Глава пятая

ОГНЕННОЕ ЛЕТО 1941-ГО

В 4 часа утра 22 июня 1941 года Рокоссовского разбудил посыльный из штаба корпуса. Он принес телефонограмму с приказом заместителя начальника оперативного отдела штаба 5-й армии немедленно вскрыть особый секретный оперативный пакет. По существующему положению, сделать это можно было лишь по распоряжению председателя Совнаркома или наркома обороны. Но связи не было ни с Москвой, ни с Киевом. Рокоссовский взял на себя ответственность и вскрыл пакет.

Содержавшаяся в нем директива Генштаба предписывала немедленно привести корпус в боевую готовность и выступить в направлении Ровно - Луцк - Ковель. Для пополнения запасов продовольствия, боеприпасов и прочей амуниции Рокоссовский приказал вскрыть расположенные поблизости центральные склады, опять взяв ответственность на себя. Он также реквизировал под расписку гражданский автотранспорт для переброски в заданный район мотострелковой дивизии. Впоследствии маршал говорил, что в день начала войны он написал больше расписок, чем за все предшествующие годы.

Рокоссовский вспоминал:

«Совершив в первый день 50-километровый переход, основная часть корпуса, представлявшая собой пехоту, выбилась совершенно из сил и потеряла всякую боеспособность. Нами не было учтено то обстоятельство, что пехота, лишенная какого бы то ни было транспорта, вынуждена на себе нести помимо личного снаряжения ручные и станковые пулеметы, диски и ленты к ним, 50-мм и 82-мм минометы и боеприпасы. Это обстоятельство вынудило сократить переходы для пехоты до 30–35 км, что повлекло за собой замедление и выдвижение вперед 35-й и 20-й так называемых танковых дивизий. Мотострелковая дивизия, имевшая возможность принять свою пехоту, хотя и с большой перегрузкой, на автотранспорт и танки, следовала нормально к месту назначения, к исходу дня, оторвавшись на 50 км вперед, достигла района Ровно».

В мемуарах Константин Константинович признавался: «Я запретил выдавать командирам и сержантам защитного цвета петлицы и знаки различия. Командир должен резко выделяться в боевых порядках. Солдаты должны его видеть. И сам он должен чувствовать, что за его поведением следят, равняются по нему». Правда, таким образом командиры становились более заметной целью для немецких снайперов и пулеметчиков.

По свидетельству Рокоссовского, «несчастье заключалось в том, что корпус только назывался механизированным. С горечью смотрел я на походе на наши старенькие Т-26, БТ-5 и немногочисленные БТ-7, понимая, что длительных боевых действий они не выдержат. Не говорю уже о том, что и этих танков у нас было не больше трети положенного по штату. Пехота обеих танковых дивизий машин не имела, а поскольку она значилась моторизованной, не было у нее ни повозок, ни коней. Но, несмотря на трудности, мы сделали все, чтобы собрать в боевой кулак наши силы и дать отпор врагу, честно выполнить свой солдатский долг».

Уже в первый день проявились такие качества Рокоссовского, как решительность и самостоятельность. Он не побоялся взять ответственность на себя и сделал все возможное, чтобы корпус как можно скорее был введен в бой.

Тогдашний начальник оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта И. X. Баграмян вспоминал:

«Подходил к концу третий день войны. На Юго-Западном фронте складывалась все более тревожная обстановка. Угроза, в частности, нависла над Луцком, где 15-й механизированный корпус генерала И. И. Карпезо нуждался в срочной поддержке, иначе танковые клинья врага могли рассечь и смять его. Ждали помощи и окруженные врагом вблизи Луцка части 87-й и 124-й стрелковых дивизий. И вот когда мы в штабе фронта ломали голову, как выручить луцкую группировку, туда подоспели главные силы 131-й моторизованной и передовые отряды танковых дивизий 9-го мехкорпуса, которым командовал К. К. Рокоссовский. Читая его донесение об этом, мы буквально не верили своим глазам. Как это удалось Константину Константиновичу? Ведь его так называемая моторизованная дивизия могла следовать только… пешком. Оказывается, решительный и инициативный командир корпуса в первый же день войны на свой страх и риск забрал из окружного резерва в Шепетовке все машины - а их было около двухсот, - посадил на них пехоту и комбинированным маршем двинул впереди корпуса. Подход его частей к району Луцка спас положение. Они остановили прорвавшиеся танки противника и оказали этим значительную помощь отходившим в тяжелой обстановке соединениям».

По свидетельству Рокоссовского, еще по дороге к фронту

«мы стали замечать, как то в одном, то в другом месте, в гуще хлебов, появлялись в одиночку, а иногда и группами странно одетые люди, которые при виде нас быстро скрывались. Одни из них были в белье, другие - в нательных рубашках и брюках военного образца или в сильно поношенной крестьянской одежде и рваных соломенных шляпах. Эти люди, естественно, не могли не вызвать подозрения, а потому, приостановив движение штаба, я приказал выловить скрывавшихся и разузнать, кто они. Оказалось, что это были первые так называемые выходцы из окружения, принадлежавшие к различным воинским частям. Среди выловленных, а их набралось порядочное количество, обнаружилось два красноармейца из взвода, посланного для оборудования нашего КП.

Из их рассказа выяснилось, что взвод, следуя к указанному месту, наскочил на группу немецких танков, мотоциклистов и пехоты на машинах, был внезапно атакован и окружен. Нескольким бойцам удалось бежать, а остальные якобы погибли. Другие опрошенные пытались всячески доказать, что их части разбиты и погибли, а они чудом спаслись и, предполагая, что оказались в глубоком тылу врага, решили, боясь плена, переодеться и пытаться прорваться к своим войскам.

Ну, а их маскарад объяснялся просто. Те, кто сумел обменять у местного населения обмундирование на штатскую одежду, облачились в нее, кому это не удалось, остались в одном нательном белье. Страх одолел здравый смысл, так как примитивная хитрость не спасала от плена, ведь белье имело на себе воинские метки, а враг был не настолько наивен, чтобы не заметить их. Впоследствии мы видели трупы расстрелянных именно в таком виде - в белье (немцы расстреливали их как партизан, которых подозревали в любых красноармейцах, переодевшихся в гражданское. Впрочем, расстреливали участников этого примитивного, вызванного страхом маскарада и свои. - Б. С.).

Воспевая героическое поведение и подвиги войск, частей и отдельных лиц в боях с врагом, носившие массовый характер, нельзя обойти молчанием и имевшиеся случаи паники, позорного бегства, дезертирства с поля боя и в пути следования к фронту, членовредительства и даже самоубийств на почве боязни ответственности за свое поведение в бою…

Для розыска и установления связи с 19 и 22 МК, части которых должны находиться где-то впереди или в стороне от нас, были разосланы разведгруппы, возглавляемые офицерами штаба корпуса, в нескольких направлениях. С одной из таких групп выехал начальник штаба корпуса. Возвратившись, он доложил, что ему удалось на короткое время связаться с начальником штаба фронта генералом М. А. Пуркаевым. Никакой информации о положении на фронте сообщено не было, из чего следовало, что начштаба фронта сам, по-видимому, на то время ничего не знал. Это и понятно, поскольку связь с войсками была нарушена противником с первого часа нападения. Для разрушения проводной связи он применял мелкие авиабомбы, имевшие приспособление в виде крестовины на стержне. Задевал провода, они мгновенно взрывались. „Бомбочки“ пачками сбрасывались с самолетов. Кроме того, провода разрушались и диверсантами, подготовленными для этой цели, возможно, еще до начала войны.

Продолжая движение в район сосредоточения, мы неоднократно наблюдали бомбежку немецкими самолетами двигавшихся по шоссе Луцк - Ровно колонн как войсковых частей, так и гражданского населения, эвакуировавшегося на восток. Беспорядочное движение мчавшихся поодиночке и группами машин больше напоминало паническое бегство, чем организованную эвакуацию. Неоднократно приходилось посылать наряды для наведения порядка и задержания военнослужащих, пытавшихся под разными предлогами (необоснованными) уйти подальше от фронта».

