На какие средства живет дворянин. Век златой и закат роковой. Очерк экономического положения дворянства. титулованные и нетитулованные дворяне

Само собой, точно так же как и вообще любые семьи, отдельные дворянские роды и представители дворянства все разнились между собой — по своему происхождению, по своей древности, по своему богатству (земли, здания, фамильные реликвии и драгоценности и проч., а до 1861 и крепостные), по своей близости к двору, по своему отпечатку в истории России. Но на данной странице мы рассмотрим прежде всего статусные различия между ними (сугубо почётные, т.к. юридически все дворяне были равны в своих личных правах, за одним лишь исключением участия в выборах в дворянские губернские собрания, на которое имели право лишь потомственные дворяне).

Таких различий было (на момент конца царского режима) четыре , см. ниже. Исторически, особенно до правления Петра I, были и другие отличия, связанные со старинной, отличной от Табели о рангах , иерархией и наличием целого ряда придворных (нередко сугубо почётных, фиктивных) функций, которые все исчезли с реорганизацией дворянского сословия в петровский период. В частности, до Петра дворянский титул был один: княжеский (а совершенно все собственно русские князи были «природные», Рюриковичи и Гедиминовичи).

То, что малосведущие люди считают иногда титулом (боярин, окольничий, думный дворянин...) являлось ненаследственной функцией в государстве, т.е. служебным чином, и давало одновременно право участия в Боярской Думе. Иные чины (стольники, рынды, стряпчие, постельничие и спальники, ловчие и т.д.) были намного ниже рангом и в Думу не входили. Система не была чем-то монолитным и постоянно видоизменялась, иногда происходили весомые изменения в статусе тех или иных должностей: например, если поначалу конюший реально заведовал царской конюшней, то в XVI веке статус должности резко возрос и её занимали наипервейшие из бояр, по сути конюший был... чуть ли не премьер-министром (нпрм., конюшим был до своего воцарения Борис Годунов). Как указано выше, чины эти не были наследственными, однако многие высокопоставленные дворянские семьи почти всегда располагали представителями в Думе и очень часто дети бояр (не путать с «детьми боярскими», отдельное сословие в XV-XVI вв.!) становились сами боярами. В XVII веке, т.е. по сути во время последнего века существования бояр, выходцы из порядка 30 семей становились напрямик окольничими (кн. Барятинские, Бутурлины, кн. Волконские, кн. Львовы, кн. Милославские, Пушкины, Стрешневы...), а то и боярами (кн. Воротынские, кн. Голицыны, Морозовы, кн. Одоевские, Салтыковы, кн. Трубецкие, кн. Хованские, Шереметевы...), перепрыгивая одним махом через все ступеньки придворной и государственной иерархии.

Но после Петра I (который ввёл Табель о Рангах , 1722 г., а также выстроил новую систему титулов) и Екатерины II (которая в 1785 г. упорядочила права и организацию дворянского сословия в своей Жалованной грамоте дворянству ), ситуация стала намного проще и понятнее. Вот вышеупомянутые четыре деления и отличия:

1) потомственные и личные дворяне,

2) чин в Табели о рангах (для военных и гражданских чиновников, а также для придворных),

3) титулованные и нетитулованные дворяне,

4) часть дворянской родословной книги, в которую они были вписаны.

Рассмотрим теперь все эти четыре различия.

1) потомственные и личные дворяне

Если до Петра I, дворяне все были потомственные, то после петровских реформ появились личные дворяне, причём под конец XIX века их стало почти столько же, сколько потомственных дворян. Личные дворяне отличались тем, что не передавали свою принадлежность к дворянству по наследству детям. Чаще всего личное дворянство получали путём достижения определённого чина по Табели о рангах (будь то на военной или на гражданской службе), но могло также присваиваться отдельным пожалованием в награду за какие-либо заслуги. До 1900, личные дворяне могли ходатайствовать о получении потомственного дворянства, при условии, что их отцы и деды по 20 лет прослужили беспорочно в обер-офицерских чинах. В отличие от потомственных дворян, личные дворяне не могли участвовать в дворянском самоуправлении. Но в иных правах и привилегиях, не было совершенно никаких отличий между личными и потомственными дворянами. Кроме того, поскольку личные дворяне не создавали собой рода, они не вносились в родословные книги дворянства (см. ниже).

Пётр, создавая возможность получения личного дворянства, хотел ослабить потомственное дворянство (которое до появления Табели о рангах считало себя относительно независимым от государства, а после неё стало вынужденным служить стране, причём при Петре — пожизненно), усилить престиж военной службы по сравнению с гражданской, а также создать стимулы для представителей низшего сословия, которое уже простым достижением низших военных чинов достигало заманчивого дворянского статуса.

Однако сильный рост количества личных дворян в XIX веке привёл к ряду консервативных реформ, направленных на то, чтобы ограничить их количество и их возможности к дальнейшему социальному росту. Если до 1845, личное дворянство давал любой чин Табели о рангах , то после соответствующей реформы, лишь военные пользовались этой привилегией, тогда как для гражданских чиновников X-го/XIV-го классов дворянство оставалось мечтой.

Потомственное же дворянство, помимо потомков дворян допетровской эпохи (которое потому и называлось «столбовым дворянством» — от боярских списков-столбцов), состояло и из потомков тех лиц, кому после 1722 г. было присвоено потомственное дворянство, прежде всего — военных. Но если в результате петровских реформ, все военные чины (уже с последнего, XIV-го) давали потомственное дворянство, а гражданские предоставляли его с VIII-го класса, то чтобы ограничить доступ в высшее сословие, целый ряд реформ (так же как и для личного дворянства, см. выше), усложнил получение потомственного дворянства. С 1845 г., при Николае I, военные стали получать потомственное дворянство лишь с VIII-го класса (звание майора), а с 1856 г., при Александре II, для этого стал необходим даже VI-ой класс (звание полковника). Для гражданских чиновников всё обстояло ещё хуже: после 1845 г., VIII-го класса стало не хватать, и только V-ый класс (статский советник) давал потомственное дворянство. После реформы 1856-го г. и этого стало уже недостаточно, а потребовался IV-ый класс (действительный статский советник). Но потомственное дворянство давало и присвоение определённых орденов различных степеней (нпрм., ордена Святого Владимира всех степеней до 1900 г., а после этого года лишь трёх первых степеней).

Несмотря на постепенное усложнение получения потомственного дворянства, петровские реформы всё же привели к сильному снижению веса древних дворянских родов (столбового дворянства) даже среди потомственного дворянства (не говоря уж о дворянстве вообще). По оценке Б.И.Соловьёва, «к началу XX столетия потомственных дворян, вписанных в родословные книги, могущих доказать свою принадлежность к служилому сословию ещё с допетровских времён, насчитывалось всего четверть от общего числа дворян». Этот автор также считает, что лишь около 10% дворянских родов относятся к древнему дворянству (до 1685 г.), а 90% возникло именно в результате государственной службы (по этой причине, наш включает в себя на настоящий момент только титулованное и столбовое дворянство: во всём мире наиболее престижным дворянством считается именно древнее, кроме того, по этим родам гораздо сложнее найти информацию, чем по родам, возникшим в XVIII-XIX вв.).

2) чин в Табели о рангах

Петровская Табель о рангах (1722 г.) включала в себя 14 классов, отдельно для военных, гражданских и придворных чиновников. Достижение того или иного класса давало доступ к личному или даже к потомственному дворянству. Как уже сказано выше, минимальный класс для такого социального роста постепенно увеличивался, чтобы ограничить слишком сильное разрастание дворянства и доступ к высшему сословию выходцев из низших сословий.

Прохождение чинов было проще и быстрее для дворян, чем для остальных служащих. Если первым побуждением Петра было вполне демократическое стремление к облегчению социальной мобильности, ограничению власти старой аристократии и установлению настоящей меритократии невзирая на семейное происхождение, то постепенные реформы его наследников привели всё же к усугублению социального неравенства. Например, после 1834 г., для перевода в VIII-ой класс (и получения т.обр. потомственного дворянства), недворянину надо было прослужить 12 лет, тогда как те, у кого уже было дворянство, было достаточно всего лишь 3 лет службы, и т.д. Поэтому высшие чины, за немногими исключениями, все занимались людьми, которые уже принадлежали по своему рождению к знати.

Табель о рангах неоднократно видоизменялась, добавлялись новые звания, упразднялись старые (нпрм., исчезло звание майора, а в гражданской иерархии перестали использоваться XI-ый и XIII-ый чины), но в общих чертах она осталась основой организации государственной службы Российской империи до 1917-го г.

Дворяне отличались, соответственно, между собой по достигнутому ими чину, и в родословных весьма часто стоит последний их чин (чаще всего присвоенный при выходе в отставку с военной или гражданской службы), а тех или иных лиц нередко идентифицируют как «сын секунд-майора», «генеральша», и т.д. При прочих равных, чин дворянина, в отличие от всех остальных характеристик, зависел только от него самого, от качества его службы, от его усердия и доблести. Соответственно, это единственная меритократическая черта в российском дворянстве — ведь все остальные были наследственными. В государственной иерархии даже выходец из малоизвестного и нетитулованного рода, достигший своими личными качествами III-го или IV-го класса стоял всегда выше, чем потомок древнего и княжеского рода, оставшийся в VIII-ом или в IX-ом.

3) титулованные и нетитулованные дворяне

Поскольку древнее российское дворянство прежде всего происходит от лиц, занимавших различные посты на государственной службе (служилые люди), то в основной своей массе оно было нетитулованным (в отличие от западноевропейского дворянства, где, напротив, почти всегда идёт речь о происхождении от какой-либо земли, у которой был статус — баронство, графство, княжество, — откуда и соответствующий титул). Титулы (точнее, титул) носили лишь наследники ранее правивших княжеских родов, это т.н. «природные князья», потомки правителей различных удельных княжеств ещё Киевской Руси.

Как уже сказано выше, до Петра I единственным титулом был титул князя , а все князья были либо Рюриковичами и Гедиминовичами (т.е. природными князьями), либо потомками переехавших в Россию татар или иных иноземцев, которые в ряде случаев (и при условии принятия православия) были признаны в статусе князя (что привело к довольно резкому снижению престижа княжеского титула). Пётр I стал присваивать титулы графов и баронов , заимствованные из Западной Европы (причём на первых порах он делал это не прямым присвоением, а запрашивая грамоты от Священной Римской империи: например, если первым графом в России стал Фёдор Алексеевич Головин, получивший по просьбе Петра этот титул от Священной Римской империи в 1702 г., то первым собственно российским графом стал Борис Петрович Шереметев, в 1706 г.).

Таким образом, тремя собственно русскими дворянскими титулами являются: князья, графы, бароны (и именно в этом порядке). Как уже было сказано, по причине существования многих княжеских родов мусульманского происхождения, а также упадка многих семей Рюриковичей (некоторые из которых даже перестали по ряду причин пользоваться княжеским титулом), к правлению Петра престиж княжеского титула сильно упал. Даже присвоение Петром I и последующими монархами княжеского титула различным государственным деятелям (Меншиков, Безбородко, Лопухин, и т.д.) не изменило в корне эту ситуацию. Кроме того, включение в Российскую Империю в первой половине XIX века Кавказа привело к резкому росту числа княжеских родов (значительно более половины их к 1917-му г. было грузинского происхождения!). В результате всего этого, некоторые стали ошибочно полагать графский титул более престижным (что однако неверно, см. стр. ).

