Мои воспоминания о русской революции. Ольга Валериановна Палей: биография

"Одна, но истинная роль..." княгиня Ольга Валериановна Палей

Война 1914 года перевернула жизнь и России и всего романовского семейства вверх дном. Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу - командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась деятельно хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых.

Пушкин (Царское село). Советский пер., 3. Дворец О. В. Палей. 1911—1914. Архитектор Карл Шмидт

Пушкин (Царское село). Советский пер., 3. Дворец О. В. Палей. Вестибюль. 1911—1914. Архитектор Карл Шмидт

Кроме того, она неустанно жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов; исправно посещала все заседания «Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам», который возглавляла Ее Императорское Высочество Цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро, усердно и неустанно оказывала помощь всем, кто только в ней нуждался.

Своей сердечностью и неуемной энергией мадам Карнович - Гогенфельзен сильно расположила к себе юную Цесаревну Татьяну, и та, видимо, как то сумела повлиять на Царственных родителей и Августейшую бабушку.

Не успокаивались в просьбах об опальном семействе и родственники Ольги Валериановны - графы Головины. Окруженные неумолчными «призывами к милосердию» со всех сторон, даже - и от горячо любимой дочери и внучки! - и непреклонная Императрица - вдова Мария Феодоровна, и строгий Государь Николай Александрович, взваливший на себя бремя «чести рода»; и всегда прежде яростно непримиримая ко всякого рода «брачным аферисткам»,Императрица Александра Феодоровна, - все они как -то вдруг разом - уступили и - смягчились.

Благодаря сему обширному «умягчению сердец», в длинной светской эпопее с прощениями и прошениями, а, значит - и в судьбе «брачного мятежника» Павла Романова и его непризнанной семьи, наконец, наступил желанный перелом.

18 августа 1915 года Ольга Валериановна Карнович - Пистолькорс, графиня Гогенфельзен и ее дети от морганатического брака с Великим князем Павлом Александровичем, получили именным указом Государя Императора Николая Второго родовую фамилию Палей и русский княжеский титул, передающийся по наследству.

Цель всей жизни мадам Карнович была достигнута. Темная сторона истории жизни легендарной когда-то полковой дамы «Мамы Лели» осталась навсегда осталась в прошлом. На сцене появилась блистательная княгиня Ольга Палей . О, теперь она с полным правом могла сказать о себе, что следовала всегда и всюду лишь своему любимому девизу: «Настоящая Женщина никогда не отступает и поражений не признает!» - и победно осуществила его, воплотила в рисунке свой судьбы, в постановке пьесы по собственной жизни.

Вскоре после пышного титулования и получения жалованной княжеской грамоты Ее Светлость княгиня Ольга Валериановна была впервые приглашена в Аничков дворец, на семейное чаепитие к Вдовствующей Государыне, а через несколько дней ее приняла и молодая Императрица.

Императрица Александра Федоровна, цесаревич Алексей иИмператор Николай II

О чем они говорили, на долгожданной аудиенции? Вероятно - о детях. Умница княгиня Палей рассчитала все очень верно: она сделала высокую ставку на трепетные материнские чувства Александры Феодоровны, употребила всю мощь своего невыразимого обаяния, с чуть наивным и пылким восторгом выспрашивая у Императрицы милые, детские подробности о Цесаревнах, выражая восхищение их воспитанием и изяществом манер, выразила чисто материнское, непритворное беспокойство хрупкостью здоровья «бесценного Наследника Цесаревича» и, конечно же, рассказала Императрице о своих милых чадах, в особенности, о сыне о дорогом Володеньке, которым безумно гордилась.

Княжны Ирина и Наталия, сестры Князя Владимiра Палея. 1916 г.

Великий Князь Владимир Палей в детстве

Гордиться счастливой матери было чем. Князь Владимир Палей, два года назад* (*в 1913 году. - С. М.) окончивший Пажеский корпус, унаследовал тонкую артистическую натуру отца, увлекался музыкой, делал сильные поэтические переводы, отлично рисовал и писал великолепные стихи.

Во время учебы в Пажеском корпусе

Да, тут еще надо сказать особо, что царственный дядюшка - поэт, знаменитый в России «К. Р.» - Константин Романов - прочил юному пииту славу своего преемника, но Володя, по пылким уверениям матери - княгини, всему - всему предпочел сражения на полях войны, во славу Отечества и Императора… Он ведь просто обожает своего Государя!

В конце аудиенции княгиня Ольга Валериановна трепетно преподнесла Ее Величеству на память о встрече тоненький сборник стихов своего лейб - гусара, «милого Ботьки»* (*домашнее имя В. А. Палей - С. М.), в изящном переплете.

Князь В. Палей (1913, 1914гг.)

Через несколько дней Императрица написала супругу на фронт, что очарована прелестью строк юного князя - стихотворца, и часто перечитывает подаренную ей книгу, но при этом добавила с легкою усмешкой: «Жена Павла была очень мила, но так надоедала мне своею манерою говорить о том, как она преданна и так далее..» Государыня Александра с детства не очень - то доверяла пышно - театральному многословию, предпочитая ему - молчаливое, естественное действие.

