АВТОНОМИЯ УНИВЕРСИТЕТОВ - определенная степень самостоятельности вузов в вопросах их жизнедеятельности. Одним из первых добился относительной самостоятельности от центральных и городских властей Болонский университет (Италия), в 1158 году получивший соответствующую хартию от императора Фридриха I Барбароссы. В целом средневековые университеты являлись корпорациями и обладали административной автономией, своей юрисдикцией и уставами, строго регламентировавшими их жизнь. Кроме того, периодически в разных странах происходило сужение университетской автономии. В частности, Франция представляет тип страны, где университеты в большей мере находились под государственно-административным контролем. В США первый независимый от влияния центра университет (Виргинский) появился только в 1819 году.

В России первым опытом автономии университетов оказался Устав Московского университета 1804 года. Ставший образцом для других университетских уставов, он предусматривал внутреннюю автономию, выборность ректора с последующим утверждением, конкурсное избрание деканов и профессоров, особые права советов факультетов в формировании учебных планов. Университеты получили право создавать научные общества и библиотеки, заводить свои типографии и печатать научные труды. Хотя ректор подчинялся попечителю учебного округа, осуществлявшему контроль за всеми вверенными ему учебными заведениями, профессоры университета призваны были курировать гимназии входящих в округ губернских городов, принимать участие в разработке учебных и методических вопросов, контролировать деятельность директоров и преподавателей гимназий. Однако начиная с 1817 года наметился откат системы образования на консервативные позиции. Первым признаком реакции стало преобразование Министерства народного просвещения в Министерство духовных дел и народного просвещения во главе с бывшим обер-прокурором Синода князем А. Н. Голицыным. Стараниями новоиспеченного министра и попечителей учебных округов были «разгромлены» сначала Казанский, а затем Петербургский и Харьковский университеты, лишенные многих академических свобод. В 1819 году назначенный попечителем Казанского учебного округа симбирский губернатор Л. М. Магницкий уволил 11 «неблагонадежных» профессоров Казанского университета и навязал ректору инструкцию о преподавании всех наук в духе Евангелия. Следующей жертвой стал преобразованный в 1819 году из Главного педагогического института Петербургский университет, на который в 1821 году была распространена инструкция Магницкого. Кампанию по «очищению» университета возглавил попечитель С.-Петербургского учебного округа Д. П. Рунич.

При Николае I перестройка системы образования была завершена «Положением об учебных округах» и «Общим уставом императорских российских университетов» (1835). В университетах и других вузах была отменена выборность ректоров, деканов и профессоров - они теперь назначались Министерством народного просвещения или попечителем учебного округа. Для всех факультетов обязательными предметами стали богословие, церковная история и церковное право. Из учебных планов была исключена философия, а чтение курсов логики и психологии было возложено на профессоров богословия. Университеты, по новому Уставу полностью подчиненные попечителю учебного округа, в значительной степени сокращали свою научную деятельность и фактически превращались из научно-учебных заведений в учебные. Также они лишались научно-методических и учебно-административных функций по отношению к низшим и средним школам возглавляемых ими округов. Отныне все учебные заведения округа находились под жестким надзором попечителя, назначаемого министром просвещения.

В 1863 году был принят новый университетский Устав, возвративший университетам автономию, давший большие права советам, разрешивший открытие научных обществ и даже позволивший университетам выпускать с собственной цензурой научные и учебные издания. Ректоры и деканы вновь стали выборными, профессоров стали опять посылать за границу. Были восстановлены кафедры философии и государственного права, отменены ограничения на прием студентов. Согласно Уставу 1863 года университеты рассматривались не только как вузы, но и как носители науки и просвещения. Расширился объем университетского образования, появилась научная специализация, вводились новые научные дисциплины. Следствием университетской реформы стало создание научных обществ, оказавших огромное влияние на развитие русской науки.

Однако в царствование Александра III обозначился поворот в сторону ликвидации автономных прав университетов. Новый университетский Устав 1884 года не только ликвидировал университетский суд и повысил роль попечителя учебного округа, но и вернул практику назначения ректоров, деканов и профессоров Министерством просвещения. Принятие Устава способствовало изгнанию из стен университетов политически неблагонадежных, хотя и с мировым именем, ученых: М. М. Ковалевского, С. А. Муромцева, В. И. Семевского, Ф. Ф. Эрисмана и др. В феврале - марте 1899 года студенчество в ответ на нападение полиции на шествие в Петербурге впервые прибегло к всероссийской забастовке. В ответ на это циркуляром от 21 июня 1899 года предписывалось введение в учебный процесс практических занятий, а также открытие научных и культуртрегерских кружков. Введение корпоративных объединений стало уступкой студенчеству, а на профессоров и преподавателей «ограниченная автономия» возлагала часть надзорных функций. Возросла и численность академической полиции - инспекторов и педелей (надзирателей).

