Сухановка: монастырь, ставший преисподней
23 ноября 1938 года Ежов вынужден был подать рапорт об отставке с поста наркома госбезопасности. В тот же день, 23 ноября, заместитель Ежова, а фактически уже руководитель НКВД Берия направил на имя председателя Совнаркома В.М. Молотова следующее письмо-постановление: «В связи с возникшей необходимостью оборудовать особо изолированную тюрьму специального назначения при ГУГБ НКВД нами намечено использование для этой цели территории и зданий Сухановского монастыря, переустройство которых под тюрьму может быть произведено в месячный срок». (Вот откуда пошло название Сухановской тюрьмы, сбивающее многих с толку; просто Берия перепутал имение Суханово, расположенное поблизости от монастыря, с самим монастырем. Так дальше и пошло.)
25 ноября 1938 года нарком внутренних дел, генеральный комиссар государственной безопасности I ранга, «железный», «несгибаемый», всемогущий Ежов был снят со своего поста. Его место в тот же день занял Берия. Последовавший вслед за тем совсекретный приказ НКВД от 2 декабря 1938 года гласил: «…В трехдневный срок реализовать постановление СНК СССР о выселении с территории строительства личного состава подсобного хозяйства дома отдыха Архитектурного фонда…»
Не приходится сомневаться, что новая тюрьма, оборудованная с такой поспешностью, была устроена Берией для расправы со своими предшественниками — Ежовым и всем ежовским аппаратом. Состав заключенных 1939 года говорит сам за себя: большинство узников — это сотрудники высшего и среднего звена НКВД.
Едва начала функционировать новая политическая тюрьма, как 10 января 1939 года всем секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел и начальникам УНКВД была разослана совсекретная шифротелеграмма, подписанная Сталиным. (Об этом документе народ узнал лишь в начале 1990-х годов.)
В шифротелеграмме от 10 января 1939 года говорилось: «ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП… <…> Метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и недоразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».
Эта шифротелеграмма явилась как бы программой действий для сотрудников новой Сухановской тюрьмы, начавшей с 15 января 1939 года принимать чекистов всех рангов и граждан других категорий.
Был перестроен Екатерининский собор. В жилых корпусах оборудовали камеры для заключенных, в цементные полы были вмурованы столы и табуретки для дневного сидения, устроены поднимающиеся и запирающиеся на замок доски-кровати, а в окна вставлены толстые гофрированные стекла с впаянной арматурой, почти не пропускавшие дневного света. Согласно инструкции во всех помещениях были сглажены, скруглены углы, чтобы заключенные не вздумали разбивать о них свои преступные головы и тем самым уходить от допросов «с пристрастием» и «высшего революционного возмездия» — расстрела. Были устроены специальные помещения: стоячие карцеры (1х1 м2), карцеры горячие, холодные, темные, какие-то спецкамеры (3х3м2) — без окон, камеры для «буйных» — с обивкой из кошмы, покрытой сверху резиной, линолеумом или брезентом, на которые в свою очередь наносился толстый слой масляной краски; в этих камерах не было никаких предметов, никакого оборудования, здесь под непрерывным наблюдением содержались «буйные» — до «полного успокоения».
Некоторые помещения были оснащены специальными приспособлениями для пыток. Ныне рассекречен приказ НКВД № 0068 от 4 апреля 1953 года. В нем в пункте 1-м без обиняков говорится: «…установлено различное применение пыток: избиение, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, холодные и горячие карцеры». Пункт 2-й того же приказа гласил: «Ликвидировать организованные руководством б. МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, — уничтожить».
Говорили, что новейшее пыточное оборудование в Сухановскую тюрьму завезли тогда из фашистской Германии, но, конечно, у нас имелись и собственные образцы подобных изделий, самыми незаменимыми из которых были кулак, сапог и дубина. Именно об этих «образцах» вспоминали те, кому удалось остаться в живых после Сухановки. Сами чекисты рассказывали, что «130-килограмовый» Богдан Кобулов, допрашивавший подследственных с помощью кулака, мог убить человека с одного удара.
Ежова арестовали 10 апреля 1939 года, на Старой площади в кабинете Г.М. Маленкова, куда его вызвали для разговора. Первому в стране чекисту было предъявлено обвинение «в руководстве заговорщической организацией в войсках и органах НКВД СССР, в проведении шпионажа в пользу иностранных разведок, в подготовке террористических актов против руководителей партии и государства и вооруженного восстания против советской власти».
Вскоре после ареста Ежова доставили в Сухановскую тюрьму. Здесь бывший нарком находился под следствием до самого суда — в течение десяти месяцев. В одиночной камере Сухановки у Николая Ивановича была прекрасная возможность вспомнить 1937 и 1938 годы, когда он был на вершине власти и славы и когда по его приказам автозаки с приговоренными к смерти двигались по всей стране в направлении спецзон — для расстрела и тайного захоронения. И хоть за Ежовым стоял сам Сталин и некоторые его приспешники из числа членов политбюро, народ навеки связал 1937-й и отчасти 1938 год с именем «железного» наркома Ежова.
Страна была залита кровью, даже все ее отдаленнейшие уголки. Десятки тысяч убийств были совершены и здесь — всего в нескольких километрах от Сухановской тюрьмы, где находился Ежов, — на Бутовском полигоне и спецобъекте «Коммунарка». К моменту водворения Ежова в Сухановке чудовищные человеческие жертвы с его участием были уже принесены.
Так, в ближайшем Подмосковье, а именно в Ленинском районе, появился настоящий Бермудский треугольник — с тремя основными зонами, где начали исчезать люди. Это были Бутовский полигон и спецобъект НКВД «Коммунарка», к которым в 1939 году присоединилась Сухановская тюрьма.
Ежов в Сухановке
Когда арестованного доставили в Сухановку, его портреты еще красовались по стенам бывшего монастыря и в кабинетах следователей. Никто не знал тогда об его аресте. Это тщательно скрывалось не только от советских граждан, но и от рядовых сотрудников НКВД.
О первых днях пребывания в Сухановке Ежов вспоминал с какой-то почти детской обидой, удивлением, как человек, впервые в жизни соприкоснувшийся с жестокостью и несправедливостью. «Я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения», — писал он в своих показаниях и письмах-ходатайствах.
В первые дни пребывания в Сухановке Ежова охраняли, как никого другого: четыре охранника бессменно стояли у двери, один находился внутри камеры. Видимо, в верхах опасались, что Ежову могут помочь бежать.
Так как Ежов, по его же собственным словам, не выносил боли и насилия над собой (подумать только!), он не мог оказать сопротивления оговорам и спустя несколько дней подписал все, что от него требовали. «Железный нарком» «признался в шпионской деятельности в пользу Германии, Польши, Франции, Англии и Японии», в том, что он «руководил заговором в НКВД и подготавливал террористический акт против Сталина и других руководителей»; вскоре он признался еще и в содомии, которой был подвержен с подросткового возраста, когда был подмастерьем у сапожника. Но последнее не очень интересовало следователей. Через две недели пребывания в Сухановке Ежов, прекрасно понимая, что его ждет, попросил бумагу, чернила и написал записку Берии: «Лаврентий! Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца. Твой Ежов».
Ответа, разумеется, не последовало.
Следственное дело Ежова составляют двенадцать пухлых томов. Ежова допрашивали по ночам сам Берия, а также заместитель начальника следственной части НКВД, старший лейтенант госбезопасности Эсаулов и капитан госбезопасности Родос.
Б.В. Родос и А.А. Эсаулов — ставленники и приближенные Берии, которым он поручал особые задания, — избиения осужденных к расстрелу перед приведением приговоров в исполнение. Берия говорил: «Перед тем как им идти на тот свет, набейте им морду».
Жертвами садистов Эсаулова и Родоса были, как правило, видные политические деятели, например, член политбюро ВКП (б) С.В. Косиор, кандидаты в члены ЦК В.Я. Чубарь и П.П. Постышев, 1-й секретарь Кабардино-Балкарского обкома ВКП (б) Б.Э. Калмыков, секретарь ЦК ВЛКСМ А.В. Косарев, генерал-полковник Локтионов и другие. По свидетельству начальника 1-го спецотдела НКВД Баштакова, Родос вместе с Эсауловым по приказу Берии зверски избивали уже приговоренного к расстрелу Р.И. Эйхе, продолжая домогаться признания, что он шпион. Л.Ф. Баштаков рассказывал об этом на допросе в январе 1954 года:
«…Я и комендант Блохин выехали в Сухановскую тюрьму для того, чтобы получить там группу осужденных Военной коллегией Верхсуда СССР к расстрелу для исполнения приговоров. Когда прибыли в тюрьму, то мне было передано распоряжение Берии о том, чтобы я явился к нему в кабинет в Сухановской тюрьме.