Владимир Палей и его стихи

ЧЕРНЫЕ РИЗЫ

Черные ризы...Тихое пенье...
Ласковый отблеск синих лампад
Боже всесильный! Дай мне терпенья:
Борются в сердце небо и ад...
Шепот молитвы... Строгие лики...
Звонких кадильниц дым голубой...
Дай мне растаять, Боже великий,
Ладаном синим перед Тобой!
Выйду из храма —снова нарушу
Святость обетов, данных Тебе, —
Боже, очисти грешную душу,
Дай ей окрепнуть в вечной борьбе!
В цепких объятьях жизненных терний
Дай мне отвагу смелых речей.
Черные ризы... Сумрак вечерний...
Скорбные очи желтых свечей...

Владимир Палей 1917

Но как бы то ни было, а все же, в дальнейшем, при обеих Дворах Империи, «сиятельная мадам», добросердечная, энергичная, отменно тактичная Ольга Палей встречала весьма и весьма любезный прием, в отличие от другой своей золовки, графини Натали Брасовой* (*которая о своем единственном сыне Жорже от другого царственного брата, Михаила, говорить с внешне чопорной порфироносной «невесткой» Аликс никогда не решалась, да и не хотела!).

Ольга Валериановна и теперь могла торжествовать по праву. Она взяла верную ноту и в этой игре. И заслужила бурные аплодисменты зрительного зала.

Автору этих строк доподлинно неизвестно, была ли Ее Величество Государыня Императрица впоследствии лично знакома с юным князем Владимиром Павловичем Палей. Вероятнее всего - да, потому что в одном из писем мужу - Императору Ее Величество упоминает о тронувшем ее воображение, выразительном взгляде князя Владимира и проницательно замечает далее, что «натуры, подобные ему, поэтические, благородные, тонко чувствующие, быстрее иных покидают этот мир»..(*Цитируется дословно, по смыслу фразы. - С. М.)

Владимир Палей 1910(?)

Владимир Палей 1916

Государыня совсем не ошиблась в своих трагических предчувствиях: поручика - адъютанта, князя Палей ждала страшная судьба! Еще в дни февральской бури он был арестован по приказу А. Ф. Керенского за злостную карикатуру и эпиграмму в его адрес, и арест этот так и не закончился. В марте 1918 года, уже по приказу Петроградской ЧК, за подписью Урицкого, он был арестован и вместе с другими членами семьи Романовых выслан в Вятку, оттуда в Алапаевск, где вместе с родственниками -- кузенами Ионном и Константином Константиновичами и милою тетушкою - настоятельницей Эллой Романовой был заживо сброшен в шахту и погребен под кучами известняка.

Великiй Князь Константинъ Константиновичь «К.Р.» Святые великокняжеские мученики, сыновья Константина Константиновича Слѣва направо: Игорь, Iоаннъ, Константинъ Константиновичъ

Великая Княгиня Елисавета Феодоровна

Урицкий перед самой высылкой членов семьи Романовых в Вятку, лично предлагал князю Владимиру отрешиться от своего отца и этим - получить полную свободу, но юный потомок древнего боярского рода, даже и помыслить не мог о чем - либо подобном! Он с презрением отказался от сей сомнительной «чести», гордо швырнув пресловутое отречение на стол «красного комиссара» чем, собственно, и предопределил свою горькую участь.

Получив из десятых рук путанное, противоречивое известие о страшной смерти сына - к осени 1918 года - княгиня Ольга Валериановна была безутешна. Она непременно сошла бы с ума, предавшись горю и отчаянию, но было ей в тот горький момент, совсем не до смертной тоски: ее супруг, Великий князь Павел Александрович, в августе 1918 года тоже был арестован.

Ольга и Павел с дочерью в 1912

Больной, с обострившимся туберкулезным процессом в обеих легких, он содержался в каземате Петропавловской крепости, а вместе с ним и прочие царственные узники, дяди, и кузены, и племянники Романовы: Гавриил Константинович, Николай Михайлович.. Семейный клан был огромен, но у кровожадной ЧК как то хватило пыла и пуль на всех!

Но о самой Ольге Валериановне и двух ее дочерях каким то чудом не вспомнили,*

Ирина и Натали, дочери Ольги Валериановны и Павла Александровича

(*Из - за другой фамилии? - С. М.) хотя княгиня и появлялась перед полупьяными стражами нового порядка почти ежедневно: носила передачи, писала прошения о даровании свободы и свиданий, подкупала охрану, чтобы передать больному мужу и родным лишний кусок хлеба, горсть монет, лекарства и чистое белье. Княгиня Ольга надеялась спасти хотя бы его! Хотя бы…

Княгиня Ольга Палей и великий князь Павел Александрович

О себе она не думала совершенно, хотя давно уже скиталась по знакомым, лишившись и дома и большей части имущества. *(*Все было давно национализировано большевиками) . Отправив двух дочерей, Ирину и Натали, с превеликими трудностями в Финляндию - они перешли границу по тонкому льду озера, рискуя ежеминутно уйти ко дну! - сама княгиня осталась в России - ждать решения участи своего любимого Князя Павла.