Следующим шагом по пути введения «ограниченной автономии» стали «Временные правила организации студенческих учреждений в высших учебных заведениях», изданные 22 декабря 1901 года, согласно которым в университетах вводилось студенческое самоуправление в лице курсовых старост и общеуниверситетского старостата. Отказ от принципа «отдаленных посетителей» способствовал созданию студенческих кружков для занятий наукой, литературой и спортом, столовых и библиотек, касс взаимопомощи и попечительств для приискания дополнительных заработков. Впрочем, каждый элемент этой схемы контролировался должностным лицом, преимущественно из профессоров, наделенным широкими полномочиями. Неограниченными полномочиями вмешательства в студенческие дела пользовался ректор. Высшая школа в очередной раз добилась автономии в 1905 году, однако на практике она постоянно нарушалась. Например, в 1911 году в знак протеста против нарушения автономии Московский университет покинули свыше 100 профессоров и преподавателей. В таком виде университетская автономия продержалась до прихода к власти большевиков.

И. Б. Орлов.

Российская историческая энциклопедия. Т. 1. М., 2015, с. 117-119.

Литература:

Вишленкова Е. Профессор Казанского университета: проблема идентичности // Историк среди историков. Сборник воспоминаний и статей. Казань, 2001. С. 85–94; Иванов А. Е. Университетская политика царского правительства накануне революции 1905–1907 годов // Отечественная история. 1995. № 6. С. 93–104; Леонтьев А. А. История образования в России от Древней Руси до конца ХХ в. // Русский язык. 2001. № 33, 34; Суворов Н. Средневековые университеты, М., 1898; Яковкина Н. И. История русской культуры: первая половина XIX века. Лекции. СПб., 1998. С. 14–17, 30–34.

В 1905 году Вернадский вышел и на другую общероссийскую — публицистическую арену. Когда его записка о реформе высшей школы осталась без ответа, Вернадский решил действовать по примеру земского съезда — самочинно.

20 ноября 1904 года в газете “Наши дни” он публикует статью “О профессорском съезде”, где поставил вопрос о созыве съезда деятелей просвещения со всей страны помимо министерства. К нему присоединяются в печати А.К. Тимирязев, А.П. Павлов, С.С. Салазкин{{1}}, С.Н. Трубецкой, И.М. Гревс и другие профессора. В Петербурге опубликована “Записка 342-х”, названная “Нужды образования”. Здесь говорилось о свободе преподавания и создания новых учебных заведений любого уровня без разрешения министерства.

В марте 1905 г. созывается делегатский съезд. От Московского университета на нем выступает Вернадский, от Петербургского — Гревс. В августе состоялся второй съезд профессоров, на котором была принята резолюция о свободе собраний и союзов, в том числе и Академического союза. В те же дни под давлением общественности и по записке С.Н. Трубецкого царь издал “Временные правила”, согласно которым в университетах вводилась автономия, устав 1884 отменялся. Так завершилась победой борьба демократической профссуры за свои права.

3 сентября 1905 года Совет Московского университета собрался на историческое заседание первых выборов ректора. Из 77 голосов 56 было отдано за Сергея Николаевича Трубецкого. Однако его ректорство было недолгим. 29 сентября друг Вернадского, замечательный человек и глубокий философ, имевший общероссийский авторитет, князь Трубецкой внезапно скончался от кровоизлияния в мозг. Его похороны в Москве вылились в грандиозную манифестацию.

В статье “О професорском съезде” 20 ноября 1904 г. Вернадский писал: “Надо создать единение профессорских коллегий организацией профессорских съездов, созданием “Ассоциации для достижения академической свободы и для улучшения академической жизни”. Идея съездов на каждом шагу вызывается современной русской жизнью. Съезды земцев, адвокатов, городских представителей проложили путь, по которому должны пойти пофессора, если они хотят, чтобы их нужды были услышаны, чтобы положение их стало более достойным и правильным, чтобы университетские порядки были улучшены.”