Я пришел к нему в кабинет, в котором в это время находились кроме Берии Родос, Эсаулов и приговоренный к расстрелу бывший секретарь одного из крайкомов партии Эйхе». «На моих глазах, — продолжал свой рассказ Баштаков, — по указаниям Берии Родос и Эсаулов резиновыми палками жестоко избивали Эйхе, который от побоев падал, но его били и в лежачем положении, затем его поднимали, и Берия задавал ему один вопрос: «Признаешься, что ты шпион?» Эйхе отвечал ему: «Нет, не признаю». Тогда снова начиналось избиение его Родосом и Эсауловым, и эта кошмарная экзекуция над человеком, приговоренным к расстрелу, продолжалась только при мне раз пять. У Эйхе при избиении был выбит и вытек глаз. После избиения, когда Берия убедился, что никакого признания в шпионаже он от Эйхе не может добиться, приказал увести его на расстрел».
Б.В. Родос и А.А. Эсаулов были одногодками, родились в 1905 году. Оба имели низшее образование. По окончании следствия по делу Ежова и массовых расстрелов по нему 26 апреля 1940 года оба были награждены, Родос — орденом Красного Знамени, Эсаулов — орденом «Знак Почета» «за выполнение ответственных заданий правительства». Родоса, кроме того, через четыре дня наградили еще боевым оружием «за выполнение спецзадания» — поимку бывшего наркома внутренних дел УССР Успенского. После войны Родос был понижен в должности и назначен начальником следственного отдела УКГБ Крымской области. Его московская четырехкомнатная квартира по Старопименовскому переулку, в доме № 4, после его перевода досталась другому знаменитому сухановскому палачу-изуверу — М. Рюмину.
Был отозван из Москвы и Эсаулов, после войны он — замнаркома госбезопасности Белорусской ССР. Много общего у заплечных дел мастеров, но конец жизни — разный. Эсаулов дослужился до генерал-майора и умер своей смертью в 49 лет, похоронен с почестями на Ваганьковском кладбище. Родос в звании полковника был уволен из «органов» «за моральное разложение». В 1953 году его арестовали, и три года он находился под следствием. Он говорил в свое оправдание: «Я считал, что выполняю поручение партии». В 1956 году его расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
Но вернемся к Сухановской тюрьме.
Бабель и Мейерхольд
— Я видел Берию, — рассказывал о Сухановке бывший охранник П.В. Мальцев, — и было это часто. Он лично допрашивал Ежова.
Сухановские следователи менялись, но методы дознания оставались те же. По показаниям Ежова было арестовано множество людей. Спустя месяц после пребывания в Сухановке он дал показания на свою жену, Евгению Соломоновну, и писателя Исаака Бабеля (находившихся одно время в интимных отношениях), обвиняя их в совместной шпионской деятельности в пользу Англии.
Исаак Бабель был арестован 16 мая 1939 года и в тот же день доставлен в Сухановку. Там его сразу же «поставили на конвейер»; три следователя — Шварцман, Кулешов и Сериков, сменяя друг друга, вели допрос три дня и три ночи. В результате Бабель «признался», что занимался террористической деятельностью под руководством Ежова, что, собственно, и требовалось следователям. Дело Бабеля курировал даже не Берия, а Жданов.
Через пять дней после ареста Бабеля был арестован В.Э. Мейерхольд. Скорее всего, он также оказался в Сухановке, так как его допрашивали те же следователи, что и Бабеля. Ныне широко известно письмо, написанное Мейерхольдом из тюрьмы на имя председателя Совнаркома В.М. Молотова о том, как его избивали на допросах. Читать это письмо физически тяжело.
Бабель провел в Сухановской тюрьме немногим более трех недель. Затем его возвратили на Лубянку. А Ежов продолжал содержаться в Сухановке и, по выражению надзирателя Мальцева, постепенно превращался в настоящего «доходягу».
Январские и февральские расстрелы
Не отличавшийся никогда хорошим здоровьем, Ежов заболел в Сухановке воспалением легких. Опасаясь, что подследственный не доживет до суда и расстрела, Берия 11 января 1940 года направил письмо Сталину о болезни важного узника. Ежова поместили в Бутырскую тюремную больницу и немного подлечили. Но спустя дней десять его снова доставили в Сухановку и 1 февраля вручили обвинительное заключение.
Основные судилища по делу «правотроцкистской организации» проходили в конце января и в первых числах февраля 1940 года. Решения Военной коллегии Верховного суда СССР не отличались разнообразием: почти во всех случаях выносился приговор к высшей мере наказания. Вслед за решениями суда полагалось приводить приговор в исполнение «немедленно», в течение часа. Очевидно, были мобилизованы все имеющиеся в запасе «сотрудники для особых поручений», так называемые исполнители. Всем распоряжался, командовал и подавал, как всегда, пример комендант АХУ НКВД В. Блохин.
Расстрелы сухановских сидельцев по делу Ежова начались 21 января 1940 года и продолжались ежедневно — вплоть до конца января. Расстрелы 27, 28 и 29 января унесли жизни не только видных сотрудников НКВД. Вместе со всеми 27-го почему-то казнили инспектора отдела кадров Комитета по делам мер и измерительных приборов; в тот же день расстреляны вместе мать и сын; это были жена заместителя Ежова — Е.Г. Евдокимова, домохозяйка, и их сын, учащийся московской школы № 204. Самого Евдокимова расстреляли через пять дней.
Больше всего произведено казней по делу Ежова с 1 по 5 февраля. Были расстреляны: заместители наркома водного транспорта, начальник отдела судебной защиты Наркомата юстиции СССР, начальники отделов, спецотделов и спецгрупп НКВД, секретари посольств СССР в разных странах, нарком внешней торговли, заместитель председателя КСК при СНК СССР; деятели культуры: журналист М.Е. Кольцов, режиссер В.Э. Мейерхольд, а также брат жены Ежова — И.С. Фейгенберг.
В последних числах января были приговорены, но расстреляны позже, 12 февраля, нарком НКВД Казахской ССР С.Ф. Реденс и начальник иностранного отдела НКВД СССР С.М. Шпигельглаз. В конце января — начале февраля была казнена семья бывшего заместителя Ежова, комиссара 1-го ранга М.П. Фриновского (перед арестом — наркома Военно-морского флота СССР); были расстреляны он сам, его жена и сын-школьник, учащийся 2-й московской спецшколы.
В ночь с 3 на 4 февраля, накануне судебного заседания, Берия приказал доставить к нему в кабинет Ежова. Разговор их происходил с глазу на глаз. Можно только предположить, что Берия втолковывал Ежову, как нужно вести себя на суде в интересах следствия, партии и государства, а также в своих собственных интересах. Будучи наркомом, Ежов и сам нередко проводил подобные беседы накануне казней и знал им истинную цену. Неизвестно, что отвечал Берии заключенный, но в заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, состоявшемся 4 февраля, Ежов нашел в себе силы отказаться от своих прежних показаний. Судья В.В. Ульрих зачитал подсудимому заранее определенный смертный приговор. По свидетельству очевидцев, Ежов побледнел и стал заваливаться набок, так что охранники вынуждены были поддерживать его под руки. Но потом он немного пришел в себя. Ежов попросил не арестовывать его брата и племянников (он не знал, что за несколько дней до этого его брат и двое племянников уже были расстреляны). Уже зная, что его ждет расстрел, он обратился к Военной коллегии со следующими словами: «Прошу одно — расстреляйте меня спокойно, без мучений». Закончил он свое слово тем, что пообещал умереть с именем Сталина на устах.
Но есть сведения, что перед самой казнью осужденный, как это бывало с приговоренными подобного ранга, подвергся издевательствам и самому зверскому избиению.
После судебного заседания В.М. Блохин получил предписание за подписью В.В. Ульриха немедленно привести в исполнение приговоры к высшей мере наказания в отношении тринадцати человек. Десять человек, среди которых были крупные чекисты, тогда же казнили. Ежов и бывший начальник контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД Н.Г. Николаев-Журид были расстреляны 6 февраля 1940 года…
Родственникам Ежова впоследствии сообщили, что он умер в 1942 году от кровоизлияния в мозг в местах лишения свободы. Но в 1960-1970-х годах ходили странные слухи, что Ежов не был тогда расстрелян, а умер в Казанской тюремной психиатрической больнице.
Можно представить себе, что творилось в эти дни и ночи в подвалах Варсонофьевского переулка, где происходили расстрелы по приговорам Центра. С помощью особого механизма тела расстрелянных поднимали из подвалов наверх, погружали на полуторатонки и отвозили в Донской крематорий. Считается, что прах после кремации ссыпали в ямы неподалеку. В таком случае в земле, принимавшей всех без разбора, прах казненных палачей смешивался с прахом их жертв. Правда, знающие люди из числа сотрудников ФСБ уверяют, что прах казненных частенько никуда не «ссыпали», а выбрасывали в канализацию или вывозили на свалки.
Головкова Лидия Алексеевна
Сухановская тюрьма. Спецобъект 110
Москва Издательство «Возвращение» 2014
C.164 340 гр. 145×215 мм (60х90 1/16) 2000 экз. Русский Твердый переплет
В книге впервые рассказывается об особорежимной тайной тюрьме НКВД-МГБ, расположившейся в стенах старинной Свято-Екатерининской пустыни. Автором собраны сведения о многих узниках пыточной тюрьмы и об их мучителях, которые спустя некоторое время оказались в тех же застенках.