9-й механизированный корпус сначала нанес неудачный контрудар на Илынув, а затем сумел задержать продвижение двух немецких танковых и одной моторизованной дивизии к шоссе Луцк - Ровно, но и сам понес значительные потери, в том числе в повторном контрударе по прорвавшимся частям противника в районе Ровно. Из трехсот с небольшим танков, имевшихся в нем к началу войны, 7 июля осталось в строю чуть больше половины - 164 танка. А к 15 июля, в момент, когда Рокоссовский перестал командовать корпусом, в нем оставалось в строю только 32 танка, в том числе семь БТ и 25 Т-26. Многие танки вышли из строя по техническим причинам - из-за выработки моторесурса, слабости ремонтных и эвакуационных служб, а также из-за неумения экипажей устранять даже мелкие поломки и низкого уровня подготовки механиков-водителей, совершавших многочисленные аварии. Немалые потери понес корпус и от вражеской авиации. В этом отношении он не отличался от других механизированных корпусов Красной армии в тот период. Уровень подготовки танкистов и особенно танковых командиров оставлял желать много лучшего.

7 июля, после отхода к линии старых укрепрайонов, 9-й корпус был выведен в резерв фронта. К 9 июля в корпусе осталось не более 10 тысяч бойцов, не более трети от его первоначальной численности, и 30–35 танков. Характерно, что за два дня марша количество боеспособных танков уменьшилось более чем на 130 машин, то есть почти на столько же, насколько и в период интенсивных боевых действий. Приходилось платить за отсутствие должного ухода за техникой.

В то же время результаты боевых действий 9-го мехкорпуса были лучше, если сравнивать их с результатами других мехкорпусов Юго-Западного фронта. Например, самый мощный из них, 4-й механизированный корпус под командованием генерал-майора А. А. Власова, размещался в районе Львова и насчитывал к началу войны 979 танков, в том числе 414 Т-34 и КВ, которых в корпусе Рокоссовского не было ни одной штуки. Тем не менее к 7 июля в 4-м механизированном корпусе осталось только 126 танков.

В целом итоги приграничного сражения оказались плачевными для Юго-Западного фронта. Перед началом сражения его войска имели значительное превосходство над противостоявшими им 6-й и 17-й немецкими армиями и 1-й танковой группой. Всех танков в войсках фронта насчитывалось 4201. Одних новейших Т-34 и КВ было 761, что превышало общее число танков в группе армий «Юг» - 750. Против 31 дивизии группы армий «Юг» Юго-Западный фронт мог выставить 58 дивизий. Но Кирпонос и находившийся в штабе фронта начальник Генштаба Жуков неправильно определили направление главного удара противника, и в результате контрудары механизированных корпусов, в том числе и корпуса Рокоссовского, пришлись почти что по пустому месту.

К 30 июня Юго-Западный фронт безвозвратно потерял 2648 танков - почти две трети тех, что он имел к началу войны. А к 9 июля потери возросли до 3464 машин, и танков в строю у советской стороны почти не осталось. Немецкие же танковые дивизии группы армий «Юг» хотя и понесли потери, но полностью сохранили боеспособность.

В этих боях Рокоссовскому порой лично приходилось наводить порядок, не останавливаясь перед угрозой применения оружия. Он вспоминал, как в районе Клевани

«мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось немало и офицеров. Большинство этих людей не имели оружия. К нашему стыду, все они, в том числе и офицеры, спороли знаки различия.

В одной из таких групп мое внимание привлек сидящий под сосной пожилой человек, по своему виду и манере держаться никак не похожий на солдата. С ним рядом сидела молоденькая санитарка. Обратившись к сидящим, а было их не менее сотни человек, я приказал офицерам подойти ко мне. Никто не двинулся. Повысив голос, я повторил приказ во второй, третий раз. Снова в ответ молчание и неподвижность. Тогда, подойдя к пожилому „окруженцу“, велел ему встать. Затем, назвав командиром, спросил, в каком он звании. Слово „полковник“ он выдавил из себя настолько равнодушно и вместе с тем с таким наглым вызовом, что его вид и тон буквально взорвали меня. Выхватив пистолет, я был готов пристрелить его тут же, на месте. Апатия и бравада вмиг схлынули с полковника. Поняв, чем это может кончиться, он упал на колени и стал просить пощады, клянясь в том, что искупит свой позор кровью. Конечно, сцена не из приятных, но так уж вышло.

Полковнику было поручено к утру собрать всех ему подобных, сформировать из них команду и доложить лично мне утром 26 июня. Приказание было выполнено. В собранной команде оказалось свыше 500 человек. Все они были использованы для пополнения убыли в моторизованных частях корпуса».

В дни приграничного сражения Рокоссовский писал жене и дочери, о местонахождении которых после эвакуации семей комсостава из Новограда-Волынского еще ничего не знал:

«Дорогая Люлю и милая Адуся! Как мне установить с вами связь - не знаю. Я здоров, бодр, и никакая сила меня не берет. Я за вас беспокоюсь. Как вы там живете? Забирайтесь куда-нибудь в маленький городишко подальше от больших городов, там будет спокойнее. До свидания, мои милые, дорогие, незабвенные. Заботьтесь о себе и не беспокойтесь за меня излишне. Еще увидимся и заживем счастливой жизнью. Целую крепко-крепко, безгранично любящий вас Костя. 8 июля 1941-го».

О том, что происходило с семьей Рокоссовского после начала войны, внук маршала Константин Вильевич рассказывал со слов матери:

«Штаб корпуса, которым командовал Рокоссовский, располагался в небольшом приграничном городке. 22 июня мама встала очень рано и побежала к Дому культуры, откуда должна была отправляться машина с участниками самодеятельности. Они собирались давать концерт в одной из частей. На полдороге мама встретила деда, который быстро шел к дому. Он велел ей немедленно возвращаться домой, сказал: „Война, дочура“. Через несколько минут он уехал в дивизию, и до самой осени они не знали, где он и что с ним. Адъютант деда посадил маму с бабушкой в Киеве на поезд, который должен был везти их в Москву к родственникам. Но на подъезде к столице поезд повернули и всех пассажиров направили в эвакуацию в Казахстан. Оттуда они решили уехать к бабушкиному брату в Новосибирск. К тому моменту, когда дедушкино письмо нашло их, они жили в очень стесненных условиях - бабушка с мамой, сестры и брат бабушки, их дети - все в одной комнате. Когда, наконец, стало известно, что бабушка - жена того самого Рокоссовского, громившего немцев под Москвой, им выделили небольшую квартиру…

В Новосибирске бабушка работала при военкомате - искала людей, которые могли бы работать вместо тех, кто уходил на фронт. Мама еще училась в школе.

После возвращения из эвакуации бабушка стала работать в совете жен фронтовиков при Советском районном военкомате Москвы. Они собирали посылки для фронтовиков, организовывали концерты для раненых, лечившихся в московских госпиталях.

Маме было тогда семнадцать лет, и, как и многие юные девушки, она хотела попасть на фронт. Чтобы ее удержать, бабушка написала деду, и тот потребовал, чтобы сначала мама выучилась военному делу. Тогда она пошла на курсы радистов при Центральном штабе партизанского движения. Выпускников этих курсов готовили для заброски в тыл врага. Понятно, что, когда в 1943 году мама окончила эти курсы, такая участь для единственной дочери не порадовала Рокоссовского. В то время как большинство ее соучеников действительно были отправлены к партизанам или стали радистами при диверсионных группах, маму, несмотря на ее отчаянные попытки присоединиться к друзьям, оставили в Москве при Центральном штабе. Она ужасно переживала, ссорилась с дедом, и в итоге ему пришлось-таки забрать ее на фронт, пристроить на подвижной радиоузел. Мама была боевой девушкой, характер у нее был мужской и, хотя она и обещала не подвергать себя опасности, держать слово не особенно старалась. Дед ужасно волновался, особенно когда обострялась обстановка на мамином участке».