Затем после серии статей других профессоров последовал громкий вызов — записка “Нужды образования”, опубликованная в той же газете “Наши дни” 19 января 1905 г. и подписанная 342 видными учеными и преподавателями. Среди них было 16 академиков С.-Петербургской Академии наук, в том числе и Сергей Федорович Ольденбург (он стал членом академии в 1900 г.). В “Записке” энергично и кратко обрисовывалось ухудшающееся положение низшей, средней и высшей школ и делался вывод о связи академической и политической свободы: “Присоединяясь к этим заявлениям мыслящей России (имелся ввиду 2-й земский съезд), мы, деятели ученых и высших учебных заведений, высказываем твердое убеждение, что для блага страны безусловно необходимо установление незыблемого начала законности и неразрывно с ним связанного начала политической свободы”.

В газету со всех сторон посыпались письма с просьбами присоединить их подписи к заявлению. Уже через месяц число подписавших достигло 1500. Это был цвет российской интеллигенции.

Когда в марте Николай II принимал депутацию 12 общественных деятелей в Фермерском дворце Петергофа, он спросил у Трубецкого, чего хотят профессора, почему идут толки об этой автономии? Трубецкой вкратце обрисовал положение. “Подайте мне записку об этом, — предложил царь. — Только напрямую, через министра двора, а не через наших министерских бюрократов.” Сергей Трубецкой немедленно начал писать проект и в июне такую записку подал. Он предлагал ввиду полной дезорганизации учебного процесса закрыть университеты на полгода, за это время передать власть Советам профессоров и провести реформу, а в январе возобновить занятия. Суть реформы заключалась бы в том, чтобы возложить всю организацию внутренней жизни на Советы, упразднить инспекцию, вернуть уволенных преподавателей, разрешить студенческие организации.

Надо сказать, что ответ не заставил себя ждать. Уже в августе 1905 г. были изданы “Временные правила”, повторяющие все главные пункты записки Трубецкого. Поэтому естественно, что первым выборным ректором Московского университета коллеги избрали его как одного из самых активных борцов за автономию высшей школы. Поблагодарив их за оказанную ему честь, Сергей Николаевич обратился к ним со словами надежды: “ Мы отстояли университет. Чего боятся нам? Университет одержал великую нравственную победу. Мы получили разом то, чего желали. Мы победили силы реакции. Неужели боятся нам общества, нашей молодежи? Ведь не останутся они слепыми к торжеству светлого начала в жизни университета”.

Слова о молодежи были не лишними, ибо университет находился в центре революционной Москвы, во дворе шныряли личности явно не студенческого типа, они подогревали студентов, пытались сагитировать их на крайние формы протеста. Трубецкой обращался к студентам напрямую, говорил, что они добились автономиии университета, но не свободы митингов и демонстраций в университете, который является учебным заведением, а не народной площадью. Его речи возымели действие и если бы не внезапная и совершенно безвременная смерть, неизвестно, каким путем пошла бы история страны в эти революционные месяцы.

Вернадский узнал о смерти Трубецкого в Тамбове, на земском собрании. “Невольно расплакался, — вспоминал он через много-много лет. — Эта смерть, мне кажется, смела человека, который мог бы направить в другую сторону ход событий”. Он имел ввиду огромный авторитет Трубецкого не только среди демократической общественности, но и при дворе (царь лично позвонил и выразил соболезнование вдове князя и прислал огромный венок из живых лилий на похороны) и в правительстве. Он олицетворял моральную высоту в обществе.

Через три года после этих событий в университете открылся философский кружок и Вернадский выступил на нем с речью памяти своего друга. Он назвал ее “Черты мировоззрения князя С.Н. Трубецкого”. Если наука безлична, старается построить объективное знание, имея своим предметом пределы объективного мира, то философия изучает мышление человека. Она субъективна, безгранична как внутренний мир человека и неповторима; самые древние создания человеческой мудрости свежи для нас, они живут и не устаревают. “Изучая эти филсофоские системы, мы как бы охватываем различные проявления человеческих личностей, каждая из которых бесконечна и бессмертна”.

Трубецкой знал древнегреческую философию и был влюблен в древнюю Элладу (в 1903 году он устроил даже экскурсию для студентов в Грецию), в области собственного философского мышления был мистик. Часто под этим понимают всякие внешние символы. “Для того, чтобы дойти до мистики, — говорил Вернадский, — надо прорвать этот туман мистических наваждений, надо подняться над всей этой сложной, временами грубой, иногда изящной и красивой символики… Трубецкой стоял выше этой символики. Он переживал слияние с Сущим, он исходил из мистического мировосприятия”.

Вернадский по-своему выразил тот трепет, которые чувствовали многие при встрече с этой необыкновенной личностью, они как бы прикасались к другому порядку бытия. И недаром его сестра княжна Ольга Трубецкая уже после революции писала, что ее брат видел два вещих сна, которые с пугающей точностью осуществились. В 1903 году он увидел гибель всего русского флота в Японском море, а незадолго до смерти — исход из страны всей интеллигенции.