В 1938 году по приказу НКВД в помещении бывшего монастыря Святой Екатерины в Московской области была образована тайная следственная тюрьма, известная как Сухановка или Спецобъект №110. «Объект» предназначался для самых опасных врагов советской власти и лично товарища Сталина. Заключенных в Сухановке не только годами держали без суда и следствия, но и подвергали самым страшным пыткам. С 1938 по 1952 годы узниками пыточной тюрьмы стали примерно 35 тысяч человек. Почти все они погибли. Почти вся информация о тайном объекте до последнего времени находилась под грифом «секретно» в архивах ФСБ.
Последний свидетель
– «Интеллигенты, быть тверже стали! Кругом агенты, а первый Сталин!» Как Вам нравятся эти стихи? – чуть насмешливо спрашивает меня старик, сидящий на кровати с чашечкой чая в руках. На часах три часа ночи, но спать в этом доме ещё не ложились. – Это стоящие стихи, я за них 10 лет лагерей строгого режима получил!
– За пару строчек?
– Этого было достаточно. Я прочитал стихи другу, а у того отец был генерал НКВД. Ну, и за мной пришли. На допросе кроме антисоветской пропаганды предъявили обвинение в террористических намерениях. Я назвал Сталина агентом, значит, я хотел его убить!
Во время ареста Семену Виленскому было 20 лет. Он учился на филологическом факультете Московского университета. Сейчас Семену Самуиловичу 86 лет. Он живёт в Москве, пишет стихи и занимается издательской деятельностью в издательстве «Возвращение», которое публикует мемуары бывших узников ГУЛАГа.
Сам Семен Самуилович провел в сталинских лагерях и тюрьмах 8 лет. Причём начало срока отбывал в Сухановке или «Спецобъекте 110». Спецобъект размещался в бывшем монастыре святой Екатерины и был организован лично наркомом НКВД Лаврентием Берия. Монахинь выселили, бывшие кельи приспособили под камеры, обширные монастырские подвалы превратили в помещения для пыток. Тюрьма предназначалась для бывших друзей товарища Сталина, которые по его личному приказу объявлялись врагами. По официальным документам тайная тюрьма тов. Сталина проходила как «дача» НКВД. «Дачей пыток» и прозвали ее заключенные.
«Повезло!»
«Тесная камера, бетонный пол. В зарешеченном окне толстое стекло, пропускающие лишь тусклый свет». Свой рассказ Семен Самуилович ведет тихим монотонным голосом и просит не перебивать.
«Табуретка и стол привинчены к полу. Откидная полка, как в вагоне поезда, но лежать на ней днём запрещено. На день выдают два кусочка сахара, пайку сырого хлеба – граммов триста – и миску непроваренной перловой каши. Но съешь эту кашу, такая резь в животе начинается, как будто принял яд. Так день за днем, на допросы меня не вызывали. Я объявил голодовку, требовал вызвать ко мне прокурора! На это никто не обращал никакого внимания, пока я не начал петь и кричать. Тогда меня отвели в карцер. Это был узкий каменный мешок. Мокрые склизкие стены, вода капает. Не знаю, сколько я там находился, представления о времени терялись, потом я осел на холодный мокрый пол. Конвоиры меня подняли. Посадили на деревянный ящик на какое-то время. Я сидел, потом ящик из под меня вытащили. Сколько все это продолжалось, я не знаю».
«Из соседних помещений я слышал крики, рыдания, стоны, женский вой, звук ударов и мат следователей: «Шпарь ему яйца! Шпарь!». Но меня почему-то пальцем не трогали! Потом я узнал, что на короткое время Сталин запретил пытать беременных женщин и студентов. Одним словом, повезло!» – рассказывает Виленский.
В камере-одиночке сухановской тюрьмы он также начал сочинять стихи:
Моя печальная обитель,
Зачем я нужен вам,
Скажите,
Зачем решетка на квадраты,
Перерубает свет единый,
Зачем замки, зачем солдаты,
Зачем стенанья жертв невинных,
Что проклинаю день свой каждый,
И жду спасительную ночь,
Здесь приведенья
Дух здесь вражий,
Не черт, но сходное точь в точь.
«Я читал громко, с выражением, словно выступая со сцены перед невидимыми зрителями», – рассказывает Семен Самуилович. – «Мои тюремщики решили, что я сошел с ума. Меня отправили в Институт судебной психиатрии им. Сербского. В ту пору там работали психиатры, главной задачей которых было выявить симулянтов, то есть, тех, кто косил под сумасшедших. Но я всеми силами старался доказать, что я нормальный! Таковым меня и признали: «Вменяем, находится в состоянии крайнего физического и нервного истощения». Меня отвезли на Лубянку и оттуда в Бутырскую тюрьму. По сравнению с Сухановкой Бутырка казалась санаторием!»
 |
В Бутырской тюрьме Семёну Виленскому объявили решение Особого Совещания: «Осужден по статье «Антисоветская агитация» на десять лет. Восточно – Сибирским этапом студента – филолога отправили на Колыму. Там он продолжил свои «университеты» до самой смерти Сталина. В Сухановской особорежимной тюрьме он пробыл три месяца и единственный из 35 тыс узников дожил до наших дней. Других свидетелей – нет.
Среди узников Сухановки были известные политики, общественные деятели, «мастера культуры» и военачальники: «кровавый нарком» Николай Ежов с коллегами, устроившими Большой Террор, писатель Исаак Бабель, бывший белый офицер, муж поэтессы Марины Цветаевой, завербованный чекистами в Париже, Сергей Эфрон, боевые генералы – маршал авиации, герой СССР Сергей Худяков (Ханферянц), генерал Павел Понеделин, адмирал Константин Самойлов и даже убийцы царской семьи Романовых, чекисты Александр Белобородов и Филипп Голощекин.
Журналист и агент НКВД Михаил Кольцов – он же прототип Каркова в романе Хемингуея «По ком звонит колокол» – попал в особорежимную тюрьму сразу после торжественного вечера в Доме писателей. Он только что прилетел из Испании и получил из рук Сталина орден Красного Знамени. «А оружие у Вас есть?» – поинтересовался товарищ Сталин. – «А не хотите ли Вы застрелиться, товарищ Кольцов?» Самого известного журналиста Советской России арестовали прямо в редакции газеты «Правда» на глазах испуганной секретарши. Кольцова пытали, а потом расстреляли в один день со Всеволодом Мейерхольдом – гениальным театральным режиссером XX века.
На допросах в Сухановке Мейерхольд признался в сотрудничестве с британской и японской разведкой. Он дал показания на коллегу режиссера-кинематографиста Сергея Эйзенштейна, писателя Илью Эренбурга, композитора Дмитрия Шостаковича и многих других деятелей советской культуры. В письмах к Председателю Совета Народных Комиссаров Вячеславу Молотову, режиссер поведал, как проходили допросы. Эти письма сохранились.
«Меня здесь били – больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой… В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток, и я кричал и плакал от боли... Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка, глаза оказались способными лить слезы потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую бьет хозяин. Меня били по старым синякам и кровоподтекам, так что ноги превращались в кровавое месиво. Следователь все время твердил, угрожая: не будешь писать, будем опять бить, оставив нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного мяса. И я все подписывал».
Мейерхольд и Кольцов были расстреляны 2 февраля 1940 года. Тела их сожгли в крематории бывшего Донского монастыря. Обычно прах кремированных вывозился на поля в качестве калийного удобрения, выбрасывался в канализацию или отправлялся на городскую свалку.
По воспоминаниям бывших узников Сухановки в следственной тюрьме использовали 52 вида пыток. Подробный реестр используемых в Сухановке «следственных методов» составила писатель, историк, исследователь ГУЛАГа Лидия Головкова. О подмосковной пыточной тюрьме она написала книгу «Сухановская тюрьма. Спецобьект 110».
«Сухановка считалась самой страшной тюрьмой Советского Союза», – рассказывает Лидия Алексеевна – пожилая худенькая женщина, абсолютно седая. «Самый простой метод, который здесь применяли – избиения, причем бить могли несколько суток, следователи сменяли друг друга. Били по самым чувствительным местам, это называлось «рожь обмолачивать». Второй метод – конвейер, мучения бессонницей, когда на 10–20 дней человека лишали сна. Нередко во время допроса подследственного усаживали на ножку табуретки, так, чтобы при малейшем неосторожном движении она вошла в прямую кишку. Заключенных связывали, протянув длинное полотенце через голову к пяткам – такая пытка называлась «сухановская ласточка». Кажется, в таком положении невозможно выдержать и нескольких секунд, но пытаемых оставляли на сутки. Сажали в горячий карцер – «салотопку» или погружали в бочку с ледяной водой. Втыкали иголки, булавки под ногти, прижимали дверью пальцы. Следователь мочился в графин, а потом заставлял пить подследственного».