Но вернемся в 1941 год. 14 июля Рокоссовский был отозван с Юго-Западного фронта в Москву, откуда его направили под Смоленск, где сложилось критическое положение. Вот его впечатления о действиях командующего Юго-Западным фронтом в первые недели войны. Утром 15 июля он

«представился командующему фронтом генерал-полковнику М. П. Кирпоносу. Меня крайне удивила его резко бросающаяся в глаза растерянность. Заметив, видимо, мое удивление, он пытался напустить на себя спокойствие, но это ему не удалось. Мою сжатую информацию об обстановке на участке 5-й армии и корпуса он то рассеянно слушал, то часто прерывал, подбегая к окну с возгласами: „Что же делает ПВО?.. Самолеты летают, и никто их не сбивает… Безобразие!“ Тут же приказывал дать распоряжение об усилении активности ПВО и о вызове к нему ее начальника. Да, это была растерянность, поскольку в сложившейся на то время обстановке другому командующему фронтом, на мой взгляд, было бы не до ПВО.

Правда, он пытался решать и более важные вопросы. Так, несколько раз по телефону отдавал распоряжения штабу о передаче приказаний кому-то о решительных контрударах. Но все это звучало неуверенно, суетливо, необстоятельно. Приказывая бросать в бой то одну, то две дивизии, командующий даже не интересовался, могут ли названные соединения контратаковать, не объяснял конкретной цели их использования. Создавалось впечатление, что он или не знает обстановки, или не хочет ее знать.

В эти минуты я окончательно пришел к выводу, что не по плечу этому человеку столь объемные, сложные и ответственные обязанности, и горе войскам, ему вверенным. С таким настроением я покинул штаб Юго-Западного фронта, направляясь в Москву. Предварительно узнал о том, что на Западном фронте сложилась тоже весьма тяжелая обстановка: немцы подходят к Смоленску. Зная командующего Западным фронтом генерала Д. Г. Павлова еще задолго до начала войны (в 1930 г. он был командиром полка в дивизии, которой я командовал), мог заранее сделать вывод, что он пара Кирпоносу, если даже не слабее его.

В дороге невольно стал думать о том, что же произошло, что мы потерпели такое тяжелое поражение в начальный период войны.

Конечно, можно было предположить, что противник, упредивший нас в сосредоточении и развертывании у границ своих главных сил, потеснит на какое-то расстояние наши войска прикрытия. Но где-то, в глубине, по реальным расчетам Генерального штаба, должны успеть развернуться наши главные силы. Им надлежало организованно встретить врага и нанести ему контрудар. Почему же этого не произошло?..

Приходилось слышать и читать во многих трудах военного характера, издаваемых у нас в послеоктябрьский период, острую критику русского генералитета, в том числе и русского Генерального штаба, обвинявшегося в тупоумии, бездарности, самодурстве и пр. Но, вспоминая начало первой мировой войны и изучая план русского Генерального штаба, составленный до ее начала, я убедился в обратном.

Тот план был составлен именно с учетом всех реальных особенностей, могущих оказать то или иное влияние на сроки готовности, сосредоточения и развертывания главных сил. Им предусматривались сравнительные возможности России и Германии быстро отмобилизоваться и сосредоточить на границе свои главные силы. Из этого исходили при определении рубежа развертывания и его удаления от границы. В соответствии с этим определялись также силы и состав войск прикрытия развертывания. По тем временам рубежом развертывания являлся преимущественно рубеж приграничных крепостей. Вот такой план мне был понятен.

Какой же план разработал и представил правительству наш Генеральный штаб? Да и имелся ли он вообще?»

Константин Константинович был явно не в восторге от того, что его корпусу пришлось участвовать в плохо подготовленных и поспешно проведенных контрударах, заранее обреченных на неудачу. Его возмущало, что и Генштаб, то есть Жуков, и командование Юго-Западного фронта действовали против всяких законов тактики и оперативного искусства, лишь бы отчитаться перед Сталиным о принятых мерах. Рокоссовский совершенно справедливо полагал, что прежде необходимо было выяснить обстановку, затем создать из механизированных корпусов ударные группировки и ударить мощными танковыми кулаками по наиболее уязвимым местам противника, не останавливаясь перед потерей части территории.

Но главные причины поражения Юго-Западного фронта заключались все-таки не в недостаточной укомплектованности механизированных корпусов. Даже в таком виде они по числу танков значительно превосходили противостоявшие им немецкие танковые соединения. Главные причины лежали в более низком уровне подготовки личного состава и организации управления в советских бронетанковых соединениях, а также в господстве в воздухе немецкой авиации, которая особенно эффективно действовала по танкам во время марша, когда сломавшиеся машины часто останавливали движение всей колонны. Советские механизированные корпуса, которые по штату имели более тысячи танков, были слишком громоздки, с учетом того, что командиры имели слишком малое число радиостанций. Кроме того, механики-водители, да и остальные танкисты, были плохо подготовлены, не умели ни соблюдать дисциплину марша, ни быстро устранять поломки. В результате основные потери механизированные корпуса понесли не в боях, а во время маршей.

Остается добавить, что за умелое руководство боевыми действиями 9-го механизированного корпуса Рокоссовский 23 июля 1941 года был награжден четвертым орденом Красного Знамени.

В процитированном фрагменте мемуаров Константин Константинович крайне низко оценивал способности командующих двумя главными советскими фронтами в начале войны - М. П. Кирпоноса и Д. Г. Павлова. Чувствовалось, что он как бы примерял происходящее на себя и приходил к выводу, что окажись он во главе одного из двух фронтов, исход приграничных сражений не был бы столь катастрофическим для советской стороны. Рокоссовский наверняка еще раз пожалел, что основная масса командиров высшего звена была уничтожена в ходе репрессий, а пришедшие им на смену почти не имели опыта командования корпусами и армиями. Ведь даже он, Рокоссовский, два с половиной года отсидевший в тюрьме, к началу войны в общей сложности около двух с половиной лет находился на посту командира корпуса. А тот же Кирпонос, перед тем как стать командующим сначала Ленинградским, а потом Киевским военным округом, успел покомандовать корпусом всего два месяца. А Павлов, ставший командующим Белорусским военным округом после должности начальника Автобронетанкового управления РККА, вообще никогда не командовал не только корпусом, но даже дивизией. Неудивительно, что столь неопытные командующие растерялись после внезапного нападения противника и не смогли эффективно руководить армиями своих фронтов.

Рокоссовский, оценивая действия Красной армии в первые месяцы войны, писал: «Всем памятны действия русских войск под командованием таких полководцев, как Барклай-де-Толли и Кутузов в 1812 г. А ведь как один, так и другой тоже могли дать приказ войскам „стоять насмерть“ (что особенно привилось у нас и чем стали хвастаться некоторые полководцы!). Но этого они не сделали, и не потому, что сомневались в стойкости вверенных им войск. Нет, не потому. В людях они были уверены. Все дело в том, что они мудро учитывали неравенство сторон и понимали: умирать если и надо, то с толком. Главное же - подравнять силы и создать более выгодное положение… В течение первых дней Великой Отечественной войны определилось, что приграничное сражение нами проиграно. Остановить противника представлялось возможным лишь где-то в глубине, сосредоточив для этого необходимые силы путем отвода соединений, сохранивших свою боеспособность или еще не участвовавших в сражении, а также подходивших из глубины по плану развертывания. Войскам, ввязавшимся в бой с наседавшим противником, следовало поставить задачу: применяя подвижную оборону, отходить под давлением врага от рубежа к рубежу, замедляя этим его продвижение. Такое решение соответствовало бы сложившейся обстановке на фронте. И если бы оно было принято Генеральным штабом и командующими фронтами, то совершенно иначе протекала бы война и мы бы избежали тех огромных потерь, людских, материальных, которые понесли в начальный период фашистской агрессии».

Именно мобильную, эластичную оборону, позволяющую сберечь солдатские жизни, применял маршал, когда к такому решению были объективные предпосылки. В его архиве сохранилась запись: «О длительной обороне на одном месте не может быть и речи. Удар, преследование, остановка и опять удар…» Он так и старался воевать, применяя ту же тактику, что и немцы, и западные союзники. Но это не всегда получалось.