Одним из способов увеличение престижа княжеского титула явилось создание особой категории — светлейших князей (титул «светлости»). Так, Меншиков, Безбородко, Суворов, Потёмкин, Голенищев-Кутузов и некоторые другие удостоились титула «светлости». Эта привилегия была весьма редкой (менее 20 присвоений за два века).

Помимо этих трёх собственно российских титулов, в очень редких случаях существовали и другие. Во-первых, довольно продолжительное время существовали лица, обладающие титулом царя или царевичей и помимо правящей династии. Сложилось это в результате постепенного присоединения к Российской империи мусульманских и иных территорий (Астрахань, Грузия, Имеретия, Казань, Крым, Сибирь...). Например, дети последних грузинских царей носили звание царевичей и при Российской империи, но внуки их были уже лишь светлейшими князьями. Во-вторых, иностранные принцы и герцоги (царские родственники, либо просто высокопоставленные иностранцы на русской службе) были в ряде случаев признаны в качестве российских принцев или герцогов (нпрм., герцоги Мекленбург-Стрелицкие, принцы Персидские, принцы Бироны-Курляндские, и проч.). Также можно привести уникальный случай пожалования герцогского российского титула: Александр Данилович Меншиков был в 1707 г. сделан светлейшим герцогом Ижорским (дети его этот титул не унаследовали). В-третьих, наконец, целый ряд российских подданных стали герцогами, принцами или маркизами других государств, но с признанием этих титулов в России. Есть также два уникальных примера признания западноевропейских титулов баронета и виконта.

4) часть дворянской родословной книги, в которую они были вписаны

После издания в 1785 г. Екатериной II Жалованной грамоты дворянству , в каждой губернии стали вести единую дворянскую родословную книгу, в которую включались все дворянские роды этой губернии (соответственно, личные дворяне туда не вносились). Поручено было это Дворянскому депутатскому собранию, которое назначало соответствующую комиссию. Эта комиссия рассматривала по отдельности каждый род губернии и представленные доказательства, и принимала решение о внесении в ту или иную часть родословной книги губернии, или же вообще отказывала в этом за отсутствием весомых доказательств. Многие из родословных известны сегодня т.обр. именно благодаря этим делам о дворянстве, тем более что по многим из них существовала обширная переписка с многочисленными копиями документов в разных учреждениях, вплоть до Сената в некоторых спорных случаях. Подобное многократное дублирование облегчает сегодня генеалогические поиски, учитывая, что некоторые архивы были уничтожены или утрачены в советское время.

Родословная книга была разделена на 6 частей:

I) дворянство жалованное или действительное (то есть дворяне, пожалованные в потомственное дворянское достоинство императором),

II) дворянство военное (дворяне, получившие потомственное дворянство при достижении соответствующего военного чина, XIV-го класса изначально, а затем лишь с VIII-го и даже VI-го класса, т.к. условия последовательно ужесточались в XIX-ом веке, см. выше),

III) дворянство по чинам и орденам (роды т.н. «осьмикласнаго дворянства», т.е. получившие потомственное дворянство при достижении первых восьми классов гражданской службы при Петре I, а позднее только при достижении V-го и даже IV-го классса, а также лица, получившие ту или иную степень какого-либо ордена, дававшую право на потомственное дворянство),

IV) иностранные роды (сюда записывались иностранные дворяне, приехавшие служить в Россию),

V) титулами отличённые роды (т.е. титулованное дворянство ),

VI) древние благородные дворянские роды (т.е. столбовое дворянство : «Древние благородные не иные суть, как те роды, коих доказательства дворянского достоинства за сто лет и выше восходят; благородное же их начало покрыто неизвестностию», таким образом в VI-ую часть включались роды, возникшие до 1685 г.).

Несмотря на практическое отсутствие разницы в правах между выходцами из той или иной части дворянской родословной книги (за исключением однако приёма детей в некоторые элитные учебные заведения, как то Пажеский корпус и Александровский лицей), наиболее престижными были всё же V-ая и VI-ая часть , благодаря либо титулам либо древности рода. Поэтому наш включает в себя лишь роды потомственного дворянства этих двух частей (что на деле покрывает лишь около 15% дворянских родов, но по остальным информация значительно более доступна, т.к. роды, возникшие в XVIII и XIX вв. недавние, факт вхождения их в потомственное дворянство всегда прекрасно документирован и все их 2-7 поколения легко отслеживаются по дворянским родословным книгам соответствующих губерний).

Хотя после 1785 г. дворянство объединялось в единое сословие, его представители различались по источнику получения дворянства и по размерам своих доходов. По источникам происхождения дворянство делилось на титулованное (приобретенное на основании титула — граф, барон и т.п.); древнее (находившееся в составе дворянства в момент обнародования Жалованной грамоты не менее 100 лет); пожалованное государем; приобретенное военной или гражданской службой; иностранное дворянство, перешедшее в русскую службу; личное дворянство.
С точки зрения доходов, дворянство делилось на три разряда: низший, средний и высший (подобное деление характерно для всех сословий). До отмены крепостного права в 1861 г. критерием материального положения дворянства было не количество земли, а число принадлежавших ему крепостных крестьян. Действительно, образование, престиж, влияние дворянина зависели от того дохода, который давали его крепостные. Поэтому к низшему разряду принадлежали дворяне беспоместные или мелкопоместные с числом душ мужского пола не менее 20. Достаточными помещиками считались те, у кого было от 21 до 100 крепостных, а к высшему разряду относились владельцы более чем 100 крепостных. Личные дворяне не имели права владеть крестьянами, и основной доход им приносили жалование или пенсия за службу.
В первой половине XIX в. считалось, что приличный дворянству образ жизни может вести провинциальная семья, имеющая 300— 400 руб. серебром годового дохода; в Петербурге и Москве доход должен был быть в 450—750 руб. Такой доход имели чиновники V— VIII классов по Табели о рангах, поэтому и дворянство давалось по достижении именно VIII класса. Низшие чиновники и мелкопоместные дворяне не могли вести образ жизни, соответствующий дворянскому. По этой причине многие чиновники оставались безбрачными, а если женились, то имели одного—двух детей.
Материальное положение дворянства в значительной степени влияло и на их корпоративные права. Потомственный дворянин, записанный в дворянскую книгу губернии, имел право лишь присутствовать на заседаниях дворянского собрания. Право принимать решения и занимать общественную должность в дворянском самоуправлении предоставлялось только тем из них, кто имел годовой доход в 100 руб. (это соответствовало наличию 20 душ крепостных, так как в конце XVIII в. средний доход с души составлял 5 руб. серебром). Непосредственным же правом избирать должностных лиц в дворянском самоуправлении обладали только те дворяне, которые владели не менее чем 100 крепостными мужского пола.
Таким образом, малочисленная дворянская денежная элита по своим доходам значительно отличалась от всего остального дворянства. Как справедливо заметил один из исследователей: «Все рассказы иностранцев о богатстве старой России представляют более вымысла, нежели правды. Россия была одной из беднейших стран Европы, а заезжих к нам иностранцев могло поражать богатство только царского двора и некоторых, весьма немногих дворян».
В первой половине XIX в. сословные признаки духовенства продолжали развиваться, хотя это шло вразрез с церковно-канонической точкой зрения. Священники были образованнее других слоев населения, по уровню грамотности они не уступали дворянству. Высший разряд белого духовенства приближался по своим юридическим правам к личному дворянству, но по доходам от службы сильно от него отставал. Средний годовой доход священника составлял от 30 до 80 руб. в городе и от 25 до 40 руб. в деревне. К тому же доход этот не был гарантирован и полностью зависел от настроения и капризов паствы (прихожан). Поэтому не удивительно следующее свидетельство современника: «Духовенство, особенно белое, любят и уважают, но целое сословие находится в презрении».
Конечно, очень многое в судьбе священника зависело от богатства или бедности прихода. Однако в целом можно сказать, что по уровню доходов духовенство заметно уступало дворянству, а сами эти доходы более равномерно, чем в случае с дворянством, распределялись между разными группами духовенства и отдельными причтами. Большинство представителей разрядов белого духовенства жило теми же надеждами, что и светское чиновничество, мечтая о выгодных назначениях и перемещениях. Иными словами, духовная служба тоже строилась на иерархическом принципе, основанном на постепенном продвижении священников по служебной лестнице.
Как и дворянство, священнослужители оказались в значительной изоляции от остальных слоев населения, что объяснялось их кастовостью и европеизированным (во всяком случае, с точки зрения крестьян) семинарским образованием. В сочетании с традиционной православной системой ценностей такой гибрид приводил к установлению в церковной среде своеобразных, только ей присущих культурных стандартов и отношений.

Русская классическая литература — это не только метания, страдания, самопознание, поиски Бога и обличение порока. Это еще и подробнейшая летопись распада помещичьего землевладения, припозднившегося конца феодализма.

ЕЛЕНА ЧИРКОВА

1810-е. Страсти непрактичности

В "Войне и мире" Льва Толстого половина героев-дворян — на грани банкротства. Расстроены дела графской семьи Ростовых, княжеского рода Курагиных, лишен состояния Долохов, бедствуют княгиня Анна Михайловна Друбецкая и ее сын Борис... Почти все живут не по средствам. Никакого желания строже контролировать управление имениями. Ни малейшего намека на то, чтобы сократить долги, ужав потребление.

Думать о деньгах — на грани постыдного: Анна Михайловна плачет, оттого что ей приходится заниматься таким низким предметом — деньгами. Князь Василий Курагин лишь сетует, что Анатоль обходится ему в 40 тыс. в год, но не урезает его расходы. Пьер Безухов, чей годовой доход — 500 тыс. руб., не знает, как расходятся 100 тыс. из них, и почти каждый год вынужден занимать. Когда граф Ростов перезакладывает имения, посылают за свежей земляникой и ананасами, сын Николушка тут же заводит собственного рысака, самые модные сапоги и рейтузы, "каких ни у кого нет в Москве", и с легкостью проигрывает 40 тыс. за одну ночь ("с кем не случалось").

Сам Илья Андреевич в имении в Отрадном принимает "почти всю губернию, с охотами, с театрами, с обедами и музыкантами". Сколько у него долгов, не знает. Как-то раз Николай по просьбе матери пытается проверить вороватого управляющего, но не может разобраться в книгах и, "не вступаясь более ни в какие дела, со страстным увлечением" занимается псовой охотой, "которая в больших размерах была заведена у старого графа".

Свои проблемы дворяне пытаются решать через брачные союзы строго в своем кругу. Ростовы рассчитывают выдать дочь Наташу за обладающего состоянием князя Андрея Болконского, а когда их свадьба расстраивается — женить сына Николая на княжне Марье, к которой до того сватался сын князя Василия Курагина Анатоль. Дочь Елену князь Василий отдает за состоятельного Пьера Безухова. Борис Друбецкой решает свою проблему женитьбой на некрасивой, но богатой Жюли Карагиной. О межклассовых мезальянсах речь не идет. Не только из идейных соображений. На весь роман один неродовитый герой при деньгах — это купец Ферапонтов, который нажил "дом, постоялый двор и лавку в губернии" с подачи управляющего Болконских.