«Были случаи, когда, несмотря на пытки, подследственный отказывался подписать признательные показания?» – интересуюсь я у историка. «Такое случалось крайне редко. Избиения и пытки были такие, что 50–летние генералы не выдерживали боли, и, не помня себя, кричали: «Мама! Мамочка!!!»». Генерал Сидякин от пыток сошел с ума, выл и лаял в камере по-собачьи. Очень многие узники сразу после допросов отправлялись в психиатрическую больницу на принудительное лечение.
Я знаю только один подтвержденный документами случай, когда узник не согласился с обвинениями даже под пытками. Это чекист, большевик – ленинец, выходец из московских дворян Михаил Кедров. Кедров вместе с сыном Игорем и его другом (они тоже служили в НКВД) написали письмо о злоупотреблениях в органах. Все трое были немедленно арестованы. Их допросы продолжались по 22 часа и более. Первыми расстреляли молодых людей, а вот Михаил Кедров, несмотря ни на какие пытки, не признавал себя виновным. И удивительно, на суде он был оправдан, но не отпущен из тюрьмы. Когда началась война, по устному приказу Берии Кедров был расстрелян без возобновления следственного дела.
Расстрелы
«В Сухановке узников расстреливали в здании бывшего храма Святой Екатерины. Причем стрелки стояли за железными щитами с прорезями для глаз так, что их не было видно. Обычно человек даже не успевал сообразить, что с ним происходит, как уже отправлялся на тот свет», – рассказывает Головкова. Затем подручные взваливали тело на носилки и отправляли в печь, которая топилась мазутом. Кремации совершались по ночам, чтобы местные жители не жаловались на зловоние. Перед смертью некоторых узников Сухановки, тех, кто был не только «врагом народа», но и «врагом» лично товарища Сталина, было принято избивать еще раз. «Перед тем как идти ему на тот свет – набей ему морду!» – говорил комиссар госбезопасности Лаврентий Берия, который любил бывать в сухановской тюрьме. Здесь у него был собственный кабинет, из которого на лифте можно было спуститься в подземный этаж тюрьмы, чтобы принять личное участие в допросах».
Я поинтересовалась, были ли среди заключенных сухановской тюрьмы женщины. «Да, конечно! Мне запомнилась история молоденькой жены маршала Григория Кулика – Киры Симонич – Кулик. Она была очень хорошенькая, вышла замуж за маршала в 18 лет. Вскоре она была арестована. Возможно, Кира приглянулась кому-то из высшего советского руководства (не исключено, что самому Сталину), и ее решено было похитить. Для похищения юной красавицы была выделена опрегруппа сотрудников НКВД. Они караулили жертву на трех автомобилях. Руководил спецоперацией заместитель Лаврентия Берии генерал Всеволод Меркулов. В июле 1939 года Кира вышла из своего дома в центре Москвы и бесследно исчезла. Я не знаю, к кому ее возили и что с ней делали, но, в конце концов, она оказалась в сухановской тюрьме. Между тем, безутешный муж –маршал Советского Союза Григорий Кулик обратился лично к Лаврентию Павловичу с просьбой найти любимую жену. Берия согласился помочь и даже объявил всесоюзный розыск, хотя прекрасно знал, что Кира находится в Сухановке, он лично ее допрашивал. Кире предъявили обвинения в шпионаже, но не очень настаивали на обвинении. Просто отвезли в Москву и расстреляли. Даже следственного дела не было заведено. А официальный розыск пропавшей жены продолжался еще десять лет, дело Симонич – Кулик составило 15 объемных томов, которые впоследствии уничтожили. В 1949 году маршал Кулик тоже был арестован и расстрелян».
Мне стало интересно, кто были те люди, что исполняли приговоры?
«Наверное, если бы мы спросили их родственников, все бы они в один голос сказали, что это были любящие отцы, мужья и дедушки», – рассказывает Головкова. – «Просто работа у них была тяжелая. Я встречалась с одним из бывших сотрудников Сухановки. Он работал шофером – перевозил заключенных в тюрьму. Обычно такие перевозки осуществлялись в специальных фургонах с надписью «Хлеб», «Мясо» или даже «Советское шампанское». Так вот он рассказывал, что однажды вез в следственную тюрьму беременную женщину. Очевидно, от потрясения у нее начались роды. Шофер мчался как безумный, но не в роддом, а в пыточную тюрьму. Родился мальчик. Один из охранников принял младенца, обрезал пуповину, завернул в шинель. А потом проводил женщину к тюремному начальству. Рассказывая об этом, бывший шофер не мог сдержать слез. Но большинство сотрудников Сухановки ни в чем не раскаивались и до конца дней своих верили, что вершили «революционное правосудие» от имени народа».
«Мы били, бьем и ни от кого не скрываем!» – любил говорить следователь Сухановки Михаил Рюмин. Об избиениях Рюминым заключенных в Сухановке ходили легенды. Помогал Рюмину не обычный следователь, а полковник НКВД. С заключенного снимались брюки, на спину ему садился полковник. Рюмин бил резиновой дубинкой до кровавого мяса. На следующем допросе Рюмин пинал несчастную жертву в живот, так что у того вылезали все кишки наружу. Кишки собирали и отвозили пытаемого в больницу бутырской тюрьмы. За доблестную службу Рюмин получил медаль «За отвагу», но потом тоже был расстрелян.
Головкова рассказывает, что среди охранников тюрьмы был чекист Богдан Кобулов, который весил 130 кг. Он мог убить подследственного одним ударом, чем очень гордился. «На счету другого сотрудника для особых поручений Петра Магго, по мнению его коллег, было не менее 10 тыс лично расстрелянных. Умер Магго перед началом Великой Отечественной войны от алкоголизма. Примечательный факт: у коменданта НКВД Василия Блохина, отвечавшего за исполнение приговоров по всему Советскому Союзу, даже имелась специальная одежда для расстрелов: кожаный длинный фартук, краги, кепка и резиновые сапоги. Он носил все это, чтобы не запачкаться кровью и мозгами тех, кого расстреливал. По свидетельству генерала КГБ Токарева, Блохин застрелился в 1954 году после вызова в прокуратуру, когда его лишили генеральского звания и наград. Однако через несколько лет награды и звания ему были возвращены посмертно. Большинство исполнителей расстрелов не дожили до старости. Было три причины их преждевременной смерти: алкоголизм, шизофрения и самоубийство. Однако никто никого не судил. Никакого Нюрнбергского трибунала в России не было».
Сравнение с Нюрнбергским процессом заставляет задуматься о том, какой режим был хуже: сталинский или нацистский?
«Я думаю, они обменивались опытом», – считает Головкова. – «К примеру, специальные автомобили – автозаки для перевозки заключенных, в которых выхлопная труба направлялась внутрь, и несчастные жертвы умирали по пути в крематорий – это изобретение советских чекистов. Гитлеровцы просто этот метод усовершенствовали, применив газовые камеры в лагерях смерти».
На месте окаянном
Сухановская тюрьма сейчас выглядит, так как будто её и не было. На месте монастыря опять монастырь. В царское время был девичий, ныне – мужской. В обители четыре монаха и пять послушников. Они усердно молятся и трудятся, а о времени террора стараются не вспоминать. Подвалы, где пытали узников, засыпаны землей, заасфальтированы, замурованы еще при в советское время, когда строения монастыря передавались РПЦ. Камеры, где сидели обречённые на смерть, снова стали кельями. Храм Святой Екатерины, где расстреливали людей, а затем сжигали трупы в печи, отреставрировали и в буквальном смысле слова привели в божеский вид. В кабинете Лаврентия Павловича Берии сейчас кабинет настоятеля владыки Тихона. Поговорить с настоятелем мне не удалось: женщинам в мужской монастырь не положено. Единственное, что сейчас напоминает в святом месте о месте окаянном – музей Сухановской тюрьмы, созданный трудами послушника Виктора, художника по образованию. Это один из немногих музеев ГУЛАГа в России.
Весь музей размещается в одной комнате, точнее, келье. Посетители в нем – нечастые гости. Здесь редко бывают экскурсии, православные паломники не спешат заглянуть сюда перед церковной службой. Музей не может похвастаться большим количеством экспонатов. За стеклянной витриной – кусочки паркета из кабинета Лаврентия Павловича, по которому ступала нога кровавого наркома, алюминиевые миски, из которых узники хлебали баланду и кашу–шрапнель, телефон, по которому отдавались смертельные приказы, и чекистский наган, из которого эти приказы, возможно, исполнялись. Маленькие фотографии узников Сухановки на стенде, картины маслом, написанные послушником Виктором: конвоир с овчаркой ведет этап, узник с расширенными от ужаса глазами в одиночной камере. Скульптура, вылепленная из воска – Лаврентий Павлович Берия в знаменитом пенсе. Комиссар госбезопасности сидит, словно живой, так и кажется, вот – вот встанет, спустится на лифте в подвал, чтобы лично вести допросы с пристрастием.
«Скажите, вам здесь не страшно жить?» – спрашиваю я послушника Виктора. – «Призраки убиенных не бродят по монастырю?»
«Никто не здесь бродит!» – улыбается послушник. – «Бояться нечего! Вот я, например, живу в бывшей камере. Да, не скрою, порой думаю: кто же жил здесь до меня и что думал в свои последние минуты?! Но стараюсь такие мысли отогнать. Невозможно об этом все время поминать, так можно и разум потерять!»