Еще 11 июля Рокоссовского назначили командующим 4-й армией вместо арестованного и впоследствии расстрелянного А. А. Коробкова. Из него, как и из Д. Г. Павлова и некоторых других генералов, сделали козла отпущения за поражения первых дней войны. Рокоссовский прибыл в штаб Западного фронта 17 июля, но в связи с ухудшением обстановки в районе Смоленска был оставлен организовывать оборону в районе Ярцева.

В Москве Рокоссовский узнал, что под Ярцевом «образовалась пустота» в результате высадки противником крупного воздушного десанта. На самом деле никакого десанта не было, а был прорыв немецких танков и мотопехоты. Но советские военачальники предпочитали говорить о десантах, чтобы не признавать перед вышестоящим начальством, что противник сумел прорваться через позиции их войск.

Группа Рокоссовского должна была прикрыть направление на Вязьму и помочь 16-й и 20-й армиям прорваться из смоленского котла. По словам маршала, его группа пополнялась

«за счет накапливавшихся на сборном пункте бойцов, отставших от своих частей, вышедших из окружения. К сожалению, последние, вернее большинство из них, приходили без оружия, и нам с большим трудом удавалось вооружать их. Причем делать это приходилось во время боев, не прекращавшихся ни днем ни ночью. Люди познавали друг друга, можно сказать, сразу же в горячем деле.

В те дни текучесть личного состава была огромной.

В непрерывных боях со все усиливавшимся на ярцевском направлении противником было много случаев проявления героизма как со стороны отдельных лиц (красноармейцев, офицеров), так и подразделений и частей.

К великому прискорбию, о чем я не имею права умалчивать, встречалось немало фактов проявления военнослужащими трусости, паникерства, дезертирства и членовредительства с целью уклониться от боя.

Вначале появились так называемые „леворучники“, простреливавшие себе ладонь левой руки или отстреливавшие на ней палец, несколько пальцев. Когда на это обратили внимание, то стали появляться „праворучники“, проделывавшие то же самое, но уже с правой рукой.

Случалось членовредительство по сговору: двое взаимно простреливали друг другу руки.

Тогда же вышел закон, предусматривавший применение высшей меры (расстрел) за дезертирство, уклонение от боя, „самострел“, неподчинение начальнику в боевой обстановке. Интересы Родины были превыше всего, и во имя их требовалось применение самых суровых мер, а всякое послабление шкурникам становилось не только излишним, но и вредным».

Как легко убедиться, несмотря на мягкость характера, Рокоссовский без колебания приказывал расстреливать дезертиров и «самострельщиков».

Ночью 17 июля, по распоряжению Ставки Константин Константинович прибыл в район Ярцева. Вскоре он подчинил себе 38-ю стрелковую дивизию полковника М. Г. Кириллова, потерявшую связь со штабом 19-й армии. Реально это была не вся дивизия, а только ее штаб, разведбат, 48-й стрелковый полк, один батальон 29-го стрелкового полка и спецчасти. Кроме того, из резерва прибыла 101-я танковая дивизия полковника Г. М. Михайлова с 87 танками, в том числе семью КВ. Рокоссовскому была также подчинена 69-я моторизованная дивизия полковника П. Н. Домрачева, 18 июля переформированная в 107-ю танковую и отправленная в распоряжение фронта Резервных армий, сражавшегося под Ельней. Штаб группы Рокоссовского возглавил подполковник С. П. Тарасов, командующий артиллерией 19-й армии генерал-майор И. П. Камера стал начальником артиллерии группы. Затем в состав группы генерала Рокоссовского был включен сводный отряд полковника А. И. Лизюкова из двух сильно потрепанных полков с пятнадцатью танками, оборонявший переправы на Днепре в тылу 16-й и 20-й армий, а также остатки 7-го механизированного корпуса, штаб которого во главе с полковником Михаилом Сергеевичем Малининым с 1 августа стал штабом группы Рокоссовского. Начальником артиллерии группы стал бывший начальник артиллерии 7-го мехкорпуса генерал-майор Василий Иванович Казаков. С ними потом Рокоссовский провоевал почти всю войну. Потом в группу еще добавился батальон московских коммунистов. Им противостояла 7-я танковая дивизия немцев, захватившая Ярцево и форсировавшая реку Вопь.

Рокоссовский утверждал в мемуарах, что

«наша активность, видимо, озадачила вражеское командование. Оно встретило отпор там, где не ожидало его встретить; увидело, что наши части не только отбиваются, но и наступают (пусть не всегда удачно). Все это создавало у противника преувеличенное представление о наших силах на данном рубеже, и он не воспользовался своим огромным превосходством».

В действительности никакого превосходства у немцев здесь уже не было. Воздушный десант, повторю, вообще был чистой фантазией, призванной скрыть факт прорыва фронта. По свидетельству бывшего командующего 3-й танковой группой Германа Гота, «для прикрытия от ударов противника с севера и востока тыла войск, удерживающих кольцо окружения в районе Смоленска, первоначально была выделена только часть сил 7-й танковой дивизии, действовавшей западнее Ярцево, и 20-я танковая дивизия, подошедшая к населенному пункту Устье на реке Вопь». Тот же Гот писал командующему группой армий «Центр» генерал-фельдмаршалу Федору фон Боку между 22 и 26 июля: «Потери в танках составляют в настоящее время около 60 %». Так что даже если бы под Ярцевом к тому времени сосредоточилась вся 7-я танковая дивизия, танков у нее должно было быть меньше, чем в 101-й танковой дивизии Михайлова и в группе Лизюкова. К тому же у Рокоссовского было некоторое число танков КВ и Т-34, равных которым немцы в то время не имели.

Маршал В. И. Казаков вспоминал:

«Первая моя встреча с К. К. Рокоссовским произошла глубокой ночью 22 июля 1941 года, когда штаб 7-го механизированного корпуса, начальником артиллерии которого я был, получил приказ войти в подчинение Рокоссовского и составить штаб группы войск, которой он тогда командовал.

Немало поплутав по окрестным лесам в районе Ярцево, мы, наконец, разыскали своего нового командующего в расположении 58-й стрелковой дивизии. Нельзя сказать, чтобы Рокоссовский очень заботился о своих удобствах. Мы застали его спящим в своей легковой машине ЗИС-101.

Первая встреча с Рокоссовским произвела на нас очень сильное впечатление. В противоположность некоторым военачальникам, у которых можно было наблюдать нервозность, некоторую растерянность и даже неуверенность в своих действиях, Рокоссовский, несмотря на очень сложную и напряженную обстановку, был сдержан, уравновешен и все, о чем бы он ни говорил, звучало твердо, хотя он и не повышал голоса. О создавшейся обстановке он говорил даже чуть задумчиво, но выводы делал ясные, определенные и неопровержимые по своей логике. В такого командующего можно было верить, и это первое впечатление не обмануло нас. Внешность Константина Константиновича была также примечательной и далеко не заурядной: высокий, стройный и подтянутый, он сразу располагал к себе открытой улыбкой и мягкой речью.

Группа Рокоссовского просуществовала недолго, но мы успели достаточно близко познакомиться. В августе К. К. Рокоссовский был назначен командующим 16-й армией и добился назначения на должность начальника штаба армии полковника М. С. Малинина (бывший начальник штаба 7-го механизированного корпуса), а на должность начальника артиллерии армии - меня. С тех пор мы трое были неразлучны до ноября 1944 года.

С первых же дней боевых действий армии мы не раз имели возможность убедиться в том, что наш командующий - личность примечательная. К. К. Рокоссовский в те тяжелые для нас месяцы не раз сам попадал в критическое положение и должен был принимать решения в крайне сложной и запутанной обстановке. И каждый раз мы имели возможность убедиться, как хладнокровен и невозмутим этот человек, поражаясь его самообладанию. Эти его качества благотворно влияли на весь личный состав штаба, создавая в нем атмосферу уверенности в правильности всех действий, которая была нам особенно нужна в наиболее тяжелые месяцы суровых испытаний».

