Война в Чечне Рассказы участников Чеченской войны
Интервью Александра Градуленко, участника штурма Грозного 1995
Он вчера не вернулся из боя
Александру Градуленко 30 лет. Цветущий мужской возраст. Капитан в отставке, награжденный медалями "За отвагу” и "За отличие в воинской службе” II степени. Заместитель председателя общественной организации "Контингент”. Ветеран первой и второй чеченских войн. Войн современной мирной России.
В 1995 году сержант-контрактник Александр Градуленко в составе 165-го полка морской пехоты Тихоокеанского флота участвовал в штурме Грозного.
Саша, что заставляет человека, своими глазами видевшего гибель друзей, на следующий день все-таки идти в атаку?
Честь, долг и мужество. Это не красивые слова, в боевых условиях с них слетает шелуха, их смысл понимаешь. Из этих кирпичиков складывается настоящий воин. И именно они ведут в бой. И еще одно. Месть. Хочется отомстить за ребят. И завершить скорее войну.
Вопросы в голову приходят потом, уже дома, когда эйфория "я живой” проходит. Особенно когда встречаешь родителей тех ребят… Почему они стали "грузом 200”, а я - нет? На эти вопросы трудно, почти невозможно найти ответ.
Вы лично, Саша, понимали, куда летите?
Представлял ли себе, что такое война? Смутно, очень смутно. Что мы тогда знали? Что в Чечне плохо – ведь первый штурм захлебнулся, сколько ребят полегло. И понимали, что если собирают морпехов по всем флотам, а морскую пехоту давно не использовали в боевых действиях, то дело худо.
От нашего родного Тихоокеанского флота готовили к отправке 165-й полк морской пехоты. Где же найти 2500 обученных людей, если в Вооруженных силах недокомплект? Командование ТОФ принимает решение о комплектовании полка личным составом, проходящим службу на кораблях и подводных лодках. А ребята автомат только на присяге держали. Мальчишки необстрелянные… Да и мы тоже, собственно.
Нас собрали, помню, 10 дней дали на подготовку. Что за это время можно подготовить? Смешно. И вот стоим на аэродроме, зима, ночь, самолеты готовы к отправке. Выходит высокий военный чин, речь толкает про патриотизм и про "вперед, ребята!”. Выходит следом наш командир батальона - майор Жовторипенко и докладывает: "Личный состав к боевым действиям не готов!”. Следом – офицеры, командиры рот: "Личный состав не готов, мы не сможем повести людей на бойню”. Высокий чин в лице меняется, офицеров тут же берут под арест, нас отправляют обратно в казармы, а утром – вылетаем в Чечню. Но уже с другими командирами…
Кстати, тех, кто тогда на аэродроме правду сказал, потихоньку из армии "ушли”. Я, мои друзья очень уважаем этих людей. Они по сути нам жизнь спасли, отстояли ценой своей карьеры. Наш батальон как якобы отказников в бой с колес не бросили. А то полегли бы, как ребята с Северного флота, балтийцы. Они ведь уже в феврале были выведены из Чечни – столько было раненых и убитых.
Кирпичики победы над страхом
Помните ваш первый бой? Что чувствует при этом человек?
Это невозможно объяснить. Срабатывают животные инстинкты. Тот, кто говорит, что не страшно, - врет. Страх такой, что цепенеешь. Но если его победишь - выживешь. Кстати. Вот вам деталь: прошло ровно 10 лет со дня первой чеченской, а мы, собираясь с друзьями, вспоминаем бои – и выясняется, что все видели разное! Бежали в одной цепи, и каждый видел свое…
Вторую чеченскую Александр Градуленко проходил уже офицером, командиром взвода. После тяжелой контузии, после долгого лечения в госпитале он окончил факультет береговых войск ТОВМИ имени Макарова и вернулся в свой родной полк. И даже взвод в командование получил тот самый, в котором воевал сержантом.
Второй раз нас отправляли на войну под грифом "секретно”. Шли разговоры о миротворческой операции, мы уже мысленно примеряли голубые каски. Но когда эшелон остановился в Каспийске, тут наше миротворчество и закончилось. Охраняли аэропорт Уйташ, участвовали в боевых столкновениях.
Кому труднее воевать – солдату или офицеру?