Потеряв счет времени, часами бродила она вокруг крепости смотрела на окна, в надежде увидеть дорогое, любимое лицо.. Она не знала, что Павел Александрович от слабости почти не встает с тюремного ложа. И что к месту расстрела в декабре 1918 года его просто вынесли на носилках..

Княгиня Ольга Валериановна услышала о смерти обожаемого супруга в январе 1919 года. Лишь тогда, с большим трудом, через леса и непроходимые болота, решилась переправиться в Финляндию, к давно ожидающим ее дочерям. Подводя печальный итог всей своей жизни, именно оттуда, из Финляндии, она писала давней светской знакомой, княжне Марии Васильчиковой:

Дорогая и добрая Мария Александровна! Я благодарю Вас от всего моего разбитого сердца за Вашу сердечную и теплую симпатию! Никакие слова, ничто на свете не может облегчить мою двойную страшную, душераздирающую печаль!

Вы знаете, что всю мою жизнь - в течении двадцати шести лет - я просто обожала Великого Князя со всею женскою нежностью; в том же, что касается нашего мальчика, это была наша радость, наша гордость; такой он был хороший, способный и добрый!

Во всей этой жуткой печали для меня есть лишь один луч утешения, что мой любимый Великий Князь не знал о страданиях мальчика. Я же покинула Петроград 10 января, после отвратительного и подлого убийства четырех Великих Князей. Меня больше ничего там не удерживало, а обе малышки уже с мучительным беспокойством ожидали нас с отцом в Финляндии. Я приехала одна, и сообщила им, как только могла мягко, страшную правду.. Многие утверждают, что Константин Константинович и мой сын как - то могли спастись! Я в это не верю, потому что вот уже 14 месяцев я не имею от него никаких известий, а страшное письмо генерала Кноу (*Неустановленное лицо, возможно дипломат, светский знакомый О. В. Палей. - С.М.) содержит все детали ужасных страданий..

Ну и как Вы думаете, могу я при таких двух жертвах спокойно прожить хотя бы день или час?! И тем не менее, я должна жить ради двух девочек, которых Великий Князь обожал больше всего на свете! Ирина похожа на него или даже больше на Императрицу Марию Александровну, как две капли воды, а Натали больше похожа на моих двух старших девочек (* Дочерей О. В. Палей от Э - Г. фон Пистолькорса. - С.М.).

Вы спрашиваете меня, дорогая, где могила Великого Князя! Увы! Именно из - за этого я нахожусь в двух шагах от границы. Они все четверо были расстреляны в Петропавловской крепости (вместе с 10 или 12 злоумышленниками, казненными в то же время) во рву, и сверх навалили еще дрова! Вот уже восемь месяцев я жду освобождения

Петрограда от палачей, которые его угнетают, чтобы явиться туда и похоронить тело моего любимого по христиански.. А если бы еще была возможность, то привезти с Урала тело моего мальчика, объединить их в общей могиле и приготовить себе самой место между ними..»

Мы все таим в душе свой мир необычайный,
Где сказка и любовь сплетаются в одно,
Где счастье не дивит нас, словно гость случайный,
Тот мир, где быть царем невольнику дано.
Все то, что попрано насмешкою людской,
В тот мир перенесли мы грустною рукой.

Как светел этот край, заветный наш алмаз!
Как этот уголок хорош в своей печали!
В нем все правдивое, за что отвергли нас,
В нем все прекрасное, о чем мы умолчали...
И там, над жертвами людей, плывете вы,
О, грезы — облака душевной синевы!

Так, угнетенная, душа светлей и чище
Становится подчас лишь для самой себя,
И каждый человек — незримое кладбище
Того, с чем он пришел, надеясь и любя.

Владимир Палей 1916

Эпилог.

Но это самое заветное желание сиятельной княгини Ольги Палей не исполнилось, увы, никогда. Она умерла на чужбине, в Париже, 2 ноября 1929 года и похоронена вдали от дорогих ей близких на маленьком кладбище Colombe.

Перед смертью Ольга Валериановна более всего сожалела о том, что не сумела сберечь в пожаре революций, переворотов и разграблений более шестисот писем к ней Великого князя Павла Александровича, написанных за двадцать пять лет их совместной жизни.

Похороны княгини Ольги Палей 1929

В этом предсмертном сожалении совершенно измученной потрясениями и потерями разного рода, старой усталой женщины, бывшей блистательной княгини Палей, совсем не было никакого позерства и игры. Она уже давно ни перед кем и ничего - не играла. Она просто - жила. Памятью верной Любящей и Возлюбленной. И эта «роль - жизнь», наверное, удалась ей больше всех остальных ее ролей: матери, дочери, сестры, светской дамы, благотворительницы, миссионерки. В этой роли она сумела взять самую верную, истинно свою, ноту. И беспредельный любовный жар ее сердца, ее горячая, искренняя, нежная женская преданность Любимому человеку, как раз, думается, и стала окончательным искуплением того смертельно разрушительного начала, который она (вольно или невольно, из каприза или - по тщеславию женскому «вечной дочери Евы», или все же - по Великой любви своей - неведомо никому!) внесла однажды в царственное семейство и гордый род, войдя туда в качестве невенчанной, непризнанной супруги Павла Александровича Романова, родного дяди последнего Императора России….

