и осуждение в горести позабыл совершенно. За день до кончины моей любезной недозрелый плод нашея горячности также умер. Болезнь матери его занимала меня совсем, и потеря сия была для меня тогда невелика. — Вообрази, вообрази, — говорил повествователь мой, взяв обеими руками себя за волосы, — вообрази мое положение, когда я видел, что возлюбленная моя со мною расставалася навсегда. — Навсегда! — вскричал он диким голосом. — Но зачем я бегу? Пускай меня посадят в темницу; я уже нечувствителен; пускай меня мучат, пускай лишают жизни. О варвары, тигры, змеи лютые, грызите сие сердце, пускайте в него томный ваш яд. — Извините мое исступление, я думаю, что я лишусь скоро ума. Сколь скоро воображу ту минуту, когда любезная моя со мною расставалася, то я все позабываю, и свет в глазах меркнет. Но окончу мою повесть. В толико жестоком отчаянии, лежащу мне над бездыханным телом моей возлюбленной, один из искренних моих друзей, прибежав ко мне: «— Тебя пришли взять под стражу, команда на дворе. Беги отсель, кибитка у задних ворот готова, ступай в Москву или куда хочешь и живи там, доколе можно будет облегчить твою судьбу». — Я не внимал его речам, но он, усилясь надо мною и взяв меня с помощию своих людей, вынес и положил в кибитку; но вспомня, что надобны мне деньги, дал мне кошелек, в котором было только пятьдесят рублей. Сам пошел в мой кабинет, чтобы найти там денег и мне вынести; но, нашед уже офицера в моей спальне, успел только прислать ко мне сказать, чтобы я ехал. Не помню, как меня везли первую станцию. Слуга приятеля моего, рассказав все происшедшее, простился со мною, а я теперь еду, по пословице — куда глаза глядят. Повесть сопутника моего тронула меня несказанно. Возможно ли, говорил я сам себе, чтобы в толь мягкосердое правление, каково ныне у нас, толикие производилися жестокости? Возможно ли, чтобы были столь безумные судии, что для насыщения казны (можно действительно так назвать всякое неправильное отнятие имения для удовлетворения казенного требования) отнимали у людей имение, честь, жизнь? Я размышлял, каким бы образом могло сие происшествие достигнуть до слуха верховныя власти. Ибо справедливо думал, что в самодержавном правлении она одна в отношении других может быть беспристрастна. — Но не могу ли я принять на себя его защиту? Я напишу жалобницу в высшее правительство. Уподроблю все происшествие и представлю неправосудие судивших и невинность страждущего. — Но жалобницы от меня не примут. Спросят, какое я на то имею право; потребуют от меня верющего письма. — Какое имею право? — Страждущее человечество. Человек, лишенный имения, чести, лишенный половины своея жизни, в самовольном изгнании, дабы избегнуть поносительного заточения. И на сие надобно верющее письмо? От кого? Ужели сего мало, что страждет мой согражданин? — Да и в том нет нужды. Он человек: вот мое право, вот верющее письмо. — О богочеловек! Почто писал ты закон твой для варваров? Они, крестяся во имя твое, кровавые приносят жертвы злобе. Почто ты для них мягкосерд был? Вместо обещания будущия казни, усугубил бы казнь настоящую и, совесть возжигая по мере злодеяния, не дал бы им покоя денно-ночно, доколь страданием своим не загладят все злое, еже сотворили. Таковые размышления толико утомили мое тело, что я уснул весьма крепко и не просыпался долго́. Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожа нежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. Несчетные картины представлялись мне во сне, но исчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими из внутренних сосудов тела парами, задрожало долее других на несколько времени, и вот что я грезил. Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб, султан или какое-то сих названий нечто, седящее во власти на престоле. Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться не могло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым. Вокруг меня лежали знаки, власть мою изъявляющие. Здесь меч лежал на столпе, из сребра изваянном, на коем изображалися морские и сухопутные сражения, взятие городов и прочее сего рода; везде видно было вверху имя мое, носимое Гением славы, над всеми сими подвигами парящим. Тут виден был скипетр мой, возлежащий на снопах, обильными класами отягченных, изваянных из чистого злата и природе совершенно подражающих. На твердом коромысле возвещенные зрелися весы. В единой из чаш лежала книга с надписью Закон милосердия; в другой книга же с надписью Закон совести. Держава, из единого камня иссеченная, поддерживаема была грудою младенцев, из белого мрамора иссеченных. Венец мой возвышен был паче всего и возлежал на раменах сильного исполина, воскраие же его поддерживаемо было истиною. Огромной величины змия, из светлыя стали искованная, облежала вокруг всего седалища при его подножии и, конец хвоста в зеве держаща, изображала вечность. Но не единые бездыханные изображения возвещали власть мою и величество. С робким подобострастием и взоры мои ловящи, стояли вокруг престола моего чины государственные. В некотором отдалении от престола моего толпилося бесчисленное множество народа, коего разные одежды, черты лица, осанка, вид и стан различие их