Салазкин Сергей Сергеевич (1862-1932) — биохимик, профессор Женского медицинского института в Петербурге (1898-1911), Таврического (потом Крымского) университета в Симферополе (1918-1925), Ленинградского медицинского института (1925-1931), министр просвещения Временного правительства в сентябре-октябре 1917 г., у него был товарищем (заместителем) Вернадский.

Определенная степень самостоятельности вузов в вопросах их жизнедеятельности.

Одним из первых добился относительной самостоятельности от центральных и городских властей Болонский университет (Италия), в 1158 получивший соответствующую хартию от императора Фридриха I Барбароссы . В целом средневековые университеты являлись корпорациями и обладали административной автономией, своей юрисдикцией и уставами, строго регламентировавшими их жизнь. Кроме того, периодически в разных странах происходило сужение университетской автономии. В частности, Франция представляет тип страны, где университеты в большей мере находились под государственно-административным контролем. В США первый независимый от влияния центра университет (Виргинский) появился только в 1819. В России первым опытом А. у. оказался Устав Московского университета 1804. Ставший образцом для других университетских уставов, он предусматривал внутреннюю автономию, выборность ректора с последующим утверждением, конкурсное избрание деканов и профессоров , особые права советов факультетов в формировании учебных планов. Университеты получили право создавать научные общества и библиотеки, заводить свои типографии и печатать научные труды. Хотя ректор подчинялся попечителю учебного округа, осуществлявшему контроль за всеми вверенными ему учебными заведениями, профессоры университета призваны были курировать гимназии входящих в округ губернских городов, принимать участие в разработке учебных и методических вопросов, контролировать деятельность директоров и преподавателей гимназий. Однако начиная с 1817 наметился откат системы образования на консервативные позиции. Первым признаком реакции стало преобразование Министерства народного просвещения в Министерство духовных дел и народного просвещения во главе с бывшим обер-прокурором Синода князем А. Н. Голицыным. Стараниями новоиспеченного министра и попечителей учебных округов были «разгромлены» сначала Казанский, а затем Петербургский и Харьковский университеты, лишенные многих академических свобод. В 1819 назначенный попечителем Казанского учебного округа симбирский губернатор Л. М. Магницкий уволил 11 «неблагонадежных» профессоров Казанского университета и навязал ректору инструкцию о преподавании всех наук в духе Евангелия. Следующей жертвой стал преобразованный в 1819 из Главного педагогического института Петербургский университет, на который в 1821 была распространена инструкция Магницкого. Кампанию по «очищению» университета возглавил попечитель С.-Петербургского учебного округа Д. П. Рунич. При Николае I перестройка системы образования была завершена «Положением об учебных округах» и «Общим уставом императорских российских университетов» (1835). В университетах и других вузах была отменена выборность ректоров, деканов и профессоров — они теперь назначались Министерством народного просвещения или попечителем учебного округа. Для всех факультетов обязательными предметами стали богословие, церковная история и церковное право. Из учебных планов была исключена философия, а чтение курсов логики и психологии было возложено на профессоров богословия. Университеты, по новому Уставу полностью подчиненные попечителю учебного округа, в значительной степени сокращали свою научную деятельность и фактически превращались из научно-учебных заведений в учебные. Также они лишались научно-методических и учебно-административных функций по отношению к низшим и средним школам возглавляемых ими округов. Отныне все учебные заведения округа находились под жестким надзором попечителя, назначаемого министром просвещения. В 1863 был принят новый университетский Устав, возвративший университетам автономию, давший большие права советам, разрешивший открытие научных обществ и даже позволивший университетам выпускать с собственной цензурой научные и учебные издания. Ректоры и деканы вновь стали выборными, профессоров стали опять посылать за границу. Были восстановлены кафедры философии и государственного права, отменены ограничения на прием студентов. Согласно Уставу 1863 университеты рассматривались не только как вузы, но и как носители науки и просвещения. Расширился объем университетского образования, появилась научная специализация, вводились новые научные дисциплины. Следствием университетской реформы стало создание научных обществ, оказавших огромное влияние на развитие русской науки. Однако в царствование Александра III обозначился поворот в сторону ликвидации автономных прав университетов. Новый университетский Устав 1884 не только ликвидировал университетский суд и повысил роль попечителя учебного округа, но и вернул практику назначения ректоров, деканов и профессоров Министерством просвещения. Принятие Устава способствовало изгнанию из стен университетов политически неблагонадежных, хотя и с мировым именем, ученых: М. М. Ковалевского, С. А. Муромцева, В. И. Семевского, Ф. Ф. Эрисмана и др. В феврале — марте 1899 студенчество в ответ на нападение полиции на шествие в Петербурге впервые прибегло к всероссийской забастовке. В ответ на это циркуляром от 21 июня 1899 предписывалось введение в учебный процесс практических занятий, а также открытие научных и культуртрегерских кружков. Введение корпоративных объединений стало уступкой студенчеству, а на профессоров и преподавателей «ограниченная автономия» возлагала часть надзорных функций. Возросла и численность академической полиции — инспекторов и педелей (надзирателей). Следующим шагом по пути введения «ограниченной автономии» стали «Временные правила организации студенческих учреждений в высших учебных заведениях», изданные 22 декабря 1901, согласно которым в университетах вводилось студенческое самоуправление в лице курсовых старост и общеуниверситетского старостата. Отказ от принципа «отдаленных посетителей» способствовал созданию студенческих кружков для занятий наукой, литературой и спортом, столовых и библиотек, касс взаимопомощи и попечительств для приискания дополнительных заработков. Впрочем, каждый элемент этой схемы контролировался должностным лицом, преимущественно из профессоров, наделенным широкими полномочиями. Неограниченными полномочиями вмешательства в студенческие дела пользовался ректор. Высшая школа в очередной раз добилась автономии в 1905, однако на практике она постоянно нарушалась. Например, в 1911 в знак протеста против нарушения автономии Московский университет покинули свыше 100 профессоров и преподавателей. В таком виде университетская автономия продержалась до прихода к власти большевиков.