Константин Константинович вспоминал:

«По данным разведки и опроса захваченных в боях за Ярцево пленных, стало известно, что готовится новое наступление с целью во что бы то ни стало отрезать пути возможного отхода 16-й и 20-й армий. Для этого противная сторона намеревалась силами 7-й и 20-й танковых дивизий нанести удар по обороне наших войск в районе Ярцево.

Эти сведения помогли нам своевременно принять надлежащие меры противодействия. И успеха противник не добился. Он понес большие потери в танках и живой силе, а смог лишь незначительно потеснить на некоторых участках наши части. Его наступление последних чисел июля захлебнулось. Решающую роль сыграла артиллерия, умело организованная в этом бою генералом В. И. Казаковым.

Танки КВ произвели на врага ошеломляющее впечатление. Они выдержали огонь орудий, которыми были вооружены в то время немецкие танки. Но машины, вернувшиеся из боя, выглядели тоже не лучшим образом: в броне появились вмятины, у некоторых орудий были пробиты стволы. Хорошо показали себя танки БТ-7: пользуясь своей быстроходностью, они рассеивали и обращали в бегство неприятельскую пехоту. Однако много этих машин мы потеряли - они горели как факелы».

На самом деле 20-я танковая дивизия против группы Рокоссовского не действовала.

Разбить 7-ю танковую дивизию Рокоссовскому не удалось, зато 1 августа войска его группы сумели соединиться с прорывающимися на восток из-под Смоленска остатками 16-й и 20-й армий. Рокоссовский так описал этот прорыв: «Собрав все, что можно, на участок Ярцева, мы нанесли удар. Противник его не ожидал: накануне он сам наступал, был отбит и не предполагал, что мы после тяжелого оборонительного боя способны двинуться вперед. Элемент неожиданности мы и хотели использовать. Ударили в основном силами 38-й стрелковой и 101-й танковой дивизий, придав им артиллерию и танки, в том числе десять тяжелых КВ. В результате наши части овладели Ярцево, форсировали Вопь и захватили на западном ее берегу очень выгодные позиции, на которых и закрепились, отбив все контратаки». Этому помогло то, что оборона переправ в конце июля была усилена частями 44-го стрелкового корпуса комдива В. А. Юшкевича, куда так же был включен отряд Лизюкова.

8 августа Рокоссовский был назначен командовать 16-й армией, включившей соединения его группы и вырвавшиеся из окружения части 16-й армии. В Смоленском сражении он действовал очень грамотно. Он смог из разрозненных отрядов отходивших без приказа бойцов и командиров создать в районе Ярцева боеспособную группу войск, упорной обороной остановившей продвижение немцев. Она так и называлась - группа войск генерала Рокоссовского. С прибытием нескольких свежих дивизий Рокоссовский отбил у врага Ярцево, не допустив тем самым полного окружения оставшихся в Смоленске войск.

Он стал одним из инициаторов возвращения от системы стрелковых ячеек к системе траншей. В необходимости этого его убедил опыт боев под Смоленском. Константин Константинович вспоминал:

«Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.

Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое…

Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один.

Сознание, что где-то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.

Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..

Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.

Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсудили в своем коллективе и мои наблюдения и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В тот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времен первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему».

А как виделись действия войск Рокоссовского с немецкой стороны? По утверждению немецкого историка Вернера Хаупта,

«в первые дни фронт окружения под Смоленском, естественно, был неплотным. Под Ярцево фронтом на восток стояла одна 7-я танковая дивизия на большой дороге, ведущей в Москву. 12-я танковая и 20-я пехотная (моторизованная) дивизии пытались закрыть 80-километровый рубеж между Демидовом и Рудней в направлении Смоленска и создать фронт окружения. 16 июля восточнее Смоленска находились еще 18-я пехотная (моторизованная), 20-я танковая дивизии и 900-я учебная бригада. В самом городе более или менее успешно закрепилась 29-я пехотная (моторизованная) дивизия.

Начались жестокие бои на северном участке кольца окружения. Там между Ярцево и Торопцом советские войска пытались прорваться через реку Вопь. Третья танковая группа была вынуждена наскоро отразить своими дивизиями эти опасные атаки, а затем в несколько дней спешным порядком перебрасывать все свои танковые соединения в северо-восточном направлении.

Протяженность фронта по реке Вопь составляла 50 километров. Семь советских стрелковых дивизий и одна танковая бригада почти непрерывно атаковали пять немецких пехотных дивизий, занявших оборону по реке. Советская артиллерия применила здесь впервые новые реактивные минометы, которые немецкие солдаты окрестили „сталинскими органами“. Эти установки залпового огня могли за 30 секунд выпустить более 320 реактивных снарядов…

Инициатива полностью перешла к Красной Армии. Несмотря на прежние огромные потери, советскому командованию удалось развернуть на фронте новые войска. С 20 июля вдоль всего фронта между Ярцево на севере и Ельней на юге последовали новые мощные удары четырех армий, поддержанных 138 самолетами».

В дни Смоленского сражения Рокоссовский писал семье:

«Дорогие, милые Люлю и Адуся! Пишу вам письмо за письмом, не будучи уверенным, получите ли вы его. Все меры принял к розыску вас. Неоднократно нападал на след, но, увы, вы опять исчезали. Сколько скитаний и невзгод перенесли вы! Я по-прежнему здоров и бодр. По вас скучаю и много о вас думаю. Часто вижу во сне. Верю, верю, что вас увижу, прижму к своей груди и крепко-крепко расцелую.

Был в Москве. За двадцать дней первый раз поспал раздетым, в постели. Принял холодную ванну - горячей воды не было. Ну вот, мои милые, пока все. Надеюсь, что связь установим. До свидания, целую вас бесконечное количество раз, ваш и безумно любящий вас Костя. 27 июля 1941-го».

В этот же день командующий Западным фронтом С. К. Тимошенко докладывал в Ставку: «Ярцево твердо удерживается Рокоссовским».

16-я армия, которой с 8 августа командовал Рокоссовский, прикрывала автомагистраль Смоленск - Вязьма, по которой пролегал самый удобный путь на Москву. Константин Константинович вспоминал: «Армия представляла внушительную силу: шесть дивизий - 101-я танковая полковника Г. М. Михайлова, 1-я Московская мотострелковая, в командование которой вступил полковник А. И. Лизюков, 38-я полковника М. Г. Кириллова, 152-я полковника П. Н. Чернышева, 64-я полковника А. С. Грязнова, 108-я полковника Н. И. Орлова, 27-я танковая бригада Ф. Т. Ремизова, тяжелый артиллерийский дивизион и другие части». Членом военного совета 16-й армии остался дивизионный комиссар Алексей Андреевич Лобачев, а начальником штаба был назначен М. С. Малинин. Артиллерией армии командовал В. И. Казаков, бронетанковыми войсками - полковник Г. Н. Орел. Весь этот сплоченный командирский коллектив, за исключением А. А. Лобачева, оставался с Рокоссовским до конца 1944 года.

Во время Смоленского сражения Рокоссовский впервые приобрел всесоюзную популярность. Он вспоминал: «Заговорила о нас столица. В сводках Совинформбюро часто упоминалась ярцевская группа войск, а затем 16-я армия. К нам стали приезжать делегации московских заводов, партийных и комсомольских организаций, бывали партийные работники и политические деятели, зачастили писатели, корреспонденты, и артисты выступали в частях. Дорогие и прочные связи!..»

Особенно тепло отозвался в мемуарах Рокоссовский о члене военного совета 16-й армии:

«Считаю своим товарищеским долгом сказать доброе слово о генерале Алексее Андреевиче Лобачеве. Мы с членом Военного совета армии жили душа в душу. Он любил войска, знал людей, и от него я всегда получал большую помощь. Таков был этот человек, что ощущалась потребность общения с ним. Мы жили в одной землянке, позже обычно выбирали домик, где можно устроиться вдвоем. Когда вместе с другими корреспондентами у нас стал бывать Владимир Ставский - тоже крепкий большевик, интересный писатель, не чуждый военному делу, - мы жили втроем. Бывали задушевные часы!..»