Офицеру. Ответственности больше, это раз. Офицер постоянно на виду, а в бою – тем более. И какие бы ни были во взводе отношения между офицером и солдатами, когда начинается бой, они смотрят только на командира, в нем видят и защиту, и господа бога, и кого угодно. И от этих глаз не спрячешься. Вторая сложность - управлять людьми с оружием тяжело, надо быть психологом. Правила в бою много проще становятся: не нашел общего языка с солдатами, мордобоем занимаешься - ну что ж, опасайся пули в спину. Вот когда понимаешь смысл слов "авторитет командира”.
Александр достает "Книгу памяти”, выпущенную "В”, и показывает на одну из первых фотографий, с которой улыбаются беззаботные мальчишки в форме.
– Вот это Володя Загузов… Погиб в бою. Во время первого боя погибли мои друзья... А вот это мои друзья, те, кто остался в живых, мы сейчас вместе работаем, по-прежнему дружим.
Вы и ваши друзья, можно сказать, с честью выдержали не только испытание войной, но и куда более сложный экзамен – испытание миром. Скажите, почему же так сложно вписываются в мирную жизнь воины из "горячих точек”?
Война ломает человека и духовно, и физически. Каждый из нас преступил черту, нарушил заповедь, ту самую – не убий. Вернуться обратно после такого, стать на свою клетку, как шахматная фигура? Это невозможно.
Вы представьте, что ждет, например, разведчика, ходившего в тыл к врагу, когда он приезжает домой. Признательность общества? Как же. Равнодушие чиновников его ждет.
Мне после демобилизации, после войны помогали родители. Друзья – те самые, боевые. Думаю, эта дружба нас всех спасла.
Гордая память
Вы из семьи кадровых военных. Почему нарушили традицию и ушли в отставку так рано?
Разочарование приходило постепенно. Много я в военной жизни видел, не хвастая скажу, иному генералу бы хватило. И с каждым годом служить Родине, видя отношение к армии, к ветеранам, было все труднее.
Знаете, сколько у меня было вопросов, которые некому задать?.. Они и сейчас со мной. Почему сокращают военные училища и призывают в офицеры на два года гражданских, окончивших вуз? Да есть ли человеку, который точно знает, что он здесь всего на два года, дело до того, что будет дальше? Да ему трава не расти! Низшие офицерские чины у нас истреблены – почему? Ответов я не находил. Вот так потихоньку пришло решение уйти из армии. Заняться делом. Родине ведь можно пользу приносить и на гражданке, правда?
Мы – я и мои друзья по организации "Контингент” – по-прежнему живем интересами армии, нам не все равно. Когда показывают Ирак или ту же Чечню – душа болит. Вот поэтому мы и стали активно работать в "Контингенте”. Нашли контакт с администрацией края и города, участвовали в разработке программы по защите, реабилитации ветеранов "горячих точек”, программы помощи родителям погибших ребят. Мы не просим денег, мы просто хотим понимания.
Эта статья была автоматически добавлена из сообщества
Опубликовано: 31-08-201631 августа исполняется 20 лет Хасавюртовскому перемирию, завершившему первую чеченскую войну, очередной этап большой северокавказской трагедии. Доперестроечный Грозный, кампании 1995-1996 и судьба известной правозащитницы и журналистки Натальи Эстемировой, в той или иной степени, оказались фактами биографии жителя старинного среднеуральского городка.
Утро псового лая
Доска от патронного ящика, брошенная в предутренний костер, разгораясь, приняла форму усыхающей в огне костистой медвежьей лапы, и я вспомнил задержанного нашими бойцами пожилого боевика. Скованный наручниками, сидя у огня, чуть раскачиваясь, он почти беззвучно шептал: "Говорил я им - не будите русского медведя. Пусть себе спит. Так нет - выгнали его из берлоги". Чеченец с тоской смотрел на трупы своих. Вся его разведгруппа была уничтожена, попав в засаду, которую им грамотно приготовил спецназ внутренних войск. То же самое, только другими словами, говорил объявившему газават Дудаеву профессор Абдурахман Авторханов. "Берегите Чечено-Ингушетию от новой трагедии. Решайте вопросы кризиса власти в рамках Конституции", - сказал он в 1991 году. Но Джохар все равно призвал под ружье десятки тысяч людей. Многих из этих чеченских "волков" и "волчат" порвали "медвежьи лапы".
Авторханов, настрадавшийся историк, знающий Россию и свой народ, предлагал взять на вооружение восточную мудрость и дипломатию. Но руководство боевиков переоценило себя. Именем Авторханова они назвали проспект Ленина. Тогда еще Грозный не был разрушен. Сейчас, в отступающей тьме и тумане, прячущем от наших глаз Сунжу и развалины домов по её берегам, город потрясал неприкаянностью, беззащитностью перед силой двух сторон.