Российская Историческая Энциклопедия

Университетская реформа 1884 г. по сути пересматривала устав 1863 г. Подготовленная еще при Д.А. Толстом – министре просвещения, – при активном участии Каткова и профессора Н.А. Любимова, она была отложена в связи с отставкой Толстого. В первые же дни правления Александра III Катков обращается к нему с письмом, где объясняет «крайнюю необходимость и неотложность реформы университетов», напоминая о полной готовности ее проекта.

Проект нового университетского устава предусматривал ликвидацию автономии университетов. Введением государственных экзаменов он ставил под контроль не только студентов, но и профессуру. Ректор и декан назначались Министерством просвещения, а не избирались самими преподавателями из их среды, как это было по уставу 1863 г. Авторы проекта не сомневались, что такой полностью «огосударствленный» университет будет способствовать формированию нужных самодержавию научных и чиновничьих кадров казенной интеллигенции.

Как и всякий самодержец, Александр III конечно же мечтал об интеллигенции послушной, благомыслящей, управляемой, живущей заботами власти, в унисон с ней. Он, пожалуй, еще более остро, чем его отец, ненавидел «паршивую» разночинскую интеллигенцию с ее свободомыслием, извечным недовольством существующим порядком и порывами к иному общественному устройству. Усматривая в ней источник многих бед, помеху для утверждения единодержавия, Александр Александрович, как и авторы проекта, полагал реформу высшего образования необходимейшей и неотложной.

Катков развернул в печати кампанию за пересмотр устава 1863 г., поддержанную «Гражданином» Мещерского. Охранители видели в университетской автономии «опыт конституционного режима» в самодержавном государстве. С университетским самоуправлением связывали и рост нигилизма, и студенческие беспорядки, и расшатанность умов, и нездоровые, то есть оппозиционные, настроения.

Но для сторонников университетской контрреформы, как и всякой иной, ее подготовка отнюдь не ограничивалась идейным обоснованием. Особое, если не решающее, значение приобретала та закулисная борьба – интриги и сговоры,-которая должна была обеспечить им влиятельных союзников в «верхах». Борьба шла не за голоса в Государственном совете – при его законосовещательном характере их количество не решало исход дела. Более важным становилось привлечение в свой стан тех, кто был способен повлиять на Александра III, держать под контролем его позицию: великих князей, особоблизких царедворцев.

Катков любил напоминать слова Н.М. Карамзина: «Государь внемлет мудрости, где находит ее, но в самодержавии и не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи Государя». Но век на дворе был уже иной, и волеизъявление монарха нуждалось если не в опоре на общественное мнение, то хотя бы в подкреплении мнением ближайших сановников. А Государственный совет начала 1880-х гг., вобравший в себя отставных министров-«шестидесятников», оказался по-своему строптивым. Ряд его членов поддерживали реформы прошлого царствования. Среди них А.В. Головнин, Д.Н. Набоков, Н. X. Бунге, К.К. Грот, Д.Н. Замятин, Н.И. Стояновский.