племени возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня, что они все воле моей подвластны. По сторонам, на несколько возвышенном месте, стояли женщины в великом множестве в прелестнейших и великолепнейших одеждах. Взоры их изъявляли удовольствие на меня смотреть, и желания их стремились на предупреждение моих, если бы они возродились. Глубочайшее в собрании сем присутствовало молчание; казалося, что все в ожидании были важного какого происшествия, от коего спокойствие и блаженство всего общества зависели. Обращенный сам в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству и, рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь. Все вняли чувствованию души моей. Внезапу смятение распростерло мрачный покров свой по чертам веселия, улыбка улетала со уст нежности и блеск радования с ланит удовольствия. Искаженные взгляды и озирание являли нечаянное нашествие ужаса и предстоящие беды. Слышны были вздохи, колющие предтечи скорби; и уже начинало раздаваться задерживаемое присутствием страха стенание. Уже скорыми в сердца всех стопами шествовало отчаяние и смертные содрогания, самыя кончины мучительнее. Тронутый до внутренности сердца толико печальным зрелищем, ланитные мышцы нечувствительно стянулися ко ушам моим и, растягивая губы, произвели в чертах лица моего кривление, улыбке подобное, за коим я чхнул весьма звонко. Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательный свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде. Все начали восклицать: — Да здравствует наш великий государь, да здравствует навеки. — Подобно тихому полуденному ветру, помавающему листвия дерев и любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всем собрании радостное шептание раздавалось. Иной вполголоса говорил: — Он усмирил внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества, покорил тысячи разных народов своей державе. Другой восклицал: — Он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю, он любит науки и художества, поощряет земледелие и рукоделие. Женщины с нежностию вещали: — Он не дал погибнуть тысячам полезных сограждан, избавя их до сосца еще гибельныя кончины. Иной с важным видом возглашал: — Он умножил государственные доходы, народ облегчил от податей, доставил ему надежное пропитание. Юношество, с восторгом руки на небо простирая, рекло: — Он милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем. Речи таковые, ударяя в тимпан моего уха, громко раздавалися в душе моей. Похвалы сии истинными в разуме моем изображалися, ибо сопутствуемы были искренности наружными чертами. Таковыми их приемля, душа моя возвышалася над обыкновенным зрения кругом; в существе своем расширялась и, вся объемля, касалася степеней божественной премудрости. Но ничто не сравнилося с удовольствием самоодобрения при раздавании моих приказаний. Первому военачальнику повелевал я итти с многочисленным войском на завоевание земли, целым небесным поясом от меня отделенной. — Государь, — ответствовал он мне, — слава единая имени твоего победит народы, оную землю населяющие. Страх предшествовать будет оружию твоему, и возвращуся, приносяй дань царей сильных. Учредителю плавания я рек: — Да корабли мои рассеются по всем морям, да узрят их неведомые народы; флаг мой да известен будет на Севере, Востоке, Юге и Западе. — Исполню, государь. — И полетел на исполнение, яко ветр, определенный надувать ветрила корабельные. — Возвести до дальнейших пределов моея области, — рек я хранителю законов, — се день рождения моего, да ознаменится он в летописях навеки отпущением повсеместным. Да отверзутся темницы, да изыдут преступники и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от истинного пути. — Милосердие твое, государь! есть образ всещедрого существа. Бегу возвестити радость скорбящим отцам по чадех их, супругам по супругах их. — Да воздвигнутся, — рек я первому зодчию, — великолепнейшие здания для убежища мусс, да украсятся подражаниями природы разновидными; и да будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для них же они уготовляются. — О премудрый, — отвечал он мне, — егда велениям твоего гласа стихии повиновалися и, совокупя силы свои, учреждали в пустынях и на дебрях обширные грады, превосходящие великолепием славнейшие в древности; колико маловажен будет сей труд для ревностных исполнителей твоих велений. Ты рек, и грубые строения припасы уже гласу твоему внемлют. — Да отверзется ныне, — рек я, — рука щедроты, да излиются остатки избытка на немощствующих, сокровища ненужные да возвратятся к их источнику. — О всещедрый владыко, всевышним нам дарованный, отец своих чад, обогатитель нищего, да будет твоя воля. При всяком моем изречении все предстоящие восклицали радостно, и плескание рук не токмо сопровождало мое слово, но даже предупреждало мысль. Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо о столп, испускала вздохи скорби и являла вид презрения и негодования. Черты лица ее были суровы и платье простое. Глава ее покрыта была шляпою, когда все другие обнаженными стояли главами. — Кто сия? — вопрошал я близ стоящего меня. — Сия есть странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой и глазным врачом. Но есть волхв опаснейший, носяй яд и отраву, радуется скорби и сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и поносит; даже не щадит в ругании своем священныя твоея главы. — Почто ж злодейка сия терпима в моей области? Но о ней завтра. Сей день есть день милости и веселия. Приидите, сотрудники мои в ношении тяжкого бремени правления, приимите достойное за труды и подвиги ваши воздаяние. Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю. По сем продолжал я мое слово: — Пойдем, столпы моея державы, опоры моея власти, пойдем усладиться по труде. Достойно бо, да вкусит трудившийся плода трудов своих. Достойно царю вкусити веселия, он же изливает многочисленные всем. Покажи нам путь к уготованному тобою празднеству, — рек я к учредителю веселий. — Мы тебе последуем. — Постой, — вещала мне странница от своего места, — постой и подойди ко мне. Я — врач, присланный к тебе и тебе подобным, да очищу зрение твое. Какие бельма! — сказала она с восклицанием. Некая невидимая сила нудила меня итти пред нее, хотя все меня окружавшие мне в том препятствовали, делая даже мне насилие. — На обоих глазах бельма, — сказала странница, — а ты столь решительно судил о всем. — Потом коснулася обоих моих глаз и сняла с них толстую плену, подобну роговому раствору. — Ты видишь, — сказала она мне, — что ты был слеп и слеп всесовершенно. Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим. Ты проникнешь во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия, крыющаяся в излучинах душевных. Ты познаешь верных своих подданных, которые вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда на твое поражение, если оно отмстит порабощение человека. Но не возмутят они гражданского покоя безвременно и без пользы. Их призови себе в друзей. Изжени сию гордую чернь, тебе предстоящую и прикрывшую срамоту души своей позлащенными одеждами. Они-то истинные твои злодеи, затмевающие очи твои и вход мне в твои чертоги воспрещающие. Един раз являюся я царям во все время их царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда не оставляю жилища смертных. Пребывание мое не есть в чертогах царских. Стража, обсевшая их вокруг и бдящая денно-ночно стоглазно, воспрещает мне вход в оные. Если когда проникну сию сплоченную толпу, то, подняв бич гонения, все тебя окружающие тщатся меня изгнать из обиталища твоего; бди убо, да паки не удалюся от тебя. Тогда словеса ласкательства, ядовитые пары издыхающие, бельма твои паки возродят, и кора, светом непроницаемая, покрыет твои очи. Тогда ослепление твое будет сугубо; едва на шаг один взоры твои досязать будут. Все в веселом являться тебе будет виде. Уши твои не возмутятся стенанием, но усладится слух сладкопением ежечасно. Жертвенные курения обыдут на лесть отверстую душу. Осязанию твоему подлежать будет всегда гладкость. Никогда не раздерет благотворная шероховатость в тебе нервов осязательности. Вострепещи теперь за таковое состояние. Туча вознесется над главой твоей, и стрелы карающего грома готовы будут на твое поражение. Но я, вещаю тебе, поживу в пределах твоего обладания. Егда восхощешь меня видети, егда, осажденная кознями ласкательства, душа твоя взалкает моего взора, воззови меня из твоея отдаленности; где слышен будет твердый мой глас, там меня и обрящешь. Не убойся гласа моего николи. Если из среды народныя возникнет муж, порицающий дела твоя, ведай, что той есть твой друг искренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета, он твердым гласом возвестит меня тебе. Блюдись и не дерзай его казнити, яко общего возмутителя. Призови его, угости его, яко странника. Ибо всяк, порицающий царя в самовластии его, есть странник земли, где все пред ним трепещет. Угости его, вещаю, почти его, да возвратившися возможет он паче и паче глаголати нельстиво. Но таковые твердые сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на светском ристалище. А дабы бдительность твоя не усыплялася негою власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твою неправду, когда на нее дерзать будешь. Ибо ведай, что ты первейший в обществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого. Ты виною будешь, если мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое. Ты виною будешь, если запустеет нива, если птенцы земледелателя лишатся жизни у тощего без здравыя пищи сосца матерня. Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, воззри на исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужаса при взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда в памяти моей. Изрекшия странницы лице казалося веселым и вещественным сияющее блеском. Возрение на нее вливало в душу мою радость. Уже не чувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я ощущал в ней тишину; волнение любочестия и обуревание властолюбия ее не касалися. Одежды мои, столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хуже скота. Не радели ни о их здравии, ни прокормлении; жизнь их ни во что вменялася; лишались они установленной платы, которая употреблялась на ненужное им украшение. Большая половина новых воинов умирали от небрежения начальников или ненужныя и безвременныя