Владимир махнач историко-культурное введение в политологию. Династический принцип международных отношений

Главная > Курс лекций

Принципы наследования власти В зависимости от принципа наследования власти монархия может быть династической, родовой и выборной. 1) Династическая монархия. В такой монархии действует строго династический принцип, в соответствии с которым престол передается от отца к сыну, но может также передаваться, например, и от брата к брату, как это было на Руси в Раннем и Высоком Средневековье, когда у нас действовало лествичное право, лествичный принцип перехода престола (по-славянски, "лествица" - "лестница"). Однако династический принцип существовал далеко не всегда. Он изобретен западноевропейским феодализмом и распространился потом в другие части света, хотя, возможно, в странах ислама сложился независимо. Нам - Восточной Европе - династический принцип не свойствен, он поздний и заимствованный. 2) Родовая монархия. Гораздо чаще, чем строгое престолонаследие, в монархиях действовал принцип принадлежности к царскому роду. Т.е. царь должен был происходить из царского рода, но это вовсе не означало, что он автоматически наследовал престол (к царскому роду многие принадлежат). 3) Выборная монархия. Она не является редкостью. В Экваториальной Африке до сих пор сохранились монархические принципы избрания сроком на год племенных королей советом старейшин, а через год этот совет вновь подтверждает или не подтверждает полномочия избранного короля. Заметим, что институты эти, интересно сочетающие элемент монархический со вполне демократической традицией, работают великолепно, в то время как западная демократия на общегосударственном уровне порождает в той же Экваториальной Африке столь чудовищную коррупцию, что перед ней меркнет даже наша отечественная! Выборная монархия была и в Византии. Более того, православного монарха в принципе легитимирует (делает законным) лишь православный народ, т.е. Церковь, ибо Церковь - это сообщество людей. При этом институты легитимации могут быть различны (совершенно не обязателен всенародный референдум). Где лежит грань между собственно монархией и президентской властью в республике? При сильной президентской власти эта грань размыта, хотя она все же существует. Сильная президентская власть - фактически республиканская модификация монархического принципа. Скажем, президент США - в некотором смысле республиканский монарх (его полномочия чрезвычайно широки). Однако в выборных монархиях монарх все же обычно избирается пожизненно. И даже там, где требуется ежегодное подтверждение полномочий монарха, как это было в Вавилоне или Экваториальной Африке, монарх (в отличие от президента республики) может сколько угодно долго продолжать царствовать, если его не отвергает собственное сообщество. Все три правильные формы власти - монархия, аристократия и демократия - необычайно древние. Во всяком случае они древнее государства, что является лишним аргументом в пользу первичности общества, приоритета его перед государством. Есть также некоторые основания полагать, что монархия является самой древней из этих трех форм, ибо прообразом монархии, монархического правления, патриархальной царской власти является семья (разумеется, не "шведская" и не вообще семья XX в., а семья нормальная, которая может быть устроена только патриархально). Достоинства монархии Их довольно много, и они приводятся в классической литературе (в частности, у выдающегося русского юриста прошлого столетия Б.Н.Чичерина и у крупнейшего монархического мыслителя нашего века Л.А.Тихомирова). Остановимся на основных. По всей вероятности, исключительное достоинство монархии состоит в ее способности сохранять неформальность отношений монарха и подданного даже в больших государствах. Вообще, элемент неформальности, элемент личных связей присущ всем правильным формам государственной власти, но не их искажениям. Если полностью разрушены неформальные связи в представительной демократии или в аристократической системе, представительная демократия вырождается в охлократию, а аристократия - в олигархию. Однако монархия обладает наибольшей устойчивостью в этом плане - она наиболее долго сохраняет элемент неформальности отношений. Не случайно, даже когда русского мужика научили обращаться к помещику на вы (французская форма), на что ушло много времени, к царю он продолжал обращаться на ты - так было принято. Возможно, в силу этого монархия - важный инструмент объединения и еще более действенный символ единства, причем универсальный. Правильно устроенная монархия может быть символом единства государства, в т.ч. многонационального, в т.ч. империи (заметим, что все империи многонациональны, поэтому все они приняли монархическую систему). Монархия также может являться символом единства нации, символом общественной стабильности (благодаря своей надсословности). И, наконец, в христианских государствах монарх - в некотором смысле символ единства Церкви. Даже формально конституционные, а фактически декоративные монархии (вроде современной монархии в Великобритании) продолжают исполнять эту миссию - символа и инструмента единства. Монархия вводит в канву социальных отношений исключительно благородные принципы. Это, например, верность - один из самых благородных критериев в отношениях между людьми и к тому же главная христианская добродетель (вряд ли кто-нибудь станет с этим спорить, если учесть, что первое название христиан, когда еще не существовало слова "христиане", было именно "верные"). Вдумайтесь также в смысл слова "верноподданный", акцент в котором явно на первом слове "верный". И.А.Ильин, известнейший мыслитель и правовед нашего века, провел такую границу: "Предел повиновения республиканца - право неповиновения, предел повиновения монархиста - долг неповиновения". Достоинство монархии, впрочем вполне распространяющееся на сильную президентскую власть, - возможность принятия оперативного решения в тех случаях, когда времени на обсуждение просто нет. Кстати, правильным монархиям даже и не в составных политических системах не свойственно оперативно единолично принимать решения, если можно подождать и посоветоваться. Еще одним важным достоинством монархии является способность эффективно выдвигать наиболее талантливых людей на руководящие посты. В монархических системах эта способность гораздо выше, нежели в республиканских, что легко объяснимо. Любой самый порядочный и благовоспитанный глава республиканского государства - премьер-министр или президент - неизбежно (хотя бы на уровне подсознания, как бы он ни гнал от себя эту мысль) будет видеть в талантливом министре или талантливом генерале конкурента, а следовательно, хотя бы невольно, придерживать его. А монарх социально выведен из конкуренции и благодаря этому не стеснен в подобных решениях. Более того, он сам заинтересован в выдвижении талантливых людей, ибо для монарха и династии поражение страны - это возможная угроза отречения, а гибель страны - гибель династии и скорее всего личная гибель монарха. Недостатки монархии Главный недостаток династической монархии так же, как и аристократии, - случайность рождения. На монархии с родовой системой наследования и монархии выборные это не распространяется, но при строго династическом наследовании нет гарантии, что не родится умственно неполноценный наследник. Поэтому в монархиях династических весьма желательно делить монархическую власть с какой-либо другой формой власти - с аристократией или с демократией. Еще одним широко распространенным недостатком монархии является фаворитизм, склонность к выдвижению любимцев. Этот недостаток опять же устраняется составными политиями (или составными политическими системами), в которых монархия - не единственная форма, а действует в сочетании с другими формами. Кстати говоря, не только демократия, а тем более аристократия, но и монархия чаще встречается в истории в составных политиях, нежели в чистом виде. Мы чаще видим монархии с аристократиями и даже монархии с демократиями, чем монархии, управляющие государством нераздельно. Не так уж редки в мировой истории и трехсоставные политии, сочетающие элементы всех трех форм власти. Исторические разновидности монархий К сожалению, в нас въелось представление, что монархии бывают абсолютными или же конституционными. Но, между прочим, абсолютную монархию придумали в XVI в., реализовали в XVII; конституционную придумали в XVII, реализовали в XVIII. Это - новейшие формы монархии, а до этого монархическая история насчитывала тысячелетия. Начнем рассмотрение с самых древних разновидностей монархии. 1. Монархии патриархальные или традиционные Они характерны для традиционных обществ и могут развиваться в монархии сакральные или в монархии деспотические. Кроме того, черты патриархальной монархии, благодаря исторической памяти многих поколений, сохраняются в той или иной степени и в других монархических разновидностях. Патриархальная монархия, по всей вероятности, имеет не только прообразом своим отцовскую власть, но и прямо происходит из развития семейного принципа (традиционный монарх воспринимается как отец своих подданных). Патриархальная монархия имеет мало возможностей воздействовать на общество реформаторски, ибо традиционное общество почти не допускает этого, что не исключает реализации полновластия патриархального монарха в экстремальных ситуациях (например, в случае войны или иноземного вторжения). Патриархальная монархия смыкается с монархией сакральной в одном чрезвычайно древнем обычае - обычае царской жертвы. Обычай добровольного принесения царем себя в жертву во имя спасения своего народа существовал у многих народов. Мифологическое наследие подобного рода изложено в классическом труде Р.Грейвса "Греческая мифология", который написан почти полвека назад, но нисколько не потерял достоинств. Грейвс замечает, что память о жертвоприношении царя достигла времен греческой и римской цивилизаций, но уже в замещенной форме (т.е. сохранились символические обряды, связанные с существовавшей в гораздо более глубокой древности царской жертвой). Видимо, то же самое мы наблюдаем в ежегодном посвящении вавилонского царя для исполнения им жреческих полномочий на свадьбе бога Бела-Мардука. Происходило это так: каждый год царь являлся в главный храм, где его встречал верховный жрец, приветствовал должным образом, а затем наносил удар плетью. Если царь при этом плакал, наступающий год считался гарантированно плодородным и удачным. Не исключено, что жрецы специально тренировались бить не больно, а цари тренировались испускать слезы (это социальные технологии). Серьезность царской жертвы, память о которой сохранялась в сознании людей в течение тысячелетий, наилучшим образом подтверждает царская жертва, принесенная Иисусом Христом - так она и воспринимается в христианском богословии. Так ее воспринимал и Понтий Пилат - наследник совершенно другой мифологической традиции. 2. Сакральные монархии Сакральные монархии - это монархии, где первенствующие функции монарха жреческие. Иногда подобные монархии принято именовать "теократиями" (этот термин распространен, хотя и не верен, потому что "теократия" - дословно "боговластие", а скорее следовало бы пользоваться термином "иерократия" - "власть жрецов"). Сакральная жреческая монархия нередко связана с патриархальной. Из библейского и римского материала явствует, что глава патриархальной семьи был и семейным жрецом. Сакральные монархии часто связаны с традиционными обществами. Такова сакральная монархия Египта, по крайней мере в Древнем и Среднем царстве, где функции жреца - основные функции фараона. Образцами сакральных монархий, но уже других (часто сословных) являются и такие, в которых монарх непосредственно не несет жреческих функций, но является высшим духовным авторитетом. Подобную монархию реализовал классический суннитский ислам, хотя реализовал недолго - на протяжении истории Халифата (до тех пор, пока халифы не утратили функций светских правителей, функцию же духовного авторитета они сохранили дольше). Многовековая, а может, и тысячелетняя история сакральных монархий привела к относительной сакрализации любой монархической власти: сложению принципа священности особы царя и даже королевской крови. До наибольшего абсурда данный принцип довели французы в Средневековье - королевская кровь считалась настолько священной, что, как и с кем бы ни блудили их короли, королевские потомки признавались принцами крови. И наплодили они этих принцев крови видимо-невидимо. Впрочем, среди них бывали и очень достойные люди. Так, знаменитый французский военачальник, одно время соратник Жанны д`Арк граф Дюнуа был побочным потомком королевской фамилии, и к нему совершенно официально обращались: "Monseigneur le batard". Я даже не знаю, как это можно было бы прилично перевести на русский язык - ведь не скажешь же: "Ваше высочество ублюдок"?! Однако нашей монархической традиции это не свойственно. 