Вопреки традиции и статусу этого учреждения Александр III стал назначать его членами своих верных и послушных ставленников, никогда не бывших министрами. В 1883 г. император вводит в Государственный совет московского предводителя дворянства графа А.В. Бобринского и полтавского уездного предводителя дворянства Г.П. Галагана, в 1886 г. – члена совета, министра просвещения профессора И.А. Вышнеградского, а в начале 1890-х гг. – пензенского губернатора А.А. Татищева и черниговского – А.К. Афанасьева, прославившегося употреблением розог.

Барон А.П. Николаи, поспешно назначенный министром просвещения в 1881 г., явно не годился для проведения университетской контрреформы: на посту товарища министра просвещения А.В. Головнина он участвовал в выработке устава 1863 г. и сохранил к нему приверженность. «Я положительно расхожусь во многом с Николаи, – писал Александр III Победоносцеву, – и не могу одобрить многие из его действий, а главное, что его подкладка – это Головнин, сей злосчастный гений и друг в. кн. Константина Николаевича, и я знаю из верных источников, что они оба работают и пихают Николаи идти против желаний правительства».

И.Д. Делянов, назначенный вместо А.П. Николаи, был из тех, кто никогда бы не пошел «против желаний правительства». Потому он и оставался на этом посту до своей смерти в 1897 г. Он был ставленником Каткова и Толстого и полностью подчинялся их указаниям. Ничего не меняя в проекте Университетской контрреформы, он внес его в мае 1884 г. в Государственный совет, где обстановка оказалась достаточно сложной. В оппозиции к проекту числили здесь не только Д.А. Милютина, А.А. Абазу, М.Т. Лорис-Меликова, но и бывших министров просвещения – Е.П. Ковалевского, А.В. Головнина, А.П. Николаи, а также таких влиятельных сановников, как Н. X. Бунге, А.А. Половцев и даже сам К.П. Победоносцев.

Противник университетской реформы 1863 г., Победоносцев с сомнением отнесся к той роли, которая отводилась новым уставом науке. Признавая необходимость ее подчинения государственным интересам, бывший университетский профессор все же устрашился столь полного принесения ее в жертву политическим целям. Благонадежность фактически выдвигалась здесь более важным критерием оценки преподавания, нежели его научный уровень. Поистине «храмы науки» превращались, по выражению П.А. Валуева, в «высшие полицейско-учебные заведения». Победоносцев выступил против введения государственных экзаменов, настаивая, что экзаменовать студентов должны сами преподаватели, а не назначенные Министерством просвещения чиновники (как было задумано авторами проекта).

Его защитники в Государственном совете (И.Д. Делянов, М.Н. Островский, П.П. Шувалов, Т.И. Филиппов) выглядели жалко на фоне блестящих выступлений сторонников университетской автономии и остались здесь в меньшинстве. Это заставило Александра III отложить решение вопроса, для него самого вполне ясного, до осени. Однако императору не терпелось внести новый устав в предстоящем 1884/85 учебном году, и в августе он созывает совещание в Ропше (под Петербургом), куда вместе с защитниками проекта контрреформы приглашает и Победоносцева.

Доводы Константина Петровича об опасности падения уровня образования не казались Александру III столь уж важными. Гораздо ближе и понятнее ему были соображения о том, что университеты – дело государственное, а профессора – должностные лица, находящиеся на коронной службе, и потому должны не выбираться, а назначаться правительством. Да и принцип выборности был столь ненавистен царю, что уже одно это предрешало его мнение. Александр III принял сторону меньшинства, поддержав проект нового университетского устава.

Надо ли говорить, что и Победоносцев в ходе обсуждения присоединился к сторонникам проекта. «Вице-император», как его называли в придворных кругах, умел стоять один против всех, если чувствовал поддержку самодержца. Но пойти против него – даже в союзе с подавляющим большинством Государственного совета – никогда бы не осмелился. Впрочем, вопрос, который особенно смущал Константина Петровича, – об отделении экзаменов от преподавания – был решен компромиссно. Наряду с государственными экзаменами вводились и факультативные, которые принимались профессурой.

Устав 1884 г. резко ограничивал автономию университетов, усиливая власть над ними попечителей учебных округов и Министерства просвещения. Должности ректора, декана, профессоров замещались по назначению этого последнего.