В первые месяцы войны Рокоссовский показал себя энергичным, самостоятельным, грамотным военачальником, не боящимся брать ответственность на себя. Его заслуги были отмечены четвертым орденом Красного Знамени (а тогда награды давали довольно скупо) и выдвижением на пост командарма. Войска Рокоссовского, как и другие части Красной армии, в тот период терпели поражения. Однако Константину Константиновичу удавалось гораздо удачнее многих других советских военачальников организовывать отступление, удерживать свои позиции и проводить контрудары. Но впереди Рокоссовского и его армию ждали тяжелые испытания.

В биографии прославленного полководца был один эпизод в 1941 году, который едва не закончился для него отдачей под трибунал. Возможно, не пришлось бы тогда Рокоссовскому командовать парадом Победы в Москве 24 июня 1945 года.

Окружение

Перед началом первого немецкого наступления на Москву генерал-лейтенант Рокоссовский командовал 16-й армией в составе Западного фронта. Армия занимала позиции к востоку от города Ярцево и к северу от Дорогобужа Смоленской области. В состав армии входили четыре стрелковые дивизии, одна танковая бригада, отдельные части усиления.
2 октября 1941 года немецкая группа армий «Центр» перешла в наступление против войск советских Западного и Резервного фронтов. Главный удар 3-й танковой группы генерала Гота был нанесён севернее 16-й армии – по позициям 30-й и правому флангу 19-й армий. Другой удар был нанесён 4-й танковой группой генерала Гёпнера в районе Спас-Деменска по 43-й армии Резервного фронта.
Противнику сразу удалось добиться глубокого вклинения. В ближайшие дни немецкие ударные группировки соединились в районе Вязьмы. В окружении оказались соединения 16-й, 19-й и 20-й армий Западного, 24-й и 32-й армий Резервного фронтов, а также штабы этих армий. Все, за исключением штаба 16-й армии. Ему одному посчастливилось не попасть во вражеское кольцо. Как это произошло?

Приказ о передислокации

В мемуарах Рокоссовского этот эпизод начинается так. Вечером 5 октября он получил телеграмму из штаба Западного фронта (которым командовал тогда генерал-полковник Иван Конев), которой приказывалось передать соединения 16-й армии командованию 20-й армии, а управлению 16-й армии прибыть в Вязьму, где ей будут подчинены другие части. Целью такой передислокации называлась необходимость организации контрудара.
По словам Рокоссовского, он недоумевал, как можно оставлять армию в такой момент. Обстановка на участках соседних армий была тяжёлая и непонятная. Он потребовал у штаба фронта письменного приказа, который и был доставлен ему в ту же ночь на связном самолёте. Как оказалось потом, письменное подтверждение приказа спасло Рокоссовского от трибунала.
Рано утром 6 октября началась передислокация штаба 16-й армии в указанный район. К этому времени связь со штабом фронта уже отсутствовала. По пути встречались колонны беженцев, отходившие воинские части. Причём перемешались войска разных армий обоих фронтов. Тыловой рубеж позади 16-й армии оказался пустым, окопы брошены. «Ощущение оторванности было гнетущим», – вспоминал Рокоссовский.

Выход из окружения

Под Вязьмой члену военного совета армии дивизионному комиссару Алексею Лобачёву, выехавшему в автомобиле на разведку, посчастливилось встретить начальника штаба фронта генерал-лейтенанта Василия Соколовского. Он сообщил, что командование фронта уже эвакуировалось, а задача 16-й армии остаётся прежней. Но как её выполнить, если нет никаких войск? Этого начштаба фронта не мог сказать.
Рокоссовский и его офицеры отправились в Вязьму. Там в подвале собора, закрытого до войны, теперь укрылось, не зная, что делать, партийное руководство Смоленской области. Тут же был и командированный к Рокоссовскому начальник политуправления фронта дивизионный комиссар Дмитрий Лестев (вскоре погибший). Он тоже был удивлён отсутствием войск.
Дело было вечером 6 октября. Из состояния вынужденного бездействия командиры и политработники были выведены известием о том, что в Вязьму вошли немецкие танки. Тут уже надо было удирать. Из города удалось вырваться. Управление 16-й армии прибыло на заранее оборудованный КП в лесу в десяти километрах северо-восточнее Вязьмы. Здесь, согласно мемуарам Рокоссовского, прошло более суток в тщетных попытках установить связь со штабом фронта и разобраться в обстановке. Стало ясно, что немцы замыкают кольцо окружения. Приняли решение в ночь на 8 октября начать прорыв на восток.
В распоряжении штабной колонны имелись танки БТ-7 и броневики. Кроме того, к ним присоединился в районе Вязьмы эскадрон войск НКВД. По пути неоднократно вспыхивали перестрелки с отдельными автоколоннами и мотоциклетными разъездами немцев, но всё сошло благополучно. По дороге штаб армии прихватил ещё одну кавалерийскую часть и остатки отступавшей на восток дивизии ополченцев. Только в районе Уваровки удалось установить связь со штабом фронта, который размещался тогда в Красновидово.

Алиби Рокоссовского

Рокоссовский не говорил о том, какого числа был закончен этот прорыв, но, учитывая, что он упоминает Георгия Жукова как нового командующего Западным фронтом, это не могло происходить ранее 11 октября. В штабе находились представители Ставки маршал Климент Ворошилов и член Политбюро Вячеслав Молотов, присланные туда накануне Сталиным.
По словам Рокоссовского, Ворошилов сразу задал ему вопрос: «Как это вы со штабом, но без войск..., оказались в районе Вязьмы?». Рокоссовский показал маршалу приказ, и у Ворошилова тут же произошло бурное выяснение отношений с Коневым и членом военного совета фронта Николаем Булганиным.
Можно предполагать, что Конев уже успел оговорить Рокоссовского перед комиссией ГКО как бросившего свою армию, и над его головой сгущались тучи. Письменный приказ за подписью командующего фронтом и члена военного совета оказался как нельзя кстати. Теперь уже им пришлось оправдываться перед Ворошиловым.
По утверждению советского писателя Василия Соколова, Конев встретил Рокоссовского словами: «Сами вышли, а армию оставили!», а Жуков потом потребовал у Рокоссовского ответа на вопрос: «А теперь скажи-ка, уважаемый командарм, как и почему твоя армия попала в окружение?» Конев категорически отрицал, что упрекал Рокоссовского, а Жуков про такой эпизод не упоминал в книге мемуаров.

Всех подробностей мы не узнаем

Но могла ли быть и какая-то вина самого Рокоссовского в потере управления войсками на пути от Ярцева до Красновидова? По тексту его мемуаров не видно, например, чтобы он в первые дни немецкого наступления, когда произошёл прорыв на участках соседних армий, как-то озаботился создавшимся положением. Прибыв в Вязьму, он не пытался организовать какие-то боеспособные группы из отходивших в беспорядке войск – по крайней мере, в его мемуарах об этом нет ни слова.
Поэтому что там реально происходило – об этом мы точно и досконально, наверное, теперь уже никогда не узнаем. Ясно, конечно, что Рокоссовский не бросил свою армию по своей инициативе, а оставил её согласно приказу. Ну, а если он не сделал всего, чтобы его выполнить, то на фоне произошедшей тогда катастрофы советских войск такие упущения следует признать незначительными.

В Великую Отечественную войну полководческий талант Рокоссовского проявился во всю свою силу с самых же первых её дней. С самых первых дней войны Рокоссовский оказался участником наиболее важных её боевых операций - и с самых же первых дней демонстрировал своё умение принимать нестандартные решения.