3. Деспотические монархии Это не ругательный термин - ничего общего деспотические монархии с тиранией не имеют. По-гречески, слово "деспот" означает "владыка", "повелитель". Деспотическая монархия складывается в военизированных обществах, хотя может сохраняться и после того, как они перестают быть милитаризованными. Из деспотического принципа вовсе не вытекает абсолютность власти деспотического монарха или то, что он правит более жестокими способами. Просто если сакральный монарх по происхождению - жрец, то деспотический монарх по происхождению - генерал. Как раз в деспотических монархиях мы видим обычно реально сильную монархическую власть в сочетании с ограждением чувства собственного достоинства и прав подданных. Как уже говорилось, подданные в таких монархиях - народ-войско. Классическими деспотическими монархами были ассирийский царь (он - военачальник, не жреческого, а светского происхождения), армянский царь Древности и Раннего Средневековья, а также хан тюркской или монгольской орды (выборный деспотический правитель). 4. Сословные и сословно-представительные монархии Их в истории мы видим чаще всего, может быть, потому, что о патриархальных монархиях сведений сохранилось гораздо меньше (они все-таки существовали слишком давно). Сословные и сословно-представительные монархии действуют в сословных обществах, поэтому наиболее характерны для потомков арийцев - народов, которые хоть в какой-то степени сохранили арийскую (индоевропейскую) традицию, а они основали большинство известных нам государств. Для восточноарийских обществ характерно включение царя в сословие, причем, разумеется, не в высшее, а во второе - в воинское. Стоит упомянуть, что одно из древнейших персидских наименований царя "кшатра", а на санскрите "кшатра" - "воин" (индийцы и иранцы были близко родственными народами 3500 - 4000 лет тому назад). Индийские цари - раджи (обычно правители очень небольших государств) относились как в ведический период, так и в индуистский ко второй варне - варне кшатриев. Близость к воинскому сословию можно заметить и у всех иранских царей (персидских, мидийских и др.). Однако когда персидский шах стал иранским шаханшахом ("царем царей"), его власть была сакрализована, но тем не менее сословность не была разрушена. В Иране (Эраншахре) наблюдался некоторый синтез сакральной монархии и монархии сословной. При всех шаханшахах домусульманского периода (а в Иране сменялись не только династии, сменялись господствующие имперские этносы) неизменно действовал совет представителей трех арийских сословий, т.е. монархия была реально сословной. Напротив, в западной традиции сословных обществ монарх был надсословен, видимо, еще с очень глубокой древности. Уже у ахейцев царь выделен из очень развитой и влиятельной ахейской аристократии. Можно даже предполагать, что в ахейских обществах аристократия была сильнее монархии, и все же царский род (там был родовой принцип) выделялся и обособлялся. Точно так же в традиции Домонгольской Руси князья - своеобразно обособленное сословие, отстраненное от собственно аристократии - бояр. За всю историю Древней Руси известна одна (в начале XIII в.) попытка боярина вокняжиться - попытка неудачная: не признали ни князья, ни бояре, - чем подтверждается действенность правила. Надо сказать, что сословным обществам монархия безусловно показана, она для них полезна, потому что монархический принцип позволяет главу государства в рамках культурной традиции сделать надсословным, а следовательно, сделать арбитром в случае межсословных конфликтов. Что же касается сословно-представительных монархий, то они возникают по мере роста государств. Ведь прямая демократия возможна только в очень небольшом государстве, где хотя бы полноправных граждан можно собрать на одной площади народного собрания. Видимо, 30000 полноправных афинян уже близко к пределу численности лиц, участвующих в прямой демократии. С увеличением размеров и многолюдности государства появляется демократия представительная. Она включается в систему сословно-представительных монархий, которые, конечно, в чистом виде монархиями не являются, ибо это - монархия с демократией или, что нередко, монархия с аристократией и демократией. В лучшие периоды отечественной истории мы можем наблюдать у нас монархию сословную. В Домонгольской Руси IX-XIII вв. существовал монархический элемент (княжеская власть) и демократическое вече (т.е. прямая демократия в каждом княжестве). С созданием единой России мы перешли к сословно-представительной монархии (в XVI-XVII вв. царь правил с аристократической Боярской думой и сословным представительством - Земским собором). Я не стану спорить с распространенным мнением историков, что сословное представительство и тем самым сословно-представительные монархии складываются в процессе борьбы за объединение государств против феодальной раздробленности. Нередко встречаются упоминания (это характерно для Западной Европы), что короли боролись с крупными феодалами, опираясь на парламент мелкого дворянства и горожан (бюргеров). Я могу лишь иронически заметить, что еще неизвестно, чья сторона в данном случае была инициатором. Может быть, именно мелкие дворяне и бюргеры опирались на королевскую власть в борьбе с крупными феодалами? Но за исключением этой оговорки, я согласен с данным мнением. Интересно, что парламенты появились в процессе борьбы за единство государства. Первый датируемый в Западной Европе парламент - Кортесы Кастилии (1185 г.). Первый датируемый опыт парламентаризма в отечественной истории - Земский собор кн. Всеволода III Большое Гнездо (1211 г.), т.е. наш парламент на 54 года старше английского, созванного впервые в 1265 г. Сословно-представительные монархии преобладают в Западной Европе XIII-XVI вв. В отечественной истории эта форма правления держится с середины XVI и до конца XVII вв. Впрочем, строго говоря, сословно-представительная монархия - это уже составная политическая система. Стремясь объединить государство, власть - как республиканская, так и монархическая - охотно бросается в объятья парламентаризма. Иначе она терпит поражение. В процессе объединения государства и развития своего парламентаризма, американцы противникам единства шею сломали, одержав победу в Гражданской войне (а наши школьники до сих пор думают, будто ее вели из-за негров). Еще в начале 1991 г. было очевидно: если расчленение СССР станет свершившимся фактом, ни о каком торжестве парламентских принципов у нас можно не мечтать. Дальнейшее известно - расстрел Верховного Совета РФ в 1993 г. А корни октябрьских событий 1993 г. уходят в 1991 г., когда наша страна была расчленена. 5. Абсолютные монархии Принцип абсолютизма генетически связан с тремя заметными историческими явлениями: с бюрократизацией, отходом от христианских основ и этатизмом. Во-первых, большому государству свойственна либо монархия с аристократией, либо монархия с демократией. Если же аристократических и демократических институтов нет, неизбежна монархия с бюрократией, ибо при отсутствии оперативной связи со всей огромной территорией государства царь не может эффективно решать все вопросы без бюрократии. Монархия, лишенная представительных форм, заболевает опаснейшей болезнью - бюрократизмом. Франция в качестве бюрократического государства была лидером Западной Европы, а в Высоком Средневековье - и всего мира. Уже в XIV столетии Филипп IV Красивый в значительной степени подмял аристократию, создав мощную бюрократическую систему. Не удивительно, что Франция, правда, уже в XVII столетии стала страной классического абсолютизма. Во-вторых, абсолютная монархия связана с антихристианскими тенденциями эпохи Возрождения и именно поэтому так воспевалась эпохой Просвещения. Христианин не мог бы согласиться с абсолютизмом по совести никогда, ибо для него абсолютен только один монарх на небесах. Однако христианским принципам этики и, следовательно, политики первый удар нанесли в эпоху Возрождения (вспомним известнейшие труды Н.Маккьяавелли), а эпоха Просвещения вся была посвящена этим ударам - дехристианизации западноевропейской культуры. В качестве инструмента для этого просветители с удовольствием принимали "просвещенный абсолютизм", который означает лишь одно: на троне сидит абсолютный монарх, которому на ухо нашептывает умные советы один из компании просветителей. В-третьих, абсолютная монархия связана с возобладавшим в эпоху Просвещения принципом общественного договора в варианте Т.Гоббса (принципом Левиафана). Суть его в том, что в интересах дворянства или других сословий полномочия раз и навсегда делегируются государству, и подданным остается только повиноваться. Именно этот принцип был реализован в абсолютизме. Абсолютизм - одна из обнаженнейших форм этатизма, т.е. государственничества. И неважно, говорил ли Людовик XIV (лично очень симпатичный король): "Государство - это я", или эту его фразу потом придумали. Гораздо важнее, что он мог так сказать, это вполне вписывается в период его правления и в социальный уклад Франции XVII столетия. Однако абсолютную монархию не следует путать ни с деспотической монархией (деспотический принцип воинского повиновения не исключает ограничения царской власти), ни с самодержавной (христианской) монархией, ни с тиранией. Как ни мало симпатична абсолютная монархия, тиранией она не является, ибо, во-первых, все абсолютные монархи принимали принцип неприкосновенности частной собственности. Другое дело, что конфисковать имущество могли по инспирированному приговору суда, но это - исключение из правила. Никто из абсолютных монархов не решился на массовые конфискации, на что запросто решались тираны. Во-вторых, даже абсолютные монархи не склонны полностью разрушать традиции. Так, при абсолютизме французском исчезли представительные органы (Генеральные штаты), но городские советы остались, хотя их возможности и были усечены. Существовали органы городского самоуправления и после укрепления абсолютизма в России в XVIII в. Кроме того, во Франции при абсолютизме сохранились также независимые судебные палаты (т.н. парламенты). Эта склонность соблюдать некоторые принципы собственной культуры, не рвать с ней в корне - безусловно, достоинство, сохраняемое и абсолютной монархией. 6. Конституционные монархии Конституционная монархия идейно связана с абсолютной монархией и тоже представляет собой реализацию принципа общественного договора в различных его вариантах. Только теперь уже власть короля ограничена не так, как она была ограничена в сословных и сословно-представительных монархиях, - она теперь ограничена конституцией. Принцип разделения властей, характерный для конституционных монархий, обязан своим появлением абсолютной монархии - на некоторое время должен был установиться абсолютизм, чтобы потом общество начало защищаться от государства! Безусловный этатизм абсолютизма вызвал некоторый антиэтатизм. А общество сословное от государства не защищалось - оно государством повелевало.