– Молитесь за убиенных?
– Православные могут молиться только за православных, за тех, кто принадлежал к христианской Церкви. Почти все сухановские узники были атеистами. И многие до того как стать жертвами, сами были палачами. А если не убивали, значит, одной веры, одной идеологии были с убийцами. А молиться о безбожниках, отступниках, коммунистах церковное учение не велит! Мы молимся за Православного Царя Николая II Романова, которого убили эти христопродавцы! Все грехи и злодеяния народа русского начались с этого убийства. Не знаю, когда Бог простит Россию?
Виктор тяжело вздыхает и спешит к вечерне. «Господу помолимся!» – торжественно поет хор мужских голосов. Над куполом храма Святой Екатерины тихо заходит солнце, сварливо кричат вороны, из трапезной доносятся запахи борща и свежего хлеба. Трудно поверить, что еще примерно пол–века назад в этой мирной обители трупов было больше, чем живых людей. Так же и в тысячах других уголков России, объединённых общим словом – «архипелаг ГУЛАГ».
Екатерина Лушникова - журналист, проживает в г. Кирове.
opendemocracy.net
После революции на территории монастыря нашли прибежище монахини Красностокского женского монастыря, и в годы Гражданской войны здесь было отлажено монастырское хозяйство, в силу чего по решению властей община была переименована в «Женскую сельскохозяйственную артель». Превращение в трудовые кооперативы (коммуны или артели) было один из самых распространенных способов сохранения православных монастырских общин: только объявляя себя трудовыми коммунами и артелями, монахи и монахини могли остановить разграбление монастыря и неконтролируемые реквизиции ценностей.
Точных данных о том, что происходило на территории монастыря в первой половине 19 30-х годов нет. По мнению Лидии Головковой, здесь располагалась тюрьма для содержания несовершеннолетних уголовников, осужденных на небольшие сроки заключения (от нескольких месяцев до 2–3 лет):
В конце 1920-х годов на территории монастыря появились новые «насельники». Территория монастыря была перегорожена, и некоторые строения пустыни переоборудованы под тюрьму. Здесь расположилась «колония для трудновоспитуемых несовершеннолетних правонарушителей». При колонии организовали сельскохозяйственное училище, в просторечии именуемое ГУМЗой. Местные расшифровывали эту аббревиатуру как Государственное училище малолетних заключенных, хотя на самом деле она означала другое: Главное управление мест заключения. Учащимся сшили специальную форму, водили на далекие лыжные прогулки, за отличное поведение и успехи в учебе поощряли увольнительными. Полуголодные, преданные своему делу учителя отдавали всю душу, чтобы вытащить ребят, чаще всего бывших беспризорников, из беды, в которую они попали. К сожалению, все оказалось бесполезным. Форму ребята пропили, на железной дороге участились грабежи. Воришек снова переловили и запрятали за решетку. Вскоре к преступникам-малолеткам подселили взрослых уголовников. Новые обитатели, обосновавшись в стенах монастыря, вскоре почувствовали себя единоличными хозяевами. В октябре 1930 года они обратились с ходатайством в Московский исполком о закрытии Екатерининского собора и предоставлении им всей территории бывшего монастыря. Соседство действующего храма они считали противоречившим советской морали. Власти, разумеется, просьбу удовлетворили.
Головкова Л. Сухановская тюрьма. Спецобъект 110. М.: Возвращение, 2009
Детская колония действительно была, но в двух километрах от монастыря - в усадьбе Суханово. Первоначально это была колония-семилетка, позже реорганизованная в школу II-й ступени для сирот-жертв Первой мировой войны. Она просуществовала в усадьбе до 1932–1933 года.
По генеральному плану реконструкции Москвы и Московской области, утвержденному в 1935 году СНК СССР, земли усадьбы Суханово были переданы в аренду Союзу архитекторов СССР вместе с территориями Екатерининского монастыря. Усадьба стала одним из самых знаменитых подмосковных домов отдыха. На территории монастыря же расположилось подсобное животноводческое хозяйство дома отдыха, были перестроены отдельные монастырские здания, оборудованы административный корпус, складские помещения, санчасть, гараж. Свято-Екатерининская пустынь постепенно смешалась в сознании людей с именем живописного дома отдыха архитекторов «Суханово».
23 ноября 1938 года нарком НКВД Л. П. Берия обратился к председателю СНК СССР В. М. Молотову с запросом о предоставлении под новую тюрьму помещений бывшего Свято-Екатерининского монастыря, закрепив за ним наименование «Сухановского». Одной из объективных причин столь срочной организации тюрьмы было скорое падение Ежова (уже 25 ноября 1938 года он был снят с должности), а значит, и всего его близкого окружения. Вторая волна чисток в органах НКВД пришла вместе с новым наркомом. Временный штат Сухановской тюрьмы ГУГБ НКВД, первоначально состоящий из 161 человека, вводился с 15 января 1939 года и был объявлен приказом НКВД СССР № 0030 от 13 января 1939 года. В числе первых узников «Сухановки» помимо Ежова оказались, к примеру, его правая рука Фриновский и писатель Исаак Бабель, который был близок с женой Ежова.
На следствие отводилось, как правило, не более двух недель, заключенные содержались в полной изоляции друг от друга под постоянным контролем надзирателей. Прогулок не полагалось, так же как почты и передач. Применялись различные виды пыток: «конвейеры», стояние сутками по колено в воде, пребывание в бочке с ледяной водой, горячий карцер, подтравливание газом и т. п.
Известно, что в Сухановке содержались лица, занимавшие перед заключением высокое положение: военнослужащие, дипломаты, партийные работники, общественные деятели, а также иностранные граждане. В числе ее заключенных - Е. А. Гнедин, Н. И. Ежов, В. С. Тамручи, М. Н. Белянчик, В. Э. Мейерхольд, П. С. Жемчужина.
Примерно с конца 1942 года здесь начинают содержать так называемых «военных преступников». Предположительно, расстрелы в Сухановской тюрьме продолжались все годы ее существования, а после войны приобрели более массовый характер. Предполагается также, что на территории спецобъекта существовал свой крематорий, где сжигались трупы расстрелянных.
Никто из местных жителей не помнит, когда среди куполов бывшей Свято-Екатерининской пустыни появилась высокая кирпичная труба. Ходили упорные слухи, что в монастыре, в бывшем Екатерининском соборе, был оборудован, по выражению одной местной жительницы, «маленький крематорий» - «на несколько человек». Конечно, ни теперь, ни когда-либо в будущем мы не найдем документов, подтверждающих это. Но вот что рассказывает подполковник в отставке Ю. Н. Богомолов. Будучи слушателем Высшей школы МВД в Москве, Богомолов посетил Сухановскую тюрьму в составе группы преподавателей и учащихся. Это было в 1958 году. (Заметим, что 1958 год был годом трехсотлетия Свято-Екатерининской пустыни, о чем, конечно, не помнила ни одна живая душа в округе.)
Подполковник Ю. Н. Богомолов рассказывает: «В храме мы увидели такую картину: напротив входа - печь с железными дверцами. Тут же железные носилки на роликах. Я не сразу заметил, что в четырех углах храма стояли высокие, в человеческий рост, вогнутые внутрь бронированные щиты с небольшими прорезями на уровне глаз. Жертву заводили в храм, и невидимые стрелки палили по ней со всех сторон из наганов. Обычно человек не успевал даже сообразить, что он умирает. Затем подручные взваливали тело на носилки и отправляли в печь, которая топилась мазутом. Казни совершались по ночам, чтоб дым из крематория не был виден окрестным жителям».
Слушателей школы МВД сопровождал бывший сотрудник тюрьмы, человек из хозобслуги. Указывая на кирпичную трубу за окнами собора, он хвастливо заметил: «Через эту трубу вылетела не одна сотня „контриков“»…Примечание: сотрудники ФСБ исключают возможность существования крематория в бывшем монастыре, считая, что в этом не было необходимости, т. к. в Сухановской тюрьме не приводили приговоры в исполнение, там не умирали от пыток и избиений. Все же мы считаем своим долгом передать рассказ бывшего коменданта Дома Союзов, подполковника МВД в отставке Ю. Н. Богомолова, который в 1958 г., в последний год консервации, посетил бывшую Сухановскую тюрьму, и не один, а в составе группы. Статьи А. Аннина с рассказом Богомолова о крематории в бывшем монастыре публиковались в 1989 г. в нескольких центральных газетах и никем тогда не были опровергнуты.
Головкова Л. А. Сухановская тюрьма: спецобъект 110. М., 2009
После 1953 года, а точнее - после ареста и расстрела Л. П. Берии, на территории спецобъекта была оборудована тюремная больница, а с середины 19 60-х годов сюда переводится Учебный центр областного ГУВД, поблизости начинает строиться милицейский поселок. Бывшая тюремная территория начинает использоваться для различных милицейских служб - считается, что в бывших тюремных камерах даже проживали сотрудники милиции вместе со своими семьями.