Война застала К.К. Рокоссовского в должности командующего 9-го механизированного корпуса в Киевском военном округе. Такова, к слову, была судьба очень многих кавалерийских военачальников перед войной: как ни была сильна их привязанность к кавалерии, к лихим конным атакам и сабельной рубке, но время беспощадно диктовало свои условия. Скорострельная артиллерия и пулемёты, автоматы и воздушная разведка заставляли укрывать за защитными сооружениями не только обороняющуюся, но и наступающую армию. Кавалерия становилась слишком уязвимой - и на смену ей шла бронетехника. Не конница Будённого, а танкисты и лётчики стали кумирами подростков в 1930-е годы и не случайно: разразившаяся в 1939 году Вторая Мировая война, а до этого - гражданская война в Испании и Халхин-Гол красноречиво продемонстрировали, что может на полях сражений военная техника. Жуков, командовавший в начале 30-х годов казаками, в середине десятилетия активно изучал возможности новых родов войск, танковых и механизированных корпусов. Рокоссовский - тоже.

22 июня, едва получив сведения о начале войны, Рокоссовский поднял свой мехкорпус по тревоге. Корпус прибыл на поле танкового сражения под Дубно - Луцком - Бродами и с ходу вступил в бой. Благодаря этому, как свидетельствует маршал И.Х. Баграмян, удалось избежать окружения крупной группировки советских войск в районе Луцка. Между тем, такое решение Рокоссовского было полной неожиданностью не только для наступающих гитлеровцев, но и для советского командования: мехкорпус ещё не завершил своего перевооружения, и, по свидетельству Баграмяна, его мотострелковая дивизия являлась таковой лишь на бумаге - дивизия не имела машин, фактически она являлась обычной пехотой. Баграмян удивлялся: как успел Рокоссовский с такими войсками так быстро успеть к полю боя? Выяснилось: генерал на свой страх и риск забрал все машины из окружного резерва и на них посадил свою пехоту, сделав её действительно моторизированной. "Подход его (Рокоссовского - М.М.) частей к Луцку спас положение, - пишет далее в своих воспоминаниях Баграмян. - Они остановили прорвавшиеся танки противника и оказали этим значительную помощь отходившим в тяжёлой обстановке соединениям" .

В период Смоленской битвы 1941 года Рокоссовский получил под командование группу войск на Западном фронте, которая ещё не была сформирована. И комфронта С.К. Тимошенко приказал ему подчинять себе все воинские части, выходящие из окружения. Это был период, когда многие наши корпуса и дивизии, рассечённые на части танковыми клиньями вермахта, теряли общее управление, оказывались в окружении - и всё же продолжали сопротивляться и пробиваться к своим. Рокоссовскому удалось сколотить из них вполне боеспособную группу войск. Он сам вспоминал об этом так: "Узнав, что в районе Ярцево и по восточному берегу реки Вопь находятся части, оказывающие сопротивление немцам, люди уже сами потянулись к нам" . П.И. Батов вспоминает о том, как "Рокоссовский с группой офицеров, без штаба, в течение нескольких дней подчинил себе отходившие соединения, части и мелкие группы. В это время в его распоряжение прибыло управление Седьмого механизированного корпуса, в составе которого были полковник М. С. Малинин, начальник штаба, и полковник В. И. Казаков, начальник артиллерии корпуса" .


Маршал Семён Константинович Тимошенко - командир Рокоссовского в ходе
Смоленской битвы.

С этой импровизированной группой, большую половину которой составляли бойцы разрозненных частей и подразделений, вырвавшиеся из вражеских "танковых клещей", Константину Константиновичу удалось сформировать боеспособную группу войск, с которой он и нанёс врагу контрудар в районе Ярцево, увенчавшийся полным успехом. Успешные действия Рокоссовского в Смоленской битве, позволившие избежать окружения Западного фронта, были замечены командованием, и после боёв под Смоленском Константин Константинович получил под командование армию - 16-ю армию, с которой он отличился в Битве за Москву. В составе этой армии сражались такие выдающиеся военачальники, как Панфилов, Доватор и Катуков. Именно бойцы 16-й армии Рокоссовского оказали организованное сопротивление танковым частям вермахта на Волоколамском шоссе, послужив источником героической легенды о 28-ми панфиловцах. Панфиловцев-то на самом деле было далеко не 28, но совершённого ими подвига это нисколько не умаляет. Как не умаляет и того факта, что Рокоссовский к моменту Московской битвы уже умел воевать по-новому, в соответствии с требованиями обстановки, а не с начальственными окриками, требовавшими стоять насмерть и ни шагу назад. Обороняясь в районе Истры, Рокоссовский верно , что наступающих немцев нелегко будет удержать, имея у себя в тылу Истринское водохранилище, что немцы вполне в силах сбросить его в водохранилище, форсировать водную преграду на плечах его армии - и дальше остановить их наступление будет уже нечем. "Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным, - писал в своих мемуарах Рокоссовский. - Мой долг командира и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б. М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует. Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставлялись усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника. Распоряжение было разослано в части с офицерами связи. Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков»".


Рокоссовский в Битве за Москву

Приказ есть приказ - Рокоссовскому прищлось подчиниться. Но жизнь показала, что в том споре двух великих полководцев прав оказался Константин Константинович: немцы прорвали оборону и захватили плацдармы на противоположном берегу Истринского водохранилища. Ввиду сложившейся тяжёлой обстановки (прорвана оказалась оборона не только 16-й армии Рокоссовского, но и соседней 30-й армии Д. Лелюшенко) отступать пришлось в итоге куда дальше, чем планировалось Рокоссовским изначально. Опытный генштабист Б.М. Шапошников это понял, но ничего не смог поделать .

В этой истории с Истринским водохранилищем ярко проявилась черта, ставшая главной отличительной особенностью полководческого почерка Рокоссовского. Он не просто стремился выигрывать сражения - он стремился выиграть сражение, ценой наименьших собственных потерь. А это заставляло его приноравливаться к обстановке и тщательнейшим образом её изучать, а для этого - регулярно выезжать на передний край. Не случайно Батов отмечает, что Рокоссовского "в армиях видели очень часто". Он старался беседовать со своими подчинёнными - от командармов до простых солдат, выслушивать их оценки сложившейся обстановки, подмечать и претворять в жизнь удачные идеи, продвигать на командные должности толковых людей, даже если они оказывались из числа рядовых ополченцев. При этом сам Рокоссовский неизменно имел на всё собственный взгляд и был готов его отстаивать, что бы ему это ни стоило.

И отнюдь не случайно именно Рокоссовского Жуков рекомендовал на роль руководителя операции "Кольцо" - разгрома окружённой в Сталинграде группировки врага. После того, как кольцо окружения сомкнулось вокруг Паулюса, можно было больше не торопиться. Способность же Рокоссовского выполнить задачу с минимальными потерями и его умение трезво оценивать обстановку Жуков знал ещё по Московской битве. Примечательно, что, по свидетельству Батова, когда Рокоссовский предложил приостановить наступление на Сталинград до подхода резервов к его Донскому фронту, опасаясь, что недостаточно сильный удар по окружённому врагу приведёт лишь к неоправданным потерям наших войск, его предложение было безоговорочно принято, а фронт - немедленно усилен .


Рокоссовский в окопах Сталинграда

Летом 1943 года мы видим Рокоссовского на Курской дуге. По поводу Курской битвы Ставкой было принято решение измотать врага преднамеренной обороной, после чего перейти в наступление и разгромить, а затем развивать успех в направлении Днепра. От того, насколько крепкой будет оборона советских войск в первый период битвы, зависела вся судьба войны: прорыв обороны грозил превратить Курскую дугу в громадный котёл, в котором оказались бы войска сразу четырёх фронтов. В этих условиях Рокоссовский снова продемонстрировал способность мыслить нестандартно и принимать оригинальные решения. Он отдал приказ о том, что из тылов его фронта... эвакуация мирного населения производиться не будет. О чём и отписал в Ставку: дескать, не вижу необходимости. Пламенный патриот, он хорошо понимал психологию солдат, сражавшихся за свою Родину: зная, что в тылу у них остаются сотни тысяч (если не миллионы) рядовых граждан, которым грозит тотальный геноцид, солдаты не дрогнут, не попятятся, как бы силён ни был наступающий на них враг. Расчёт Рокоссовского полностью оправдался: войска его фронта выдержали удар, после чего успешно перешли в контрнаступление.

И ещё один весьма красноречивый эпизод Курской битвы, о котором вспомнил П.И. Батов. Приведу его рассказ полностью.