1830-е. Мертвые души

В "Вешних водах" Ивана Тургенева русский дворянин летом 1840 года приезжает во Франкфурт, где знакомится с дочерью владелицы кондитерской. Влюбившись, желает жениться, а меркантильная семейка тут же начинает стрясать с него инвестиции в модернизацию заведения. Вложениями делу не поможешь, но герой молод, глуп и готов распрощаться со своим единственным имением. На свое счастье или беду, он встречает в городе сокурсника, а тот сводит его со своею женой — богатой купчихой, которая готова купить поместье без due diligence и рассчитаться прямо в Германии. Меньше чем по 500 руб. (ассигнациями) за душу ему жалко отдавать. Имение продается срочно, по случаю и без пересчета крестьян, то есть заведомо со скидкой. Наверное, в спокойной обстановке можно было бы выручить не меньше 600 руб. за душу.

Да, во времена крепостного права имения торговались в пересчете на одного крестьянина. Ничего удивительного. Крепостные крестьяне — это рабы, а рабы — это основные средства, самые что ни на есть материальные активы, числящиеся на балансе, как какое-нибудь оборудование; до представления о трудовом коллективе как о человеческом капитале и нематериальных активах компании еще далеко.

Историкам известна масса сведений о стоимости крепостных. "Деньги" писали, например, о ценах на них в XVIII веке (http://www.. Мы же попробуем обойтись художественной литературой. Отличная статистика имеется в "Мертвых душах" Николая Гоголя. Действие происходит в 1830-х годах. Чичиков, скупая мертвые души, предлагает Коробочке 15 руб. (ассигнациями) за "осьмнадцать человек", с Собакевичем сходится на двух рублях с полтиной, а Плюшкина уламывает на 25 копеек за душу. Для простоты предположим, что в среднем он мог бы их купить по рублю. Этот аферист догадался использовать приобретенные души в качестве залога и получить кредит, кредит не возвращать, а залог оставить кредитной организации. Рассчитывает на 200 руб. за душу, то есть на отдачу на инвестиции в 200 раз. Если залоговая цена души 200 руб., а залоговая цена — это половина, максимум 75% рыночной стоимости актива, то средняя рыночная цена живой души — рублей 300. Коробочка упоминает, что молодых девок за 100 рублей отдавала, но мужики, разумеется, дороже. С другой стороны, Коробочка могла и приврать.

Имение, состоящее из крепостных, земельных угодий, скота, хозяйственных построек, барского дома, примитивной техники и оборотного капитала типа посевного фонда, стоит, как мы прикинули, около 600 руб. ассигнациями из расчета за душу. Получается, что крестьяне — это около половины цены имения, а земля по стоимости на втором месте. Прикидка, конечно, грубая, но имеет право на существование. (Интересно, как пропорции зависели от качества земли — чернозем дороже, но в Черноземье и труд производительнее).

К концу XIX века большинство дворян-помещиков обеднели, если не разорились. Для них уже "Все в прошлом" (Василий Максимов, 1899 год)

1860-е. Как помещики не стали капиталистами

Итак, крепостные — основной актив помещичьего хозяйства. Это в какой-то мере объясняет, почему ситуация с долгами помещиков начинает резко ухудшаться после освобождения крепостных крестьян в 1861 году. За крестьян они получили от государства выкуп в размере 902 млн руб. (для сравнения: весь бюджет Российской Империи на 1862 год составлял 311 млн руб.). На момент реформы 1861 года в России насчитывалось около 9 млн частновладельческих крестьян, таким образом, один крестьянин был оценен примерно в 100 руб. Но это другие рубли, серебряные. Согласно денежной реформе 1839 года, рубль серебром приравнивался к 3,5 рубля ассигнационного. Таким образом, в ассигнациях крепостного оценили в 350 рублей, что примерно совпадает с нашей прикидкой.

Для самих крестьян освобождение было не бесплатным — они были должны осуществлять выкупные платежи государству. Выкуп финансировался за счет иностранных займов и податей и лег непомерным бременем на бюджет страны, обескровленной Крымской войной. На руки помещики получили около двух третей: из выкупных денег 316 млн было зачтено в уплату помещичьих долгов банкам.

Компенсация выдавалась не деньгами, а так называемыми выкупными свидетельствами, которые помещались государством на имя помещика в банк. На "свидетельства Государственного банка на непрерывный доход по выкупу" начислялось 5% годовых. В течение 15 лет свидетельства должны были обменять на пятипроцентные банковские билеты, погашение которых планировалось завершить в течение 49 лет. Выкупные свидетельства были достаточно ликвидны, можно было не только жить на проценты, но и продать бумаги на рынке. Однако продажа была сопряжена с существенными издержками: первые пять лет после реформы рыночная цена свидетельств была ниже 70% номинала и достигла 95% лишь в 1882 году.

"Благородное сословие не было приучено мыслить экономическими категориями и расценило выкупную сумму как материальную компенсацию за нанесенный ему моральный урон, а не как стартовый капитал... Дворянство не стало вкладывать полученные деньги в обустройство России, а предпочло расточительно потребить их за ее пределами",— пишет российский историк Семен Экштут. Если в 1840-е, как подмечает Гоголь в "Мертвых душах", "заклад в казну был... еще дело новое, на которое решались не без страха", то после реформы практика получения кредита под залог земли получила более широкое распространение. Ставка по кредиту составляла 5% годовых.

Многие дворянские семьи, которые получили крупные суммы, стали их "проживать" — жить на широкую ногу в Москве или Петербурге или путешествовать по миру. Герой сатирической хроники Николая Лескова "Смех и горе" 1871 года на старости лет постоянно живет за границей и, по его собственному выражению, "проедает" там свои выкупные свидетельства.

Конец века. Время банкротств и мезальянсов

Герой романа Петра Боборыкина "Василий Теркин" 1892 года Иван Захарыч Черносошный заложил оба свои имения и уехал с любовницей за рубеж. "Целых полгода они там путались, в рулетку играли" и занимались шопингом — у любовницы "по три дюжины... всего нижнего белья и обуви, и все шелковое, с кружевами; какого цвета рубашка, такого и чулки, и юбка... смотрит настоящей французской кокоткой". "В Москву ездят чуть не каждый месяц, и непременно в "Славянском базаре" отделение берут. В уездном городишке умудряются проживать на одно хозяйство больше пятисот рублей в месяц". Теперь Черносошный не может выхлопотать отсрочку уплаты процентов. Пытается занять у предводителя дворянства, а тот сам просит взаймы тысячу. Помещики плачутся, что "несут крест".

Поместье Черносошного покупает Василий Теркин, именем которого и назван роман,— нижегородский купец простого роду, из крепостной семьи. Тридцатилетний Теркин возвращается в родные края в ранге представителя, "главного воротилы" и акционера крупной компании. Он покупает и "лесную дачу" (лесной участок) состоятельного в прошлом помещика Низовьева, который беспробудно кутит в Париже и спускает все нажитое поколениями имущество: его парижская любовница — графиня — стоит два миллиона франков, и на нее уйдут еще не проданные десятки тысяч десятин лесных угодий по Волге, Унже, Ветлуге, Каме.

В романе Боборыкина "Китай-город" дворянско-купеческая Москва 1870-х годов — город бума. Дворяне разоряются, но работать не хотят. Обанкротившийся отставной генерал Долгушин, совсем в нищете, вынужден пойти акцизным надзирателем на табачную фабрику. К тем, кто деньгами не сорит, отношение настороженное. Экономическая власть постепенно переходит от помещиков к купцам и предпринимателям. Их "дети... проживают в Ницце, в Париже, в Трувилле, кутят с наследными принцами, прикармливают разных упраздненных князьков. Жены их все выписывают не иначе как от Ворта (один из первых кутюрье, родоначальник высокой моды.— "Деньги" ). А дома, обстановка, картины, целые музеи, виллы... Шопен и Шуман, Чайковский и Рубинштейн — все это их обыкновенное menu". Балы, как у Ростовых, теперь задают купцы: "Дошло до того, что они не только выписывают из Петербурга хоры музыкантов на один вечер", но и "блестящих офицеров, гвардейцев, кавалеристов, чуть не целыми эскадронами, на мазурку и котильон", а "те едут и пляшут, пьют шампанское, льющееся в буфетах с десяти до шести часов утра".

Предприимчивый, но бедный дворянин Палтусов потерял репутацию на коммерческой афере, и ему теперь не жениться на богатой дворянке. А на купчихе — можно. Социальный разрыв между дворянами и купцами еще столь велик, что выйти за него соглашается Анна Серафимовна — дама видная, красивая, трудолюбивая, образованная по меркам своего круга, с состоянием, "крупный характер".

В пьесе Александра Островского "Дикарка" 1880 года в свое поместье возвращается из-за границы Александр Львович Ашметьев. Когда его просят выступить перед съездом сельских хозяев — рассказать об иностранном опыте увеличения доходности имений, отнекивается: "Я человек дореформенный, я учился за границей только изящно проживать деньги". А вскоре почти даром отдает рощу. Правда, покупатель, некто Мальков, тоже помещик, сбивает цену, не брезгуя никакой глупостью: "Молодые-то леса красивей старых... Во-первых, потому что все молодое лучше старого, а во-вторых, в молодых лесах большой прирост, много процентов приростом дают, а старые уже не растут". Ашметьев называет эти рассуждения "новым взглядом на ландшафт", но Мальков хочет приобрести рощу как коммерческое предприятие, а не для любования: "Ландшафты-то хороши, да убыточны... Доходные-то имения прочней. А ландшафтами-то любуются, любуются, вдруг глядь — и укцион. А с укциону-то купит купец..."

Интерьеры дворянских усадеб на какое-то время стали примером для многих новых русских, но и их время прошло

Фото: Hulton Archive/Getty Images/Fotobank

В комедии "Бешеные деньги" (1870) Островский выводит московских дворян, которым разорения уже не избежать. Надежда Антоновна Чебоксарова полагает, что "состояние можно только получить по наследству, да еще при большом счастье выиграть в карты". Дочь ее Лидия денег не считает: "Я никогда не знала, что значит дорого, что дешево, я всегда считала все это жалким, мещанским, копеечным расчетом... Я помню один раз, когда я ехала из магазина, мне пришла мысль: не дорого ли я заплатила за платье! Мне так стало стыдно за себя, что я вся покраснела и не знала, куда спрятать лицо; а между тем я была одна в карете". В город приезжает молодой провинциальный купец Васильков. У него за душой "три лесные дачи при имении, что может составить тысяч пятьдесят", с которыми в Москве можно иметь на сто тысяч кредита. Васильков выкупает имение Чебоксаровых на залоговом аукционе, женится на Лидии, покрывает долги семьи, при этом спасенное от нищеты семейство обращается со своим благодетелем неуважительно — у того манер нет.