Рассмотрите схему. Из неё видно, что на престол претендовали сын и внук Дмитрия Донского. Какие права были у каждого из них?

В те времена ещё сохранялось старое правило наследования престола, по которому власть переходила старшему в княжеском роду брату, а не сыну князя.

Через два года после завершения на Руси усобицы вспыхнула ещё более кровавая тридцатилетняя война Алой и Белой розы в Англии (1455-1485), в которой погибла почти вся старинная английская знать. Вспомните, почему сражались Йорки и Ланкастеры - ветви одной династии Плантагенетов.

Причиной войны стало недовольство значительной части английского общества неудачами в Столетней войне и политикой, проводимой женой короля Генриха VI королевой Маргаритой и её фаворитами (сам король был слабовольным человеком, к тому же иногда впадавшим в безумие). Оппозицию возглавил герцог Ричард Йоркский, требовавший для себя сначала регентства над недееспособным королём, а позже - и английскую корону. Основанием для этой претензии служило то, что Генрих VI был правнуком Джона Гонта - четвёртого сына короля Эдуарда III, а герцог Йорк - праправнуком Лайонела - третьего сына этого короля (по женской линии, по мужской линии он был внуком Эдмунда - пятого сына Эдуарда III); к тому же дед Генриха VI Генрих IV захватил престол в 1399 году, насильственно принудив короля Ричарда II к отречению, что делало сомнительной легитимность всей династии Ланкастеров.

Точка зрения.

Учёные дают разные оценки княжеской усобицы второй четверти XV в. Прочитайте их высказывания. Подумайте, почему столь противоречивы мнения о последствиях этой войны между князьями. Что общего в оценках усобицы учёными?

Противоречие мнений заключается в следующих после этого событий. Однако, несмотря на то, что Василий Темный дал в управление своим сыновьям 12 городов. Но при этом закрепил новый принцип наследования – от отца к старшему сыну.

Общее – война разрушила экономику страны, много людей погибло.

Вопросы и задания

1. Дайте определение понятиям «династический принцип», «княжеская междоусобица».

Династический принцип – принцип престолонаследия в государстве.

Княжеская междоусобица – борьба князей за княжеский престол.

2. Укажите правильную дату: Великое княжество Литовское, в состав которого входили русские земли, приняло католичество: в XV в., в конце XIV в., в конце XIII в.

В конце XIV в.

3. Сосчитайте, сколько полных веков назад начались усобицы между родственниками Дмитрия Донского.

6 веков назад.

4. Используя карту (с. 194), назовите, какие города и княжества Руси входили в состав Великого княжества Литовского.

Смоленское княжество.

5. Прочитайте ещё раз вторую статью параграфа и определите: за что боролись князья; какие силы (слои населения) поддержали каждого из них; какие средства использовались князьями в борьбе; что принесла усобица жителям княжеств, самим князьям, процессу объединения.

Цель – московский княжеский престол

Поддерживали – Василия II поддерживали влиятельные московские бояре, Православная Церковь и Литва, поскольку он являлся внуком великого князя литовского Витовта; Юрия Дмитриевича – собственные военные силы, сыновья, купцы, ремесленники.

Средства – военные силы, физические наказания.

Итоги: погибло множество простых людей, которые создавали богатства державы; были разорены деревни и города; Золотая Орда вновь усилила свою власть над Русью. В то же время война показала, что Москва признана всеми князьями как столица складывающегося единого государства. Победил новый принцип передачи власти - династический - от отца к сыну.

6*. Во времена правления Василия II московский князь и митрополит по просьбе жителей Смоленска передали им очень почитаемую икону Богородицы. К этому времени Смоленск почти пятьдесят лет уже был в составе Великого княжества Литовского. Как вы думаете, зачем они это сделали?

Чтобы условно обозначить, сто Смоленск – русский город и должен быть в Составе московского княжества.

Политическая карта Европы в Средние века представляла собой мозаику больших и мелких феодальных владений, неред­ко разбросанных отдельными частями на большой территории. Эти владения, а точнее говоря, - их властители играли глав­ную роль в международных отношениях той эпохи. Как сеньо­ры и вассалы они были связаны между собой особыми узами зависимости. Поэтому отношения между ними носили заведо­мо неравноправный, иерархический характер. Старшим по рангу феодальным властителем считался император Священной Римской империи немецкого народа.

Это государственное образование, часто именуемое просто Империей, возникло в подражание античной Римской импе­рии, где впервые и появился императорский титул. После за­воевания Западной Римской империи варварами он сохранился в Восточной Римской империи, или Византии, а на Западе был возрожден лишь в 800 г., когда папа римский короновал импе­ратором франкского короля Карла Великого. В 962 г. этот титул принял германский король из саксонской династии, ставший императором Отгоном I. По примеру Карла Великого он поставил задачу возрождения вселенской, всехристианской империи. Отгон I и его преемники сумели создать могущест­венное государство, объединявшее в XIII в. собственно герман­ские земли, Северную Игалию, Бургундию, Прованс, земли полабских славян, Чехию.

На исходе Средних веков власгь имперагоров посгепенно приходиг в упадок. Из наследственно-выборной, как в X- XI вв., она становится выборной. Заго растут авгоритет и вли­яние правителей отдельных территориальных княжеств, из ко­торых состояла Империя. Рейхстаг, или имперский сейм, кото­рый первоначально являлся советом знаги при императоре, становится инструментом ограничения его власти. В 1356 г. рейхстаг принимает «Золотую буллу» - особое постановление, закрепившее отказ императора от вмешательсгва во внутренние дела князей и установившее порядок выборов императора. Право выбирать императора предоставлялось крупнейшим кня­зьям. Их называли курфюрстами (князьями-избирателями). Первоначально коллегия курфюрстов состояла из архиеписко-

нов Майнца, Кёльна и Трира, пфальцграфа 1 Рейнского, герцо­га Саксонского, маркграфа 2 Бранденбургского и короля Чехии. Император не имел в своем распоряжении ни административ­ного аппарата, ни общегосударственных финансов или армии. Его власть по существу опиралась на наследственные владения, в которых он чувствовал себя таким же самостоятельным пра­вителем, как и другие имперские князья. «Золотая булла» юри­дически оформила так называемую «исконную немецкую сво­боду», или широкую самостоятельность" немецких князей по отношению к императорской власти.

Император председательствовал на международных конфе­ренциях и переговорах, выступал в роли арбитра в междоусоб­ных конфликтах, назначал правителей светских или церковных владений, присваивая им соответствующие титулы герцога или даже короля. Внешним выражением широких полномочий им­ператора являлись особые почести, которые ему и его послам оказывали другие властители. Короли уступали по степени важности императору, но так же как и он, считались независи­мыми правителями, самостоятельно проводившими внутрен­нюю и внешнюю политику. Еще ниже в феодальной иерархии стояли князья, герцоги, графы и т.д. Они не рассматривались как самостоятельные правители и, по крайней мере, номиналь­но находились в вассальной зависимости от императора или королей. Вассалы считались естественными союзниками сеньо­ров и должны были поддерживать их в конфликтах с другими государями. Международный статус небольших республик Сре­дневековья, например, итальянских городов-государств, был еще ниже вассальных феодальных владений.

Династический принцип взаимоотношений между государ­ствами в Средние века играл доминирующую роль. Войны, ко­торые велись в Европе в то время, такие как Война Алой и Белой розы, Столетняя война английского и французского ко-

1 Пфальцграф - буквально: дворцовый граф. В Франкском государст­ве IX-X вв. так называлась должность одного из придворных королев­ских служащих, председательствовавших в дворцовом суде. Со временем пфальцграфы превратились во владетельных князей. Особенно высокое положение занял пфальцграф Рейнский, ставший в XIV в. одним из 7 курфюрстов. Пфальц - феодальное владение на юго-западе Германии (иначе - Палатинат).

2 Маркграф - буквально: граф марки. В Франкском государстве - должностное лицо. Должность маркграфов учреждена Карлом Великим для управления марками (крупными пограничными административными округами) с более широкими полномочиями, чем имели графы, которые первоначально тоже были должностными лицами, управлявшими админи­стративными округами. Со временем должность маркграфа и графа транс­формировалась в феодальный титул.

ролей, войны германских императоров за овладение Италией и т.д., преследовали цели возвышения той или иной династии. В них явственно преобладал династический интерес. Особенно характерна в этом отношении Столетняя война 1337-1453 гг. Непосредственной причиной войны явились притязания анг­лийских королей на французский королевский трон после того, как со смертью Карла IV в 1328 г. во Франции пресеклась династия Капетингов. Французские бароны (прямые вассалы короля) и церковные прелаты добились избрания королем Фи­липпом VI представителя династии Валуа - боковой ветви Ка­петингов. Английский король Эдуард III, считавший себя по матери (дочери Карла ГУ) прямым потомком французских ко­ролей, не согласился с этим решением и попытался оспорить его, прибегнув к силе. 7 октября 1338 г. он официально заявил о своих притязаниях на французский престол.

Но на самом деле спор между английскими и французски­ми королями имел давнюю историю. Он возник после того, как в 1154 г. королем Англии стал герцог Нормандский и граф Анжуйский Генрих Плантагенет, являвшийся вассалом фран­цузского короля. Заняв трон одного из крупнейших королевств средневековой Европы, Генрих остался вассалом французского короля в своих владениях на континенте. Такой двойственный статус - одновременно и самостоятельных королей, и вассалов французского короля - сохраняли и его наследники. Это неиз­бежно порождало трения между английским и французским королевским дворами, ревниво относившимися к вопросам чести и достоинства. Частыми были также территориальные конфликты. Французские короли не хотели лишиться даже той призрачной власти, которой они пользовались в конти­нентальных владениях английских королей, как их феодаль­ные сеньоры. При удобном случае они не упускали возмож­ности округлить свой домен за счет владений английских ко­ролей.

Война, развязанная английским королем в XIV в., продол­жалась более ста лет. После решающих военных побед, одер­жанных французами в 1453 г., военные действия прекратились. Однако мирный договор между обоими королевствами так и не был подписан. Англичане не признали своего поражения, про­сто их внимание и силы отвлекла война Алой и Белой розы 1455-1485 гг., разразившаяся дома, на Британских островах. В 1475 г. английский король Эдуард IV попытался взять реванш за прошлые поражения, высадившись со своими войсками на континенте. Однако почти сразу же он был вынужден заклю­чить с французским королем Карлом VII мирный договор в Пикиньи, который обычно рассматривается как формальное прекращение Столетней войны.

Брачная дипломатия

Преобладание династического принципа международных отношений привело к расцвету так называемой «брачной дип­ломатии». В Средние века путем династических браков возни­кали огромные государственные образования, например, так называемая Анжуйская держава XII в. Элеонора (Лльенора), наследница обширного герцогства Аквитанского, выйдя в 1137 г. замуж за наследника французского трона, будущего ко­роля Людовика VII из династии Капетингов, принесла ему в качестве приданого свои наследственные владения. Людовик VII возглавил второй Крестовый поход 1147-1149 гг. в Святую землю, в котором его сопровождала Элеонора. Во время похода между супругами произошла размолвка, и вскоре после возвра­щения домой они развелись. После развода Элеонора забрала герцогство обратно. Повторно выйдя замуж, на этот раз за графа Анжуйского Генриха Плантагенета, будущего английско­го короля, она сделала своего нового супруга одним из самых могущественных на ту пору монархов Европы. Его владения охватывали обширную территорию от Шотландии до Пиреней­ских гор - Британские острова, Нормандию, Анжу, а также герцогство Аквитанское, в состав которого входили области Марш, Овернь, Лимузен, Пуату, Ангумуа, Сентонж, Перигор и Гасконь. Совокупность этих владений королей из династии Плангагенетов, правивших в Англии с середины XII по конец

XIV в., иногда называют Анжуйской державой.