"В самом начале развернувшегося сражения в районе Поныри было получено адресованное мне предварительное распоряжение командующего. Хочу напомнить, что наша Шестьдесят пятая армия занимала тогда оборону в вершине Курского выступа. Здесь противник пока что не проявлял большой активности. Так вот я получил распоряжение следующего содержания: "181-ю стрелковую дивизию генерала А. А. Сараева, два армейских танковых полка, состоящие в резерве и во втором эшелоне армии, под покровом ночи сосредоточить на стыке Тринадцатой и Семидесятой армий, где они поступят в мое распоряжение".

По этому вопросу и ряду других в порядке существовавшей между штабами информации состоялся мой разговор по ВЧ со штабом фронта. Оценивая обстановку перед фронтом армии, я доложил, что за последние двое суток в нашей полосе обороны противником ведется усиленная боевая разведка крупными силами. И в частности, сослался в качестве подтверждения на предпринятый немцами с участка Дмитровск-Орловский, Севск короткий удар силами свыше трех полков пехоты с танками при поддержке артиллерии. Из всего этого я сформулировал вывод: не исключается, что немцы сосредоточивают крупные силы для удара на этом направлении, а поэтому следует ли при таких условиях обстановки придерживаться сроков передачи сил и средств в полосу Тринадцатой армии генерала Пухова?

Рокоссовский спокойно сказал:

— Павел Иванович! Главная группировка врага по-прежнему сосредоточивается напротив основания Курского выступа (в направлении на Поныри). И насчет передачи части ваших сил судите сами: передадите — в таком случае за свои тылы можете не беспокоиться; если же нет, то ждите в спину удара Моделя с танками. Что для вас лучше? А, первое! Ну и прекрасно! "

.

Рокоссовский на проводе.
Фото периода Курской битвы.

И снова здесь мы видим всё те же качества Рокоссовского-полководца. Он мог бы просто приказать - и приказ был бы исполнен. Но ему нужно было понимание смысла и целей этого приказа, нужно было, чтобы приказ был выполнен осмысленно и с желанием. И если Суворов исходил из того, чтобы каждый солдат знал свой манёвр, то тем паче свой манёвр должен понимать командарм.

Подлинным звёздным часом Рокоссовского стала операция "Багратион". В этой операции Рокоссовский предложил Ставке организовать немцам не один, а два котла: прежде, чем наносить удар на Минск, двумя ударами по сходящимся направлениям окружить Бобруйскую группировку противника. Сталину такая идея показалась слишком смелой. Известно, что он дважды предлагал Рокоссовскому "выйти и подумать". Но упрямый комфронта настоял на своём - и в районе Бобруйска в окружение попали более пяти немецких дивизий, которые могли бы оказаться противнику весьма кстати под Минском. А 1-й Белорусский фронт Рокоссовского за неполную неделю продвинулся вперёд на 110 километров. За свои успешные действия в операции "Багратион" Рокоссовский был удостоен звания Маршала Советского Союза. В целом же операция "Багратион" привела не только к успешному освобождению Белоруссии (включая столицу республики Минск), но и к громандным потерям вермахта (почти 200 тысяч взятых в плен немцев, включая более 20 генералов, было проведено под конвоем по Красной площади в Москве), а также ко вступлению Красной Армии на территорию Польши. Победоносные армии Рокоссовского немцам удалось временно остановить только под самой Варшавой. Так что Константин Константинович принял участие и в освобождении от нацистской оккупации своей родной Польши.

И ещё один важный эпизод в военной биографии Рокоссовского, без которого его "парадный портрет" будет неполным. В ноябре 1944 года, с началом Висло-Одерской наступательной операции, Рокоссовский приказом Сталина неожиданно оказался переведён с 1-го Белорусского на 2-й Белорусский фронт. Константин Константинович, вне сомнения, горел желанием лично очистить от врага город своего детства - Варшаву. Самое же главное, что его 1-й Белорусский фронт, командный состав которого в значительной степени он сам же и выпестовал, выходил на прямой удар по Берлину. Какому же полководцу не хочется лично поставить победную точку в долгой и изнурительной войне? В первый раз в жизни Рокоссовский по-настоящему вспылил: "За что такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?!" Но Сталин хотел, чтобы Берлин брал полководец, русский не только по службе, но и по национальности. Он мог бы прямо объявить об этом Рокоссовскому, не выслушивая никаких возражений - но авторитет победителя в операции "Багратион" был слишком велик, а его успехи - слишком впечатляющи. Диктатор (едва ли не впервые!) решил пощадить чувства маршала: последовали долгие разъяснения, что все три фронта - 1-й и 2-й Белорусские и 1-й Украинский - в предстоящем наступлении на Берлин являются главными. "Если не продвинетесь Вы и Конев, то никуда не продвинется и Жуков", - подытожил свои размышления Сталин. С этим Рокоссовскому оставалось только согласиться - в столь сложной операции, как Берлинская, успех действительно зависел от взаимодействия фронтов: слишком мощную оборону создал враг вокруг собственной столицы, слишком велики были его ставки в предстоящей битве. Взамен Сталин предложил Рокоссовскому взять на свой новый фронт с прежнего, кого пожелает. Верховный знал о привязанности Рокоссовского к своим подчинённым, знал, что Константин Константинович создал на своём фронте слаженный коллектив, успешно решающий стратегические задачи, знал и о любви, окружавшей Рокоссовского... Но Рокоссовский ответил: "Благодарю. У нас сейчас на всех фронтах штабы хорошие". Выпестованный Рокоссовским слаженный коллектив 1-го Белорусского фронта в полном составе достался Жукову и принял под его командованием участие в штурме Берлина.


К.К. Рокоссовский на фронте. Судя по маршальским погонам, это либо финал
операции "Багратион", либо уже после неё.

Пожертвовать собой, собственной жизнью во имя Победы в годы Великой Отечественной войны не задумался бы, вероятно, ни один из командующих. Но Рокоссовский во имя дела оказался способен и на большее - пожертвовать своей полководческой славой и своими личными привязанностями. Ради Победы он был готов заплатить какую угодно цену - тем более, что на его глазах враг практически уничтожил его родной город, а сам он не в силах был этому помешать. Талантливых военачальников было много. Много было мужественных. Но Рокоссовский оказался ещё и аскетом .

________________________________________ _____________________
Примечания
Подробнее см.: Никифоров Ю.А. Рокоссовский Константин Константинович // Полководцы Великой Отечественной. Книга 2. - М.: Комсомольская правда, 2014. - c. 19 - 20.
Там же, с. 21.
Батов П.И. Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский // Полководцы и военачальники Великой Отечественной. - М.: Молодая гвардия, 1970.
Не будем, впрочем, чрезмерно строги к Жукову за это происшествие. Жуков чувствовал свою ответственность за оборону Москвы - и потому беспощадно пресекал попытки подчинённых командармов действовать через голову командующего фронтом. И признаем очевидный факт, с которым в итоге вынужден был согласиться и Рокоссовский: несмотря на все издержки, Жукову таки удалось организовать оборону Москвы и остановить врага.
Рокоссовский рассчитывал использовать для разгрома окружённой армии Паулюса гвардейскую армию Малиновского, которую просил передать в состав своего фронта. Однако, в этом ему отказали - гвардейцы Малиновского были нужны на внешнем фронте окружения, откуда на выручку Паулюсу рвался Манштейн фон Левински. Малиновский со своей задачей справился: Манштейна отбросил. А Рокоссовскому против Паулюса пришлось обходиться без помощи такого опытного военачальника, как Малиновский. И он тоже справился со своей задачей.
Батов П.И. Указ. соч.
В период Битвы за Берлин 2-й Белорусский фронт Рокоссовского разгромил немецкие войска, угрожавшие правому флангу нацеленной на Берлин советской группировки. Ю.А. Никифоров пишет по этому поводу: "Выход 2-го Белорусского фронта к морю у Данцига, Кольберга, Свинемюнде и Ростока лишил противника возможности перебрасывать войска из Курляндии, Норвегии и Дании на помощь Берлину".