Пренебрежительное отношение дворянства к купцам типично для того времени. Другой герой "Бешеных денег", "неслужащий дворянин лет сорока" Иван Телятев, полностью разорен: "должен тысяч до трехсот", у него все отобрано кредиторами и единственная собственность — халат, но он не боится голодной смерти, потому как полагает, что дворяне и без копейки будут иметь и почет, и кредит: "Долго еще каждый купчик будет за счастье считать, что мы ужинаем и пьем шампанское на его счет". Этому придет конец быстрее, чем рассчитывает Телятев. Например, в комедии Чехова "Вишневый сад", действие которого происходит не позднее 1903 года, купец Лопахин, выкупивший на аукционе имение Раневской, на ее дочери уже не женится, хотя имеет все шансы.

В первой половине XIX века дворяне решали экономические проблемы браком строго в своем кругу, во второй — разорившаяся дворянская семья могла породниться с богатой купеческой, а в начале XX века таким родством купец готов уже и пренебречь. Предприниматель — главная фигура наступавшего капитализма и в дополнительных подпорках для утверждения своего социального статуса в виде знатной жены уже не так нуждается.

Известно, что в «Жалованной грамоте дворянству«, были указаны необходимые условия, доказывающие дворянское происхождение. Также были изданы последующие документы и положения Павла I, сформированы Дворянские собрания. Александр I о многом повторил все привилегии, которыми наделила дворянство Екатерина II.

Император Николай I

С изданием “Свода законов Российской империи” в 1833 году, действующие к этому времени законоположения о сословной принадлежности были повторены в нем. Документирование принадлежности к дворянскому сословию нашло отражение в “Уставе о службе по определению от правительства” и в “Своде законов о состояниях”. Необходимо отметить, что даже беглый взгляд в раздел об отдельных актах состояния обнаруживает, что наиболее развернуто представлены акты состояния дворянского. В частности, помимо документов, указанных в “Жалованной грамоте” 1785 г., в качестве доказательства дворянства названы были дворянские родословные книги и списки, которые велись Герольдией, составляемый в Герольдии общий дворянских родов гербовник, внесение в который считалось “вернейшим доказательством дворянского состояния” и “другие справедливые и неоспоримые на дворянство доказательства”.

К Своду законов о состояниях были приложены “формы”:

1) дворянской родословной книги;

2) родословной и доказательства о дворянстве рода;

3) грамоты, выдаваемой дворянскими депутатскими собраниями. Указанные “формы” документов, доказывающих принадлежность к дворянству, практически без изменений повторялись во всех трех изданных в первой половине ХIХ в. “Сводах законов о состояниях”, что свидетельствует об устойчивости формуляров сословно-дворянских документов.

Следует отметить, что формуляр свидетельства о дворянстве не претерпел никаких изменений вплоть до 1917 г. К свидетельству о дворянстве примыкает удостоверение о дворянстве, которое выдавалось взрослым членам дворянских семей в удостоверение их дворянского достоинства. Формуляр удостоверения во многом повторял формуляр свидетельства о дворянстве. Он оформлялся на бланке дворянского депутатского собрания. В апреле 1860 г. был установлен новый порядок выдачи дворянскими депутатскими собраниями грамот на дворянство и была введена новая их форма. Отныне в тексте Грамоты требовалось указывать на утверждение определения депутатского собрания указом бывшей Герольдии, или бывшего ее временного присутствия. Самый текст Грамоты был модернизирован, т. е. приведен в соответствие с требованиями лексики второй половины ХIХ в.: устаревшее “прозвание” в варианте 1860 г. было заменено “фамилией”, оборот “признали оныя согласными с предписанными на то правилами” кратким и лаконичным оборотом “признаны достаточными” и т.д.

В связи с отменой крепостного права в 1861 г. графа о крестьянах в родословной книге была несколько изменена: выражение “за ним по последней ревизии состоящих крестьян” было заменено выражением “в них водворенных ревизских душ”.

Таким образом, в законах середины ХIХ в. мы имеем дело с обновлением, модернизацией содержания сословных дворянских документов в связи с изменившимися (по причине социально-экономических условий жизни) лексикой и стилем изложения деловой информации.

Законодательные акты конца ХIХ-начала ХХ в., относящиеся к документированию принадлежности к дворянству, были обусловлены социальными процессами, характерными для этого периода, и направлены на ограждение интересов дворянского сословия в условиях все более развивающегося капитализма.

Император Николай II

В 1897 г. по инициативе императора Николая II было учреждено Особое совещание по делам дворянского сословия. Плодом его деятельности стал Именной указ от 28 мая 1900 г. об условиях приобретения прав потомственного дворянства и о порядке внесения дворянских родов в родословные дворянские книги28 , существенно уточнивший и изменивший действовавшее до этого законодательство в сторону обособления и укрепления прежде всего землевладельческого дворянства.

Дворянство в Российской Империи играло значительную роль к политической, экономической и духовной жизни. Оно являлось элитой общества и опорой монархии в государстве. Дворяне занимали высокие государственные, военные должности, занимались наукой и искусством. Дворянство в России - это не евгеническое превосходство одних над другими. Это превосходство духа, отличие человека по моральным, нравственным качествам, которые воплощались в служении Отечеству. Дворянство - это многовековые традиции преданности и верности России.

Глава вторая. ДВОРЯНСТВО

«Столица отставников». - Образ жизни вельмож. - А Б. Куракин. - П. А Демидов. - Ожившие статуи. - А И. Анненкова. - Вестовщики. - Н. Д. Офросимова. - Открытые дома. - Праздники в Кускове. - А Г. Орлов. - Роговые оркестры. - Бал у С. С. Апраксина. - Упадок дворянства. - Семья Бартеневых. - «Приказные». - Московский «Сен-Жермен». - «Свободен от постоя». - Барский дом. - Дворовые. - Шут Иван Савельич. - Салтычиха. - Забота о нравственности. - «Архивные юноши». - Благородное собрание. - «Ярмарка невест»

В последних десятилетиях XVIII и первой трети XIX века, в особенности до Отечественной войны 1812 года, очень заметную роль в повседневности Москвы играло дворянство. Его вкусы, привычки и образ жизни во многом влияли на быт и других сословий. Можно сказать, что дворянство задавало тогда тон в городе, и этот период, продлившийся примерно до 1840-х годов, можно назвать временем дворянской Москвы.

В отличие от Петербурга, который представлялся каким-то вечным чиновником, затянутым в мундир и застегнутым на все пуговицы, Москва уже с конца XVIII века и на протяжении всего XIX столетия воплощала в себе стихию частной жизни. После появления в 1762 году Манифеста о вольности дворянства в России возник феномен вельможного отставника и его столицей сделалась Москва. В Москву уходили «на покой». В Москву возвращались после завершения карьеры. Как писал А. И. Герцен: «Москва служила станцией между Петербургом и тем светом для отслужившего барства как предвкушение могильной тишины» . О том же, только более дипломатично, говорил и один из московских генерал-губернаторов, известный писатель Ф. В. Ростопчин: «Все важнейшие вельможи, за старостью делавшиеся неспособными к работе, или разочарованные, или уволенные от службы, приезжали мирно доканчивать свое существование в этом городе, к которому всякого тянуло или по его рождению, или по его воспитанию, или по воспоминаниям молодости, играющим столь сильную роль на склоне жизни. Каждое семейство имело свой дом, а наиболее зажиточные - имения под Москвой. Часть дворянства проводила зиму в Москве, а лето в ее окрестностях. Туда приезжали, чтобы веселиться, чтобы жить со своими близкими, с родственниками и современниками» .

Статус «столицы отставников» и преобладание людей среднего и старшего возраста обусловливали в целом оппозиционно-консервативный характер московского дворянского общества. В аристократических гостиных между вистом и обедом вельможная оппозиция витийствовала, недовольная практически всем, что происходило во властных структурах Петербурга, к которым она уже не имела отношения.

Притом что дворянство в целом считалось высшим и «благородным» сословием, ни облик его, ни положение, ни образ жизни не были едины для всех. Дворянство подразделялось на высшую аристократию, «мнимую» аристократию, претендующую на родовитость и высокое общественное положение, средний круг и мелкопоместных, и эти круги были достаточно изолированы и мало смешивались между собой, всегда давая понять друг другу о разделяющей их границе. «Мы были ведь не Чумичкины какие-нибудь или Доримедонтовы, а Римские-Корсаковы, одного племени с Милославскими, из рода которых была первая супруга царя Алексея Михайловича» , - хвасталась московская барыня Е. П. Янькова, урожденная Римская-Корсакова. Особую прослойку составляло мелкое чиновничество, получавшее дворянство по выслуге, но тоже составлявшее совсем отдельный круг, дружно презираемый всеми претендующими хоть на какую-нибудь родовитость.

Наивысшая аристократия, титулованная и богатая («вельможи», «магнаты»), играла наиболее значимую роль в жизни города в основном в последние десятилетия восемнадцатого и в начале девятнадцатого века - до 1812 года. Большое состояние позволяло этой части дворянства жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Множество имений и по нескольку роскошных городских домов, нередко с прилегающими к ним парками, наполненными всевозможными «куриозами» и затеями в виде китайских пагод, греческих храмов, затейливых гротов, беседок, оранжерей и прочего, собрания произведений искусства и редкостей, огромные библиотеки, изысканный стол, всевозможные прихоти, даже чудачества, - они могли позволить себе почти все. При их домах были церкви, картинные галереи, хоры певчих, оркестры, домовые театры (в конце XVIII века в Москве было 22 крепостных театра, содержавшихся князем Б. Г. Шаховским, А Н. Зиновьевым, В. П. Салтыковым, князем В. И. Щербатовым, князем П. М. Волконским и другими вельможами), «манежи с редкими лошадьми, соколиные и собачьи охотники с огромным числом собак, погреба, наполненные старыми винами. На публичные гулянья вельможи выезжали не иначе, как в ажурных позолоченных каретах с фамильными гербами, на шестерке лошадей в шорах, цугом; головы лошадей были убраны разноцветными кистями с позолоченными бляхами. Кучера и форейторы были в немецких кафтанах, в треугольных шляпах, с напудренными головами; кучера в одной руке держали вожжи, а в другой длинные бичи, которыми пощелкивали по воздуху над лошадьми. Позади кареты стоял и егерь в шляпе с большим зеленым пером, и арап в чалме или скороход с рослым гусаром в медвежьей шапке с золотыми кистями» .

Французская художница Элизабет Виже-Лебрен, посетившая Москву в 1800 году, вспоминала о своем визите к князю Алексею Борисовичу Куракину на Старую Басманную. «Нас ожидали в обширном его дворце, украшенном снаружи с истинно королевской роскошью. Почти во всех залах, великолепно обставленных, висели портреты хозяина дома. Перед тем, как пригласить нас к столу, князь показал нам свою спальню, превосходившую своим изяществом все остальное. Кровать, поднятую на возвышение со ступеньками, устланными великолепным ковром, окружали богато задрапированные колонны. По четырем углам поставлены были две статуи и две вазы с цветами. Самая изысканная обстановка и великолепные диваны делали сию комнату достойной обителью Венеры. По пути в столовую залу проходили мы широкими коридорами, где с обеих сторон стояли рабы в парадных ливреях и с факелами в руках, что производило впечатление торжественной церемонии. Во время обеда невидимые музыканты, располагавшиеся где-то наверху, услаждали нас восхитительной роговой музыкой… Князь был прекраснейший человек, неизменно любезный с равными и без какой-либо спеси к низшим» .

