Памяти анны ахматовой. День памяти анны ахматовой Вдовою у могилы безымянной хлопочет запоздалая весна

"...Живопись - это поэзия, которую видят, а поэзия - это живопись, которую слышат."

Леонардо да Винчи

История картины: Портрет А. А. Ахматовой (Белая ночь. Ленинград) 1939 -1940.

Художник А. А. Осмеркин

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном,
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
Под этими стихами стоят место и дата их создания: 22 июня 1939. Фонтанный Дом. Днем раньше в одном из своих писем домой А. А. Осмеркин писал:

"Каждый день бываю у Анны Андреевны, которую пишу в белом платье на фоне шереметевских лип в белую ночь".
Два года, точнее два сезона ленинградских белых ночей, продолжалась работа над этим портретом. Ахматова была дружна с Осмеркиным, терпеливо выдерживала ночные сеансы, хотя и признавалась Л. К. Чуковской: "Я только для него позирую, я его очень люблю, он хорошо ко мне относится, а вообще-то писать меня не стоит, эта тема в живописи и графике уже исчерпана".

Действительно, ее охотно писали, лепили, рисовали многие мастера, и среди них такие известные, как Н. Альтман, К. Петров-Водкин, Ю. Анненков, Л. Бруни, Н. Тырса, и каждый из этих портретов по-своему выразителен и своеобразен. Ахматова была увлекательной, эффектной моделью - ее внешний облик так отчетливо и красноречиво передавал личность, ее богатство и духовность, что рядом с этим лицом другие казались неопределенными, смазанными. Осмеркин, несколько отойдя от общей традиции, создавал портрет-картину, подчеркивая особенность, значительность личности "внутренними эффектами", глубиной "подтекста": величественной атмосферой Шереметевского дворца, таинственностью старинного сада, зыбким светом белой ночи, поэтической и тревожной.

В дальнейшем существовании портрета время и место его создания стали играть особую роль, наполняясь новыми смыслами, вызывая ассоциации, обусловленные не только зрительским, но и читательским восприятием: если Пушкин - "солнце русской поэзии", то Ахматова - ее "белая ночь" (Е. Евтушенко). Поэт в живописи, человек, самозабвенно влюбленный в искусство, Осмеркин боготворил Пушкина. И к

Ахматовой он относился с каким-то особенным чувством - не только за ее стихи и человеческие качества, но и преклоняясь перед ее пушкинианой. Пейзажи Петербурга и шереметевские липы за окном Фонтанного Дома, в котором, по преданию, Кипренский писал свой знаменитый портрет поэта, были для художника тем мощным "культурным слоем", в котором, как свиток, разворачивалась ахматовская тема памяти, ведущая в глубь времени, истории.

Ведь и для нее Фонтанный Дом, сад - это не только и не столько домашний кров (она не умела вить гнезд), сколько место свиданий с Музой - "милой гостьей с дудочкой в руке".
И неоплаканною тенью
Я буду здесь блуждать в ночи,
Когда зацветшею сиренью
Играют звездные лучи, -

Работу над портретом задерживала сессия - художник преподавал в Ленинградском институте живописи, скульптуры, архитектуры, - не всегда устраивала погода: небо закивало, а нужна была ночная заря. Специально для портрета Анна Андреевна заказала белое платье, его не успели сшить - пришлось позировать в прокатном, но это ее не смущало.

" ...Моя модель довольна", - отмечал Осмеркин в письме от 2 июля 1940 года, с грустью добавляя: "Здоровье у ней совсем плохое. Вчера еле двигалась из-за опухших ног... Уговаривал Владимира Георгиевича увезти ее куда-нибудь, "где желтый одуванчик у забора, лопухи и лебеда".
Эта женщина больна,
Эта женщина одна,
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
Женщина, глядящая в белую ночь из окна, - это и поэт, непостижимый до конца в тайне своего дара, и мать, проводящая месяцы в тюремных очередях, и память, которую не удалось "до конца убить".

https://vk.com/id274314164

МЕНЯ, КАК РЕКУ...