Княгиня О. В. Палей 1

Мои воспоминания о русской революции

Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. Составление, послесловие, примечания С. М. Исхакова М.: Книга, 1991. OCR Ловецкая Т. Ю. Мы приехали в Царское Село 25 ноября 1916 г. и едва попали в наш милый прекрасный дом, как великий князь получил большую, но, увы, последнюю радость. Он был назначен кавалером ордена св. Георгия при обширном высочайшем рескрипте, где были превосходно освещены все его заслуги. Но меня весьма удивило и удивляет то, что государь, видевший великого князя двое суток тому назад, сам не сообщил ему об этой новости. Подобное отличие являлось в России заветной мечтой каждого военного. Мой муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у кн. Андрея 2 в его дворце на Английской набережной. Там было решено, что кн. Павел, как старейший в роде и любимец их величеств, должен взять на себя тяжелую обязанность говорить от имени всех. Князь был крайне озабочен. Он совершенно ясно отдавал себе отчет о том, насколько трудна и неблагодарна возложенная на него задача и как мало у него шансов на успех. Тем не менее, как только императорская фамилия 3 декабря прибыла в Царское Село, он попросил аудиенцию и был принят в тот же день за чаем. Я ждала его два долгих часа, не находя места от волнения. Наконец, около семи часов вечера он пришел, бледный и утомленный. "На мне нет сухой нитки, -- едва мог он выговорить, -- и я окончательно потерял голос". Действительно, он охрип. Несмотря на сильное желание поскорее узнать все, я упросила его отдохнуть и отложить подробный отчет о своем разговоре. И только после обеда, за которым присутствовали девочки с гувернанткой, князь сообщил мне и Владимиру 3 о том, что говорилось во дворце. Сейчас же после чая князь начал обрисовывать государю мрачную картину современного положения, он рассказал о немецкой пропаганде, которая с каждым днем становится все более смелой и нахальной, о ее развращающем влиянии на армию, в которой беспрестанно арестовывают зачинщиков и сеятелей смуты, иногда даже офицеров. Он указал, насколько велико возбуждение в общественных кругах Москвы и Петрограда, где раздаются все более смелые голоса, слышится все более резкая критика. Он говорил о недовольстве народа, принужденного уже в продолжение нескольких месяцев стоять в "хвостах", чтобы получить хлеб, цена на который возросла втрое. Наконец, он подошел к пункту, наиболее щекотливому, о котором труднее всего было говорить, -- тем более что князь, истинный патриот, желал только счастья родине и в данном случае приносил в жертву свои личные убеждения и традиции. Он сказал, что собравшийся фамильный совет возложил на него обязанность почтительнейше просить его величество даровать конституцию, "пока еще не поздно!" Это будет служить доказательством того, что государь предупреждает желание своего народа. "Вот, -- сказал великий князь, воодушевляясь, -- вот великолепный случай для этого: через три дня -- шестое декабря -- Николин день, объяви в этот день, что дарована конституция, что Штюрмер и Протопопов отстранены, и ты увидишь, с каким восторгом и любовью твой верный народ будет приветствовать тебя". Государь некоторое время оставался в раздумье; государыня отрицательно качала головой; затем, стряхнув утомленным жестом пепел со своей папироски, он произнес следующие слова: "То, о чем ты меня просишь, невозможно. В день своей коронации я присягал самодержавию, и я должен передать эту клятву нерушимой своему сыну". Видя, что он потерпел неудачу с этой стороны и что всякая новая попытка ни к чему не приведет, князь приступил к другому вопросу. "Хорошо, если ты не можешь дать конституцию, дай, по крайней мере, министерство доверия, так как -- я тебе это опять говорю -- Протопопов и Штюрмер ненавистны всем". В этот момент, набравшись мужества, великий князь объявил, что назначение этих двух министров тем более подвергается критике, что все знают о том, что оно сделано под влиянием Распутина. Затем великий князь сказал государю и государыне о том злополучном влиянии, которое не без основания приписывается старцу. Государь замолчал и курил, не произнося ни слова. Тогда заговорила государыня. Она говорила долго, волнуясь, часто прижимая руку к сердцу, которое у нее болело. Для нее Распутин был только жертвой клеветы и зависти тех, которые хотели бы стать на его место. Для нее это был друг, молившийся Богу за них и ее детей. Великий князь потерпел неудачу во всех направлениях, так как на все, о чем он просил, был дан решительный отказ. Я очень желала, чтобы подобные разговоры больше не происходили, потому что боялась за нервы и слабое здоровье великого князя. Шестого декабря, в день тезоименитства государя, великий князь был принят во дворце, как будто не было и тени никакого разговора. Это -- печальный и памятный день 6 декабря, когда столько надежд было обмануто, потому что носились слухи, что государь прочтет Думе манифест если не о конституции, то, по меньшей мере, о министерстве доверия. Он, конечно, не сделал ни того, ни другого и 7 декабря