К характеристике князя А Б. Куракина можно прибавить, что его прозвище было «бриллиантовый князь», и вполне заслуженно, потому что пристрастие Куракина к бриллиантам было велико и общеизвестно: его костюм был украшен бриллиантовыми пуговицами, пряжками и аксельбантами; камни блестели на его пальцах, часовой цепочке, табакерке, трости и прочем, и в полном блеске он был запечатлен на своих многочисленных портретах, в частности и на том, что был написан В. Л. Боровиковским и хранится в Третьяковской галерее.

Каждое утро «бриллиантового князя» начиналось с того, что камердинер подавал ему стопку пухлых альбомов, в каждом из которых содержались образцы тканей и вышивок многочисленных княжеских костюмов, и Куракин выбирал наряды на предстоящий день. К каждому костюму полагались своя шляпа, обувь, трость, перстни и все остальное, вплоть до верхнего платья, в одном стиле, и нарушение комплекта (табакерка не от того костюма!) способно было надолго вывести князя из себя.

После смерти от оспы невесты, графини Шереметевой, Куракин навсегда остался холостяком и почти до смерти ходил в завидных женихах, что не мешало ему к концу жизни обзавестись почти восемьюдесятью внебрачными детьми. Некоторые из его потомков числились крепостными, другим он обеспечил дворянство и даже титулы - бароны Вревские, бароны Сердобины и другие - и оставил наследство, из-за которого потом долго шла нескончаемая и скандальная тяжба.

Кстати, о прозвищах. В дворянской Москве обожали давать прозвища, что вполне соответствовало патриархально-семейному характеру самого города. К примеру, князей Голицыных в Москве было столько, что, как сострил кто-то, «среди них можно было уже объявлять рекрутский набор» (в рекруты брали каждого двадцатого человека из лиц соответствующего возраста). В итоге почти у всякого Голицына было собственное прозвище - нужно же было их как-то отличать друг от друга. Был Голицын-Рябчик, Голицын-Фирс, Юрка, Рыжий, Кулик, Ложка, Иезуит-Голицын и т. д. Прозвище князя Н. И. Трубецкого было «Желтый карлик». И. М. Долгорукова звали Балкон, князя С. Г. Волконского (декабриста) - Бюхна, некоего Раевского, который «порхал» из дома в дом, - Зефир, и т. д.

Не меньшей своеобычностью, чем А. Б. Куракин, отличался живший недалеко от Куракина на Вознесенской (нынешней улице Радио) Прокопий Акинфиевич Демидов. На гулянья и за покупками на Кузнецкий мост он выезжал в экипаже, запряженном шестеркой цугом: впереди две низкорослые калмыцкие лошадки, на которых восседал гигант-форейтор, буквально волочивший ноги по земле; средние лошади были огромного роста - английские «першероны», а последние - крошки-пони. На запятках красовались лакеи - один старик, другой мальчишка лет десяти, в ливреях, сшитых наполовину из парчи, наполовину из дерюги, и обутые одной ногой в чулке и башмаке, а другой в лапте с онучами. Не особенно избалованные зрелищами москвичи валом валили за этим чудным выездом, а хозяин от такой публичности получал несказанное удовольствие.

Страстный садовод, Демидов во всех своих имениях выращивал теплолюбивые растения - фрукты и цветы - и достиг больших успехов (на портрете кисти Дмитрия Левицкого он так и изображен - с лейкой и цветочными луковицами). В его московском доме в грунтовых сараях росли персики, в оранжереях зрели ананасы, а клумбы пестрели самыми яркими и редкими цветами. В сад Демидова мог прийти прогуляться всякий желающий из «чистой публики» - ворота не запирались. И вот повадились к Демидову воры. Они рвали цветы и обдирали незрелые плоды, вытаптывая при этом посадки и обдирая кору с деревьев. Огорченный Демидов велел провести расследование и выяснилось, что злодействовали некоторые великосветские дамы, приезжавшие гулять к нему в сад.

Что предпринял бы в подобной ситуации обычный человек - решайте сами, а Демидов придумал вот что. Он повелел снять с пьедесталов украшавшие сад итальянские статуи и поставил на их место дворовых мужиков - совершенно голых и вымазанных белой краской. Как только злоумышленницы углубились в аллею, «статуи» неожиданно ожили и повергли воровок в неописуемый конфуз.

Житье на покое при почти неограниченных средствах позволяло московскому барству всячески чудить. Кто-то отливал себе карету из чистого серебра, кто-то строил дом причудливой архитектуры (владельцев одного такого сооружения на Покровке даже прозвали по их дому «Трубецкими-комод»)… «Другой барин не покажется на гулянье иначе, как верхом, с огромной пенковой трубкою, а за ним целый поезд конюхов с заводными лошадьми, покрытыми персидскими коврами и цветными попонами. Третий не хочет ничего делать как люди: зимою ездит на колесах, а летом на полозках… Воля, братец!.. Народ богатый, отставной, что пришло в голову, то и делает» .

Многие современники оставили воспоминания, к примеру, о странностях и причудах Анны Ивановны Анненковой, урожденной Якобий, матери декабриста И. А Анненкова. Дочь очень богатых родителей, поздно вышедшая замуж и рано овдовевшая, Анна Ивановна не была никому обязана отчетом и жила в свое удовольствие. За огромное богатство в Москве ее прозвали «Королевой Голконды». Ночь она превратила в день и ночью бодрствовала и принимала гостей, а днем спала, причем, отправляясь почивать, совершала тщательный туалет, не уступавший выходному. Спать она могла только на шелковых нагретых простынях, только при свете (в ее спальне горели особые лампы, спрятанные внутрь белоснежных алебастровых ваз, сквозь стенки которых просачивалось лишь приглушенное таинственное мерцание) и под аккомпанемент разговора, для чего у ее постели весь день сидели дворовые женщины и вполголоса разговаривали. Стоило им смолкнуть, как барыня тотчас просыпалась и устраивала разнос. Среди прислуги Анненковой была одна чрезвычайно толстая женщина, вся обязанность которой заключалась в том, чтобы нагревать для хозяйки место в карете, а дома - ее любимое кресло. Когда Анненкова собиралась сшить себе платье, понравившуюся материю она скупала десятками метров, всю, что имелась в продаже, чтобы второго подобного наряда больше не было ни у кого в Москве. При всей своей расточительности, когда невеста ее осужденного на сибирскую ссылку сына, француженка Полина Гебль приехала просить денег, чтобы организовать Ивану побег, Анненкова сказала: «Мой сын - беглец? Этому не бывать!» - и денег не дала.

Вообще московское дворянство могло похвастаться множеством ярких типов и индивидуальностей, своеобразно украшавших собою течение скучных будней. Вот, к примеру, так называемые «вестовщики». Это почти всегда были холостяки, по преимуществу средних лет, даже пожилые. Вся видимая деятельность их заключалась в том, что они изо дня в день перекочевывали из одного дома в другой, то к обеду, то в приемные часы, то на вечер, и всюду привозили последние новости и сплетни - как частные, так и государственные, политические. Их можно было увидеть на всех семейных праздниках, на всех свадьбах и похоронах, за всеми карточными столами. Пожилые барыни считали их своими конфидентами и время от времени посылали куда-нибудь с мелкими поручениями. Как и чем они жили, какова была их личная жизнь за пределами гостиных, оставалось для всех загадкой. В их числе еще и в середине столетия известны были князь А. М. Хилков, отставной кавалерист А Н. Теплов, М. А. Рябинин, П. П. Свиньин (вплоть до 1856 года находившийся под полицейским надзором за причастность к делу декабристов), и дворянская Москва не мыслила без этих людей своего существования.

Еще более колоритный тип представляли собой великосветские старушки - знаменитые на весь город старые барыни, которые сохраняли привычки и уклад прошлого века, были живой летописью дворянской Москвы, помнили все ближние и дальние родственные связи, все свычаи и обычаи ровесников и предков, и тем обеспечивали традицию и связь времен. Многие из них пользовались нешуточным авторитетом и влиянием, выступали в качестве блюстительниц общественных нравов и мнений. Иных не только уважали, но и побаивались, как, например, Н. Д. Офросимову, мимо яркой личности которой и Л. Н. Толстой не смог пройти и вывел ее в «Войне и мире» (старуха Ахросимова). Чудаковатая и вздорная, как все старухи, прямая и резкая на язык, Офросимова, что называется, резала правду-матку и делала это прямо в глаза, громко и безапелляционно. Был случай, когда она публично обличила в воровстве и взяточничестве кого-то из московских администраторов, и сделала это в театре в присутствии самого императора, но большей частью общественный темперамент старой дамы изливался в бытовой сфере. К ней, например, приводили на поклон начинавшую выезжать в свет молодежь, особенно барышень - от одобрения старухи во многом зависела светская репутация будущих невест.

Офросимова терпеть не могла тогдашнюю моду и особенно часто возмущалась по адресу щеголей, позволявших себе, как бы сейчас сказали, остромодные вещи. Кто-то после ее выпадов по своему адресу конфузился и уезжал домой переодеваться, но иногда Офросимова получала и отпор. Однажды она сделала какое-то замечание известному франту Асташевскому и тот, против московского обыкновения, резко ее оборвал.

Слегка опешив, Офросимова воскликнула:

Ахти, батюшки! Сердитый какой! Того и гляди съест!

Успокойтесь, сударыня, - прехладнокровно отвечал Асташевский. - Я не ем свинины.

В 1860–1870-х годах роль блюстительницы общественной морали играла княжна Екатерина Андреевна Гагарина, тоже говорившая, мешая русский и французский языки, всем в лицо неприятную правду. На поклон к ней по праздникам и в именины ездила вся Москва. Она же была всеобщей благотворительницей, вечно хлопотала за сирот и неудачников.

При всех прихотях и фантазиях, классическое московское барство не замыкалось в собственной среде. Такие богачи, как С. С. Апраксин, А. П. Хрущов, С. П. Потемкин, графы А. Г. Орлов, К. Г. и А. К Разумовские, П. Б. Шереметев, князья Н. Б. Юсупов, Ю. В. Долгоруков, Н. И. Трубецкой и другие были гордостью, щедрыми благотворителями и общими благодетелями Москвы. Они поддерживали и хранили ближнюю и дальнюю родню, сослуживцев и земляков, содержали десятки приживалов, опекали сирот, давали приданое бедным невестам, хлопотали в судах, а еще угощали и развлекали «всю Москву». «Кто имел средства, не скупился и не сидел на своем сундуке, - вспоминала Е. П. Янькова, - а жил открыто, тешил других и сам чрез то тешился» .