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Тютчев
Н.А. О-ой

Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
И сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня
И, может быть, еще когда-нибудь
Меня задушит…
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
И женщина какая-то мое
Единственное место заняла,
Мое законнейшее имя носит,
Оставивши мне кличку, из которой
Я сделала, пожалуй, все, что можно.
Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь.
В таком году произошло бы то-то,
А в этом - это: ездить, видеть, думать,
И вспоминать, и в новую любовь
Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем
Измены и еще вчера не бывшей
Морщинкой…
…
Но если бы откуда-то взглянула
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец…

1945

Ночное посещение

Все ушли, и никто не вернулся.
Не на листопадовом асфальте
Будешь долго ждать.
Мы с тобой в Адажио Вивальди
Встретимся опять.
Снова свечи станут тускло-желты
И закляты сном,
Но смычок не спросит, как вошел ты
В мой полночный дом.
Протекут в немом смертельном стоне
Эти полчаса,
Прочитаешь на моей ладони
Те же чудеса.
И тогда тебя твоя тревога,
Ставшая судьбой,
Уведет от моего порога
В ледяной прибой.
1963

Предельного совершенства поэтика, основы которой были заложены в первых стихотворениях Ахматовой, достигла в ее героическом цикле «Реквием».

После достижения подобного совершенства перед автором «Четок» и «Реквиема» замаячила невеселая перспектива: до конца жизни оставаться заложницей своих прежних стихов. Выйти победительницей из этой ситуации Ахматова сумела, начав работу над «Поэмой без героя» с ее радикально новаторской и в то же время — «помнящей о славном прошлом» манерой. Диалогичность, установка на прозаический рассказ и умение передать внутреннее через внешнее никуда не делись, но теперь все это стало на службу иным целям. Раньше Ахматова писала одновременно и для широкого, и для близкого круга читателей, знавшего, например, что в строке «Отыми и ребенка, и друга» подразумеваются не абстрактные сын и отец, а вполне конкретные Лев и Николай Гумилев, воевавший в это время за то, «чтобы туча над темной Россией // Стала облаком в славе лучей». Теперь интересы широкого круга просто перестали учитываться. Ахматова в «Поэме…» рассказывает историю, биографические ключи от которой сознательно отброшены, и читатель вынужден блуждать впотьмах, бесконечно строить догадки и гипотезы. От мопассановской новеллы автор «Поэмы без героя» эволюционировала к джойсовскому сверхзагадочному роману.

Анна Андреевна Ахматова

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнет на почку, и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.

Начало Великой Отечественной войны Ахматова встретила в Ленинграде. Через несколько месяцев врачи настояли на том, чтобы 52-летняя поэтесса отправилась в эвакуацию. Сама того не желая, Анна Андреевна покинула любимый город. За этим последовали ее скитания - из Москвы в Чистополь, затем в Казань. Конечным пунктом невеселого путешествия стал Ташкент.

Там Ахматова находилась практически на всем протяжении войны. В Ленинград она вернулась при первой же возможности - в мае 1944 года, спустя почти четыре месяца после снятия блокады. Страшной войне поэтесса посвятила немало стихотворений. В эвакуации даже вышел ее сборник. Среди произведений на военную тематику - «Памяти друга». Скорей всего, оно не адресовано какому-то конкретному человеку. Добрый друг для Ахматовой - любой, кто защищал родную страну от немецко-фашистских захватчиков.

При этом рассматриваемый текст явно перекликается со стихотворением «Заплаканная осень, как вдова…», написанном в 1921 году и посвященном расстрелянному Гумилеву - первому супругу Анны Андреевны. В нем вдовой названа осень. В «Памяти друга» вдовой становится уже весна. Она хлопочет над безымянной могилой. Здесь одновременно могут иметься в виду и неизвестные солдаты, и место захоронения Николая Степановича, которое не выяснено по сей день. Кроме того, не стоит забывать, что Гумилев был воином. После начала Первой мировой войны он добровольцем пошел в армию. Ему довелось повоевать в Польше, на Украине. Поэта удостоили нескольких наград, которыми Николай Степанович гордился.

Большое значение имеет дата написания «Памяти другу» - восьмое ноября - день великомученика Димитрия Солунского по православному календарю. В старинных русских стихах он предстает помощником в борьбе с Мамаем. Ахматова фактически проводит параллель, сравнивая монголо-татарские войска с армией Гитлера. Есть еще один важный момент - в субботу, предшествующую дню святого Димитрия, православные христиане на Руси совершали поминовение всех усопших. Естественно, Ахматова, как человек верующий, не могла об этом не знать. Ее стихотворение - плач по тем, кто погиб во время Великой Отечественной войны, защищая родину, отстаивая свободу свою личную и свободу своей страны. Запечатлеть их подвиг в лирике - долг Анны Андреевны как поэтессы и гражданина. Помянуть навсегда ушедших воинов - долг Ахматовой как матери, жены, христианки.