20 лет назад, 11 декабря 1994 года, начался ввод войск в Чеченскую Республику. Случилась страшная война, переломившая тысячи жизней, в очередной раз разделившая историю России на «до» и «после». Чтобы понять эту войну и оставить ее в прошлом, о ней надо говорить. И в первую очередь должны говорить ветераны.
Эдик. Таких много
Перед нашим разговором Эдик вынимает из пачки сигарету и уходит на лестничную площадку. До того как попал в Чечню, он совсем не курил, что было редкостью среди парней из поселка Шаховский Орловской области.
Призвали в девяносто девятом году. По осени как раз. 19 ноября. Короче, прям сразу в часть нас туда закинули - в Ульяновске, 31-я бригада (ВДВ. - Ред. ). Отслужили мы где-то полгода. Потом на полевой выход, блин, попали. Прям нам сказали, что, типа, вас отправят туда-то и туда-то - в Чеченскую Республику.
Эдик сидит на краю дивана, скрестив руки и ноги. Поселок за окном постепенно погружается в вечерний сумрак, но свет в комнате остается выключенным. В какой-то момент я начинаю различать только силуэт Эдика. Он пытается рассказать о войне.
99-й, 2000 год. Самые такие. Когда банда Хаттаба там гуляла.
Эдуард Райков попал в Чечню в сентябре 2000-го. Было ему тогда двадцать три. Три с половиной месяца десантники стояли в поле возле Шали. Рядом расположились артиллеристы. Там было «относительно спокойно», особенно если сравнивать с Аргуном. «Противный городок», как обозвал его Эдик. В январе 2001-го батальон 31-й бригады перебросили именно туда.
И тогда началось…
В Аргуне ставились различные задачи. Сопровождение колонн, зачистки, выходы в горы. Стрельба, стрельба, стрельба. Усиливали блокпосты, атакованные боевиками. Недалеко от расположения батальона как раз был такой пост.
Мы туда частенько мотались, как говорится. Вот один и тот же блокпост постоянно обстреливали. А он от нас - километр от силы. И вот туда. Только оттуда приедем, их опять накрыли. Нас опять - туда. Ну… Ну, это ладно, - буркнул себе под нос, прервался на полуслове.
После Чечни Эдик начал пить. Жизнь небогатая. С работой получается так - она то есть, то нет.
В этой фразе все, чего Эдик мне так и не рассказал в этот вечер. «Ну, это ладно» - это о потерях, о контузии, об убитых боевиках. В армии принято говорить - «уничтоженных». Эдик избегал упоминать о том, что войну делает войной, - о смерти.
Но чтобы освободиться от такой тяжести, нужно пытаться рассказать. Один раз, другой. Потом станет легче.
Не… - у Эдика перехватывает дыхание. - Не получается.
Домой младший сержант Райков возвратился в мае 2001-го. Живыми вернулись все двадцать человек, которых ему, заместителю командира взвода, дали в непосредственное подчинение. Только одного ранило. За то, что сохранил солдат, обещали представить к высоким наградам. Так и не получил. Впрочем, их судьбой Эдик не интересовался. Дома поначалу, как сам говорит, летал в облаках, не понимал окружающий мир. Не отпускало. По ночам - снова Чечня. Но с годами воевать во сне стал реже. Каждое 2 августа ездит в Орел на встречу с друзьями-десантниками. Разговаривают, выпивают. После Чечни Эдик начал пить. Жизнь небогатая. С работой получается так - она то есть, то нет.
А если в Чечне снова начнется война, подпишешь контракт? - Конечно! Мания туда.
От большинства ветеранов, прошедших Чечню, которых я просил об интервью, слышал категоричное «нет». Зачем лишний раз вспоминать? Если журналист и не переврет, то все равно никто не сможет понять.
Те, кто были на кукуевке, не попали в пекло, блин, что они понимают? - говорит Эдик.
Война закончилась?
Закончилась она… Для кого-то закончилась, а для кого-то - нет.
Ветераны продолжают жить войной?
Да. Таких много.
А если, например, сейчас на Кавказе, в той же Чечне, вдруг снова начнется война, ты пойдешь подписывать контракт?
Конечно! - самый быстрый и самый уверенный ответ Эдика. Я вопросительно смотрю на него. - Мания туда.