Вельможи просто обязаны были держать «открытый стол», за которым сходились «званые и незваные», и даже просто незнакомые, так что за ежедневным обедом могли собраться от двадцати до восьмидесяти человек, и «открытый дом», куда можно было запросто, без приглашения, лишь будучи знакомым с хозяином, приехать «на огонек». «Московский вельможа всегда большой хлебосол, совсем не горд в обществе, щедр, ласков и чрезвычайно внимателен ко всем посещающим его дом» , - писал П. Вистенгоф. За магнатами тянулись аристократы помельче, за ними - среднее дворянство, и почти все до войны 1812 года жили «открытым домом», селили у себя призреваемых из числа дальней родни и беднейших соседей и презрительно отзывались о скаредных «петербургских», которые уже на рубеже XVIII–XIX веков вводили у себя фиксированные приемные дни («журфиксы») и принимали гостей только в эти дни и ни в какие другие.

Прийти обедать к московскому вельможе мог практически всякий дворянин, оказавшийся в столице и не имеющий здесь родни, хотя, конечно, в первую очередь чем-либо связанный с хозяином - его земляк, однополчанин (хотя бы и в другое время служивший в том же полку) или родственник, пусть и самый дальний. Родство в Москве очень чтили, и всегда только что познакомившиеся дворяне, еще прежде начала настоящего разговора, считали своим долгом «счесться родством». «Родство сохранялось не между одними кровными, но до четвертого, пятого колена во всей силе, - рассказывал современник. - „Ведь ты мне не чужой, - говорили, - бабка твоя Аксинья Федоровна была тетка моему деду, а ты крестник мне, приходите чаще к нам и сказывайте, в чем нужда вам?“ Дружний сын, однофамилец считались домашними, об них пеклись и, представляя другим, просили быть милостивыми к ним. Заболеет кто из тех или других, - хлопотали, посещали, ссужали деньгами. Каждый юноша знал, к какому отделению он принадлежал, кто родственник, покровитель его. (…) Правнучатый брат (т. е. четвероюродный) матери моей, собираясь из деревни в Москву, писал к ней без околичностей: „сестра, приготовь мне комнаты“, - и поднимались страшные суеты: приготовляли флигель, мыли полы, курили, ставили мебели, и свидание походило на торжество» . Как замечал В. Г. Белинский: «Не любить и не уважать родни в Москве считается хуже, чем вольнодумством» .

Для визита к «открытому столу» не требовалось никакого приглашения и иных условий, кроме подтверждаемого дворянского происхождения, соответствующего ему костюма (иногда - мундира) и чинного поведения.

Можно было даже не быть представленным хозяину: достаточно было молча ему поклониться в начале и конце обеда. Про графа К Г. Разумовского рассказывали, что одно время в его дом вот так ходил обедать какой-то отставной, бедно одетый офицер: скромно раскланивался и садился в конце стола, а потом незаметно уходил.

Однажды кто-то из адъютантов Разумовского решил над ним подшутить и стал допытываться, кто приглашал его сюда обедать. «Никто, - отвечал офицер. - Я думал, где же лучше, как не у своего фельдмаршала». - «У него, сударь, не трактир, - сказал адъютант. - Это туда вы можете ходить без зову». (Это он врал: хотел покуражиться над провинциалом.)

С этого времени отставник больше не появлялся. Через несколько дней Разумовский стал спрашивать: «Где тот гренадерский офицер, который ходил сюда обедать и сидел вон там?» Выяснилось, что офицера того никто не знает, и где он квартирует, неизвестно. Граф отрядил адъютантов (и того шутника в их числе), чтобы исчезнувшего нашли, и через несколько дней его обнаружили где-то на окраине города, в съемном углу. Граф пригласил офицера к себе, расспросил, и узнав, что привела того в Москву затяжная тяжба и что, дожидаясь решения по ней, он совсем прожился, и дома у него осталась семья без всяких средств, поселил у себя, «похлопотал» в суде, вследствие чего положительное решение по делу последовало почти мгновенно, и потом еще денег дал на обратную дорогу и подарок послал жене, - и все это из одной дворянской солидарности и в соответствии с предписанной для вельмож его ранга традицией.

Колоритное описание обеда за «открытым столом» имеется в одном старинном журнале: «Обыкновенно эти непрошенные, очень часто незнакомые посетители собирались в одной из передних зал вельможи за час до его обеда, т. е. часа в два пополудни (тогда рано садились за стол).

Хозяин с своими приятелями выходил к этим самым гостям из внутренних покоев, нередко многих из них удостаивал своей беседы, и очень был доволен, если его дорогие посетители не чинились, и приемная его комната оглашалась веселым, оживленным говором.

В урочный час столовый дворецкий докладывал, что кушанье готово, и хозяин с толпою своих гостей отправлялся в столовую… Кушанья и напитки подавались как и хозяину, так и последнему из гостей его - одинакие. Столы эти… были просты и сытны, как русское гостеприимство. Обыкновенно, после водки, которая в разных графинах, графинчиках и бутылках стояла на особенном столике с приличными закусками из балыка, семги, паюсной икры, жареной печенки, круто сваренных яиц, подавали горячее, преимущественно состоявшее из кислых, ленивых или зеленых щей, или из телячьей похлебки, или из рассольника с курицей, или из малороссийского борща…

За этим следовали два или три блюда холодных, как то: ветчина, гусь под капустой, буженина под луком… судак под галантином… разварная осетрина… После холодного непременно являлись два соуса; в этом отделе употребительнейшие блюда были - утка под рыжиками, телячья печенка под рубленым легким, телячья голова с черносливом и изюмом, баранина с чесноком, облитая красным сладковатым соусом; малороссийские вареники, пельмени, мозги под зеленым горошком… Четвертая перемена состояла из жареных индеек, уток, гусей, поросят, телятины, тетеревов, рябчиков, куропаток, осетрины с снятками или бараньего бока с гречневой кашей. Вместо салата подавались соленые огурцы, оливки, маслины, соленые лимоны и яблоки.

Обед заканчивался двумя пирожными - мокрым и сухим. К мокрым пирожным принадлежали: бланманже, компоты, разные холодные кисели со сливками… мороженое и кремы. Эти блюда назывались мокрыми пирожными, потому что они кушались ложками; сухие пирожные брали руками. Любимейшие кушанья этого сорта были: слоеные пироги… зефиры, подовые пирожки с вареньем, обварные оладьи и миндальное печенье… Все это орошалось винами и напитками, приличными обеду… Желающие кушали кофе, но большинство предпочитало выпить стакан или два пуншу, и потом все откланивались вельможному хлебосолу, зная, что для него и для них, по русскому обычаю, необходим послеобеденный отдых» .

Московские вельможи периодически устраивали праздники, на которые мог прийти любой горожанин, вне зависимости от происхождения. И многие из «магнатов» делали это с удовольствием и размахом. В московское предание конца XVIII века вошли праздники, которые давал у себя в ближней подмосковной - Кусково - граф Петр Борисович Шереметев. Устраивались они регулярно летом (с мая по август) каждый четверг и воскресенье и вход был открыт всем - и знатным, и незнатным, и даже не дворянам, лишь бы одеты были не в лохмотья и вели себя благопристойно. Гости в Кусково валили валом и от души следовали приглашению хозяина «веселиться, как кому угодно, в доме и саду». «Дорога кусковская, - вспоминал Н. М. Карамзин, - представляла улицу многолюдного города, и карета обскакивала карету. В садах гремела музыка, в аллеях теснились люди, и венецианская гондола с разноцветными флагами разъезжала по тихим водам большого озера (так можно назвать обширный кусковский пруд). Спектакль для благородных, разные забавы для народа и потешные огни для всех составляли еженедельный праздник Москвы» . Одних театров в Кускове было три, и в них играли собственные шереметевские крепостные актеры - в их числе знаменитая Прасковья Жемчугова, на которой в конце концов женился сын Шереметева - Николай Петрович.

По большому пруду катались на шлюпках и гондолах. Играли графские оркестры: роговой и струнный. Пели графские певчие. На площадке за Эрмитажем желающих ждали карусели, качели, кегли и прочие «сельские игры и потехи». По вечерам в небе зажигались красочные фейерверки. Гостям бесплатно разносили чай и фрукты из графских оранжерей и садов.

Москвичи приезжали в Кусково на несколько дней. Останавливались где-нибудь в деревне у крестьян, потом устраивали продолжительную экскурсию по имению и напоследок принимали участие в празднике.

Популярность кусковских празднеств была столь велика, что содержатель первого московского увеселительного сада - «Воксала», англичанин Майкл Медокс жаловался всем знакомым на графа Шереметева, который «отбивает у него публику». «Скорее уж это я могу жаловаться на него, - возразил Шереметев. - Это он лишает меня посетителей и мешает даром тешить людей, с которых сам дерет горяченькие денежки. Я весельем не торгую, а гостя своего им забавляю. Для чего же он моих гостей у меня отбивает? Кто к нему пошел, может статься, был бы у меня…»

Шереметевские праздники были далеко не единственными в Москве. В летнее время чудесные гулянья с музыкой и угощением устраивал у себя на Гороховом поле граф А. К. Разумовский. В июле здесь на берегу Яузы затевался настоящий показательный сенокос с нарядными крестьянами, которые сперва косили сено, а потом водили хороводы на скошенном лугу. Ворота, соединявшие парк Разумовского с соседним парком Демидова (того самого любителя садоводства), распахивались в такие дни настежь, и гости могли много часов подряд гулять по громадному парковому пространству, наслаждаясь всевозможными красотами и почти сельским привольем.

Некто Власов (женой его была родная сестра знаменитой «княгини Зенеиды» - 3. А. Волконской) имел под Москвой имение, в котором по праздникам веселилось (за хозяйский счет) до 5 тысяч человек. «Ничто из всех его оранжерей не продавалось, - вспоминал бывавший на этих гуляньях Н. Д. Иванчин-Писарев, - он любил смотреть на деревья, осыпанные плодами, а после отдавал плоды кому угодно: люди его играли в кегли померанцами, а ананасы всех известных сортов рассылались соседям и московским приятелям корзинами. Я упомянул о парках, - продолжал он, - это был лес на четыре версты. Власов призвал англичан, немцев, да более 500 русских, чтобы вырубить в нем все не живописное, а оставить клумбами и парками одно картинное; проложил английские дорожки лабиринтами; убрал мостиками, пустынками, и мы, ходя по этому пространству и устав, садились на линейки и объезжали, дивясь сюрпризам видов на каждом шагу». После гуляний для приглашенных устраивались парадные обеды, причем, как особо подчеркивал Иванчин-Писарев, «у него никого не смели обнесть или дать худшего вина: князья Юсупов и Голицын не могли спросить себе, чего бы не налили Панкрату Агаповичу Гаронину» .