Публицист Катков, особо ценимый Александром III, горячо приветствовал университетский устав 1884 г. как «первый органический закон нового царствования», значение которого далеко выходит за рамки учебного дела. По словам редактора «Московских ведомостей», если устав 1863 г. был «началом системы упразднения государственной власти», то устав 1884 г. знаменовал ее возрождение. «Итак, господа, – злорадно и торжествующе обращался идеолог самодержавия к тем, чьи надежды на либерализацию не сбылись, – встаньте, правительство идет, правительство возвращается».

Ограничение доступа к образованию становится принципом политики Александра III. Изучая следственное дело вторых первомартовцев, он был неприятно поражен, обнаружив среди студентов, причастных к нему, выходцев из социальных низов. Циркуляр министра просвещения И.Д. Делянова, изданный в июле 1887 г., должен был «урегулировать» социальный состав учащихся. Прозванный «циркуляром о кухаркиных детях», он предписывал не принимать в гимназию (а путь в университет открывался только из нее) «детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и т.п.». Регулятором социального состава служила и высокая плата за обучение: в царствование Александра III она повышалась несколько раз.

При таких взглядах на народное просвещение Александр Александрович, естественно, не стремился к расширению сети учебных заведений. Однако жизнь брала свое, и при нем были открыты Технологический институт (в Петербурге) и Томский университет. Создание научно-образовательного Центра в Сибири трудно переоценить. Среди противников этого мероприятия были люди, которым Александр III особенно доверял (как К.П. Победоносцев, А.А. Половцев). Они доказывали, что университет в Сибири усилит сепаратистские стремления в этом крае. На решение царя повлияло то, что казне университет почти ничего не стоил – он был основан на средства местных предпринимателей.

Это один из основополагающих принципов, проходящих через все документы Болонского процесса, начиная со Всеоб­щей хартии университетов. В ней он выражен наиболее вы­пукло, вплоть до независимости «университетов от политической и экономической власти».

Напомним, в Болонской декларации подчеркивается её преемственность с этой хартией.

Концепция европейских высших учебных заведений, при­нятая в Саламанке 29-30 марта 2001г. включает в понятие автономии университетов:

    университеты должны иметь право формировать свою стратегию;

    выбирать свои приоритеты в обучении и проведении на­учных исследований;

    расходовать свои ресурсы;

    профилировать свои программы;

Устанавливать свои критерии для приема профессоров и

учащихся;

Закон «О высшем и послевузовском образовании» вклю­чает в себя статью 3 «Автономия высших учебных заведений и академические свободы» В ней под автономией высшего учебного заведения понимается его самостоятельность в под­боре и расстановке кадров, осуществлении учебной, научной, финансово-хозяйственной и иной деятельности в соответствии с законодательством и уставом высшего учебного заведения, утвержденным в установленном законодательством порядке» С Болонским процессом эта статья имеет общим только постановку вопроса, потому что содержание большей части статьи (кроме подбора и расстановки кадров) ничего общего с Болонским процессом не имеет. Вся остальная «автономия» снимается фразой «утвержденным в установленном законо­дательством порядке» Но если бы законодательством!

Автономия снимается простыми ведомственными инструк­циями.

Единственный вуз, например, который не подчинился ве­домственным указаниям об обязательности приема по ЕГЭ - МГУ им. М.В. Ломоносова. И то просто потому, что не вхо­дит в систему Минобразования России.

О какой самостоятельности в формировании стратегий можно говорить, если вузы финансируются не больше, чем на треть, а по некоторым расчетам, как ранее отмечалось, и на четверть!

Как известно, статьи 42 и 43 закона «Об образовании» оп­ределяют полную самостоятельность вузов в использовании финансовых средств. На необходимость укрепления «самосто­ятельности высших учебных заведений и других организаций системы образования в осуществлении их уставной деятельно­сти» обращает внимание Федеральная программа развития образования. Так чем же тогда объяснить, что вузы ныне ли­шены Правительством права самостоятельности использовать бюджетные средства даже в пределах кодов бюджетной клас­сификации? Это переходит границы даже доперестроечных отношений.

Как заметил на VII съезде ректоров В.А.Садовничий, «фак­тически все средства вузов стали бюджетными. Казначейство разрешает использовать внебюджетные средства только в порядке, определенном им».

В настоящем времени ограничения в использовании бюд­жетных средств доходят до абсурда. Так вузам было предло­жено к 6 ноября 2002 г. израсходовать все выделенные за предыдущий период бюджетные средства, а к 20 декабря - все годовые средства. Вузы предупреждены: все неизрасхо­дованное будет перечислено в бюджет, хотя статья 28 п. 4 ФЗ «О высшем и послевузовском профессиональном образова­нии» гласит: «Не использованные в текущем периоде (год, квартал, месяц) средства не могут быть изъяты у государ­ственных высших учебных заведений или зачтены в объем финансирования этих высших учебных заведений на после­дующий период».