Эдик из тех, для кого война не закончилась. Их много, но они не любят об этом говорить.
Война как жизненный опыт
В психологии существует такой термин - посттравматический стресс. Он выражается, в частности, в том, что человек не готов вспоминать и говорить о каких-то неприятных событиях, происшедших с ним. Эти воспоминания для него до сих пор остаются настолько болезненными, что могут вызвать непредсказуемую реакцию.
Самое хорошее - когда все, что в жизни случалось негативного, переходит просто в жизненный опыт, - говорит Ольга Валерьевна Борисова, психолог Московского центра социальной адаптации государственных служащих, уволенных с военной службы, из правоохранительных органов, и членов их семей. - Естественно, человек не забудет об этом никогда. Но если оно перешло просто в какой-то жизненный опыт - это хорошо. У человека это не остается чем-то актуальным, с чем он до сих пор живет, сражается, борется, не может никак там победить. Вот он застрял на своей войне, остается до сих пор там. И это состояние начинает разрушать его психику. Если какое-то травмирующее событие, ситуация, период переходят просто в жизненный опыт человека, то эта война - она как бы закончилась. И человек начинает просто жить дальше.
Среди тех, кто приходит к Ольге Валерьевне за психологической помощью, редко встречаются ветераны чеченской войны:
Они вообще мало обращаются. Это не принято. Они не считают, что у них что-то не так, что больны чем-то или что им помощь какая-то нужна. Я имею в виду именно психологическую помощь. У нас отношение к психологам у людей еще не как к психологам, а частично как к психиатрам. А кто ж себя признает больным? Вот такая, к сожалению, существует установка не очень верная.
Отделение ветеранов
Над железным крыльцом - патрон в объятиях черного тюльпана. На гильзе красными буквами написано AFGAN . За железной дверью в подвальном помещении на самой окраине города разместилось местное отделение Союза ветеранов Афганистана. Местное - это в городе Железногорск Курской области.
Александр Ильич Чуваев, председатель отделения, - ветеран Афганистана. Он не из тех, кто говорит: «Что вам угодно?» Здоровается и ждет, когда я сам представлюсь. Как только ему становится ясно, зачем я пришел, окликает проходящего по холлу высокого мужчину с крупными чертами лица.
Вот Сергей. «Чеченец». Воевал в первую кампанию, - говорит мне Александр Ильич, а затем Сергею: - Иди, садитесь в том зале, и рассказывай.
Что рассказывать-то? - с удивлением человека, внезапно попавшего в центр внимания, спрашивает Сергей.
Иди и рассказывай.
Не обсуждается.
Проходим в просторный зал, заставленный столами и стульями. На стене - фотографии железногорцев, погибших в различных горячих точках. Большинство не вернулись живыми из Чечни.
Сергей Данчин говорит тихо, не торопясь, аккуратно подбирает слова. В Чечню попал в конце мая 1996 года. И находился там, пока не стали выводить войска в октябре.
Дмитрий Чагин
Я когда уезжал туда, написал мамке письмо: «Я в Москву… Командировка там… Строить что-то… туда-сюда». А потом в один прекрасный момент мне мамка пишет плохие слова: «Козел… туда-сюда… Брехло». Потом я узнал, что письмо она понесла на работу. Женщины хвастаются там, туда-сюда, обсуждают. А у другой женщины сын тоже в Чечне был. А там есть один адрес - «Москва 400». Это значит - горячая точка. И вот она узнала из-за этого. «Москва 400» - это все, это Чечня. Я написал: «Мама, прости! Как я мог сообщить?»
Служил в составе сводного батальона 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Батальон стоял возле Ханкалы, откуда отправлялись на задания, сопровождали колонны. Однажды Сергея Данчина вместе с сослуживцами выставили в блокпост по направлению, откуда, по разведданным, боевики планировали атаковать федеральные войска. Однако нападения не случилось.
Одного дедушку мы там застрелили. Ровно 400 метров до этого района было. Потом поехали - дедушка с удочкой. Мы его камнями закидали - и все. Там вблизи 20 км не было, где рыбу ловить. Куда он с удочкой шел - неизвестно. Приезжали к нам потом на блокпост чечены. Не на сам блокпост, а там, мы ходили к ним пешочком. Разговаривали, договаривались. «Зачем деда убили?», туда-сюда. Ну, мы объяснили все. Мирно разошлись.