строгости. Казна, определенная на содержание всеополчения, была в руках учредителя веселостей. Знаки военного достоинства не храбрости были уделом, но подлого раболепия. Я зрел пред собою единого знаменитого по словесам военачальника, коего я отличными почтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание мужества не было ему даже случая, ибо он издали не видал неприятеля. От таких-то воинов я ждал себе новых венцов. Отвратил я взор мой от тысячи бедств, представившихся очам моим. Корабли мои, назначенные да прейдут дальнейшие моря, видел я плавающими при устье пристанища. Начальник, полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготованном велением его чертеже совершенного в мечтании плавания уже видны были во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширные земли и многочисленные народы израждалися из кисти новых сих путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений слогом цветущим и великолепным. Уже златые дски уготовлялися на одежду столь важного сочинения. О Кук! почто ты жизнь свою провел в трудах и лишениях? Почто скончал ее плачевным образом? Если бы воссел на сии корабли, то, в веселиях начав путешествие и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий, сидя на одном месте (и в моем государстве), толико же бы прославился; ибо ты бы почтен был твоим государем. Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощение преступников едва видны были в обширности гражданских деяний. Веление мое или было совсем нарушено, обращаяся не в ту сторону, или не имело желаемого действия превратным оного толкованием и медлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, кто давал больше, стучал молот жалости и великодушия. Вместо того, чтобы в народе моем чрез отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом. — Удержи свое милосердие, — вещали тысячи гласов, — не возвещай нам его великолепным словом, если не хощешь его исполнити. Не соплощай с обидою насмешку, с тяжестию ее ощущение. Мы спали и были покойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть не желали, ибо не над чем. В созидании городов видел я одно расточение государственныя казны, нередко омытой кровию и слезами моих подданных. В воздвижении великолепных зданий к расточению нередко присовокуплялося и непонятие о истинном искусстве. Я зрел расположение их внутренное и внешное без малейшего вкуса. Виды оных принадлежали веку готфов и вандалов. В жилище, для мусс уготованном, не зрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены; едва пресмыкающееся искусство дерзало возводить свои взоры выше очерченной обычаем округи. Зодчие, согбенные над чертежом здания, не о красоте оного помышляли, но как приобретут ею себе стяжание. Возгнушался я моего пышного тщеславия и отвратил очи мои. Но паче всего уязвило душу мою излияние моих щедрот. Я мнил в ослеплении моем, что ненужная казна общественная на государственные надобности не может лучше употребиться, как на вспоможение нищего, на одеяние нагого, на прокормление алчущего, или на поддержание погибающего противным случаем, или на мзду не радящему о стяжании достоинству и заслуге. Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатого, на льстеца, на вероломного друга, на убийцу иногда тайного, на предателя и нарушителя общественной доверенности, на уловившего мое пристрастие, на снисходящего моим слабостям, на жену, кичащуюся своим бесстыдством. Едва, едва досязали слабые источники моея щедроты застенчивого достоинства и стыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих и сокрыли от меня толь бедственные представления безрассудной моей щедроты. Теперь ясно я видел, что знаки почестей, мною раздаваемые, всегда доставалися в удел недостойным. Достоинство неопытное, пораженное первым блеском сих мнимых блаженств, вступало в единый путь с ласкательством и подлостию духа, на снискание почестей, вожделенной смертных мечты; но, влача косвенно стопы свои, всегда на первых степенях изнемогало и довольствоваться было осуждаемо собственным своим одобрением, во уверении, что почести мирские суть пепл и дым. Видя во всем толикую превратность, от слабости моей и коварства министров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения своего только тщеславия и внешность только свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко мне отвращение, — возревел я яростию гнева. — Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность господа вашего? предстаньте ныне пред судию вашего. Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? Се он, его же призову из хижины уничижения. Прииди, — вещал я старцу, коего созерцал в крас обширныя моея области, кроющегося под заросшею мхом хижиною. — прииди облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся сердцу и востревоженному уму. Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность моея обязанности, познал, откуду проистекает мое право и власть. Вострепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. Еще не опомнившись, схватил я себя за палец, но тернового кольца на нем не было. О, если бы оно пребывало хотя на мизинце царей! Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается.