Выступая на VII съезде ректоров я вынужден был спро­сить у присутствующего в президиуме М.Э. Дмитриева, пер­вого заместителя министра Минэкономразвития, не является ли это огромным желанием возродить порядок, в свое время обыгранный А.И.Райкиным, дающему в конце года указания работнику базы: «раз нет другой тары, покупай рояли. У них ящик большой, можно хранить овощи» (2, с. 150)

Удивительно то, что на встрече ректоров вузов в июле 2002 г. с М.М.Касьяновым, у него не нашла поддержки просьба рек­торов вернуться к ранее существующей практики открытия счетов в коммерческих банках и дано поручение заместителю министра финансов, начальнику Федерального Казначейства Т.Г.Нестеренко «решить вопрос по ускорению подготовки до­кументов и по повышению самостоятельности учебного заве­дения».

О том, какова степень «самостоятельности вузов» в насто­ящее время очень ярко заметил В.М.Филиппов, отвечая на вопросы журналистки после этой встречи... «Скажем, вдруг передумал ректор стулья покупать, решил приобрести крес­ла - для этого сегодня надо менять смету и снова утверждать ее в казначействе»(63)

Вообще о каком поручении могла идти речь. Есть норма закона (статьи 42 и 43 ранее названные) и их надо выполнять!

Кстати, никакого решения по поручению М.М.Касьянова так и не принято.

Не хотелось бы, но приходится делать предположение о том, что резкое ограничение Правительством РФ самостоя­тельности вузов в использовании финансовых средств, вопре-

ки законам об образовании и статье 7 закона «О введении в действие бюджетного кодекса РФ», имеет одну цель: добиться отказа вузов от статуса государственных учреждений и приня­тия ими статуса государственных или муниципальных неком­мерческих образовательных организаций, которые будут финансироваться по одной статье и в которых якобы не будет всех вышеназванных ограничений. Этот вывод четко следует из выступлений на VII съезде ректоров первого заместителя министра Минэкономразвития М.Э.Дмитриева., призывавше­го, по существу, вузы бежать к этой новой организационно-правовой форме, ибо она, по его мнению, «в гораздо большей степени приспособлена для решения тех задач ориентации на потребителя, работы в конкурентной среде, подчинения по­требностям общества и экономики, чем существующая форма учреждения». Специальный законопроект разработан и согла­сован с Минэкономики и Минобразования.

Цель же этой новой организационно-правовой формы, на мой взгляд, можно определить кратко как попытку уход го­сударства от субсидиарной ответственности за состояние дел в высшей школе, к которой его обязывает статус государ­ственных учреждений. Это же и путь к последующей прива­тизации высшей школы.

Нельзя не обратить внимание и на резкое несоответствие между Налоговым Кодексом РФ и законами об образовании.

Налоговый Кодекс РФ полностью игнорирует льготы по налогообложению, предоставленные вузам Законами об об­разовании. До введения главы 25 Налогового кодекса РФ образовательные учреждения имели льготы по налогу на при­быль, которая позволяла все доходы от предпринимательс­кой и иной приносящей доход деятельности направлять на нужды обеспечения, развития и совершенствования образо­вательного процесса, в том числе на приобретение основных средств, малоценных предметов и на все виды ремонта.

С введением в действие главы 25 части второй Налогового кодекса РФ эта льгота отменена. Теперь расходы из внебюд­жетных средств на приобретение основных фондов, капиталь­ные и текущие расходы не считаются расходами на образование (!), поэтому образовательные учреждения обязаны выплатить 24% налога на прибыль, из которой, якобы, и осуществляются эти расходы. То есть возможности вуза уменьшаются почти на

четвертую часть! Ориентировочные расходы показывают, что потери образовательных учреждений с введением этого нов­шества составляли ежегодно 2,4 млрд. руб.

Мнение Президента РФ В.В. Путина высказанное на VII съезде РСР том, «что нужно подумать о совершенствова­нии налогового законодательства применительно к сфере об­разования» дает надежду на положительное решение вышеназ­ванных проблем, также как на предложение съезда разрешить образовательным учреждениям использовать самостоятельно средства, полученные от предпринимательской и иной прино­сящей доход деятельности, и хранить их по усмотрению обра­зовательного учреждения на счетах казначейства, банков и иных кредитных организаций. Предлагаемый порядок сохранить до момента достижения доли расходов федерального бюджета на финансирование высшего образования до уровня, предусмот­ренного Законом Российской Федерации «Об образовании».