Сергей работает на одном из местных предприятий. Женат, двое детей. Но не у всех его сослуживцев жизнь после войны сложилась.
Знаю, некоторые с наркотиков только слезли. Кто-то бухает, а кого-то уже в живых нету. И так, и так, - разделяет Сергей тех, кто смог найти себя после войны, и тех, у кого не получилось. - Половина - таких, половина - таких. Кто в Москве, те как-то похуже.
Ветераны, состоящие в союзе, участвуют в памятных мероприятиях: Афганистан и Чечня - ввод и вывод войск, 23 февраля, 9 мая. Ходят по школам со своими историями. Сергей точно знает, зачем это нужно:
Для развития патриотизма молодежи. Потому что молодежь - посмотри на них: курево, алкогольные напитки, наркотики. Взрослых-то уже не вылечишь. Чтобы дети знали, что не только это есть, говно всякое.
Рассказы начальника разведки
Подполковника запаса Олега Ивановича Пронькина, хоть он и не состоит ни в каких ветеранских организациях, на встречи со школьниками приглашают по два-три раза в год. Олегу Ивановичу есть что рассказать - за плечами обе чеченские кампании.
Мы сидим в одном из кафе города Владимира, куда Олег Иванович переехал после ухода со службы в 2010 году. В его взгляде уверенность. Волевой подбородок с ямочкой. Седеющие волосы коротко пострижены. По левой стороне лица со лба по щеке глубокой бороздой тянется шрам. Когда я начинаю задавать вопросы о Чечне, Олег Иванович берет в руки бумажную салфетку. Он будет теребить ее, пока официант не поставит перед ним кофе и мороженое.
В первых числах января 1995 года Олег Иванович, бывший на тот момент в звании старшего лейтенанта, был отправлен в Чечню на замену раненому командиру разведроты 129-го полка Ленинградского военного округа. Полк в числе других подразделений Российской армии штурмовал Грозный.
Дмитрий Чагин
Прилетели в Моздок, - рассказывает Олег Иванович. - С утра должны были вылетать уже в Грозный. А в Моздоке на тот момент был штаб группировки. Нас там разместили в каком-то сарае. И пришел товарищ «во хмелю слегка», как у Высоцкого в песне, полковник на тот момент, представитель отдела кадров штаба округа. Скромно потупив взгляд, сказал: «Извините, что я в таком состоянии. Мне тут орден пришел, я орден обмываю». Видимо, там, сидя в Моздоке, он заслужил орден. Ну, бывает. В стране-то чудесной живем, да? И попросил: «Заполните, пожалуйста, листочки - фамилия, имя, отчество, воинская часть, звание. В рукав положите и в нагрудный карман». Ну, две бумажки. Бумажки раздал нам. Ну, как бы - зачем? «Ну (Олег Иванович пародирует безразличную интонацию того полковника) , когда вас убьют, потом легче будет тела опознавать и рассылать».
В первую кампанию Олег Иванович был дважды ранен. Когда прострелили плечо, он не стал эвакуироваться из Грозного. Но на 25-й день командировки его разведрота попала под огонь собственной артиллерии. Командиру осколками сильно посекло ногу, не мог ходить. Пришлось замениться и полгода провести в госпитале. За участие в штурме Грозного наградили орденом Мужества и медалью «За отвагу». Кстати, шрам на лице - это память именно об обстреле своими.
Всю ночь батальон нашего полка добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Только с утра разобрались, что ошибка вышла.
На тот момент в стране вообще все было нездорово, прямо скажем. В том числе и в армии, - говорит Олег Иванович. - И, естественно, низкий моральный дух армии был. Зарплату не платили по полгода людям. Многие не самые худшие офицеры на тот момент поувольнялись, искали себя в каких-то других делах. Естественно, все это сказывалось. И очень низкий был уровень подготовки даже офицеров, командиров более высокого звена. Связь была ужасно организована. Взаимодействие между родами войск было ужасно организовано. Вот у нас даже в полку был случай, когда всю ночь батальон нашего полка добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Обе стороны понесли серьезные потери убитыми и ранеными и только с утра разобрались, что ошибка вышла. Ну, как бы… - Олег Иванович на секунду заминается и продолжает с болезненным ударением на слово «было». - Да, к сожалению, это было. Это наша история, никуда этого не денешь, не спишешь. Это было. Конечно, когда вторая кампания началась, сама организация и управление войсками были не то что на порядок выше, а на несколько порядков выше, если сравнивать с первой чеченской кампанией.