Однако особой известностью в Москве первых лет XIX века пользовались гулянья и праздники у графа Алексея Григорьевича Орлова на Калужском шоссе (там, где сейчас Нескучный сад). С конца XVIII века Орлов принадлежал к числу самых ярких московских звезд. Было время, когда он очертя голову кидался в большую политику: сажал на трон великую Екатерину, доставлял к ней из Италии захваченную обманом самозванку княжну Тараканову, воевал турок Несчастный император Петр III, как деликатно выражался один давний историк, скончался «буквально в его, Орлова, объятиях»… Потом настало другое время, и Орлов осел в Москве, восхищая горожан своей статью, добродушием и открытостью, неимоверной физической силой: он шутя разгибал подковы и сворачивал в трубочку серебряные рубли. Это был человек азартный и любивший яркие ощущения, любил поражать Москву широтой натуры и щедростью: выезжая на публичные гулянья, бросал в народ целые пригоршни серебряной монеты.

Именно Орлов завел в Первопрестольной конные бега (прямо перед его домом был устроен ипподром) и непременно сам в них участвовал, демонстрируя кровных, собственного завода, «орловских» рысаков. Он выставлял великолепных птиц на гусиные и петушиные бои. На Масленой неделе он выходил, вместе с другими, на лед Москвы-реки и участвовал в кулачных битвах, слывя почти до старости одним из лучших бойцов. Иногда, чтобы еще раз испытать свою силу, он приглашал к себе домой кого-нибудь из прославленных силачей и бился с ним на кулачках.

Праздники А. Г. Орлова устраивались - для всякой прилично одетой публики, включая крестьян (не пускали только нищих) - в летнее время каждое воскресенье, и здесь были и музыка, и фейерверки, и конные ристания, и театральные спектакли на сцене открытого Зеленого театра, в котором кулисами служила садовая зелень. На открытых эстрадах пели собственные графские песельники и настоящий цыганский хор - Орлов первым из русских вельмож выписал его из Молдавии и стал зачинателем общероссийской моды на цыганщину. Выступал, наконец, и орловский роговой оркестр, оглашавший парк звуками неземной красоты.

Роговые оркестры из крепостных вообще были у многих московских аристократов. Состояли они из 30–60 усовершенствованных охотничьих рогов разной длины и диаметра. Самые большие могли превышать два метра; при игре их опирали на специальные подставки. Были и маленькие рога - сантиметров тридцать в длину. Каждый рог издавал только один звук. Сыграть мелодию, пользуясь всего одним рогом, было невозможно - это было доступно лишь целому оркестру, в котором каждый музыкант вовремя вступал со своей единственной нотой. Репетиции рогового оркестра были невероятно трудны; музыкантов буквально муштровали, чтобы достичь согласованного и верного звучания, зато результат превосходил всякое описание. Когда в разгар праздника где-нибудь за деревьями или на глади пруда с лодок начинал звучать роговой оркестр, слушателям казалось, будто они слышат звуки сразу нескольких больших органов, состоящих из фанфар. Впечатление было волшебным. Особенно красиво звучала мелодия над водой, и владельцы роговой музыки, в их числе и Орлов, часто заставляли оркестр медленно проплывать по реке мимо места проведения праздника, сначала в одну, потом в другую сторону.

После 1812 года блеск развеселого барского житья в Москве постепенно стал тускнеть. «Войны… нарушили старинные привычки и ввели новые обычаи, - свидетельствовал граф Ф. В. Ростопчин. - Гостеприимство - одна из русских добродетелей - начало исчезать, под предлогом бережливости, а в сущности вследствие эгоизма. Расплодились трактиры и гостиницы, и число их увеличивалось по мере увеличения трудности являться к обеду незваным, проживать у родственников или приятелей. Эта перемена повлияла и на многочисленных слуг, которых удерживали из чванства или из привычки видеть их. Важных бояр, подобных Долгоруким, Голицыным, Волконским, Еропкиным, Паниным, Орловым, Чернышевым и Шереметевым, больше уже не было. С ними исчез и тот вельможеский быт, который они сохраняли с начала царствования Екатерины» . Постепенно и «московские» стали вводить «фиксированные дни», исчез «открытый стол», реже и скромнее сделались балы, незаметнее кареты…

Произошло это, конечно, не сразу: время от времени кто-нибудь из вельмож поднатуживался и пытался тряхнуть стариной. В 1818 году, когда в Москве был Двор, приехавший на первый юбилей победы над Наполеоном, в доме Апраксиных был дан бал на 800–900 человек, гостями которого стала не только императорская семья, но и многочисленные иностранные гости. Как рассказывал Д. И. Никифоров, «император Александр I при представлении ему С. С. Апраксина выразил желание быть у него на вечере. Польщенный вниманием государя Апраксин пригласил в этот вечер, кроме свиты государя, все московское дворянское общество в свой знаменитый дом на углу Арбатской площади и Пречистенского бульвара». Нарочные были немедленно посланы в подмосковную, оттуда доставили тропические растения в кадках из оранжерей и необходимый запас провизии, так что подготовка праздника даже стоила недорого. Ужин был подан в апраксинском манеже, превращенном в зимний сад, с пальмами, клумбами, фонтанами и усыпанными песком дорожками. «Оркестр, прислуга своя, и провизия к ужину не покупная, - писал Никифоров. - Великолепный бал стоил графу всего пять тысяч ассигнациями. Конечно, там не было ничего сверхъестественного, показного, ни мартовской земляники, ни январских вишен, ничего ненатурального и противного природе и климату, а было то, что соответствовало времени и стране» . В 1826 году запоминающийся праздник со спектаклем в собственном театре, балом и парадным ужином в честь коронации Николая I устроил князь Юсупов… Но все же это были уже внутридворянские праздники, и рядовой горожанин мог прикоснуться к торжеству, лишь заглянув в освещенные окна или смотря сквозь решетки ограды на блещущий в парке фейерверк.

В числе последних московских хлебосолов считался Сергей Александрович Римский-Корсаков, который еще и в середине 1840-х годов давал в своем доме возле Страстного монастыря веселые балы и маскарады с большим числом приглашенных и с обильными обедами, но это были уже самые последние вспышки былого великолепия. Российское дворянство беднело и все туже затягивало пояса. «Теперь нет и тени прошлого, - вздыхала Е. П. Янькова, - кто позначительнее и побогаче - все в Петербурге, а кто доживает свой век в Москве, или устарел, или обеднел, так и сидит у себя тихонько и живут беднехонько, не по-барски, как бывало, а по-мещански, про самих себя. Роскоши больше, все дороже, нужды увеличились, а средства-то маленькие и плохенькие, ну, и живи не так как хочется, а как можется. Подняли бы наших стариков, дали бы им посмотреть на Москву, они ахнули бы - на что она стала похожа…»

Уже после войны стали появляться в московской аристократии и такие персонажи, как семья Бартеневых, полностью разоренная после кончины отца семейства, но умудрявшаяся оставаться в числе знати.

«С раннего утра семья поднималась на ноги, - рассказывала Е. А Сабанеева, - детей умывали, одевали, сажали в карету, и Бартенева отправлялась к ранней обедне, затем к поздней, и все это по разным монастырям или приходским церквам. После обедни на паперти (чтобы заморить червячка) покупались у разносчиков и совались детям иной раз баранки, иной раз гречневики или пирожки. Затем все садились снова в карету, и Бартеневы ехали к кому-нибудь из знакомых, где пребывали целые дни - завтракали, обедали и ужинали, смотря, так сказать, по вдохновению… где Бог на сердце положит. Дети Бартеневой были разных полов и возрастов; в тех домах, где были гувернантки, старшие из них пользовались уроками вместе с детьми хозяев дома, а младшие были такие укладистые ребятишки! - кочующая жизнь по Москве развила в них способность засыпать по всем углам гостиных, или же, прижавшись в чайной под столом, прикорнуть глубоким сном невинности, если маменька поздно засиживалась в гостях. Иной раз поздно ночью Бартенева распростится с хозяевами, направится в переднюю, кликнет своего старого лакея, велит подобрать сонных детишек, снесут их в карету, и семья возвращается досыпать остальные часы ночи в их большой, часто плохо протопленный дом» . Был случай, когда одна из девочек была забыта спящей в карете, и ночью, проснувшись в каретном сарае, принялась громко кричать, чем наделала переполоху на всю улицу.

Вскоре у одной из старших дочерей Бартеневой, Полины, обнаружился великолепный оперный голос и ее стали приглашать к участию во всех московских любительских концертах. Московский поэт И. П. Мятлев даже посвятил П. Бартеневой стихи:

Ах, Бартенева - мамзель,

Ты - не дудка, не свирель,

Не волынка, а такое

Что-то чудное, святое,

Что никак нельзя понять…

Ты поешь, как благодать,

Ты поешь, как упованье,

Как сердечное рыданье…

Черт ли в песне соловья,

Зазвучит, вдруг дыбом волос,

Сердце всё расшевелит,

Даже брюхо заболит.

На одном из концертов ее услышала императрица Александра Федоровна (жена Николая I) и взяла к себе фрейлиной.

Самую низшую прослойку московского дворянства составляли гражданские чиновники, служившие в учреждениях города. В массе своей они относились к племени «приказных», к низшим классам Табели о рангах, к тому презираемому всеми «крапивному семени», о котором так много и со вкусом писала русская классическая литература. По выслуге все они, даже разночинцы по рождению, рано или поздно выходили в дворяне - сперва в личные, потом в потомственные, и пополняли собой ряды «благородного сословия», но и до и после наступления этого счастливого момента своими в среде «настоящего» дворянства никогда не становились. Чиновников в Москве вообще не любили и всячески бранили, обзывая: «чернилами», «скоморохами», «пиявками», «пьяными мордами» и даже почему-то «земляникой» (привет Н. В. Гоголю!). Услугами приказных поневоле пользовались, их общество по необходимости терпели, но чиновничий мирок так и оставался изолированным и самодостаточным.

В этом сословии, как и вообще в Москве, на протяжении «дворянской эпохи», наблюдался замечательный прогресс. Мелкий чиновник допожарного времени, истинный «приказный», воплощал в себе традиции бюрократии восемнадцатого века. Он было скверно и дешево одет: наиболее распространены были сюртуки и шинели из фриза - грубой ворсистой шерстяной ткани, считавшейся воплощением бедности. От него несло перегаром, борода его была плохо выбрита, невесть когда мытые и нечесаные волосы свисали грязными сосульками. Нечищеные сапоги просили каши и позволяли видеть торчащие наружу пальцы - никаких носков или обмоток приказный не носил. Руки его были перемазаны табаком и чернилами, чернильные пятна испещряли щеки - истинный приказный имел привычку закладывать перо за ухо. Манеры обличали отсутствие какого бы то ни было воспитания. Он сморкался в кулак, сопел и пыхтел, изъяснялся длинными и невразумительными периодами, - словом, был явно и недвусмысленно человеком дурного тона. (И это дворянин!)

В послепожарный период чиновничество довольно быстро и заметно цивилизовалось. Чиновник новой формации следил за чистотой и модой, щеголевато одевался, прыскался духами, носил запонки и кольца с фальшивыми бриллиантами, часы с цепочкой, помадил модно причесанную голову, курил дорогие папиросы, знал несколько французских фраз и кстати умел их ввернуть, волочился за дамами, был членом какого-нибудь клуба, а летом по воскресеньям совершал променад по Александровскому саду или посещал какой-нибудь загородный «Элизиум».

Делились чиновники на танцующих и не танцующих; на «употребляющих» и «не употребляющих».