И впоследствии французские короли нередко прибегали к брачным союзам, чтобы округлить свои владения. В конце

XV - начале XVI в. они присоединили Бретань, которая ото­шла к Франции как приданое наследницы герцогства Анны Бретонской. На ее руку и сердце (и провинции) претендовали сразу два монарха - французский король и германский импе­ратор. В 1490 г. Анна заочно была выдана замуж за сына импе­ратора Священной Римской империи. Цель этого брака заклю­чалась в том, чтобы посредством династического союза с Им­перией отстоять самостоятельность герцогства Бретонского, которое уже давно стремились прибрать к рукам французские короли. В ответ на этот шаг французские войска вторглись на территорию герцогства. В результате французский король Карл VIII добился того, что брак Анны с немецким принцем был аннулирован, и сам женился на ней. Причем, согласно брачному контракту, после смерти супруга в случае отсутствия у него прямых наследников Анна была обязана выйти замуж за нового французского короля. Карл VIII умер в 1498 г., не оста­вив мужского потомства (все четыре его сына умерли еще раньше). Королем Людовиком XII стал его двоюродный брат

УДК 930.85

П. А. Сапронов *

ДИНАСТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП В ЕГО САКРАЛЬНОМ ИЗМЕРЕНИИ

В статье предпринята попытка рассмотреть принцип династии как реальность, оформляемую, во-первых, pos factum и, во-вторых, в секулярной культуре. В течение столетий и даже тысяч лет в государях видели представителей одного рода, от века предназначенную царствовать сакральной инстанцией. Поэтому каждая новая династия, чтобы закрепиться на престоле, должна была обозначить свою принадлежность к предшествующей династии.

Ключевые слова: династия, первопредок, сакральное, миф.

The dynastic principle in its sacral dimension

The article attempts to examine the principle of a dynasty as a formalizing reality in the first place, post factum and secondly in a secular culture. Over the centuries and millenniums, sovereigns saw members of one genus destined to rule from everlasting the sacral authority. Therefore, each new dynasty, must denote their affiliation with the previous dynasty to establish themselves on the throne.

Keywords: dynasty, the first ancestor, sacral, myth.

Слово «династия» явно относится к числу широко употребляемых и понятных каждому. Поэтому всякая попытка уточнить его смысл, определить на понятийном уровне может произвести впечатление необязательного, отвлеченного и пустого умствования. И в самом деле, в такое умствование легко скатиться, что, однако, не означает отсутствия необходимости обращения к понятию династии на понятийном уровне. И менее всего для выведения итоговой дефиниции. Обыкновенно такого рода упражнения мало кого убеждают или обязывают учитывать их в работе с историческим материалом. Того же самого уже нельзя сказать, если заняться не дефиницией, а хотя бы фиксацией того, что так называемое обыденное словоупотребление понятие династии размывает, делает рыхлым, не соотнесенным с вполне определенной предметной реальностью.

* Сапронов Петр Александрович - доктор культурологии, директор Института богословия и философии Русской христианской гуманитарной академии.

198 Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 2

Скажем, очень широко распространено употребление слова «династия» по отношению к любому фиксированному родству, взятому во времени. Тогда и появляются династии художников, военных и т. д., вплоть до рабочих династий. Впрочем, с этой ситуацией разделаться очень легко, отметив, что династию образуют только владетельные особы, государи. Сложнее обстоит дело с рефлексией по поводу династического принципа. С тем, в частности, что сами династии, как правило, не афишировали свою династийность и даже не утверждали, в ряде же случаев вовсе отрицали ее. О том, как и почему такое происходило, разговор впереди, теперь же можно отметить тенденцию, на которую нужно обратить особое внимание, - очень часто и совершенно не случайно династия оформлялась post factum. После того, как ее представители длительное время занимали престол или она вообще прекращалась. Не так уж редки и случаи, когда династии возникали под пером историков, становились квалификацией со стороны родственной преемственности в правлении государством. Все это заставляет нас отнестись к понятию династии с осторожностью, в предположении того, что за ним стоит нечто не самоочевидное, а требующее, как минимум, уточнения, в пределе же - последовательного промысливания ее действительного статуса как в исторической реальности, так и в исторических исследованиях.

Начать же нужно с утверждения и заявки, которую будет очень легко принять за слишком нарочитый, относящийся к поэтике эффектов парадокс. Состоит эта заявка в следующем: исходно, на какой-то глубине, где живет и дремлет по сию пору миф, никаких династий не существует. Есть только одна династия в пределах данного государственного или предгосударственного образования. Она установлена от века и будет длиться до конца времен или, по крайней мере, до прекращения династической формы правления государей. Династия, естественно, представляет собой род, у которого обязательно есть фиксированный родоначальник. Прямо утвердительно или в намеке он связан с сакральной инстанцией. Если мы имеем дело с культурой, базирующейся на язычестве, то родоначальник, он же основатель династии, прямо происходит от божества. Ограничившись пределами Европы, чтобы не увязнуть в исторических дебрях, можно отметить, что основатель династии обыкновенно «полукровка». Он человек, поскольку смертен, и все же ввиду своего родства божественен, священная особа. Освященность и, соответственно, покровительство божества распространяется и на потомков основателя династии, поэтому становится невозможной ее смена в пользу другого рода, допустимо не более чем внутриродовое соперничество. С христианством как таковым, т. е. его вероучением и богословием, указанный статус династии несовместим, это слишком очевидно. Но точно так же нужно принимать во внимание, что в культурно-исторической реальности у народов, принявших христианство, оно наслаивается на предшествующее язычество, в результате чего в принципе чуждое и несводимое образуют причудливые сочетания. К династическому принципу это имеет прямое отношение. Равно как и к тому, как он бытовал в пределах Руси-России и остального Запада. Чтобы убедиться в этом, мы обратимся вначале к династийному опыту «классической» страны Запада - Франции, с тем чтобы выявить впоследствии своеобразие этого опыта на отечественной почве.

Представление о том, что Францией, первоначально же королевством франков, поочередно правили пять династий: Меровинги, Каролинги, Капе-тинги, Валуа и Бурбоны, очень подходящее для XIX в. И конечно, оно не имеет никакого отношения к династическим представлениями времен Меровингов. Между тем именно они содержат в себе свидетельство о происхождении первой из королевских династий, которая по тому времени только и могла восприниматься как единственная. Нет никакого сомнения в том, что при Меровингах не было никакого целостного и безупречно последовательного представления о том, как возникла династия. Довольно было и того, что первым королем франков числился Меровей. В глубь времен же заглядывали уже историки-хронисты. А они компоновали свои тексты в соответствии с разнородными сведениями и не без участия собственной фантазии. Несмотря на это, можно прочертить некоторый исторический вектор, ведущий непосредственно к Меровею от некоторой изначальности франкского мира. Его, в частности, зафиксировал живший в XII в. в Бургундии автор «Хроники Фредегара».

Согласно его «Хронике», первым королем франков был Приам. Конечно, согласно автору, Приам отстоял от Меровея на многие столетия, однако ведь и он откуда-то взялся, ему кто-то предшествовал, пускай и не в качестве короля. И кто же тогда это был? Вопрос этот в настоящем случае задается от лица современного читателя в предположении его неактуальности для автора и читателей «Хроники Фредегара». Они удовлетворялись тем, что Приам и его Троя существовали в правремени, оно же первоначальное состояние франков. Откуда они взялись, не так уж важно. Важнее то, что до Приама никаких франков как бы и не было. И не только их, но и всего мира. Разумеется, в этом случае их просвещенные клирики усвоили себе римский, он же общезападный, миф о происхождении Pax Romano от Энея с его воинами, бежавшими из-под стен пылающей Трои. Быть в исходной данности троянцами и означало найти себе предельные основания для очень многих западных народов уже после крушения Римской империи. Только этим можно было утвердить свое достоинство не на уровне местного языческого мира, а в масштабах всего Запада. Естественно, что франкский хронист пошел именно по этому пути.

После Приама, согласно «Хронике Фредегара» и не только ей, у вчерашних троянцев появится, правда, не Эней, а король франков, от которого они и стали именоваться франками. Потом, далеко не сразу, а через цепь поколений, за Франком появился Хлодвиг. Зафиксировав его появление и захват им территории действительного, а не мифического расселения франков, автор «Хроник Фредегара» делает знаменательное уточнение: «В это время в ходу было язычество...» Для чего именно нужно это уточнение, становится ясно по прочтении следующих строк:

Утверждают, что, когда Хлодвиг летней порой остановился на берегу моря, в полдень его супругой, отправившейся на море купаться, овладел зверь Нептуна, похожий на квитотавра. Впоследствии, забеременев то ли от зверя, то ли от человека, она родила сына по имени Меровей и по нему затем франкские короли стали прозываться Меровингами [цит. по: 3, с. 33].

Приведенный сюжет примечателен тем, что христианин и клирик в своей хронике не сумел удержаться и привел чисто языческий миф о первопред-ке и основателе династии, происходящем прямо от божества. Как бы автор хроники ни отстранялся от этого мифа ссылками на язычество и проблематичность зачатия Меровея божеством, он жил даже в его душе, не говоря уже о франках, далеких от учености. Причем языческий миф дополнял собой миф о Трое и Приаме в силу потребности усидеть сразу на двух стульях, утвердив себя как в правремени, так и в совершенно сакральной реальности. Здесь, явно не сознавая этого, автор «Хроник» следует римскому мифу, в котором происхождение римлян от Энея уживалось с их происхождением от Сатурна. То и другое представлялось совсем не лишним как римлянам, так и франкам. И это при том, что последние были уже христианами. И что же, в лице хрониста они впадали в самое глубокое язычество? Не совсем так. Скорее в этом случае логика династийности, согласно которой династия раз и навсегда одна, выходила на передний план, христианство же в хронисте на время умолкало.

Между тем отношение к династии как одной-единственной, установленной раз и навсегда, по сути, династический принцип в привычном для нас смысле как раз и отрицало. Ведь в нашем представлении династийность заведомо плюральна, когда в одной стране правит одна династия, в другой - другая, и к тому же вполне допускается и даже предполагается смена династий на одном и том же престоле. Как то, в частности, имело место во Франции и предшествовавшей ее появлению стране франков. Ни у кого ведь не вызывает сомнения, что здесь поочередно правили Меровинги, Каролинги, Капетинги, Валуа и Бурбоны. Уточним только, что каждая из династий, правившая после Меровингов, менее всего была склонна акцентировать свою династийность в ее отличии от предшествующей династии. Линия эта началась уже с Каролингов. В этом, правда, можно усомниться и в подтверждение своих сомнений привести фрагменты из такого широко известного сочинения, каким, несомненно, является «Жизнь Карла Великого» Эйнхарда:

Считается, что род Меровингов, от которого обыкновенно производили себя франкские короли, существовал вплоть до царствования Хильдерика, который по приказу римского папы Стефана был низложен , пострижен и препровожден в монастырь. Может показаться, что род [Меровингов] пришел к своему концу во время правления Хильдерика, однако уже давно в роду том не было никакой жизненной силы и ничего замечательного, кроме пустого царского звания. Дело в том, что и богатство и могущество короля держались в руках дворцовых управляющих, которых называли майордомами; им и принадлежала вся высшая власть... Честь [назначение майордомом] народ имел обыкновение оказывать не каждому, а лишь тем, кто отличался от других и славой рода, и силой величия .