В последние годы существования СССР территория бывшего спецобъекта вновь начала функционировать в качестве монастырской, и в 1992 году в Екатерининском храме была совершена первая церковная служба. В настоящий момент восстановлены все три храма и построена новая церковь, на территории функционирует Свято-Екатерининский мужской монастырь.
В начале 1949 года в Сухановской тюрьме над проектом санатория МГБ работал архитектор Мирон Мержанов . Он был арестован в 1943 году, а в марте 1944-го приговорен к десяти годам лагерей по статье 58 п. 1а («измена Родине»). Мирон Иванович был этапирован в лагерь под Комсомольском-на-Амуре. Его перевели из общей зоны в производственный барак - шарашку, в которой он жил и работал до начала 1949 года. В Комсомольске-на-Амуре он принимал участие в строительстве монументального здания Дворца культуры, «Клуба ИТР завода 126» и ряда других сооружений.
В начале 1949 года Мержанова неожиданно этапом отправили в Москву; на Ярославском вокзале его передали в распоряжение сотрудников госбезопасности. На следующий день, прямо в лагерной одежде, ему пришлось предстать перед министром госбезопасности В. С. Абакумовым. Тот поручил архитектору разработать проект санатория МГБ. С этой целью Мержанова привезли в Сочи и показали приблизительное место будущей постройки (окончательное место выбрал сам Мержанов). Затем его вернули в Москву и поместили в Сухановскую тюрьму, которая была одной из самых страшных пыточных тюрем сталинской эпохи. Она находилась на месте бывшей Екатерининской пустыни - монастыря, расположенного поблизости от усадьбы Суханово (усадьба, в свою очередь, незадолго перед этим была превращена в дом отдыха Союза архитекторов, и, по иронии судьбы, занимался этим сам Мержанов вместе с Алабяном).
В тюрьме архитектору выдали высококачественные инструменты и материалы для чертежей, но как только работа была выполнена, проект забрали. Некоторое время спустя Мержанова вновь вызвали к Абакумову, и далее началось рабочее проектирование санатория, которое осуществлялось в другой шарашке - на сей раз в подмосковном Марфине (официально называлась «режимным конструкторским бюро хозяйственного управления МГБ СССР»). Мержанова познакомили с более молодыми архитекторами - Г. В. Макаревичем, Е. В. Рыбицким и Г. Д. Борисовым, и таким образом был создан авторский коллектив. Макаревич, Рыбицкий и Борисов находились при этом на свободе, а тот, кто возглавлял группу, томился в заключении. Надо сказать, что молодые архитекторы (все трое) впоследствии признавали, что состоялись как профессионалы именно тогда, когда работали с Мержановым.
В конце 1951 года, когда еще не завершилось даже строительство главного корпуса (а весь санаторный комплекс был сдан в эксплуатацию в 1954 году), за Мержановым в Сочи, где руководитель авторского коллектива лично управлял строительными работами, прибыл усиленный наряд охраны. Архитектора препроводили в иркутскую тюрьму (содержался в ней с 1952-го до середины марта 1953 года) и зачислили в отряд заключенных, отправлявшихся на лесоповал. Однако по заключению медкомиссии решение было изменено, и Мержанов попал в Красноярскую пересыльную тюрьму. Счастливый случай уберег его от дальнейших злоключений и помог ему вновь начать работать по специальности (пусть поначалу и на правах заключенного) - в проектной организации «Крайпроект». Здесь, в Красноярске, Мержанов встретил своего талантливого коллегу - архитектора Г. Б. Кочара, также репрессированного, чей тюремный стаж исчислялся 18-ю годами. Они были знакомы еще до войны (Кочар являлся членом правления Союза архитекторов СССР), а теперь стали плотно работать вместе. Позднее Кочар был назначен главным архитектором Красноярска, а Мержанов - главным архитектором «Крайпроекта». Кроме того, в 1953 году сюда приехал сын Мирона Ивановича, тоже архитектор, - Борис Миронович Мержанов, освобожденный годом ранее (был репрессирован в 1948 году), и с этого момента началась совместная работа отца с сыном.
Самого Мирона Ивановича освободили в 1954 году, а в 1956-м - полностью реабилитировали.
Дата публикации или обновления 01.02.2017
Книга «Свято-Екатерининский мужской монастырь».
Сухановская тюрьма
По генеральному плану реконструкции Москвы и Московской области, утвержденному в 1935 году СНК СССР, земли вокруг имения Суханове включая Екатерининский монастырь , были объявлены заповедником и переданы в аренду Союзу архитекторов СССР. Уголовную тюрьму отсюда перевели, а помещения монастыря использовались как жилье для рабочих, переселенных из Бутова в связи с оборудованием там спецобъекта для массовых казней и захоронений. Но в ноябре 1938 года нарком НКВД Л.П. Берия обратился к Председателю СНК СССР В.М. Молотову с запросом о предоставлении под новую тюрьму МГБ помещений бывшего Свято-Екатерининского монастыря. В начале декабря на территории начались обширные работы по переустройству бывшей обители в секретную политическую тюрьму, которая приняла первых подследственных в январе 1939 года. Западная стена была отодвинута, две старинные башни снесены и вместо них поставлены вышки для часовых. Над невысокими стенами нарастили железную арматуру и бывший монастырь опутали колючей проволокой. Капитальным внутренним переделкам подверглись Екатерининский собор, Петропавловская церковь и другие строения. Святые врата наглухо замуровали. Хозяйственные ворота восточной стены были переоборудованы под контрольно-пропускной пункт с помещением для охраны. У южных ворот выстроили клуб для работников НКВД.
Устроителем тюрьмы стал Л.П. Берия, который сменил Ежова 25 ноября 1938 года. Новый нарком вложил немало сил и изобретательности в создание печально знаменитой «Дачи пыток», как впоследствии стали ее именовать. Тюрьма была рассчитана на 150-160 заключенных. Надзирателей вместе с внутренней охраной было 70 человек. Снаружи тюрьму охраняла дополнительно спецрота дивизии НКВД особого назначения. По рассказам местных жителей, охрана стояла даже в полях, вдалеке от тюрьмы.
Все, имевшее отношение к новой тюрьме, содержалось в строжайшей тайне. Имен не было: и заключенным, и охранникам присваивались личные номера. Даже трупы умерших отправляли (поначалу в Бутырки, потом на Бутовский полигон) под номерами. Родственникам узников сообщалось, что их родные находятся на Лубянке, в Бутырке или Лефортове. В официальных бумагах для внутреннего употребления тюрьма именовалась «Спецобъект № 110», а в народе ее называли Сухановкой,
Братская усыпальница и надвратная церковь Димитрия, митрополита Ростовского.
25 ноября 1938 года Ежова сместили с поста наркома внутренних дел, а 10 апреля 1939 года его арестовали и перевели в Сухановскую тюрьму, где продержали около 10 месяцев. Тюрьму прозвали в народе «Дачей Берии» или «Дачей пыток». Она просуществовала до 1952 года.
Имеются свидетельства, что в Екатерининском соборе действовал крематорий, хотя в официальных документах подтверждения этому конечно нет, и быть не может. Полковник МВД в отставке Ю.Н. Богомолов, посетивший бывшую тюрьму в 1958 году в составе группы слушателей Высшей школы МВД, так описал картину увиденного в храме: «Пол выложен чугунными плитами. Напротив входа - печь с железными дверцами. Тут же железные носилки на роликах. Я не сразу заметил, что в четырех углах храма стояли высокие, в человеческий рост, вогнутые внутрь бронированные щиты с небольшими прорезями на уровне глаз. Жертву заводили в храм, и невидимые стрелки палили по ней со всех сторон из наганов. Обычно человек не успевал даже сообразить, что он умирает. Затем подручные взваливали тело на носилки и отправляли его в печь, которая топилась мазутом. Казни совершались по ночам, чтоб дым из крематория не был виден окрестным жителям».
Южный въезд в монастырь предназначался для начальства НКВД и лично Л.П. Берии, который, по словам одного из охранников, приезжал «на трех черных ЗИСах». Здесь располагался контрольно-пропускной пункт. Но заключенных привозили с восточной стороны бывшего монастыря. По прибытии некоторых сразу «для смирения духа» помещали в стоячие карцеры, расположенные у ворот, -такие узкие, что невозможно было даже раздвинуть локти. Здесь вновь прибывших оставляли на несколько суток, а то и неделю.
Одним из первых и самым «знаменитым» узником Сухановки стал сам «железный нарком» Ежов, то есть кто был повинен в гибели сотен тысяч ни в чем невинных людей, расстрелянных во время Большого террора. Жертвы наркома Ежова лежат в Бутове, «Коммунарке», Левашовской пустоши под Санкт-Петербургом , Медном под Тверью, в других 800 подобных местах всей стране. Конечно, за плечом генерального комиссара стоял сам Сталин, поддерживали его намерения члены Политбюро. Не приходится удивляться, что пришел момент, когда верный слуга, несмотря на все свое старание, стал неугоден Хозяину. Сменивший Ежова Берия убрал всю команду Ежова, его окружение и родных. Почти все они попали в Сухановскую пыточную тюрьму, затем были приговорены высшим органом советской юстиции - Военной коллегией Верховного Суда СССР - к расстрелу. Единицы остались в живых.