вместе с великим князем уехал в Ставку. Когда великий князь уехал, я с новым жаром принялась за работу в госпитале. Жены офицеров, дамы, жившие в Царском Селе и даже в Петрограде, собирались вокруг меня. Наши разговоры за чаем все время вертелись вокруг текущих событий, и внутренняя политика страны являлась часто их темой. Рассказывали, что Протопоповым, страдавшим специфической болезнью, овладевали иногда приступы настоящего безумия. Будучи некогда лидером левой 4 , он внезапно переменил свои политические взгляды, найдя более выгодным стать на сторону правительства. Он был презираем и ненавидим всеми. Его подозревали в том, что он ездил в Стокгольм для того, чтобы вести предварительные переговоры с Люциусом 5 и германскими банкирами о сепаратном мире. А общественное мнение в данный момент, в полном согласии с их величествами, было за войну до победного конца. Так как Протопопов был обязан своим быстрым повышением Распутину, то убеждение, что этот последний был платным агентом Германии, возрастало. Это-то убеждение и привело к драме во дворце Юсупова в ночь на 16 декабря, -- драме, о которой я расскажу то, что знала о ней в то время и которую я считаю началом революции. В субботу вечером 17 декабря был концерт в царскосельской управе. В. князь был в Могилеве еще с 7 декабря, а Владимир, страдая болезнью горла, не мог его сопровождать. Чувствуя себя в этот вечер лучше, он попросил разрешения идти со мной на концерт. Около восьми часов вечера раздался звонок телефона, и несколько минут спустя Владимир ворвался в мой будуар с криком: "Старец мертв, мне только что сообщили об этом по телефону; боже мой, теперь можно будет вздохнуть свободно! Еще не знают о подробностях. Во всяком случае, он исчез из дому уже сутки тому назад. Может быть, нам удастся узнать что-либо на концерте". Никогда я не забуду этого вечера! Никто не слушал ни оркестра, ни артистов. Новость распространялась с быстротой молнии. Во время антракта я заметила, что взгляды особенно часто останавливались на нас, но я была слишком далека от истины, чтобы понять причину. Наконец, Яков Ратьков-Рожнов 6 подошел ко мне и, говоря, очевидно, на тему дня, сказал мне: "Кажется, виновниками этого поступка являются люди из высшей аристократии, называют Феликса Юсупова, Пуришкевича и... одного великого князя..." Сердце у меня сжалось, -- я знала, что существовала давнишняя дружба между великим князем Дмитрием и кн. Юсуповым, женатым на прелестной русской княжне Ирине, двоюродной сестре Дмитрия. "Боже мой, только бы это не был он", -- пробормотала я. Владимир возвратился ко мне с теми же подробностями, и к концу вечера имя вел. кн. Дмитрия было у всех на устах. Мы возвратились домой около половины первого, и лакей, ждавший нас, сказал мне, что из Петрограда звонила по телефону жена кн. Виктора Кочубея и умоляла позвонить ей, как бы поздно ни было. Как только меня соединили с княгиней, она спросила меня: "Где твой сын Владимир?" -- "Здесь, со мной", -- ответила я в изумлении. -- "Слава Богу! прошел слух, что это он убил Распутина, и я дрожала за тебя; прощай, спокойной ночи". Очевидно, народная молва смешала двух единородных братьев. На другой день доктор Варавка, который лечил Владимира, пришел навестить нас и смеясь рассказал, что на вопрос: "Арестован ли Владимир?" он ответил: "Да, по моему приказанию, так как у него сильная ангина, и вот уже восемь дней, как он не выходил из комнаты". На следующий день, в воскресенье, вся Россия и весь свет узнали, что Распутин исчез. Его семья, беспокоясь от того, что он долго не возвращается, и зная, что кн. Юсупов увез его к себе, дала знать в полицию. С другой стороны, выстрелы, раздавшиеся во дворце на Мойке и услышанные прохожими и городовыми, направили подозрение в эту сторону. Государыня, охваченная страшной тревогой, отдала самые строгие приказания во что бы то ни стало найти тело Распутина. Все почитательницы последнего были в состоянии неописуемой ярости. Я несколько раз звонила Дмитрию и, не говоря о том, что о нем везде трубят, держала его в курсе всего, что говорилось. Мой муж должен был вернуться на следующий день, в понедельник. В 11 часов я приехала на Царскосельский вокзал, чтобы встретить его и отвезти домой. Едва мы остались одни в автомобиле, как он спросил меня: "Что это за слухи об убийстве старца? Кто его убил? Вчера в Могилеве называли графа Стенбока?" Видя мой растерянный вид, мое волнение, он взял меня за руку и сказал: "Ну, что такое? Скажи, что с тобой? да говори же..." Я, едва дыша, пробормотала: "Говорят, что это Феликс Юсупов, Пуришкевич и потом... Дмитрий". Великий князь так побледнел, что я думала, что ему сделается дурно. "Это невозможно. Я сейчас же вернусь, сяду на поезд и поеду к Дмитрию, я хочу поговорить с ним. Мне, как отцу, он скажет все". Я приложила все старания, чтобы убедить его отдохнуть, переодеться и поговорить с великим князем Дмитрием по телефону или заставить его приехать в Царское. Как только он пришел домой, он вызвал сына по телефону и сказал ему, чтобы он тотчас же приехал повидаться с