Крайне редко встречались не употребляющие и не танцующие.

Поскольку большинство московских присутственных мест было сосредоточено в Кремле и возле него в Охотном ряду, то и значительная часть дня чиновника проходила тут же. Он начинал день около девяти утра с молитвы перед Иверской, в три часа, по завершении присутствия, отправлялся обедать в один из охотнорядских трактиров, потом здесь же до вечера курил трубку, играл с маркером на бильярде, пил наливку и читал газеты и журналы, а по дороге домой рассматривал витрины и вывески. По воскресеньям он посещал танцкласс, а вечерами порой отправлялся в театр. Семейный сразу после службы спешил домой, где после обеда читал какую-нибудь книгу (все равно какую, вплоть до оперных либретто) и возился с принесенными со службы (в узелке из платка; портфелей с ручками в то время не было) недоделанными делами.

Жалованье у московских чиновников было смехотворным - в 10, 20, 25 рублей, а то и меньше. Вплоть до 1880-х годов столоначальник Московского сиротского суда получал 3 рубля 27 копеек в месяц. (Узнав об этом, московский городской голова Н. А. Алексеев буквально ахнул и увеличил чиновные оклады сразу в 40 раз.) Естественно, что все остальное, нужное для жизни, чиновники добирали взятками. Брали - «по чину», но если старинному стряпчему достаточно было сунуть в кулак пятерку, то к эмансипировавшемуся чиновнику меньше чем с четвертной (25 рублей) неловко было и подходить, а кроме того, их принято было кормить хорошим (и очень дорогим) обедом в гостинице Шевалье или Будье. В итоге «жрец Фемиды, служащий в каком-нибудь суде на трехстах рублях жалованья в год» , нередко умудрялся не только обитать в хорошеньком особнячке, но и содержать пару лошадей, а в придачу еще и нестрогую красавицу.

У Иверских ворот и возле Казанского собора толпились безместные и отставные (зачастую по причине алкоголизма или темных дел) стряпчие, - часто оборванные и опухшие от пьянства, готовые за минимальную плату (в 10–25 копеек) написать какое угодно прошение и вести любую тяжбу, а также пронырливые ходатаи по делам, различные комиссионеры и профессиональные свидетели - темная публика, наихудшая часть «крапивного семени». Эти «Аблакаты от Иверской» были одной из достопримечательностей Москвы во все протяжение девятнадцатого века.

Наиболее густо обитали чиновники под Новинским, в Грузинах, в переулках на Сретенке, на Таганке, на Девичьем поле, а порой и в Замоскворечье, где занимали наемные квартиры.

Не мешающееся с «приказными» «настоящее» дворянство селилось в других местах - на Маросейке, Покровке с близлежащими переулками, в Басманной и Немецкой слободах и на примыкающем к ним Гороховом поле, а также на территории между Остоженкой и Тверской и на расположенных рядом Зубовском и Новинском бульварах. Местность между Остоженкой и Арбатом даже называли «московским Сен-Жерменом», по аналогии с аристократическим пригородом Парижа. Кстати, «московский Сен-Жермен» тоже был почти пригородом - далекой окраиной. Не случайно И. С. Тургенев, начиная свою повесть «Муму», основанную на событиях, происходивших в доме его матери, пишет об Остоженке, как об одной из «отдаленнейших улиц Москвы».

Вплоть до конца XIX века за нынешним Садовым кольцом начинались городские предместья с редкими неказистыми домишками, пустырями, замызганными рощицами и почти деревенским привольем. Территория Девичьего поля была уже загородом, дачным местом (где, в частности, на даче князей Вяземских бывал А С. Пушкин).

Жизнь в «дворянских» районах шла тихая и сонная. Фонари, как положено на окраинах, стояли редко. Мостовые кое-как были замощены булыжником. Летним утром, словно в деревне, раздавался пастушеский рожок, и сонная прислуга, распахнув ворота, выгоняла на улицу коров, которые сбивались в стадо и весело мыча, брякая колокольцами и оставляя на дороге свежие «блины», устремлялись к ближайшему пастбищу, обычно на берег реки или на пустырь, на Девичье поле или к Донскому монастырю.

Ближе к полудню появлялась подвода с большой бочкой. Рядом с бочкой сидел мужик и время от времени расплескивал ковшиком воду на мостовую - «поливал» улицу.

В «дворянских» кварталах вплоть до 1840-х годов почти не было торговых заведений, за исключением булочных (еще именуемых по старинке «калашнями»), съестных и мелочных лавок.

Дома большей частью были деревянные, с ярко-зелеными железными крышами, часто с мезонинами; в 7–9 окон по фасаду, оштукатуренные и выкрашенные в приглушенные цвета - белый, голубой, светло-розовый, фисташковый, кофейный; иногда с маленькими щитами для гербов на фронтоне. Желтый, который у нас чаще ассоциируется с «ампирной» Москвой, считался «казенным» и для «барских» домов использовался редко.

За домом непременно был сад с липами - для тени и аромата, бузиной, сиренью и акациями, иногда очень большой, причем чем дальше от центра отстояла усадьба, тем больших размеров был сад. Так, усадьба Олсуфьевых на Девичьем поле (и не она одна) могла и в середине века похвастаться целым парком, занимавшим несколько десятин земли, с вековыми деревьями и даже пастбищем для скота. Впрочем, большинство усадеб с большими парками уже к 1830–1840-м годам были проданы в казну: потомки магнатов оказывались не в состоянии содержать дедовские хоромы, которые, к тому же, часто оказывались сильно пострадавшими от пожара и разграбления 1812 года. Дом уже знакомого нам князя Куракина был в это время занят Коммерческим училищем, дворцы Демидова и Разумовского - Елизаветинским женским институтом и приютом для сирот; в блестящих дворцах Пашкова на Моховой и Мусина-Пушкина на Разгуляе и даже в доме «Трубецких-комод» шумели мужские гимназии…

Просторный и не особенно чистый двор барского дома был обставлен службами: людскими, конюшнями, погребами, каретными сараями. Непременно особняком стояла кухня: помещение ее под одной крышей с господскими покоями считалось недопустимым. На конюшне стояло десятка два лошадей; в хлеву одна или несколько коров. На широких воротах красовалась на одном из пилонов надпись: «дом ротмистра и кавалера такого-то» или «генеральши такой-то», а на другом обязательно: «Свободен от постоя».

Из книги История Германии. Том 1. С древнейших времен до создания Германской империи автора Бонвеч Бернд

Дворянство В правовом отношении дворянство оставалось по-прежнему «феодальным», поскольку занимало определенное место в сеньориально-вассальной системе. По месту в этой системе оно делилось на имперское и земельное. К высшему дворянскому слою принадлежали имперские

Из книги Повседневная жизнь Парижа в Средние века автора Ру Симона

Дворянство Как сословие дворянство шпаги не входило во властные структуры городов, однако было обязано находиться подле короля, а потому не могло не присутствовать в парижском обществе. Принцы крови, братья, кузены и родственники правящих государей зачастую проживали в

Из книги Россия при старом режиме автора Пайпс Ричард Эдгар

ГЛАВА 7 ДВОРЯНСТВО [В Европе] верят в аристократию, - одни чтоб ее презирать, другие чтоб ненавидеть, третьи - чтоб разжиться с нее, из тщеславия, и т д. В России ничего этого нет. Здесь в нее просто не верят. А. С. Пушкин [А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах,

автора Флори Жан

Из книги Повседневная жизнь рыцарей в Средние века автора Флори Жан

Из книги Вторая мировая война. (Часть II, тома 3-4) автора Черчилль Уинстон Спенсер

Глава двадцать вторая Моя вторая поездка в Вашингтон Основной целью моей поездки было принятие окончательного решения по поводу операций в 1942/43 году. Американские власти вообще, а Стимсон и генерал Маршалл в частности, хотели, чтобы немедленно было принято решение по

Из книги История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима автора Бауэр Сьюзен Уайс

Глава семьдесят вторая Первый император, вторая династия Между 286 и 202 годами до н. э. царство Цинь уничтожает Чжоу у а его правители становятся первыми правителями объединенного Китая и в свою очередь терпят крахА в Китае, где все князья стали царями по общепризнанному

Из книги Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга автора Кларк Стефан

Глава 20 Вторая мировая война, часть вторая Защищая Сопротивление… от французовЕще со времен фиаско в Дакаре бритты предупреждали де Голля об утечке информации, но его люди в Лондоне упорно отрицали возможность расшифровки их кодов. Вот почему практически с самого

Из книги История Древнего мира [От истоков Цивилизации до падения Рима] автора Бауэр Сьюзен Уайс

Глава семьдесят вторая Первый император, вторая династия Между 286 и 202 годами до н. э. царство Цинь уничтожает Чжоу, а его правители становятся первыми правителями объединенного Китая и в свою очередь терпят крахА в Китае, где все князья стали царями по общепризнанному

Из книги История Франции и Европы автора Эрве Густав

Глава IV Дворянство при старом режиме Французская знать на выходе у короляДворянство составляет незначительное меньшинство. - При старой монархии дворянство всегда составляло незначительное меньшинство. В XVIII веке, когда все население достигло 25 миллионов чел., дворян

Из книги Кочевники Средневековья [Поиски исторических закономерностей] автора Плетнёва Светлана Александровна

Глава вторая ВТОРАЯ СТАДИЯ КОЧЕВАНИЯ После захвата новых земель, относительного урегулирования отношений с завоеванными племенами и соседними государствами и народами кочевники-скотоводы начинали активно осваивать занятые ими территории. Начинался период «обретения

Из книги Миф о русском дворянстве [Дворянство и привилегии последнего периода императорской России] автора Беккер Сеймур

Глава 2 ДВОРЯНСТВО И ЗЕМЛЯ: ПЕРЕОЦЕНКА Исторический контекст В течение полувека после отмены крепостного права шел непрерывный процесс разделения двух групп, границы между которыми до этого в основном совпадали. Скорость и масштаб дифференциации этих групп показаны в

Из книги Россия: народ и империя, 1552–1917 автора Хоскинг Джеффри

Глава 1 Дворянство Государственная служба Большую часть XVIII и XIX веков дворянство являлось главной опорой империи, единственным социальным слоем, воплощавшим ее дух, ответственным за ее защиту и управление. Дворянство доминировало при дворе и в канцеляриях, в армии,

Из книги История религий. Том 2 автора Крывелев Иосиф Аронович

Из книги Из истории русской, советской и постсоветской цензуры автора Рейфман Павел Семенович

Глава пятая. Вторая мировая. Часть вторая Главлит во время войны. Русская идея. Литература в первые годы войны. Сталинград. Усиление цензурных преследований. Щербаков и Мехлис. Писатели в эвакуации. Фильм братьев Васильевых «Оборона Царицына». Управление пропаганды и

Из книги Москва. Путь к империи автора Торопцев Александр Петрович

Дворянство Дворянство возникло в Русском государстве в XII–XIII веках. В XIV веке дворяне стали получать за службу земли, поместья. Постепенно эти земли становились наследственными, являясь экономической базой поместного дворянства. В XIV–XV веках, да и в XVI веке вплоть до