В 1938 году по приказу НКВД в помещении бывшего монастыря Святой Екатерины в Московской области была образована тайная следственная тюрьма, известная как Сухановка или Спецобъект № 110. «Объект» предназначался для самых опасных врагов советской власти и лично товарища Сталина. Заключенных в Сухановке не только годами держали без суда и следствия, но и подвергали самым страшным пыткам. С 1938 по 1952 годы узниками пыточной тюрьмы стали примерно 35 тысяч человек. Почти все они погибли. Почти вся информация о тайном объекте до последнего времени находилась под грифом «секретно» в архивах ФСБ.
— «Интеллигенты, быть тверже стали! Кругом агенты, а первый Сталин!» Как Вам нравятся эти стихи? — чуть насмешливо спрашивает меня старик, сидящий на кровати с чашечкой чая в руках. На часах три часа ночи, но спать в этом доме ещё не ложились. — Это стоящие стихи, я за них 10 лет лагерей строгого режима получил!
— За пару строчек?
— Этого было достаточно. Я прочитал стихи другу, а у того отец был генерал НКВД. Ну, и за мной пришли. На допросе кроме антисоветской пропаганды предъявили обвинение в террористических намерениях. Я назвал Сталина агентом, значит, я хотел его убить!
Во время ареста Семену Виленскому было 20 лет. Он учился на филологическом факультете Московского университета. Сейчас Семену Самуиловичу 86 лет. Он живёт в Москве, пишет стихи и занимается издательской деятельностью в издательстве «Возвращение», которое публикует мемуары бывших узников ГУЛАГа.
Сам Семен Самуилович провел в сталинских лагерях и тюрьмах 8 лет. Причём начало срока отбывал в Сухановке или «Спецобъекте 110». Спецобъект размещался в бывшем монастыре святой Екатерины и был организован лично
наркомом НКВД Лаврентием Берия. Монахинь выселили, бывшие кельи приспособили под камеры, обширные монастырские подвалы превратили в помещения для пыток. Тюрьма предназначалась для бывших друзей товарища Сталина, которые по его личному приказу объявлялись врагами. По официальным документам тайная тюрьма тов. Сталина проходила как «дача» НКВД. «Дачей пыток» и прозвали ее заключенные.
«Тесная камера, бетонный пол. В зарешеченном окне толстое стекло, пропускающие лишь тусклый свет». Свой рассказ Семен Самуилович ведет тихим монотонным голосом и просит не перебивать.
«Табуретка и стол привинчены к полу. Откидная полка, как в вагоне поезда, но лежать на ней днём запрещено. На день выдают два кусочка сахара, пайку сырого хлеба — граммов триста — и миску непроваренной перловой каши. Но съешь эту кашу, такая резь в животе начинается, как будто принял яд. Так день за днем, на допросы меня не вызывали. Я объявил голодовку, требовал вызвать ко мне прокурора! На это никто не обращал никакого внимания, пока я не начал петь и кричать. Тогда меня отвели в карцер. Это был узкий каменный мешок. Мокрые склизкие стены, вода капает. Не знаю, сколько я там находился, представления о времени терялись, потом я осел на холодный мокрый пол. Конвоиры меня подняли. Посадили на деревянный ящик на какое-то время. Я сидел, потом ящик из под меня вытащили. Сколько все это продолжалось, я не знаю».
«Из соседних помещений я слышал крики, рыдания, стоны, женский вой, звук ударов и мат следователей: „Шпарь ему яйца! Шпарь!“. Но меня почему-то пальцем не трогали! Потом я узнал, что на короткое время Сталин запретил пытать беременных женщин и студентов. Одним словом, повезло!» — рассказывает Виленский. Вскоре ему объявили решение Особого Совещания: «Осужден по статье «Антисоветская агитация» на десять лет. Восточно — Сибирским этапом студента — филолога отправили на Колыму. Там он продолжил свои «университеты» до самой смерти Сталина. В Сухановской особорежимной тюрьме он пробыл три месяца и единственный из 35 тыс узников дожил до наших дней. Других свидетелей — нет.
Среди узников Сухановки были известные политики, общественные деятели, «мастера культуры» и военачальники: «кровавый нарком» Николай Ежов с коллегами, устроившими Большой Террор, писатель Исаак Бабель, бывший белый офицер, муж поэтессы Марины Цветаевой, завербованный чекистами в Париже, Сергей Эфрон, боевые генералы — маршал авиации, герой СССР Сергей Худяков (Ханферянц), генерал Павел Понеделин, адмирал Константин Самойлов и даже убийцы царской семьи Романовых, чекисты Александр Белобородов и Филипп Голощекин.
Журналист и агент НКВД Михаил Кольцов — он же прототип Каркова в романе Хемингуэя «По ком звонит колокол» — попал в особорежимную тюрьму сразу после торжественного вечера в Доме писателей. Он только что прилетел из Испании и получил из рук Сталина орден Красного Знамени. «А оружие у Вас есть? — поинтересовался товарищ Сталин. — А не хотите ли Вы застрелиться, товарищ Кольцов?» Самого известного журналиста Советской России арестовали прямо в редакции газеты «Правда» на глазах испуганной секретарши. Кольцова пытали, а потом расстреляли в один день со Всеволодом Мейерхольдом — гениальным театральным режиссером XX века.
На допросах в Сухановке Мейерхольд признался в сотрудничестве с британской и японской разведкой. Он дал показания на коллегу режиссера-кинематографиста Сергея Эйзенштейна, писателя Илью Эренбурга, композитора Дмитрия Шостаковича и многих других деятелей советской культуры. В письмах к Председателю Совета Народных Комиссаров Вячеславу Молотову, режиссер поведал, как проходили допросы. Эти письма сохранились.
«Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой... В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток, и я кричал и плакал от боли... Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка, глаза оказались способными лить слезы потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую бьет хозяин. Меня били по старым синякам и кровоподтекам, так что ноги превращались в кровавое месиво. Следователь все время твердил, угрожая: не будешь писать, будем опять бить, оставив нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного мяса. И я все подписывал».
Мейерхольд и Кольцов были расстреляны 2 февраля 1940 года. Тела их сожгли в крематории бывшего Донского монастыря. Обычно прах кремированных вывозился на поля в качестве калийного удобрения, выбрасывался в канализацию или отправлялся на городскую свалку.
По воспоминаниям бывших узников Сухановки в следственной тюрьме использовали 52 вида пыток. Подробный реестр используемых в Сухановке «следственных методов» составила писатель, историк, исследователь ГУЛАГа Лидия Головкова. О подмосковной пыточной тюрьме она написала книгу «Сухановская тюрьма. Спецобьект 110».
«Сухановка считалась самой страшной тюрьмой Советского Союза», — рассказывает Лидия Алексеевна — пожилая худенькая женщина, абсолютно седая. «Самый простой метод, который здесь применяли — избиения, причем бить могли несколько суток, следователи сменяли друг друга. Били по самым чувствительным местам, это называлось „рожь обмолачивать“. Второй метод — конвейер, мучения бессонницей, когда на 10-20 дней человека лишали сна. Нередко во время допроса подследственного усаживали на ножку табуретки, так, чтобы при малейшем неосторожном движении она вошла в прямую кишку. Заключенных связывали, протянув длинное полотенце через голову к пяткам — такая пытка называлась „сухановская ласточка“. Кажется, в таком положении невозможно выдержать и нескольких секунд, но пытаемых оставляли на сутки. Сажали в горячий карцер — „салотопку“ или погружали в бочку с ледяной водой. Втыкали иголки, булавки под ногти, прижимали дверью пальцы. Следователь мочился в графин, а потом заставлял пить подследственного».
«Были случаи, когда, несмотря на пытки, подследственный отказывался подписать признательные показания?» — интересуюсь я у историка. «Такое случалось крайне редко. Избиения и пытки были такие, что 50—летние генералы не выдерживали боли, и, не помня себя, кричали: „Мама! Мамочка!!!“». Генерал Сидякин от пыток сошел с ума, выл и лаял в камере по-собачьи. Очень многие узники сразу после допросов отправлялись в психиатрическую больницу на принудительное лечение.
Я знаю только один подтвержденный документами случай, когда узник не согласился с обвинениями даже под пытками. Это чекист, большевик — ленинец, выходец из московских дворян Михаил Кедров. Кедров вместе с сыном Игорем и его другом (они тоже служили в НКВД) написали письмо о злоупотреблениях в органах. Все трое были немедленно арестованы. Их допросы продолжались по 22 часа и более. Первыми расстреляли молодых людей, а вот Михаил Кедров, несмотря ни на какие пытки, не признавал себя виновным. И удивительно, на суде он был оправдан, но не отпущен из тюрьмы. Когда началась война, по устному приказу Берии Кедров был расстрелян без возобновления следственного дела.