Во второй войне Олег Иванович участвовал с 2000 по 2002 год. Был уже начальником разведки полка - ставил задачи, контролировал выполнение, организовывал «мероприятия определенные», за одно из которых получил второй орден Мужества. Особое внимание командир уделял поддержанию дисциплины:
Вот у меня, допустим, во время второй кампании никто никогда не употреблял спиртное. Я имею в виду солдат. А в других подразделениях, были случаи, из-за этого вешались, стрелялись, подрывались на гранатах, на минах - и все остальное. У меня - ни одного. Это, может, и неправильно, но первого, который у нас напился, мы наручниками приковали. Вбили лом в землю, приковали, и он там в согнутом положении стоял неделю. Это издевательство, это неправильно. Это в корне неправильно, да? Постоял так неделю под дождем, под снегом, под солнцем. Мы его потом посадили на вертолет и отправили, уволили. Но это видела вся рота. И я всем сказал: только я узнаю, что кто-то пьет - вот смотрите, вам живой пример. У меня никто не бухал. И я думаю, что этим несколько жизней мы сохранили.
Знаешь, какой лучший способ очистки жилета? Когда горло перерезаешь, кровь хлещет. Надо дать ей запечься, и она пленкой снимается вместе с грязью.
За годы обеих чеченских войн из числа солдат, которыми командовал Олег Иванович, погибли трое. Сержанты Мифодьев и Тарасов - в январе 1995 года в Грозном, в районе трамвайного парка. Сержант Андрей Каморин - в августе 2001 года, когда пытался спасти двух стройбатовцев, упавших в ущелье при строительстве трубопровода через реку Аргун.
Сейчас Олег Иванович работает руководителем службы безопасности в крупном торговом центре. Женат, воспитывает двух дочерей. Продолжает поддерживать связь с солдатами и офицерами, вместе с которыми служил.
Мы когда собираемся в своей среде, офицеры, и разговариваем о войне, никто не преподносит это как какое-то геройство - «вот я, Рэмбо, там что-то сделал!» Наоборот, это все как-то с юмором. И иногда об очень страшных вещах разговор идет с определенной долей юмора. То ли это профессиональный цинизм, как у врачей... Любая же профессия деформирует психику, личность человека, да? Ну, цинизмом не могу это назвать. Наверное, это просто какая-то защитная реакция организма: если будешь все серьезно воспринимать - с ума сойдешь. Как один товарищ мне рассказывал… Ну, бронежилет, когда его часто носишь, он засаливается. Понятно, что засаленная одежда, грязная. В полевых условиях не постираешь. Он говорит: «Знаешь, Олег, какой лучший способ очистки жилета, чтобы он выглядел как новый?» - «Нет. Какой?» - «Когда горло перерезаешь, кровь хлещет. Потом надо дать ей запечься, и она пленкой снимается вместе с грязью».
Однажды в 2008 году Олег Иванович сел за компьютер и за одну ночь написал несколько рассказов.
Наверное, была внутренняя какая-то потребность. Может, даже неосознанная, - объясняет автор. - Но сказать, что «в память о друге» я сел писать или «чтобы никто не забыл этих событий», - нет. Просто захотелось, сел и написал.
Все эти небольшие рассказы опубликованы в интернете . Те, что про Афганистан, - со слов сослуживцев. О Чечне - автобиографические. В одном из них Олег Иванович просит прощения у матерей, чьих сыновей не смог уберечь на войне.
И больше не пишется, честно говорю, - уверяет он. - Не знаю почему. У меня есть еще штук 50, наверное, рассказов, но они все в разной степени незавершенности. Какой-то до середины написан, какой-то - только начало или уже почти конец. Но не могу больше ничего из себя выдавить.
Для ветеранов важно рассказывать и писать об этих событиях?
Наверное, это важно не для самих ветеранов, а, может быть, для всех остальных - что вот эти всяческие политические игры, к чему это все может привести.
Рассказы о чеченской войне
Антология
Алексей Борзенко
Посвящается «Гюрзе» и «Кобре», бесстрашным разведчикам генерала Владимира Шаманова
«Я думал, что умру как угодно, но только не так… Почему я редко ходил в церковь и окрестился в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, буду умирать долго…» - Сергей с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. В желудке уже пятый день не было ни крошки, но он и не хотел есть. Нестерпимая боль в пробитых насквозь руках и ногах временно прошла.
«Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир!» - подумал сержант. Две недели он не видел ничего, кроме земли и бетонированных стен подвалов, превращенных в зинданы. Пулеметчик, он был взят в плен разведчиками боевиков, когда лежал без сознания на опушке ближайшего леса, контуженный внезапным выстрелом из «мухи».
И вот он уже два часа парит в воздухе на легком ветру. В небе ни облачка, нестерпимая весенняя синева. Прямо под ним, у струящихся неровной змейкой окопов боевиков, разворачивался серьезный бой.
Бои за село Гойское шли уже вторую неделю. Как и раньше, боевики Гелаева заняли оборону по периметру села, скрываясь от артиллерии за домами местных жителей. Федеральные войска со штурмом не спешили, новые генералы больше полагались на артиллерию, чем на прорывы пехоты. Все-таки это была уже весна 1995 года.
Сергей пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках допрашивать боевики. Вкус солоноватой крови во рту и боль от выбитых зубов привели в чувство сразу.
С добрым утром! - засмеялись люди в камуфляжах.
Да что его пытать, он все равно ничего не знает, всего-то сержант, пулеметчик! Дай, расстреляю! - нетерпеливо, глотая окончания, по-русски сказал бородатый боевик лет тридцати с черными зубами. Он взялся за автомат.
Два других с сомнением смотрели на Сергея. Один из них - а Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев, - сказал, как бы нехотя, постукивая палочкой по носкам своих новых адидасовских кроссовок:
Аслан, расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Последний вопрос тебе, кафир: если примешь ислам душой и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.
Тут только Сергей увидел еще одного связанного пленника - молодого русского парня лет восемнадцати. Его он не знал. У мальчишки руки были связаны за спиной, и он, как баран перед закланием, уже лежал на боку, скорчившись в ожидании смерти.
Мгновение растянулось в целую минуту.
Нет, - словно вылилось изо рта, как свинец.
Я так и думал, расстрелять… - лаконично ответил полевой командир.
Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня расстреливать? Есть предложение получше! Вспомни историю, что делали гимры, наши предки, более ста лет назад, - это произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете с оловянным волком на боку.
Сергей со своими отбитыми почками мечтал тихо заснуть и умереть. Больше всего он не хотел, чтобы ему ножом перед видеокамерой перерезали горло и живому отрезали уши.
«Ну уж застрелите как человека, сволочи! - подумал про себя солдатик. - Я заслужил это. Столько ваших положил из пулемета - не счесть!»
Боевик подошел к Сергею и пытливо посмотрел ему в глаза, видимо, чтобы увидеть страх. Пулеметчик ответил ему спокойным взглядом голубых глаз.
У кафиров сегодня праздник, Христова Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, перед окопами. В честь праздника! Пусть кафиры порадуются!
Гелаев удивленно поднял голову и перестал выстукивать ритм зикта по кроссовкам.
Да, Хасан, не зря ты проходил школу психологической войны у Абу Мовсаева! Так и быть. И второго, юного, тоже на крест.
Два командира, не оборачиваясь, пошли в сторону блиндажа, обсуждая на ходу тактику обороны села. Пленные уже были вычеркнуты из памяти. И из списка живых.
Кресты соорудили из подручных телеграфных столбов и мусульманских погребальных досок, которые набили поперек и наискось, подражая церковным крестам.
Сержанта положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Гвозди оказались «сотка», крупнее не нашли в селе, поэтому вбивали их в руки и ноги по нескольку штук сразу. Сергей тихо стонал, пока прибивали руки. Ему уже было все равно. Но громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он потерял сознание, и остальные гвозди вколачивали уже в неподвижное тело. Никто не знал, как надо прибивать ноги - напрямую или накрест, захлестнув левую на правую. Прибили напрямую. Боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится, поэтому сначала привязали Сергея за обе руки к горизонтальной доске, а затем и притянули ноги к столбу.
Он пришел в себя, когда на голову надели венок из колючей проволоки. Хлынувшая кровь из порванного сосуда залила левый глаз.
Ну, как себя чувствуешь? А, пулеметчик! Видишь, какую мы тебе смерть придумали на Пасху. Сразу к своему Господу попадешь. Цени! - улыбался молодой боевик, забивший в правую руку Сергея пять гвоздей.
Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь из чистого любопытства. Что только не делали на их глазах с пленниками, но распинали на кресте в первый раз. Они улыбались, повторяя меж собой: «Пасха! Пасха!»