ним. Дмитрий ответил, что по приказанию государыни генерал Максимович взял его под домашний арест в его дворце и что он просит отца приехать к нему в Петербург. В это время я узнала из других источников, что тело Распутина найдено в проруби на Неве, около Елагина моста, и я сообщила эту новость великому князю Дмитрию, который, казалось, был этим очень взволнован. Никогда, я думаю, телефон так не работал, как в этот день. Было решено, что великий князь и я поедем к Дмитрию на следующий день к завтраку, но отец поедет вперед, чтобы поговорить с сыном наедине. Часовые были поставлены у дверей, но они пропустили великого князя так же, как через час и меня. Первыми словами великого князя к Дмитрию были: "Я знаю, что ты связан словом, и не буду задавать тебе никаких вопросов. Скажи мне только, что это не ты убил его". -- "Папа, -- ответил Дмитрий, -- клянусь тебе памятью моей матери, что руки мои не запятнаны кровью". Вел. князь вздохнул свободнее, так как до сих пор ужасная тяжесть сжимала ему сердце. Дмитрий был до слез тронут благородством своего отца, который, не задав ему ни одного вопроса, поверил данному слову. Я, как было условлено, приехала в половине первого, и во время завтрака не было сделано ни одного намека на драму. Тем не менее все трое были печальны и сосредоточены. Я думаю, что все еще ясно помнят подробности этого ужасного дела, и постараюсь говорить о нем возможно меньше. Молодой князь Юсупов поехал к Распутину и пригласил его на ужин, на котором присутствовал великий князь Дмитрий, Пуришкевич со своим доктором и один офицер по фамилии Сухотин, всыпали сильного яду в вино и пирожные, но яд не действовал, и гости прошли в верхний этаж, а Распутин остался наедине с Юсуповым. Распутин был убит выстрелами из револьвера, его тело было увезено на автомобиле и брошено в прорубь на Неве, возле Елагина моста. Трудно себе объяснить этот акт, особенно, принимая во внимание обычай гостеприимства, так широко практикуемый и священный в России, но этот специальный случай надо рассматривать только с точки зрения высоты преследуемой цели: спасения их величеств вопреки их собственной воле. Ясно, что, возвратясь в Царское, мы ни о чем другом не говорили. Муж сообщил мне, что, не спрашивая об именах и подробностях самого дела, он спросил у него, какие побудительные причины заставили его принять участие в этом деле. Дмитрий признался, что главной целью было открыть глаза государю на действительное положение вещей. "Я надеялся, -- сказал он, -- что мое имя, замешанное в этом деле, избавит государя от трудной задачи удалить Распутина от двора. Я думал, что государь сам не верил в чудесное влияние Распутина ни в отношении своего сына, ни в отношении политических событий; но он понимал, что удалить его своей собственной властью значит создать конфликт с государыней. Я надеялся, что, освобожденный из-под влияния Распутина, государь станет на сторону тех, кто видел в старце первопричину многих несчастий, как, например, назначение неспособных министров, влияние темных сил на двор и т. д." Кроме того, муж сообщил мне о впечатлении, которое поразило его недавно и которое подтверждает мысли его сына. Как я говорила выше, он уехал из Могилева в воскресенье, около 7 часов вечера. В этот день, в 5 часов, он пил чай с государем и был поражен, не понимая причины, выражением особенной ясности и довольства на лице государя, который был весел и в хорошем расположении духа, чего давно уже с ним не было. Ясно, что государыня все время держала его в курсе трагического происшествия, что он знал все, включая подозрения, накоплявшиеся против Юсупова и Дмитрия. Государь ни слова не сказал об этом великому князю Павлу, который позже объяснил себе это хорошее настроение государя внутренней радостью, которую тот испытывал, освободившись, наконец, от присутствия Распутина. Любя настолько свою жену, что он не мог идти против ее желаний, государь был счастлив, что судьба таким образом освободила его от кошмара, который так давил его. Когда тело Распутина было найдено, государыня приказала отвезти его в Чесменскую богадельню, на пятой версте между Петроградом и Царским Селом; оно было набальзамировано и помещено в ярко освещенной часовне. Г-жа Вырубова и другие почитательницы Распутина несли дежурство около тела. Государыня приехала с дочерьми и долго плакала и молилась. Она положила на грудь Распутина маленькую икону, на обороте которой все они расписались: Александра, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия {Т. е. великие княжны, дочери государя (Примеч. сост.). } и Анна (Вырубова). Позже, после революции, когда тело Распутина было вырыто и сожжено, а пепел развеян по ветру, один американский коллекционер купил эту икону за очень большую сумму. Любопытно отметить, что это странное и таинственное существо прошло через все четыре стихии: воду, землю, огонь и воздух. Спустя три дня, в три часа ночи, в Царскосельском парке, около Арсенала, недалеко от станции Александровской, было совершено погребение Распутина. Государь, министр Протопопов, генерал