Русскому крестьянству посвящалось множество произведений. Некоторые авторы прославляли село, другие пытались найти правду дальше окон блистательных дворцов Петербурга. Наиболее правдивым произведением конца XVIII века является «Путешествие из Петербурга в Москву». Повествование пропитано тяжестью положения крепостного крестьянства.

Вконтакте

Кем написано произведение

Радищев А.Н. родился 20 августа 1749 года в Верхнем Аблязово Саратовской губернии. Детские годы прошли под присмотром отца. Тот владел имением на территории Калужской губернии.

Образование

Начальное обучение велось по часослову и Псалтырю, но отец, хорошо владеющий парой иностранных языков, мог передать часть знаний сыну.

В 1756 будущий писатель был поручен дяде по матери, который приходился родным братом первому ректору Московского университета. Близость к ученым кругам дала возможность обучаться у видных преподавателей гимназии.

Спустя шесть лет Радищев получает титул пажа при , следующее место учебы – Пажеский корпус. Здесь не учили раскрывать тайны природы, напротив – раболепно прислуживать императорской особе.

С 1766 года – студент Лейпцигского университета (Германия), обучался праву. Европа приобщила юношу к свободомыслию.

Служба

Вернувшись на , Александр Николаевич занимал должности титулярного советника, обер-аудитора при генерале Брюсе, служащего Коммерц-коллегии. Работник Петербургской таможни, через 10 лет (1790) он стал ее начальником. Там же зародились первые отголоски будущего произведения, а главные герои должны были показать бедственность положения крестьянского населения .

Литературное, издательское поприще

Радищев работал над переводами иностранных классиков, анонимно печатался в журнале «Живописец». Расцвет идей свободы и независимости (американская и французская революции) создали благоприятные условия для сочинения всей жизни Радищева – «Путешествие из Петербурга в Москву» (май 1790 года). Автор написал о жестокости крепостного права, осветил печальные страницы общественной жизни тогдашней империи.

Дальнейшая судьба

За антиправительственную деятельность и «покушение на государево здоровье» Радищева ждала казнь через повешение. Будь она исполнена, никто бы не узнал, кем написано «Путешествие из Петербурга в Москву». Окончательный приговор предполагал 10-летнюю ссылку .

Был участником законодательной комиссии, но подорванное здоровье прервало жизнь великого государственного деятеля на пятьдесят третьем году жизни (12 сентября 1802 года). По одной из версий, он не оправился после выжига эполет старшего сына, другие указывают на естественную смерть, о чем сообщают письменные источники.

Интересно! После прочтения сочинения императрица Екатерина II была настолько возмущена нахальством Александра Николаевича, что сказала такие слова: «Бунтовщик – хуже ! Тот, хоть царем прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот революцией надумал на Руси учинить республику». Это говорит о том, что жанр произведения не пришелся по душе правящей особе.

Жанр и структура сочинения

Александра Николаевича вдохновило путешествие российской императрицы по Новороссии, Крыму. Специально подготовленные деревни должны были показать высокий уровень жизни крестьянства. Писатель же задумал совершить собственную поездку с целью изучить истинное положение дел. Характер изложения стал ширмой для цензора , посчитавшего сочинение путеводителем.

Жанр произведения – сентиментальное путешествие, одно из самых популярных литературных направлений конца XVIII века. Структура сочинения состоит из несвязных фрагментов повествования. Главными героями выступают как обычные крепостные, так и помещики, служивые люди.

Названия глав соответствуют населенным пунктам, которые попадались на пути анонимного путешественника.

Создателю удалось нарисовать правдоподобную картину разрушительного воздействия крепостного права на провинциальную жизнь. Некоторые строки резко осуждают самодержавие, своеволие помещичьего класса .

Так, анонимный рассказчик сталкивается с плохими дорогами (Крестцы), повсеместными взятками, недалекими людьми. Некоторые крепостные должны работать по воскресеньям, чтобы прокормить себя. Других продают после разорения их помещика, финалом становится свадебная процессия, наполненная горем. Молодые женятся по велению хозяина, а не по воле сердца.

Эпиграфом «Путешествия из Петербурга в Москву» служат строки из поэмы Тредиаковского. Слова «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» описывает «гниение» высшего сословия того времени.

Главное действующее лицо сочинения

Радищев приводит пример первого интеллигентного дворянина средней руки, способного трезво оценивать ситуацию, наблюдать и делать выводы . Он очень важен для автора, ведь глава «Спасская Полисть» показывает противоположную сторону тогдашнего дворянства.

Из обрывочных фраз легко понять, что главный герой – анонимный путешественник, сожалеющий о скором отъезде из Петербурга. Очевидно, он вдовец, но имеет взрослых детей, будучи дворянином среднего достатка. Молодость приучила к вздорному отношению с окружающими, он любимец публичных женщин. Герои произведения со всем тщанием пытаются выразить мысли, идеи и стремления автора.

Путешествие из Петербурга в Москву. Иллюстрация к сюжету

Сжатое повествование по частям

Как говорилось выше, название глав «Путешествия из Петербурга в Москву» – городки и деревни, расположенные на пути дворянина. Итак, переходим к краткому содержанию:

  1. Вступление – интеллигент среднего возраста выезжает из стен столицы в кибитке.
  2. София – испытывая нужду в свежих лошадях, дворянин просит у комиссара помощи, тому лень работать ночью. Он говорит, что лошадей нет, но ямщики, за сдельную сумму, запрягают «найденных» четвероногих для путника. Чудово уже не за горами.
  3. Тосна – разозленный качеством дорог, путешественник встречается с чиновником-исследователем. Тот написал труд, дающий возможность доказать древность рода любому дворянину. Звучит мысль «Хвастовство древней породой» – это зло .
  4. Любани – пеший переход завершается встречей с «грешным» крепостным, тот пашет поле воскресным днем. На немой вопрос крестьянин отвечает, что вынужден шесть дней работать на помещика, а кормиться как-то нужно. Рассказчику стыдно за принадлежность к своему сословию.
  5. Чудово – здесь происходит встреча героя с приятелем. Тот рассказывает об ужасной прогулке по морю. Подводные скалы зацепили обшивку судна, то медленно идет ко дну. Рулевой Павел вызвался плыть до берега за помощью. Там отказались его выслушать, так как начальник изволил спать. Моряк все же отыскал неравнодушный люд, и господин Ч был спасен. Высказав претензии начальнику, он услышал, что по чину не обязан спасать утопающих.
  6. Спасская Полисть – глава рассказывает о своеволии высокопоставленного чиновника . Тот любит устрицы, поэтому посылает подчиненных за морепродуктами, даруя им повышения по службе. Перестук копыт укачивает автора, во сне он видит себя правителем, который доволен положением дел государевых дел. Однако врачеватель Истина снимает «повязку» с глаз, становятся явью произвол помещиков и несчастный народ.
  7. Подберезье – здесь герой встречает семинариста, который жаждет учиться в Петербурге. Он жалуется на качество образования. Оброненные записки юноши рассказывают о мартинизме, автор негативно отзывается о мистиках-масонах.
  8. Новгород – дворянин размышляет о величии зачатков демократического общества. Имел ли право на разрушение республиканского оплота на Руси?
  9. Из летописи Новгородской – писатель посещает дом купца-афериста, который не высылает оплаченные товары. Главные законы не работают , торговые требуют поправок.
  10. Бронницы – на месте древнего капища Радищев говорит, что человек – творение Божие, но свою судьбу каждый творит сам.
  11. Зайцово – история о жестоком барине, которого забили оголодавшие, измученные крестьяне. Председатель уголовной палаты Крестьянкин не нашел состава преступления, но вышестоящие требуют наказать виновных.
  12. Крестцы – одна из наиболее трогательных сцен для Радищева. В Крестцах мы видим, как возмужавшие сыновья прощаются с отцом, для которого наступают тяжелые дни одиночества.
  13. Яжелбицы – на кладбище писатель видит отца на похоронах родного сына. Старик в слезах винит себя, так как чадо родилось больным. Интеллигент вспоминает о своем «венерическом заболевании», размышляет о методах борьбы с развращенностью .
  14. Едрово – под аккомпанемент свадьбы крестьянки Анны и Ванюши путешественник высказывается о неравных браках, защищает права человека на личное счастье.
  15. Хотилов – путешественник находит бумаги, где его приятель проявляет негативное отношение к самодержавию и крепостному праву, о чем нам говорит эпиграф.
  16. Высший Волочок – на фоне колосящихся полей и обилия товаров рассказчик вспоминает о помещичьих зверствах в отношении крестьян. Радищев не понимает, как общество может хвалить таких эгоистов.
  17. Выдропуск – проект новых чинов при дворе, потерянный его приятелем, становится предметом изучения. Главный посыл повествования – правителя характеризуют не роскошь и толпа придворных, а его поступки .
  18. Торжок – неизвестный гражданин пытается добиться отмены цензуры родного края. Он считает, что общество – лучший цензор для любой книги.
  19. Медное – показывает продажу крестьян после разорения их помещика. Некоторые семьи делятся между разными хозяевами, закон на их стороне.
  20. Тверь – как и в Чудово, здесь «новомодный поэт» жалуется на литературную убогость современников. Он обеспокоен развитием поэзии.
  21. Городня – видим проводы крестьян в армию. Некоторых заставила нужда, других отдали хозяева, третьи – ищут славы.
  22. Завидово – на фоне наглости помощника «его превосходительства» герой сожалеет о привычке народа унижаться перед «высокими чинами». Сельский люд – разменная монета (Медное).
  23. Клин – на станции поет слепой старец, он отказывается принять рубль от дворянина. Старик просит что-нибудь теплое, полученный платок был с ним до самой смерти.
  24. Пешки – обедая в избе крестьян, путник видит всю тяжесть положения крепостных. Основная мысль – народ не может себе позволить товары, которые сами производит .
  25. Черная грязь – свадьба по приказу помещика. Молодые ненавидят друг друга, но знают, кто стоит у истоков их брака. Путешественник высказывается о преступности женитьбы по принуждению.
  26. Слово о Ломоносове – прощальный аккорд главам, Радищев размышляет о значении русского ученого в литературе, словесности.

Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.
«Тилемахида», том II, кн. XVIII, стих 514*.

Книге предпосланы слова: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы ».

Выезд — София — Любани

После ужина с друзьями повествователь отправляется в путь, устроившись в кибитке.