Ее юность пришлась на расцвет русского модерна и основание акмеизма, а зрелые годы - на развитие советской литературы, частью которой она так и не стала (всеобщее признание и успех 20-х сменился периодом замалчивания и травли). С юности больная туберкулезом, она до конца жизни удивлялась, что прожила так долго (76 лет), и все это время ее сопровождали самые известные ныне представители XX века. Мы собрали их воспоминания о знаменитой поэтессе.

Корней Чуковский

Порою, особенно в гостях, среди чужих, она держала себя с нарочитою чопорностью, как светская дама высокого тона, и тогда в ней чувствовался тот изысканный лоск, по которому мы, коренные петербургские жители, безошибочно узнавали людей, воспитанных Царским Селом. Такой же, кстати сказать, отпечаток я всегда чувствовал в голосе, манерах и жестах наиболее типичного из царскосёлов Иннокентия Анненского . Приметы этой редкостной породы людей: повышенная восприимчивость к музыке, поэзии и живописи, тонкий вкус, безупречная правильность тщательно отшлифованной речи, чрезмерная (слегка холодноватая) учтивость в обращении с посторонними людьми, полное отсутствие запальчивых, необузданных жестов, свойственных вульгарной развязности.

Фаина Раневская

Меня спрашивают, почему я не пишу об Ахматовой, ведь мы дружили...
Отвечаю: не пишу, потому что очень люблю её.

Я познакомилась с Ахматовой очень давно. Я тогда жила в Таганроге. Прочла ее стихи и поехала в Петербург. Открыла мне сама Анна Андреевна. Я, кажется, сказала: «Вы мой поэт», - извинилась за нахальство. Она пригласила меня в комнаты - дарила меня дружбой до конца своих дней.

<...> Я никогда не обращалась к ней на «ты». Мы много лет дружили, но я просто не могла обратиться к ней так фамильярно. Она была великой во всем. Я видела ее кроткой, нежной, заботливой. И это в то время, когда ее терзали.

<...> Во время войны Ахматова дала мне на хранение папку. Такую толстую. Я была менее «культурной», чем молодежь сейчас, и не догадалась заглянуть в нее. Потом, когда арестовали сына второй раз, Ахматова сожгла эту папку. Это были, как теперь принято называть, «сожженные стихи». Видимо, надо было заглянуть и переписать все, но я была, по теперешним понятиям, необразованной.

Иван Бунин

(эпиграмма)

Свиданье с Анною Ахматовой
Всегда кончается тоской:
Как эту даму ни обхватывай -
Доска останется доской.

Лидия Чуковская

Когда летом 1942 года я заболела брюшным тифом и, отдав Люшу родителям, вылеживала шестинедельный бред в своем чулане, Анна Андреевна не раз навещала меня. Однажды я расслышала над своей головой: «у вас в комнате 100 градусов: 40 ваших и 60 ташкентских». В Ташкенте я впервые рискнула показать ей тетрадку своих стихов. «Время пишет вам книгу», - сказала Ахматова. Во всяком случае, одно из моих стихотворений ей понравилось наверняка: она запомнила его наизусть. В Ташкенте Анна Андреевна не единожды повторяла мне: «Изо всех друзей я выбрала вас - к вам приехала в такое время! - и ни разу не раскаялась, что поехала к вам и с вами».

Анатолий Найман

В какой степени Ахматова оставалась «человеком своего времени», то есть что отличало ее от того, что было до 10-х годов, и от того, что стало после? Помимо социально-политического перелома и вызванных им сдвигов в самых разных плоскостях жизни, время претерпело, претерпевало у нее на глазах, и ряд эволюции, так сказать, естественных, меняющих не лицо, а выражение лица эпохи. Менялись вкусы, эстетика, моды. Во-первых, на Анненском кончились те поэты, слова которых обеспечивались простым фактом прежнего их употребления, а не биографией стихослагателя; и на Блоке те, которые преследовали цель служить поэзией красоте, а не культуре. Во-вторых, искусство - как ремесло, как священнодействие, как средство преображения мира - было сущностью, определяющей характеристикой круга, в который вошла, чтобы занять свое место, Ахматова.

Борис Пастернак

Таким я вижу облик ваш и взгляд.
Он мне внушен не тем столбом из соли,
Которым вы пять лет тому назад
Испуг оглядки к рифме прикололи,
Но, исходив от ваших первых книг,
Где крепли прозы пристальной крупицы,
Он и во всех, как искры проводник,
Событья былью заставляет биться.