Воейков и офицер Мальцов несли гроб. Государыня была крайне печальна. Так закончилась эта драма, которую многие рассматривали, как освобождение страны, и которая, однако, была только началом самой ужасной из трагедий. Государыня побуждала императора строго наказать виновных; но в данном случае наиболее виновный -- Феликс Юсупов -- отделался ссылкой в деревню, в одно из своих имений, в то время как вел. кн. Дмитрий получил приказание отправиться в Персию, в сопровождении адъютанта государя графа Кутайсова, прикомандированного к нему генерала Лейминга и камердинера. До самого отъезда вел. кн. Дмитрий содержался под арестом в своем дворце в Петрограде, с запрещением выходить или принимать кого бы то ни было. В ночь на 23 декабря он уехал, и никто, даже отец, не мог обнять его на прощанье. Большое возбуждение царило среди родни государя и в городе. Было решено подать государю просьбу, в которой умолять его не наказывать вел. кн. Дмитрия так жестоко и не ссылать его в Персию ввиду его слабого здоровья. Это я составила текст прошения. Ссылка эта казалась в тот момент верхом жестокости, но Бог хотел, чтобы она спасла драгоценную жизнь Дмитрия, так как те, которые остались в России, погибли от рук большевиков большей частью в 1918--1919 гг. Прошение было подписано греческой королевой Ольгой 7 -- бабушкой Дмитрия, вел. кн. Павлом и всеми членами императорской фамилии. Государь, ознакомившись с этой бумагой, написал на полях ее: "Никто не имеет права убивать; удивляюсь, что члены дома обращаются ко мне с подобными просьбами". Подписал: "Николай", и он вернул прошение вел. кн. Павлу. Этот исторический документ находился в моем царскосельском доме, и я не знаю, что с ним потом случилось. В 8 часов утра на первый день Рождества ко мне вошла горничная с запиской от моей дочери Марианны, на которой стояло "спешно". Дочь признавалась мне, что в день отъезда Дмитрия она не могла устоять против желания проститься с ним в последний раз, и в час ночи, т. е. за час до его отъезда, нарушив запрещение, проникла к нему. Она пробыла с ним и, проводив его до дверей, которые он покидал навсегда, вернулась к себе. Двадцать четыре часа спустя, 24 декабря, вернувшись из Царского, после очень тщательного обыска в ее переписке, дочь была арестована по приказанию министра внутренних дел Протопопова. Она писала мне через одного надежного человека, чтобы я не беспокоилась, что она ни в чем не нуждается и воспользуется этими днями вынужденного отдыха, чтобы позаботиться о своем здоровье. Я тотчас же сообщила обо всем этом вел. князю, и мы с княгиней Марией 8 решили поехать на автомобиле в Петроград, чтобы навестить Марианну и побыть с ней. Прибыв на Театральную площадь, 8, где жила моя дочь, мы натолкнулись на двух часовых, которые пропустили нас, записав наши имена. У Марианны мы нашли весь Петербург. Дамы, которых она едва знала, приходили выразить ей свою симпатию. Офицеры в отставке приходили, целуя ей руку. Никто не мог объяснить себе этой строгой меры по отношению к той, единственной виной которой было желание пожать руку друга, уезжающего в ссылку. Несомненно, дочь приняла добрых шестьдесят человек, пришедших к ней в знак протеста. Я уверена, что приказание пропускать всех было дано для того, чтобы записать фамилии лиц, которые тем самым брались под подозрение. Два дня спустя, по настоянию моего старшего сына и других лиц, Протопопов освободил ее, что доказывает только, что этот бесполезный арест исходил не от верховной власти, а был произведен по личной инициативе министра. И подумать только, что такие незначительные факты вырывали бездну между верховной властью и обществом... После отъезда Дмитрия отношения между вел. князем и государем с государыней сделались натянутыми. Его не приглашали больше к чаю, и визиты, которые он делал, посвящались исключительно служебным вопросам. Их величества, казалось, были недовольны князем за то, что он просил о снисхождении своему сыну, а князь был оскорблен ответом, написанным на полях прошения. Так прошел январь, и можно сказать, что с каждым днем положение вещей становилось хуже. Даже газеты, несмотря на цензуру, давали знать о глухом недовольстве. Революционная пропаганда в запасных полках усиливалась с каждым днем. Английское посольство по приказу ЛлойД-Джорджа сделалось очагом пропаганды. Либералы, кн. Львов, Милюков, Родзянко, Маклаков, Гучков и др., находились там постоянно. Именно в английском посольстве и было решено оставить законные средства и стать на путь революции. Надо сказать, что во всем этом английский посол в Петрограде сэр Джордж Бьюкенен утолял личную злобу. Государь не любил его и становился с ним все более и более холоден, особенно с тех пор, как английский посол стал в дружеские отношения с его личными врагами. В последний раз, когда сэр Джордж испросил аудиенцию, государь принял его стоя и не предложил ему сесть. Бьюкенен поклялся отомстить, и так как он был близко связан с одной великокняжеской четой, то у него явилась мысль совершить дворцовый переворот... Но события опередили их предположения, и