Второго пленника также положили на крест и стали забивать гвозди.
Удар молотком по голове прекратил крики. Мальчишке пробили ноги, когда он уже был без сознания.
На сельскую площадь пришли и местные жители, многие смотрели на подготовку казни с одобрением, некоторые, отвернувшись, сразу ушли.
Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! Будешь долго висеть, сержант, пока твои тебя не пришлепнут… из христианского милосердия. - Боевик, вязавший окровавленные ноги пулеметчика к столбу, раскатисто засмеялся хриплым смехом.
Напоследок он надел обоим пленникам поверх колючей проволоки и российские каски на голову, чтобы в лагере генерала Шаманова уже не сомневались, кого распял на окраине села полевой командир Руслан Гелаев.
Кресты вынесли на передовую, поставили стоя, вкопали прямо в кучи земли от вырытых окопов. Получалось, что они были перед окопами, под ними располагалась пулеметная точка боевиков.
Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях. Но постепенно центр тяжести приняли веревки, затянутые под мышками, а кровь стала поступать к пальцам рук все меньше и меньше. И вскоре Сергей уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых в них гвоздей. Зато страшно болели
В 1995 году — первая чеченская война. Я подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя, вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений. В марте 1995 года штурмовая группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штабной рейд по блокированию групп боевиков во Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводиться с чеченского — как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада.
Засада — это верная смерть: головная и замыкающая машины подбиваются, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, живет максимум 20-25 минут - потом остаётся братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огненной поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова. Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Случилось худшее, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазили по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали, как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Артурском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировке его нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.
Надо сказать, что 1 день в плену у чеченских бандитов — это ад. А тут — 5 лет. Мы бегом туда, уже смеркалось. Фарами от БМП осветили местность. Видим яму 3 на 3 и 7 метров глубиной. Лесенку спустили, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова, 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем вживую чеченцы тренировались, испытывали — приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя — в сердце бьют, а ты должен удар отбить. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно промахивался — все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: “Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои.” Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал, что с ним было за эти 5 лет.
Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще — не кормили.
Спрашиваю: ”Как ты жил-то?” А он: “Представляешь, командир, Крестик целовал, крестился, молился, — брал глину, скатывал в катышки, крестил её, — и ел. Зимой снег — ел”. “Ну и как?”-- спрашиваю. А он говорит: ”Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословенные катышки снега были — слаще меда”.
Его 5 раз — расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему — перерезали сухожилия на ногах, он стоять — не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит, а в 15-20 метров от него, несколько человек с автоматами, которые должны его расстрелять.
Говорят: “Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет”. А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, как простая русская душа: “Господи Иисусе, мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе сегодня будет угодно, я ещё поживу немножко”. Глаза закрывает и крестится. Они спусковой крючок снимают — осечка. И так дважды — выстрела НЕ ПРОИСХОДИТ. Передвигают затворную раму — НЕТ выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела — опять не происходит, автоматы — МЕНЯЮТ, выстрела все равно - НЕ ПРОИСХОДИТ.
Подходят и говорят: “Крест сними”. Расстрелять его - НЕ МОГУТ, потому что Крест висит на нем. А он говорит: “Не я этот Крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать — не буду”. У них руки тянуться — Крест сорвать, а в полуметре от его — тела их СКРЮЧИВАЕТ Благодать Святого Духа и они скорченные — ПАДАЮТ на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его в яму. Вот так два раза пули — не вылетали из канала ствола, а остальные вылетали и всё — МИМО него летели. Почти в упор - НЕ МОГЛИ расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и всё.
И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: “Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука”.
В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было 16 лет, то тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочки ему спускала, и так она его выходила. Её ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали её Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали её. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбирала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко.
Он Ассель забрал с собой. Она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. Семья прекрасная. Вот встретились мы с ним в Пскова — Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне всё рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: “Братья и сестры, мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради”. Они все на колени встали, говорят: “Иди, сынок”. Прошло минут 40. Выходит с улыбкой Саша от старца Адриана и говорит: “Ничего не помню, как будто — с Солнышком беседовал!”. А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел.
А самое главное, мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он всё это пережил: “Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрая от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и ИСКАЛ — моего Спасителя. Я рыдал как младенец, ИСКАЛ — моего Бога”. “А дальше?”- Спросил я. “А дальше — я купаюсь в Его объятиях”, — ответил Саша.