Иосиф Бродский

Ахматова была человеком чрезвычайно высокого профессионализма. Больше всего ее интересовало, говорит ли поэт, говорит ли поэзия, русская поэзия, языком своего времени. Одна из похвал, которые ей представлялись наиболее высокими, была фраза: «Такого по-русски еще не было». Или, лучше того: «Такого еще не было». Эта оценка была профессиональной не только потому, что в русской литературе такого еще не было.

Памяти Анны Ахматовой

Я не был с ней знаком. В первый и последний раз увидел её в гробу в Никольском соборе, в Ленинграде. Она лежала величественная, красивая… Кругом было несметное количество людей. И в самом соборе, и вокруг него. И тишина. Неестественная, неправдоподобная тишина. Я никогда не видел такой тихой, печальной, говорящей шёпотом, горестной толпы. Где-то, за оградой, мелькали синие шинели милиции, но ей нечего было делать.

Я был с матерью и боялся с ней заходить внутрь собора, ожидал выноса тела. Но мать настояла, чтоб мы зашли. И мы зашли. Трудно в это поверить, но от самого входа до гроба мы прошли за несколько минут. Нас никто не толкнул, не задел. Мы шли меж молчаливых людей, по узкому человеческому коридору, и только за несколько шагов до гроба я услышал негромкое: «Не задерживайтесь, пожалуйста».

Мы попрощались с Анной Андреевной и так же тихо, никем не задетые, вышли на мороз, в другую толпу.

Вечером её хоронили на тихом, утопающем в сугробах кладбище Комарово.

За день до этого ко мне зашёл несколько растерянный директор комаровского Дома творчества.

Завтра будут хоронить Анну Андреевну. Она завещала похоронить её здесь, в Комарово. Но из Союза писателей пока ещё никто не приехал. Может, вы поможете мне подыскать место…

Мы поехали на кладбище. Директор был взволнован, говорил, что земля как камень - в ту зиму стояли сильные морозы, больше 30 градусов, - нет хороших заступов и людей нет, одним словом…

Но люди всё-таки нашлись, и заступы тоже. Могила была вырыта, дорожки разметены. Директор успокоился.

Я хорошо знал это кладбище в лесу, не заброшенное, даже вроде ухоженное, часто проходил мимо него на лыжах, но за ограду не заходил. И всегда здесь было пустынно.

В этот ясный морозный мартовский вечер оно было многолюдно. В большинстве - ленинградцы, но были и москвичи. Вдоль дороги непривычно теснились машины. Автобус с телом Анны Андреевны ещё не пришёл. Ждали, притоптывали ногами.

В маленьком домотдыховском автобусике, тесно прижавшись друг к другу, уселись те, кто постарше, и женщины.

И вдруг в этой тишине, нарушаемой негромким разговором, среди искрящихся сугробов и заснеженных елей появился высокий, улыбающийся, сияющий представитель московской писательской организации. Согнувшись пополам, он с трудом втиснулся в набитый людьми автобусик и, потирая руки, весело оглядел всех сидящих.

А ну, кто тут помоложе? Кто согреет своим теплом иногороднего товарища?

Хотя мест не было, он умудрился всё-таки вдавиться между кем-то. Посмотрел на часы.

Опаздываем, опаздываем. Нехорошо…

Всем было неловко. Молчали.

Автобуса с телом всё не было. Когда он появился, неуклюже переваливаясь по рытвинам, неунывающий москвич оживился.

Ну вот, и гробик прибыл. Начнём, пожалуй, - и, сложившись опять вдвое, стал протискиваться к выходу.

Я не помню почему-то, говорил ли он что-нибудь над могилой. Помню, как выступали со словами прощания Арсений Тарковский и Макогоненко, хотя почти ничего не было слышно. Помню лица выступавших и слушавших - сосредоточенные, устремлённые в себя, - много, много лиц.

Потом стали расходиться, рассаживаться по машинам, автобусам. Над маленьким могильным холмиком образовалась гора венков и цветов. А через несколько дней появился и крест - Анна Андреевна была религиозна. Крестов погребальные конторы не делают. Его сделал Алексей Баталов, большой друг Анны Андреевны, знавшей его ещё мальчишкой, сделал в столярных мастерских «Ленфильма», где ставил тогда олешинский фильм «Три толстяка».

Вечером собрались в одной из комнат Дома творчества. Знавшие Анну Андреевну вспоминали о своих встречах с ней, беседах, нелёгком её жизненном пути, неиссякаемом и неиссякшем до последнего дня таланте её, человеческом обаянии, о свойственном только ей одной умении сочетать в себе царственную величественность с удивительной простотой. Всем было грустно, очень грустно.

Москвича не было. Он, очевидно, уже грелся в мягком купе международного вагона московской «стрелы».