В этом фрагменте более всего поражает смелость и беззаботность, с которыми автор относится к достоинству королевского сана и рода, к которому он принадлежит. Можно было бы подумать, что они в глазах Эйнхарда сами по себе ничего не стоят, а реальное значение имеют только богатство и могущество. Этому, впрочем, препятствует ссылка автора на низложение короля Хильдерика III римским папой. Она свидетельствует о необходимости сакральной санкции при

смене династии, так же как и недостаточности богатства и могущества самих по себе. И все-таки никакого пиетета по отношению к династическому принципу у Эйнхарда нет. Объяснение этому обстоятельству, видимо, нужно искать в том, что Эйнхард создавал свое жизнеописание с ориентацией на «Жизнь двенадцати цезарей» Светония Транквилла, т. е. на антично-римский образец. Для римлян же и их историков династический принцип существенной роли не играл. Но этого уже не скажешь о послеантичных временах (вплоть до настоящего времени). По этому пункту антикизирующий Эйнхард в сильной степени разошелся со своей эпохой. Подтверждается это тем, что Каролинги, в отличие от их историографа Эйнхарда, были озабочены утверждением своего родства со свергнутыми их предком Пипином Меровингами. Согласно каролингскому официозу, родоначальник Каролингов Анеберт был женат на дочери короля франков Хлотаря (понятно, что Меровинга), и от их брака родилось четверо детей, один из которых продолжил род, ведущий к Карлу Мартеллу, Пипину Короткому и Карлу Великому.

Очевидным образом презрение к Меровингам в целом не было на руку следующей династии, что бы о них ни писал Эйнхард. Вне преемства, мало отличного или вовсе не отличимого от продолжения в своем лице своих предшественников, правление Каролингов не могло выглядеть безусловно легитимным. Одной церковной санкции для легитимации было недостаточно. Особое внимание нужно обратить на то, что, как и впоследствии Романовы, Каролинги стали восприниматься как династия и соответственно именоваться далеко не сразу. И это несмотря на огромное впечатление, которое произвело правление Карла Великого на весь западный мир. Тут налицо прямое соответствие происшедшего с Карлом Великим и Петром Великим: оба они, будучи государями, в представлении подданных вполне легитимными, в своей принадлежности к соответствующей династии специально не обозначались. Династии будут со всей определенностью в одном и в другом случае обозначены значительно позднее. С той, правда, разницей, что одна из них прямо утвердится как идущая от Карла, тогда как другая при всем осознании грандиозности фигуры Петра не станет династией «Петровых».

Ко времени своего падения в 987 г. династия Каролингов настолько укрепилась в своей легитимности, что ее воспринимали как от века существующую без специального акцента на ее связи с Меровингами. Положение Капетингов в этом отношении оказалось более сложным и затруднительным. Эта династия в действительности начиналась так же с узурпации, как это имело место с Каролингами. Вот только ее права на престол пришлось длительное время утверждать, на этот раз не выводя на передний план собственно династический принцип. Никто из Капетингов не находил достаточных оснований для этого. Другое дело - восприятие и утверждение себя в качестве помазанника Божия. Помазанничество действительно выделяло каждого из королей из ряда простых смертных, не исключая и высшую знать королевства, т. е. непосредственных королевских вассалов. Проблема, однако, состояла в том, как обеспечить линию преемства от одного помазанника-Капетинга к другому, если до помазания очередной Капетинг не имел безусловных и неоспоримых прав на престол. Выход из этой ситуации был найден сразу, первым из королей этой династии - Гуго Капетом, который уже через три месяца после своего избрания королем устроил

коронацию своего сына Роберта, сделав его соправителем. Примеру Гуго следовали последующие короли на протяжении более чем двух столетий. Только Филипп Август прервал установившуюся традицию и не короновал при жизни своего сына Людовика. Но даже этот король сохранил традицию избрания короля вассалами, подкреплявшую помазание и коронование. Конечно, такой способ наследования престола мог сложиться только в ситуации, когда династический принцип длительное время не мог возобладать и в то же самое время на каком-то уровне оставался незыблемым, с чем не могли не считаться короли-Капетинги.

Об этом, в частности, свидетельствует их настойчивое стремление породниться с потомками давно потерявших королевский престол Каролингов. В конечном счете породнение можно было считать свершившимся после женитьбы Людовика VII на Адели Шампанской, в чьих жилах текла каролингская кровь. Окончательно упрочила династический статус Капетингов женитьба сына Людовика VII Филиппа Августа на Изабелле де Уно, также происходившей от Каролингов. Теперь наследник этого короля Людовик VII был связан родственными узами с Каролингами как по материнской, так и по отцовской линии [см.: 2, с. 78]. Когда в одной исторической хронике ее составитель именовал Филиппа Августа «Каролингом», а в другой утверждалось, что в лице Людовика XIII «возвратилось потомство Карла Великого» , конечно, это были официозная велеречивость и риторические красоты, но не только. Решалась еще и такая насущная для Капетингов задача, как окончательная легитимация своей династии. А она могла произойти не иначе, чем за счет расширения династического принципа до того предела, где становилось очевидным - династия должна быть одна, она дана раз и навсегда. Ее настоящая крепость в несменяемости. Смена династии всегда проблематична и рискованна, что на себе на протяжении двух столетий ощущали короли Капетинги.

В известном смысле эта проблематичность давала о себе знать и при воцарении во Франции династии Валуа. Проблема здесь заключалась в не вовсе безосновательных претензиях на королевский трон Франции английских королей. Они были потомками Капетингов хотя и по женской, но все же прямой линии. Чего нельзя сказать о Валуа. Претензии со стороны англичан вылились в итоге в бесконечно длинную и разорительную Столетнюю войну. И все же легитимность династии Валуа они по-настоящему поколебать не могли. Ее представители при всей спорности их воцарения чистыми узурпаторами не были, как это имело место у первого Капетинга Гуго Капета. Родство с Капетингами и Валуа было налицо и всем очевидно. Более того, в широком смысле Валуа могут быть отнесены к Капетингам, и это не будет риторической фигурой. Все-таки Гуго Капет был их родоначальником, точно так же как и собственно Капетингов. К тому же и крови Каролингов в жилах Валуа текло не меньше, чем у их предшественников, что, впрочем, в XIV в. особого значения не имело, настолько укрепился династический статус потомков Гуго Капета.

Можно было бы специально разобрать и своеобразие ситуации с переходом королевского трона Франции от пресекшейся династии Валуа к Бурбонам в 1589 г. Здесь тоже были свои династические проблемы, позволявшие выдвигать претензии на престол соперникам Генриха IV. Однако самое существенное в плане династийности у Бурбонов и Валуа было одним и тем же: обе эти

династии прямо восходили к Капетингам, были их продолжением. Бурбоны точно так же, как и Валуа, не столько образовывали новую династию, сколько возобновляли предшествующую, т. е. в широком смысле слова оставались все теми же Капетингами. На свой мрачный и даже чудовищный лад это обстоятельство дало о себе знать в казни Людовика XVI. Для его судей, по сути же палачей и убийц, король Людовик XVI был не кто иной, как «гражданин Капет». В их глазах он представлял собой династию, от века правившую Францией. Ее короли олицетворяли собой старый режим, с которым теперь было покончено. Он же существовал всегда, вплоть до того момента, когда был свергнут в результате революции. Очевидно, что по-своему французские революционеры принимали и воспроизводили миф о единственной династии.

Краткое рассмотрение осуществления династического принципа во Франции важно для нас не только для выяснения моментов устойчивых и непременно связанных с династийностью как таковой. Оно еще и поможет нам уяснить своеобразие исторической ситуации в русских пределах. Это своеобразие бьет в глаза при обращении к истории Киевской Руси. Только на первый и поверхностный взгляд в ней правила династия Рюриковичей. Рюриковичи - да, но, во-первых, о них говорилось как о «внуках Ярославовых и Всеславовых», а во-вторых, к моменту начала ордынского погрома на княжеских столах в Киевской Руси сидели многие десятки князей, что с принципом династийности вяжется плохо.

При попытке разобраться с первым из этих двух моментов нужно обратить внимание на то, что в приведенной формуле обнаруживает себя не столько династийное, сколько родовое начало. Последнее предполагает наличие предка-основателя рода. С его главой положение менее однозначное - его может и не быть. Но старейшины в роде обязательны, так же как и их житие-бытие в согласии, во всяком случае, стремлении к нему как родовому принципу. Среди князей Киевской Руси не наблюдалось ни того ни другого. Формула «Все мы внуки Ярославовы и Всеславовы» апеллировала вовсе не к основателю рода, которым должен был бы стать Рюрик, а к семейному родству. В ней подчеркивалась именно семейственность, а значит, равноправие и равночестность князей. Вопрос о том, кто же из них первый, а значит, является главой рода, не обсуждался в чистом виде, а решался на поле брани. Впрочем, он все равно оставался неразрешимыми, и князья Киевской Руси, кажется, в конце концов вообще махнули рукой на первенствование в качестве главы рода. Точно так же зависала и тема старейшин. Чем далее, тем более князья устраивались в своих землях-княжениях по своему разумению. Живое ощущение родства никогда не покидало их окончательно, но точно так же не оформлялось доктринально.

Если вести речь о династийности, то движение в эту сторону вроде бы намечалось в отдельных княжествах. Скажем, во Владимиро-Суздальском княжестве сменяли друг друга на княжеском столе несколько поколений потомков Владимира Мономаха. Среди них Юрий Долгорукий, Андрей Бого-любский, Всеволод Большое Гнездо, Юрий Всеволодович. Этих четырех князей и, соответственно, поколений было бы достаточно для оформления династии. И все же об этом во Владимиро-Суздальском княжестве говорить не приходится. Этому препятствует прогрессирующее дробление княжества после

смерти князя Всеволода Большое Гнездо. После себя он оставил пять сыновей, каждому из которых достался свой удел: Ростовский, Владимирский, Переяславский, Стародубский и Юрьевский. Владимирский удел, разумеется, был старшим, а его князь первенствовал над остальными князьями. Однако это было первенствование по чести. По существу князья Ростовский, Переяславский, Стародубский и Юрьевский были вполне самостоятельными. Соответственно, и род Всеволода Большое Гнездо родом был в очень ограниченной степени. Тем более его нельзя считать династией. Династия все-таки соотносится с одним государственным образованием, а его-то как раз и не было. И не только ввиду независимости княжеств. Все они, кроме Владимирского, неуклонно дробились, будучи разделяемы между сыновьями очередного князя. К примеру, из Ростовского княжества первоначально выделились Ярославское и Угличское. Затем от сильно сокращенного Ростовского княжества отделилось княжество Белозерское. И это не предел удельного дробления. Достаточно сказать, что одно только Белозерское княжество распалось на девять уделов и оно не было исключением из правил. А теперь представим себе род одних только ростовских князей к середине XIV в. В него входили десятки князей, каждый со своим уделом. И уж конечно, никакой династии они не образовывали.