«В Сухановке узников расстреливали в здании бывшего храма Святой Екатерины. Причем стрелки стояли за железными щитами с прорезями для глаз так, что их не было видно. Обычно человек даже не успевал сообразить, что с ним происходит, как уже отправлялся на тот свет», — рассказывает Головкова. Затем подручные взваливали тело на носилки и отправляли в печь, которая топилась мазутом. Кремации совершались по ночам, чтобы местные жители не жаловались на зловоние. Перед смертью некоторых узников Сухановки, тех, кто был не только «врагом народа», но и «врагом» лично товарища Сталина, было принято избивать еще раз. «Перед тем как идти ему на тот свет — набей ему морду!» — говорил комиссар госбезопасности Лаврентий Берия, который любил бывать в сухановской тюрьме. Здесь у него был собственный кабинет, из которого на лифте можно было спуститься в подземный этаж тюрьмы, чтобы принять личное участие в допросах«.
Я поинтересовалась, были ли среди заключенных сухановской тюрьмы женщины. «Да, конечно! Мне запомнилась история молоденькой жены маршала Григория Кулика — Киры Симонич — Кулик. Она была очень хорошенькая, вышла замуж за маршала в 18 лет. Вскоре она была арестована. Возможно, Кира приглянулась кому-то из высшего советского руководства (не исключено, что самому Сталину), и ее решено было похитить. Для похищения юной красавицы была выделена опрегруппа сотрудников НКВД. Они караулили жертву на трех автомобилях. Руководил спецоперацией заместитель Лаврентия Берии генерал Всеволод Меркулов. В июле 1939 года Кира вышла из своего дома в центре Москвы и бесследно исчезла. Я не знаю, к кому ее возили и что с ней делали, но, в конце концов, она оказалась в сухановской тюрьме. Между тем безутешный муж —маршал Советского Союза Григорий Кулик обратился лично к Лаврентию Павловичу с просьбой найти любимую жену. Берия согласился помочь и даже объявил всесоюзный розыск, хотя прекрасно знал, что Кира находится в Сухановке, он лично ее допрашивал. Кире предъявили обвинения в шпионаже, но не очень настаивали на обвинении. Просто отвезли в Москву и расстреляли. Даже следственного дела не было заведено. А официальный розыск пропавшей жены продолжался еще десять лет, дело Симонич — Кулик составило 15 объемных томов, которые впоследствии уничтожили. В 1949 году маршал Кулик тоже был арестован и расстрелян».
Мне стало интересно, кто были те люди, что исполняли приговоры?
«Наверное, если бы мы спросили их родственников, все бы они в один голос сказали, что это были любящие отцы, мужья и дедушки, — рассказывает Головкова. — Просто работа у них была тяжелая. Я встречалась с одним из бывших сотрудников Сухановки. Он работал шофером — перевозил заключенных в тюрьму. Обычно такие перевозки осуществлялись в специальных фургонах с надписью „Хлеб“, „Мясо“ или даже „Советское шампанское“. Так вот он рассказывал, что однажды вез в следственную тюрьму беременную женщину. Очевидно, от потрясения у нее начались роды. Шофер мчался как безумный, но не в роддом, а в пыточную тюрьму. Родился мальчик. Один из охранников принял младенца, обрезал пуповину, завернул в шинель. А потом проводил женщину к тюремному начальству. Рассказывая об этом, бывший шофер не мог сдержать слез. Но большинство сотрудников Сухановки ни в чем не раскаивались и до конца дней своих верили, что вершили „революционное правосудие“ от имени народа».
«Мы били, бьем и ни от кого не скрываем!» — любил говорить следователь Сухановки Михаил Рюмин. Об избиениях Рюминым заключенных в Сухановке ходили легенды. Помогал Рюмину не обычный следователь, а полковник НКВД. С заключенного снимались брюки, на спину ему садился полковник. Рюмин бил резиновой дубинкой до кровавого мяса. На следующем допросе Рюмин пинал несчастную жертву в живот, так что у того вылезали все кишки наружу. Кишки собирали, и отвозили пытаемого в больницу бутырской тюрьмы. За доблестную службу Рюмин получил медаль «За отвагу», но потом тоже был расстрелян.
Головкова рассказывает, что среди охранников тюрьмы был чекист Богдан Кобулов, который весил 130 кг. Он мог убить подследственного одним ударом, чем очень гордился. «На счету другого сотрудника для особых поручений Петра Магго, по мнению его коллег, было не менее 10 тыс лично расстрелянных. Умер Магго перед началом Великой Отечественной войны от алкоголизма. Примечательный факт: у коменданта НКВД Василия Блохина, отвечавшего за исполнение приговоров по всему Советскому Союзу, даже имелась специальная одежда для расстрелов: кожаный длинный фартук, краги, кепка и резиновые сапоги. Он носил все это, чтобы не запачкаться кровью и мозгами тех, кого расстреливал. По свидетельству генерала КГБ Токарева, Блохин застрелился в 1954 году после вызова в прокуратуру, когда его лишили генеральского звания и наград. Однако через несколько лет награды и звания ему были возвращены посмертно. Большинство исполнителей расстрелов не дожили до старости. Было три причины их преждевременной смерти: алкоголизм, шизофрения и самоубийство. Однако никто никого не судил. Никакого Нюрнбергского трибунала в России не было».
Сравнение с Нюрнбергским процессом заставляет задуматься о том, какой режим был хуже: сталинский или нацистский?
«Я думаю, они обменивались опытом», — считает Головкова. — «К примеру, специальные автомобили — автозаки для перевозки заключенных, в которых выхлопная труба направлялась внутрь, и несчастные жертвы умирали по пути в крематорий — это изобретение советских чекистов. Гитлеровцы просто этот метод усовершенствовали, применив газовые камеры в лагерях смерти».
Сухановская тюрьма сейчас выглядит, так как будто её и не было. На месте монастыря опять монастырь. В царское время был девичий, ныне — мужской. В обители четыре монаха и пять послушников. Они усердно молятся и трудятся, а о времени террора стараются не вспоминать. Подвалы, где пытали узников, засыпаны землей, заасфальтированы, замурованы еще при в советское время, когда строения монастыря передавались РПЦ. Камеры, где сидели обречённые на смерть, снова стали кельями. Храм Святой Екатерины, где расстреливали людей, а затем сжигали трупы в печи, отреставрировали и в буквальном смысле слова привели в божеский вид. В кабинете Лаврентия Павловича Берии сейчас кабинет настоятеля владыки Тихона. Поговорить с настоятелем мне не удалось: женщинам в мужской монастырь не положено. Единственное, что сейчас напоминает в святом месте о месте окаянном — музей Сухановской тюрьмы, созданный трудами послушника Виктора, художника по образованию. Это один из немногих музеев ГУЛАГа в России.
Весь музей размещается в одной комнате, точнее, келье. Посетители в нем — нечастые гости. Здесь редко бывают экскурсии, православные паломники не спешат заглянуть сюда перед церковной службой. Музей не может похвастаться большим количеством экспонатов. За стеклянной витриной — кусочки паркета из кабинета Лаврентия Павловича, по которому ступала нога кровавого наркома, алюминиевые миски, из которых узники хлебали баланду и кашу—шрапнель, телефон, по которому отдавались смертельные приказы, и чекистский наган, из которого эти приказы, возможно, исполнялись. Маленькие фотографии узников Сухановки на стенде, картины маслом, написанные послушником Виктором: конвоир с овчаркой ведет этап, узник с расширенными от ужаса глазами в одиночной камере. Скульптура, вылепленная из воска — Лаврентий Павлович Берия в знаменитом пенсне. Комиссар госбезопасности сидит, словно живой, так и кажется, вот — вот встанет, спустится на лифте в подвал, чтобы лично вести допросы с пристрастием.
«Скажите, вам здесь не страшно жить?» — спрашиваю я послушника Виктора. — «Призраки убиенных не бродят по монастырю?»
«Никто не здесь бродит!» — улыбается послушник. — «Бояться нечего! Вот я, например, живу в бывшей камере. Да, не скрою, порой думаю: кто же жил здесь до меня и что думал в свои последние минуты?! Но стараюсь такие мысли отогнать. Невозможно об этом все время поминать, так можно и разум потерять!»
«Молиться о безбожниках, отступниках, коммунистах церковное учение не велит!» — Молитесь за убиенных?
— Православные могут молиться только за православных, за тех, кто принадлежал к христианской Церкви. Почти все сухановские узники были атеистами. И многие до того как стать жертвами, сами были палачами. А если не убивали, значит, одной веры, одной идеологии были с убийцами. А молиться о безбожниках, отступниках, коммунистах церковное учение не велит! Мы молимся за Православного Царя Николая II Романова, которого убили эти христопродавцы! Все грехи и злодеяния народа русского начались с этого убийства. Не знаю, когда Бог простит Россию?
Виктор тяжело вздыхает и спешит к вечерне. «Господу помолимся!» — торжественно поет хор мужских голосов. Над куполом храма Святой Екатерины тихо заходит солнце, сварливо кричат вороны, из трапезной доносятся запахи борща и свежего хлеба. Трудно поверить, что еще примерно пол—века назад в этой мирной обители трупов было больше, чем живых людей. Так же и в тысячах других уголков России, объединённых общим словом — «архипелаг ГУЛАГ».