На постоялом дворе с красивым названием София он предъявляет подорожную (документ, дающий право на получение почтовых лошадей), но спящий комиссар лжет, что лошадей нет. Путешественник отправляется в конюшню и видит, что там находится около двадцати кляч, пара которых могла бы дотащить его до следующего пункта назначения. В гневе путник даже собирался поколотить лежебоку — «намерялся сделать преступление на спине комиссарской». Однако взял себя в руки, дал ямщикам небольшую взятку — и вот он уже снова в пути.

«...Извозчик мой затянул песню, по обыкновению, заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. В них найдешь образование души нашего народа. Посмотри на русского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку, повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагренный кровью от оплеух, многое может решить доселе гадательное в истории российской».

На станции Любани путник видит крестьянина, который работает на пашне, несмотря на то что воскресенье.

— Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь, да еще и в самый жар?

— В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды.

Крестьянин поведал любознательному барину, что на себя он работает не только по праздникам, а и ночами. Лошадям дает передышку: одна пашет, другая отдыхает. А себе не позволяет отдыхать, трое детей у него, все есть хотят.

На барина мужик работает без особого старания: «Хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут... Ныне еще поверье заводится отдавать деревни,- как то называется, на аренду. А мы называем это отдавать головой. Наемник дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимою не пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того что он подушные (подати, налоги) платит за нас. Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своих чужому в работу. На дурного приказчика хоть можно пожаловаться, а на наемника (арендатора) кому?»

Государственные крестьяне имеют хоть какую-то защиту, крестьяне же, принадлежащие помещику, бесправны. Закон разве тогда обратит на них внимание, когда они совершат какое-нибудь уголовное преступление.

«Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое осуждение!» — восклицает справедливо разгневанный автор.

И тут же ощущает укоры совести: он ведь тоже угнетает своего крепостного слугу Петрушку. Даже позволяет себе его бить.

«Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!

— А кто тебе дал власть над ним?

— Закон».

Радищев подводит читателя к мысли, что такой закон несправедлив.

Спасская полесть

В этой главе Радищев разворачивает метафорическое видение несправедливой власти. Ему представляется, что он — «царь, хан, король, бей, набоб, султан». Словом, некто сидящий на престоле.

Государственные чины, знатные женщины, военачальники и приближенные к трону ученые мужи, зрелые люди и юношество — все льстят правителю и прославляют его.

Это подобострастное излияние восторга приятно царю. Он награждает тех, кто умеет польстить особенно удачно.

Но вот взгляд его останавливается на женщине, которая единственная из всех «являла вид презрения и негодования». Это — странница Прямовзора, глазной врач, — но не обычный. Прямовзора — символический образ Правды, помогающий духовному прозрению.

— На обоих глазах бельма, — сказала странница, — а ты столь решительно судил обо всем.

Суровая женщина сняла с глаз сидящего на престоле толстые роговые бельма. И он смог увидеть цену лести. Цену тех, кто в глаза хвалит, а за глаза посмеивается, помышляя лишь о собственной выгоде.

Прямовзора призвала властителя изгнать лжецов. Она показала ему правду: «Одежды мои, столь блестящие, оказались замараны кровью и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлись того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хуже скота.

Вместо того чтобы в народе моем прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом».

Доверчивый правитель думал, что помогает бедным, сиротам и вдовам, но милости его добивались хитрецы и лжецы!

Эта глава-видение является посланием ко всем, кто имеет власть над людьми и призван по справедливости распределять блага.

Подберезье — Новгород — Бронницы

В учебных заведениях — засилье темной и непонятной латыни. Как было бы хорошо, если бы современные предметы преподавались на современном русском языке!

Радищев критикует просветительские планы Екатерины II, которая только обещала открыть новые университеты (например, в Пскове), но одними посулами и ограничилась.

Критично относится автор и к развитию христианства, которое «вначале было смиренно, кротко, скрывалося в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, предалось суеверию, воздвигло начальника, расширило его власть, и папа стал всесильный из царей».

Мартин Лютер (1483-1546) — реформатор церкви, основатель так называемого лютеранства, направленного против догматов католичества и злоупотреблений римских пап, начал преобразование, папская власть и суеверия стали разрушаться.

Но путь человечества таков, что люди постоянно колеблются от суеверия к вольномыслию.

Задача писателя - разоблачить крайности и просветить хотя бы одного читателя.

Подъезжая к Новгороду, Радищев вспоминает о кровавой расправе Ивана IV с Новгородом в 1570 году. Новгород был присоединен к Москве (1478) великим князем московским Иваном III. «Какое он имел право свирепствовать против них; какое он имел право присваивать Новгород? То ли, что первые великие князья российские жили в сем городе? Или что он писался царем всея Руси? Или что новгородцы были славянского племени? Но на что право, когда действует сила?..

Что ж есть право народное?..