С Московскими князьями, впрочем, ситуация сложилась существенно иная. Первоначально Московское княжество было уделом, выделенным из своего Переяславского княжества Александром Невским своему сыну Даниилу Александровичу. Далее ему было предзадано дальнейшее прогрессирующее дробление, если бы потомки Даниила Александровича оказались такими же плодовитыми, как Ростовские, Ярославские или Белозерские князья. Однако этого не случилось, а произошло другое: Московские князья рано, еще при князе Юрии Даниловиче начали приращение к своему княжеству. Уделы своим ближайшим родственникам они тоже выделяли, но они были немногочисленны и не множились в лице своих потомков. К тому же включение в Московское княжество все новых земель-княжений с лихвой покрывало выделение тому или иному родственнику Московского князя соответствующего удела. Тем самым в Москве мало-помалу образовывалась династия, точнее, шло движение в сторону династийности рода Московских князей. Длительное время это было движение и не более, так как у княжеского рода не было в наличии всех признаков династии. Прежде всего, незакрытым (а пожалуй, даже и не ставившимся) оставался вопрос о родоначальнике. Для Московских князей он был сложным и неразрешимым, потому что углубление в собственную генеалогию было чревато выдвижением на передний план их самого широкого и разветвленного родства с другими княжескими родами. А это, в свою очередь, вело к растворению Московских князей в необозримо широком целом. И устойчивая принадлежность Московским князьям сана великих князей Владимирских ничего длительное время не меняла - она, разумеется, очень сильно повышала престиж Московских князей и все же не позволяла им утвердить свой династический статус.

Ситуация радикальным образом менялась по мере ослабления, вплоть до исчезновения, соотнесенности владетельных князей с единым княжеским семейством. Постепенно «внуки Ярославовы и Всеславовы» перестали быть в своем представлении таковыми. «Внуки» в обращенности друг к другу - это

«братья». Реальность же Московской Руси со временем стала другой. «Братия» все более явно становились «детьми» великого князя, уже не Владимирского, а Московского. Этот же государь не был склонен углубляться в реальные генеалогические связи домосковского периода. Исключение здесь составлял Александр Невский. Он был великим князем Киевским и Владимирским и одновременно отцом первого Московского князя. Стоило, однако, сосредоточить внимание на том, что сам Александр Невский был сыном Ярослава Всеволодовича, как стала бы очевидной его принадлежность к младшей линии потомков Всеволода Большое Гнездо. И в чем же тогда состояло первенствование великих князей Московских? Получается, что за ним стояли как счастливый случай, голая сила, особые отношения с ордынскими ханами-царями и т. п.

Кажется, в этом случае московским государям можно было бы опереться на опыт византийских императоров, все-таки «первообразов» царственности в православном мире, и к тому же обладавших царственностью во всей ее полноте. Ведь династийный принцип в Византии никогда не был устойчивым, надолго закрепить его никому не удавалось. Но дело было как раз в том, что вся жизнь Руси, как Киевской, так и Московской, выстраивалась на началах если не родовых, то родственности и семейственности. Они были непременной составляющей «русского мифа», если под ним понимать незыблемые характеристики самоощущения и самовосприятия русского человека. Вне родственности и семейственности «русский миф» был немыслим. В частности, он предполагал выдвижение на передний план того, что любой русский человек кому-то родня, не просто связан семейными отношениями, но еще и выстраивает свои отношения с другими людьми в измерении родства и семейственности. Не могли быть здесь исключением и московские государи. Они являлись таковыми не в последнюю очередь ввиду родства со своими предшественниками. А потому вопрос о принадлежности их к династии вставал со всей настоятельностью. Закрыт он был, правда, только в XVI в., когда появился государственный официоз «Слово о князьях Владимирских».

Этот текст представляет для нас особый интерес не только тем, что в нем московские государи предстают как династия в ее полном соответствии с династическим мифом, т. е. как единственная, изначальная и окончательная. Династийность в «Слове» заявлена еще и на самом максимуме. Выражается этот максимум не только в том, что великие князья Московские (а для второй редакции «Слова» уже и цари) происходят прямо от Октавиана Августа. Нечто подобное имело место и в соответствующих западных текстах, где выстраивалась, скажем, генеалогия французских королей. Авторы «Слова о князьях Владимирских» пошли еще дальше и укоренили московских государей в несравненно более давних временах, по существу сделав их преемниками первого из царей, «обладавшего всей вселенной». Внуком этого царя, согласно «Слову», был второй «вселенский» царь Александр Македонский. А вот далее «Слово» прямой линии к московским государям не протягивает. Несколько спрямляя проговоренное в «Слове», можно сказать так: Октавиан Август стал преемником наследников Александра Македонского по праву завоевания. И к тому же, в отличие от них, он «начал собирать дань со всей вселенной», т. е. стал третьим вселенским царем.

Лишь после фиксации кровавого преемства Августа Птолемеям, в свою очередь наследовавшим Александру Македонскому, «Слово» обращается к реалиям, непосредственно касающимся московских государей. Напомню, что родственником Августа, согласно «Слову», был Прус, от которого происходил Рюрик. Ну а дальше все понятно: «А четвертое колено - правнук его Владимир Всеволодович Мономах» . Последний в цепи поколений великих князей был особенно важен для московских государей, так как он, если принять написанное в «Слове», был уравнен с византийским императором Константином Мономахом в своем царском статусе. В православном мире тем самым утвердилось два равночестных царства и два боговенчанных царя.

Конечно, авторы «Слова о князьях владимирских» крепко держали в уме, что Царьград уже многие десятилетия как пал, православное царство теперь одно и Московский государь правит всей православной ойкуменой. Чего еще желать в утверждении и превознесении правящей династии! Но вот что обращает на себя внимание при чтении нашего династического текста: в нем нет ни слова о временах и «царях» великой Руси в промежутке между правлением Владимира Мономаха и княжением Московского царя Юрия Даниловича. О последнем, между прочим, говорится, что «Князь Московский Юрий Данилович и князь тверской Михаил Ярославич пошли в Орду разбираться в споре о великом княжении Владимирском. И князь Тверской Михаил Ярославич был убит в Орде. Князь Юрий Данилович пришел из Орды, получив великое княжение» . На этот раз «Слово» совсем не мифологизирует, сухо излагая действительно происшедшее, правда тщательно умалчивая о хорошо известном. Во-первых, о том, что тверской князь был убит в Орде в том числе и по наущению московского князя. И во-вторых, сам он получил великое княжение из рук ордынского хана - царя Узбека. Умолчание здесь было совершенно необходимо. Иначе как быть с царским преемством в русских пределах, с выстроенностью генеалогического дерева, с линией от Владимира Мономаха до Василия Ивановича (первая редакция «Слова») или Ивана Васильевича (вторая редакция)? Конечно, в отличие от времен стародавних, связь московских государей с предшественниками применительно к русской истории последних столетий уже не могла быть представлена как чистый вымысел и фантазия. Приходилось считаться с историческими реалиями. Зато и результатом была генеалогическая и дина-стийная невнятица и недоговоренность. Впрочем, они не мешали признанию великих князей и царей Московских представителями единственной правившей и правящей на Руси династии в глазах их подданных. Династический миф был вполне жизнеспособной реальностью, никем не ставившейся под сомнение.

ЛИТЕРАТУРА

1. Слово о князьях владимирских // Библиотека литературы Древней Руси. - Т. 9. Конец XV - начало XVI в. - СПб., 2000.

2. Фавтье Р. Капетинги и Франция. - СПб., 2001.

3. Хроники длинноволосых королей. - СПб., 2004.

4. Эйнхард. Жизнь Карла Великого // Историки эпохи Каролингов. - М., 1959.

А. ШЕНДЕРОВИЧ.

В истории Европы правящие династии - пунктир исторических событий. Что же такое "династия"? Что определяло право на престол?

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Восемь династий насчитывает английская корона, и все - вплоть до сегодняшней Виндзорской - пошли от Вильгельма Завоевателя.

Тысячелетие дома Романовых в России: смена лиц, но династический герб один.

Предлагаемая статья - картина сложных династических переплетений и стоящих за ними исторических поворотов.

Бог ставит королем, кого захочет он...

Вальтер фон дер Фогельвейде.

"Регнвальд ярл Мера был самым любимым другом Харальда конунга (короля. - А. Ш.), и конунг высоко ценил его. Регнвальд был женат на Хильд, дочери Хрольва Носатого. Их сыновей звали Хрольв и Торир... Хрольв был могучим викингом. Он был такого большого роста, что никакой конь не мог носить его, и он поэтому всегда ходил пешком... Его прозвали Хрольвом Пешеходом..."

Однажды, вернувшись из похода, Хрольв Пешеход забивал скот, захваченный у местных жителей. В это время там был Харальд конунг. Харальд "очень разгневался, когда узнал об этом, потому что он запретил грабить внутри страны под страхом строгого наказания. Конунг объявил поэтому на тинге, что он изгоняет Хрольва из Норвегии... Хрольв Пешеход отправился... на запад в Валланд и разорял там страну. Он приобрел там большие владения и поселил там много норвежцев. Эти владения называются с тех пор Нормандией. Из рода Хрольва происходят ярлы в Нормандии. Сыном Хрольва Пешехода был Вильям, отец Рикарда. Его сыном был другой Рикард, отец Родберта... А его сыном был Вильям Незаконнорожденный, конунг Англии. От него потом произошли все конунги Англии".

Так гласит "Сага о Харальде Прекрасноволосом" - одна из многочисленных скандинавских саг, приписываемых Снорри Стурлусону, знаменитому исландскому скальду - стихотворцу первой половины XIII века.

Сага и приведенный отрывок в частности полны реалий. Действительно, в 911 году предводитель норвежских викингов Роллон - так во Франции переиначили имя Хрольва Пешехода - получил во владение от французского короля Карла Простодушного Нормандию. Здесь, во Франции, ярлов называли герцогами, и потомки Хрольва стали нормандскими герцогами: Вильгельм Длинный меч, Ричард, Роберт, прозванный Дьяволом, и, наконец, незаконнорожденный сын последнего - Вильгельм, вошедший в историю под именем Вильгельма Завоевателя. В 1066 году в битве при Гастингсе он разгромил армию последнего англосаксонского короля Гарольда и занял его трон. "От него потом произошли все конунги Англии", - написал Снорри Стурлусон.

От норманнов до виндзоров

С тех пор, как в 1066 году норманны покорили англосаксов, в Англии правили восемь королевских династий: норманская, Плантагенеты, Ланкастеры, Йорки, Тюдоры, Стюарты, ганноверская и виндзорская. Последняя обладает короной и сегодня.

Если все "конунги Англии" произошли от Вильяма Незаконнорожденного, то почему мы насчитываем целых восемь династий, а не довольствуемся одной? И вообще - что такое "династия"?

Возможно, употребляя слово "произошли", Снорри Стурлусон просто имел в виду, что в жилах всех королей Англии текла кровь Хрольва Пешехода. Если так, то он безусловно прав: в этом смысле и нынешняя королевская семья Великобритании, относящаяся к династии виндзоров, является потомком могучего викинга. А ведь когда Стурлусон складывал свои саги, трон Англии занимал Генрих III, представитель всего лишь второй по счету династии Плантагенетов.

Но вряд ли нужно напоминать, что у каждого ребенка есть не только отец, но и мать, два дедушки и две бабушки и т. д. Поэтому, если пользоваться современной терминологи ей, в геноме каждого человека присутствуют гены всех его предков как по отцовской, так и по материнской линии. И поэтому Хрольв Пешеход был лишь одним из великого множества людей, чьими потомками могут считать себя "конунги Англии".

Возникновение и формирование королевских династий (после того, как завершилась эпоха выборных военачальников) поначалу тоже носило характер наследования по линии кровного родства, причем именно мужского. "Корона стала для него тяжелой, / И сыну передать ее он хочет", - говорит о Карле Великом автор старофранцузской героической поэмы "Коронование Людовика". Но чем дальше, тем труднее оказывалось соблюдать этот принцип. И норманны первыми - на территории Англии - показали, что принципы принципами, а жизнь богаче...

Вильгельм, ставший английским королем Вильгельмом I Завоевателем, считал, что силой оружия он лишь добился того, что причиталось ему по праву. А именно: Эмма, сестра его деда, герцога Нормандии Ричарда II, вышла замуж за англосаксонского короля Этельреда II Непослушного, а сын Эммы и Этельреда король Эдуард Исповедник назначил престолонаслед ником своего шурина Гарольда (брата своей жены), сына ярла Годвина, фактического правителя Англии при Эдуарде Исповеднике - схема вверху. (кстати, дочь Гарольда Гита была женой Владимира Мономаха). Вильгельм счел, что у него прав на английский престол более, чем достаточно.

Вторая династия получила свое название по имени анжуйского графа Жоффруа Плантагенета, за которого после смерти первого мужа, германского императора Генриха V, вышла замуж внучка Вильгельма I Завоевателя, дочь Генриха I Матильда (старший брат Матильды - Вильгельм умер еще в юности). Сын английской принцессы и анжуйского графа Генрих II в 1154 году стал первым королем новой династии Плантагенетов (схема внизу).

Новая династия возникла потому, что ее основатель Генрих II по отцу не принадлежал к роду Вильгельма Завоевателя. Второе замужество Матильды и возведение на английский престол ее сына создали сразу два важных прецедента.

Первый: принцесса оставалась в своем родном королевстве, а на новое место жительства отправлялся ее супруг. Второй - следствие первого: корона была передана по женской линии. Правда, пока еще только от деда к внуку.

Строго говоря, в передаче короны сыну Матильда была не первой, двумя десятилетиями раньше такую попытку предприняла тетка Матильды, дочь Вильгельма Завоевателя Адель. Она также была женой французского графа - Стефана Блуаского и считала, что после смерти ее брата Генриха I корона должна быть передана не внуку короля, а его племяннику, ее сыну Стефану Блуаскому-младшему. Племянница Адели, Матильда, естественно, держалась мнения прямо противоположного. Началась междоусобица, в которой анжуйская линия возобладала над блуаской.

Формально и тетка, и племянница обладали совершенно равными правами. Обе - и Адель, и Матильда - дочери королей; у обеих мужья французские графы; у обеих есть сыновья, которым корона пришлась бы впору. Но силы были неравные. И это обстоятельство всегда играло в престолонаследии решающую роль. В чем мы сможем убедиться не раз (если, правда, у кого-то были на этот счет какие-либо сомнения).

Следующие две династии - Ланкастеры и Йорки - были боковыми ветвями Плантагенетов. Прямая линия Плантагенетов закончилась царствованием Ричарда II, сына знаменитого Эдуарда Черного принца, старшего сына Эдуарда III. Основателями новых династий были младшие братья Черного принца: сначала Джон Гонт, герцог Ланкастер, а затем Эдмунд, герцог Йорк. Соперничество этих домов, апофеозом которого стала война Алой и Белой Розы, завершилось в 1485 году гибелью на поле боя последнего Йорка, кровавого тирана Ричарда III. На английском престоле снова возникла фигура победителя. Им стал Генрих Тюдор, граф Ричмонд, войска которого разгромили приверженцев Ричарда III. Графа Ричмонда провозгласили Генрихом VII Тюдором, новым королем Англии. Появилась новая династия - Тюдоров.

Каковы были ее права на корону?

Генрих Тюдор был сыном Эдмунда Тюдора, графа Ричмонда, и Маргариты Бофорт, внучки Джона Бофорта, внебрачного сына сэра Джона Гонта Ланкастера. Таким образом, по линии матери Генрих VII имел полное право относить себя к Ланкастерам, законным правопреемникам Плантагенетов. Подобно Вильгельму Завоевателю Генрих Тюдор тоже прибыл из Франции, где во времена Йорков находился в изгнании, и так же, как его великий предок, силой оружия подкрепил слабость генеалогических оснований новой династии.

На своем следующем, качественном этапе развития династическая мысль достигла уровня, на котором стало возможным появление на королевском троне Англии женщины. Преждевременная смерть Эдуарда VI, внука первого Тюдора и сына Генриха VIII, выдвинула на первый план сестер Эдуарда: Марию, дочь Генриха VIII от первого брака с Екатериной Арагонской, и Елизавету, дочь его второй жены - Анны Болейн, обвиненной Генрихом в измене и умершей на плахе.

Сестрам не нужно было ждать наследников мужского пола, чтобы потом яростно отстаивать их права. Впрочем, у дочерей Генриха VIII и не было наследников; они отстаивали собственные права на корону. Действия сестер в этом смысле были на удивление схожими. Сначала Мария I Католичка на всякий случай отрубила голову своей двоюродной племяннице Джоан Грей, ни о какой короне не помышлявшей и ставшей игрушкой и одновременно жертвой властолюбивых притязаний своего свекра. А потом и рассудительная Елизавета I благоразумно привела на эшафот свою соперницу - шотландскую королеву Марию Стюарт.

Казнь Марии Стюарт не смогла предотвратить появление на английском троне новой династии; она только отдалила это событие. Сын казненной шотландской королевы Яков VI по всем канонам имел не меньше прав на английскую корону, чем первый Тюдор. В жилах Якова VI текла кровь и Ланкастеров, и Тюдоров. Яков VI Шотландский стал Яковом I Английским. Заметим, что и в этом случае передача короны произошла по женской линии, от матери - к сыну, хотя формально Мария Стюарт была лишь претенденткой на английский престол.

Внук Якова I английски й король Яков II был свергнут в результате "славной революции" 1688 года. Яков II оказался в изгнании вместе со своим сыном от второго брака, а затем и родившимся во Франции внуком. Трон перешел к дочерям Якова II от первого брака: сначала к Марии II, правившей совместно с мужем Вильгельмом III Оранским, а потом к Анне. Повторилась ситуация последних Тюдоров: ни Мария II, ни Анна наследников не оставили.

И снова возник "женский мотив": на английский престол был призван в 1714 году принц Георг, сын ганноверского князя Эрнста Августа и внучки Якова I Софии. Георг I стал основателем новой, ганноверской династии. После смерти его праправнуков Георга IV и Вильгельма IV трон перешел в 1837 году к их племяннице Виктории, дочери принца Эдуарда Кента. Так появилась нынешняя династия - виндзорская.

Женский восемнадцатый

История Англии, как мы могли удостовериться, дала достаточно примеров нестандартного решения династических кризисов. В отличие от скучной Франции, где действовал суровый Салический закон, не допускавший на трон представительниц прекрасного пола, англичане продемонстрировали широту взгляда и прагматичность в подходе к столь важной проблеме, как наследование короны. Не менее ценный в этом смысле опыт дал для истории российский восемнадцатый век.

Со времени вокняжения Рюрика в 862 году и до смерти Петра I в 1725 году - то есть почти целое тысячелетие - на княжеском столе, а затем на царском и императорском российском троне восседали только представители сильного пола. Понадобилось прорубленное Петром Великим окно в Европу, чтобы в Россию проникли чуждые ей умонастроения, допускавшие немыслимую дотоле на российской почве ситуацию: женщина на троне. Правда, длилось это помутнение умов в европейский век просвещения сравнительно недолго: всего каких-нибудь семь десятилетий; в историческом плане - сущий пустяк. После смерти Екатерины Великой Россия словно очнулась от наваждения и прочно восстановила статус-кво, который, собственно говоря, длится и по сей день. Но восемнадцатый век в этом смысле был и остается исключением в истории российских властных институтов. В течение коротких семидесяти лет трон Российской империи занимали последовательно Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна и Екатерина II. Трехлетнее пребывание на троне юного Петра II и шестимесячное правление Петра III ничего в этой картине полного верховенства женщин изменить не смогли.

Для того, чтобы лучше представить себе причины столь неожиданного для России поворота событий, следует принять во внимание два фактора: революционные преобразования в общественной жизни страны, предпринятые Петром Великим, и крах всех надежд преобразователя на продолжение его дела наследником мужского пола. Царевич Алексей, рожденный от брака с Евдокией Лопухиной, первой супругой царя, ни характером, ни взглядами не оправдал надежд Петра. Еще два сына от первого брака умерли во младенчестве. Большинство детей, рожденных Петру I Екатериной, в том числе троих сыновей: двух Петров и Павла - ждала та же участь. Благополучно миновали опасности детского возраста лишь две дочери - Анна и Елизавета.

В 1718 году Алексея судили за измену и приговорили к смертной казни; он умер во время допросов, возможно, под пытками. Единственным представителем мужской линии Романовых, жившим в это время, был десятилетний царевич Петр, сын казненного Алексея и брауншвейгской принцессы Софии-Шарлотты. Царевич Петр Алексеевич был сиротой: мать его умерла через несколько дней после его рождения.

После смерти Петра Великого реальными претендентами на российскую корону стали женщины. Первой ее обладательницей после Петра I стала вдова императора Екатерина I. Она была коронована еще при жизни Петра I, когда потерявший всех своих сыновей император указом о престолонаследии дал право обладателю трона самому называть своего преемника.

После смерти Екатерины I в 1727 году императором был провозглашен 12-летний Петр II. В январе 1730 года, на пятнадцатом году жизни, Петр II опасно заболел и вскоре умер. С ним пресеклась и мужская линия Романовых. Диспозиция, которую в этой ситуации пришлось рассматривать Верховному тайному совету, представлена в виде генеалогической схемы.

Главная претендентка - Анна Ивановна, племянница Петра I. Ей уже 37 лет. Вдова курляндского герцога Фридриха Вильгельма, который умер еще в 1711 году. Она далеко от Петербурга, в Митаве, и с тоской ждет своего часа.

Старшей дочери Петра, тоже Анны, уже два года как нет в живых. Выданная в год смерти императора за голштинского принца Карла Фридриха, Анна Петровна в 1728 году родила сына Карла-Петера-Ульриха (будущего императора Петра III) и скончалась через несколько дней после родов.

Второй дочери Петра I, Елизавете, 21 год. Она уже давно считается выгодной партией, не единожды сватана (в том числе будущему Людовику XV), но безрезультатно.