Примеры всех времен свидетельствуют, что право без силы было всегда в исполнении почитаемо пустым словом».

Зайцово

В Зайцове рассказчик встречает своего старинного приятеля, поведавшего ему о карьере некоего местного дворянина, который начал службу с истопника, а выпросившись в отставку, был награжден чином коллежского асессора и нашел случай купить в родных местах деревню, в которой поселился с немалой своей семьей.

Выбравшись «из грязи в князи», асессор стал повелителем нескольких сотен себе подобных. И это вскружило ему голову.

«Он был корыстолюбив, копил деньги, жесток от природы, вспыльчив, подл, а потому над слабейшими его надменен. Из сего судить можешь, как он обходился с крестьянами. Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них ёсю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день... Если который казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками (многохво-стой плеткой).

Случилось, что мужики его для пропитания на дороге ограбили проезжего, другого потом убили. Он их в суд за то не отдал, но скрыл их у себя, объявил правительству, что они бежали; говоря, что ему прибыли не будет, если крестьянина его высекут кнутом и сошлют в работу за злодеяние. Если кто из крестьян что-нибудь украл у него, того он сек как за леность или за дерзкий или остроумный ответ, но сверх того надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку. Сожительница его полную власть имела над бабами.

Помощниками в исполнении ее велений были ее сыновья и дочери. Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам били или за волосы таскали баб и девок дочери. Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали свою скуку над прядильщицами, из которых они многих изувечили.

В деревне была крестьянская девка, недурная собою, сговоренная за молодого крестьянина той же деревни. Она понравилась среднему сыну асессора, который употребил все возможное, чтобы ее привлечь к себе в любовь; но крестьянка верна пребывала в данном жениху ее обещании... В воскресенье должно было быть свадьбе...»

Дворянчик заманил девушку в клеть и подверг дикому насилию. Несчастная сопротивлялась, но подлецу помогли ее удерживать еще два брата.

Жених узнал о происшедшем и проломил одному из негодяев голову колом. Отец нечестивых сыновей призвал к себе на расправу и жениха, и отца его.

«Как ты дерзнул,. — говорил старый асессор, — поднять руку на твоего господина? А хотя бы он с твоею невестою и ночь переспал накануне твоей свадьбы, то ты ему за это должен быть благодарен. Ты на ней не женишься; она у меня останется в доме, а вы будете наказаны ».

«По таковом решении жениха велел он сечь кошками немилосердо, отдав его в волю своих сыновей. Побои вытерпел он мужественно; неробким духом смотрел, как начали над отцом его то же производить истязание. Но не мог вытерпеть, как он увидел, что невесту господские дети хотели вести в дом. Наказание происходило на дворе. В одно мгновение выхватил он ее из рук ее похищающих...»

Крестьяне вступились за оскорбленных жениха и невесту и заколотили до смерти и самого асессора и троих его сыновей.

Друг Радищева должен был судить крестьян и обречь их на вечную каторгу. Милосердие и справедливость подсказывали ему, что только жестокое обращение, длившееся годами, вынудило крестьян на такой отчаянный акт протеста.

«Человек родится в мир равен во всем другому. Все одинаковое имеем, все имеем разум и волю...»

И вновь Радищев, уже устами своего друга, задает вопрос: есть ли закон, справедливый для всех людей, а не только для богатых и знатных?

Возможно ли вступиться за крепостных?

Крестцы — Яжелбицы

В селении Крестцы рассказчик становится свидетелем того, как отец-дворянин отправляет своих сыновей в военную службу.

«Скажи по истине, отец чадолюбивый, скажи, о истинный гражданин! Не захочется ли тебе сынка твоего лучше удавить, нежели отпустить в службу?»

Армейская служба представляется автору рассадником чинопочитания, тупого карьеризма и жестокости. Радищев устами довольно просвещенного отца двоих взрослых сыновей рассуждает о воспитании. Он высказывает смелую мысль о том, что дети не обязаны родителям ни за рождение, ни за, как он выражается, «воскормление».

«Когда я угощаю пришельца, когда питаю птенцов пернатых, когда даю пищу псу, лижущему мою десницу, — их ли ради сие делаю? Отраду, увеселение или пользу в том нахожу мою собственную. С таковым же побуждением производят воскормление детей. Родившиеся в свет, вы стали граждане общества, в коем живете. Мой был долг вас воскормить; ибо если бы допустил до вас кончину безвременную, был бы убийца. Если я рачительнее (старательнее) был в воскормлении вашем, нежели бывают многие, то следовал чувствованию моего сердца».

Отец и мать многое сделали для обучения и воспитания детей. Однако и в этом не видит благородный дворянин своей заслуги: «Хваля вас, меня хвалят. О друзья мои, сыны моего сердца!

Многие имел я должности в отношении к вам, но вы мне ничем не должны; я ищу вашей дружбы и любви вашей».