Верховники обсуждают и другие кандидатуры: от первой жены императора Евдокии Лопухиной (в иночестве - Елены) до Екатерины Долгорукой, невесты юного Петра II.

Екатерина I, в отличие от покойного супруга, заблаговременно озаботилась относитель но указа насчет порядка престолонаследия. Она повелела "при бездетной смерти Петра II" корону передать Анне Петровне и ее потомству, затем - Елизавете Петровне, после нее - Наталье Алексеевне, сестре Петра II...

Указы отошедших в мир иной действуют плохо. Верховники пригласили на российский трон курляндскую вдову Анну Ивановну,

которая в обмен на нежданную милость должна была согласиться с некоторыми ограничениями самодержавной власти российской государыни. На сей счет были составлены специальные "Кондиции", в которых, в частности, она обязывалась "в супружество не вступать... и наследника не определять". Митавская сиделица согласилась на все не глядя. Возможно, она лучше верховников знала российскую натуру. И не ошиблась: российское общество, прежде всего сановники и дворянство, желало иметь над собой крепкую самодержавную руку. Эта точка зрения была подкреплена батальоном Преображенского полка. Анна Ивановна не возражала и теперь. При всем честном народе она торжественно порвала "Кондиции" и стала самодержицей.

Полновластие Анны Иоанновны постепенно превратилось в полновластие ее курляндского фаворита Бирона, которому был пожалован титул герцога. Поэтому когда уже на смертном одре Анне принесли на подпись указ о передаче престола только что родившемуся младенцу Ивану Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны, регентом при новом императоре в нем числился Бирон.

Анна подписала указ за день до смерти. Шел 1740-й год.

Петровская линия, которая вопреки указу Екатерины I была отодвинута в сторону и которую теперь представляла одна лишь "цесаревна Елисавет", указом Анны Иоанновны практически устранялась от российского трона.

Не прошло и года, как фортуна переменилась.

Фортуна по-прежнему носила форму гвардейского офицера, которому не нравилось засилье немцев ни на престоле, ни в его окружении. Родословная Ивана VI Антоновича в этом смысле не вдохновляла: он был сыном Анны Леопольдовны, племянницы Анны Иоанновны, и Антона-Ульриха из немецкого княжеского дома Брауншвейг-Вольфенбюттель. Сама же Анна Леопольдовна была наполовину немкой: ее мать, Екатерина Ивановна, - родная сестра императрицы Анны Иоанновны, а отец - Карл-Леопольд, герцог Мекленбургский.

Прежде всего гвардия отстранила от регентства курляндца Бирона, вручив бразды правления матери императора-младенца Анне Леопольдовне. А вскоре пришла и ее очередь. С помощью гренадеров Преображенского полка "матушка Елисавет" арестовала всю брауншвей гскую фамилию и взошла на российский престол.

Снова на троне оказалась петровская линия.

В царствование Елизаветы Петровны в Россию переехал ее племянник, сын ее покойной сестры Анны Петровны - Карл-Петер-Ульрих, "чертушка из Голштинии", как его называла прежняя императрица Анна Иоанновна. Вслед за "чертушкой" в Петербург приехала на смотрины и его невеста, принцесса София-Августа-Фредерика из другого маленького немецкого княжества Анхальт-Цербст. Принцесса, между прочим, была троюродной сестрой Карла-Петера: их дед (его - по отцовской линии, ее - по материнской) Карл-Альберт принадлежал к датской королевской фамилии Ольденбургов.

Жениха и невесту обвенчали по православному обряду. Голштинский принц стал российским великим князем Петром Федоровичем, анхальт-цербстская принцесса - великой княгиней Екатериной Алексеевной.

Воцарение Петра III было, пожалуй, уникальным в череде предшествовавших ему перемен на российском императорском троне. Оно не сопровождалось переворотами и подковерной борьбой. Великий князь вместе с великой княгиней находились неотлучно при умирающей Елизавете и были свидетелями ее агонии. Сразу после смерти императрицы было объявлено, что в России царствует новый император Петр III.

Этот момент весьма важен для толкования понятия "династия". На российском троне оказался представитель семейства Голштейн-Готторп. Но смены названия династии не произошло - правящей фамилией в России по-прежнему оставались Романовы.

В своем эссе "Памяти Марка Аврелия" Иосиф Бродский писал: "Марк был исключительно совестливым императором, возможно, потому, что был назначен, а не помазан на царство, поскольку он был принят в династию, а не родился в ней".

Напомним, что знаменитый римский император - философ Марк Аврелий в юности был усыновлен императором Антонином Пием и наследовал ему императорский трон. Таким образом, не будучи кровно связанным с династией Антонинов, Марк Аврелий тем не менее принадлежал к ней. Он был "принят" в династию. Это слово представляется очень удачным, оно проясняет многие вопросы, нередко возникающие вследствие неординарных выходов из различных династических кризисов.

Карл-Петер-Ульрих Голштейн-Готторп, он же император Петр III Федорович, тоже был принят в династию Романовых.

Новый император, еще будучи великим князем, ничего не обещал в смысле достойного руководства великой державой. Его инфантильность и вызывающее поведение находились в разительном контрасте с государственным умом и женским обаянием великой княгини. Российское общество не в состоянии было долго терпеть это несоответствие. Уже через полгода после воцарения Петр III был свергнут и вскоре убит. Трон был передан его супруге, императрице Екатерине II. Процедура передачи трона почти полностью повторяла сценарий двадцатилетней давности: все те же преображенцы, только вместо "матушки Елисавет" была "матушка Екатерина".

Если Петр III - сын Анны Петровны, дочери Петра Великого, - все же был кровно связан с Романовыми, то Екатерина II - анхальт-цербстская принцесса - никакого отношения к Романовым не имела, но в то же время принадлежала к династии Романовых. Она тоже была принята в нее.

Вся королевская рать

Задолго до воцарения Екатерины II, в 1754 году, у четы великих князей Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны родился сын Павел, будущий наследник престола. Рождению сына предшествовали несколько неудачных беременностей великой княгини. Но не только это обстоятельство омрачало их брак. Петр Федорович демонстративно манкировал своими супружескими обязанностями, не скрывал своих амурных похождений и всем своим поведением показывал неприязнь к жене. Неудивительно, что после рождения Павла поползли слухи о непричастности великого князя к этому долгожданному событию. Спустя сто с лишним лет, в изданиях Вольной русской типографии в Лондоне Александр Герцен и Николай Огарев опубликовали "Записки императрицы Екатерины II", которые она вела еще будучи великой княгиней. Екатерина не очень старалась скрыть свои отношения с камергером Сергеем Салтыковым, хотя и не ставила точек над "i".

"Записки" можно было прочитать по-разному. Для Герцена вопрос был ясен. Вот что писал он в предисловии к публикации: "Ея связь с Салтыковым и искусственное воспроизведение наследника русскому престолу внушают омерзение, но не к ней: ее жалеешь как женщину, ей сочувствуешь..."

У "салтыковской" версии происхождения Павла I было, однако, и немало противников. Советский историк Натан Эйдельман писал: "... крупнейший... знаток потаенной истории и литературы XVIII века Я. Л. Барсков полагал (сопоставляя разные редакции "мемуаров" Екатерины II), что царица сознательно (и успешно!) распространяла версии о "незаконности" происхождения своего сына. Таким образом ее сомнительные права на российский престол повышались, адюльтер маскировал цареубийство".

Разумеется, здесь менее всего были бы уместны какие бы то ни было попытки решать этот давний вопрос, или хотя бы просто встать на ту или иную сторону в этом споре. Напротив. В русле выбранной темы сама нерешенность вопроса о происхождении Павла I значит больше, чем его окончательное и бесповоротное решение. И вот почему.

Банально, но бесспорно: Павел I - далеко не единственный император (король, царь, герцог, князь etc.), происхождение которого так и останется в истории загадкой. Свобода нравов (самое мягкое выражение, которое можно использовать в данной ситуации) нередко шла рука об руку с самыми серьезными заботами, связанными с престолонаследием. Связь коронованной особы сразу с несколькими фаворитами сплошь и рядом делает бессмысленными всякие попытки установить подлинное отцовство (а иногда и материнство: вспомним случаи подмены ребенка - не частые, но имевшие место).

Внук французского короля Карла VI Людовик XI говорил: "Я так и не знаю, потомком какого мужчины я являюсь, если учесть, что супруга Карла VI, королева Изабо, была большая шлюха...". Людовик XI не выбирал выражений. Но дело не в оценках. Поведение бабки Людовика XI королевы Изабо Баварской не было явлением исключительным, из ряда вон выходящим. И не только во Франции. Петр I спросил как-то за ужином Ягужинского, уж не является ли граф его отцом? Ягужинский ответил достаточно красноречиво: трудно сказать, у царицы Натальи Кирилловны было так много любовников...

История не располагает - по причинам, изложенным выше, - достоверными сведениями о кровном родстве множества известнейших своих персонажей. И не может располагать. Только в наше время, благодаря достижениям генетики, может быть достоверно установлена кровная связь отца и ребенка. Вот почему попытки определить понятие "династия", исходя только лишь из принципа кровного родства, трудно назвать обоснованными.

Одно из таких определений имеется в последнем издании Большой Советской Энциклопе дии: "Династия... - несколько монархов из одного и того же рода (семьи), сменявших друг друга на престоле по праву наследования (напр. Романовы в России, Габсбурги в Австро-Венгрии, Валуа и Бурбоны во Франции и др.)".

Определение не хуже и не лучше других подобных дефиниций, хотя при попытке его использования в конкретной ситуации вопросов возникает больше, чем ответов.

В самом деле. Династия Валуа во Франции - это не более чем боковая ветвь династии Капетингов. После того, как сыновья Филиппа IV Красивого умерли, не оставив мужского потомства, корона перешла к Филиппу VI, сыну родного брата Филиппа IV Красивого - Карла Валуа. Переход к боковой ветви Капетингов означал появление во Франции новой династии - Валуа. Если бы у Филиппа IV Красивого детей не было, Карл Валуа стал бы после его смерти Карлом V из династии Капетингов.

Во Франции этот принцип выделения боковой ветви в самостоятельную - по названию - династию действовал только по отношению к ветвям главного ствола французской короны - Капетингов. Такой же ветвью стала впоследствии династия Бурбонов. Дальнейшие разветвления этих двух династий, Валуа и Бурбонов, и передача короны представителям этих ветвей сопровождались не появлением новых династий, а выделением их ветвей (например, орлеанской и ангулемской ветвей династии Валуа).

Ничего похожего не было в России. После отстранения от власти последнего рюриковича Василия Шуйского и воцарения на российском троне Михаила Романова никаких изменений в названии династии не происходило. А ведь здесь было все: и переход короны от одной ветви Романовых - петровской - к другой ее ветви - ивановской и снова к петровской; появление наследника по женской линии петровской ветви (Петр III); наконец, воцарение Екатерины I и Екатерины II, императорских жен, по крови никакого отношения к Романовым не имевших. Но никакие перипетии, связанные с престолонасле дием в России XVIII века, не повлияли на название династии. Оно осталось незыблемым - Романовы.