он и леди Джорджина без малейшего стыда отвернулись от своих утративших прежнее положение друзей. В Петербурге в начале революции рассказывали, что Ллойд-Джордж, узнав о падении царизма в России, сказал потирая руки: "Одна из целей, которую преследовала Англия, ведя войну, достигнута..." Странная союзница Великобритания, которой всегда надо было бы опасаться, потому что на протяжении трех веков русской истории враждебность Англии проходит красной чертой. Я счастлива отдать должное Палеологу, французскому послу в России: он был лояльным и верным до конца. Его положение в это время было очень щекотливым. Он получал из Парижа формальные приказы поддерживать во всем политику своего английского коллеги. И тем не менее он отдавал себе отчет в том, что эта политика идет вразрез с французскими интересами. Я знала его с давних пор, и узы искренней дружбы связывали его с князем и со мной. Он был принужден лавировать между своим английским коллегой и личными убеждениями и пытался всеми средствами улаживать дела возможно лучше. Четвертого февраля, в годовщину смерти кн. Владимира, а также вел. кн. Сергея 9 , убитого в Москве в 1905 г. по вдохновению и под руководством Савинкова (того самого Савинкова, которого так радушно принимают наиболее замкнутые круги и самые прекрасные женщины Парижа, какой ужас!), так вот, 4 февраля, как я сказала, мы пошли в Петропавловскую крепость в Петрограде, чтобы присутствовать на панихиде по двум великим князьям. После торжественного богослужения мы завтракали у вдовы вел. кн. Владимира, которая несколько дней спустя уехала на Кавказ, оттуда во время большевистской революции ей удалось бежать на итальянском корабле. После завтрака вел. княгиня начала говорить в унисон всем людям, которые были недовольны и раздражены верховной властью. Она 10 щадила государя, но государыня, с которой у нее отношения никогда не были хорошими, была в ее глазах полна недостатков, и она не стеснялась говорить об этом. Она тоже подписала прошение о снисхождении вел. кн. Дмитрию и рассматривала отказ государя как личное оскорбление. Со всех сторон слышались угрожающие и дерзкие голоса, и теперь можно понять, как трудно было государю бороться среди возрастающей враждебности, опирающейся на ряд ошибок и злую волю части русского общества. Одна знатная русская дама 11 , княгиня В., позволила себе написать государыне письмо неслыханной дерзости. Я видела это письмо, написанное небрежным и торопливым почерком на листах, вырванных из блокнота. Она писала между прочим: "Уйдите от нас, вы для нас иностранка". Естественно, что государыня чувствовала себя смертельно оскорбленной. Заседания в Думе становились все более и более бурными. Теперь уже не стеснялись ругать правительство, метя постоянно в государя и государыню при критике их министров. Мы вели совершенно уединенный образ жизни в тишине Царского, так как назначение генерал-инспектором гвардии давало возможность великому князю жить где угодно. Тем не менее мы были в курсе развивающихся опасных событий, а чтение газет делало нас нервными и беспокойными. Снабжение Петрограда съестными припасами становилось все более и более слабым. "Хвосты" у булочных в сильные морозы заставляли народ роптать. Все это революционеры предусмотрели и подготовили заблаговременно. Государь был в Ставке, и мы приближались к роковым дням конца февраля. Уже 23 февраля на бурном заседании Думы Шингарев и Скобелев, -- первый,-- кадет, второй -- социалист-революционер 12 , -- кричали и требовали, чтобы правительство ушло, если оно не в состоянии кормить население. Правительство не трогалось с места, не сдавалось Думе и, казалось, не знало об ее существовании! 24 февраля вспыхивают забастовки, и рабочие массами ходят по улицам, но все еще спокойно, и народ, этот добрый малый, кажется, шутит и смеется со взводами казаков, которые объезжают город. Именно в этот день появилось первое красное знамя, эта гнусная тряпка. Несмотря на эти признаки, о которых нам сообщали по телефону, газеты не говорили ни о забастовках, ни о начинающихся беспорядках. 25 февраля раздались первые выстрелы и послышались мятежные крики: "Долой правительство!.." На некоторых улицах начинаются беспорядки, подавляемые войсками, оставшимися еще верными правительству; но уже в воскресенье, 26 февраля, разразилось настоящее сражение. Полки держались стойко, и вечером нам сообщили по телефону, что все спокойно, и только патрули объезжают улицы. В понедельник, 27-го, полное отсутствие газет заставило нас опасаться худшего. В Царском мы не нуждались ни в чем, но в Петербурге не хватало хлеба. Я повторяю, что все это было устроено революционерами. Дочери из города телефонировали мне, что стрельба все усиливается, и полки начинают переходить на сторону мятежников. Около двух часов приезжает из Петрограда письмоводитель нашего нотариуса, очень умный, храбрый, честолюбивый, но беспринципный молодой человек. Я знала его благодаря работе в комитете помощи нашим военнопленным, где я была председателем, а он -- моим заместителем. Я буду говорить о нем позже. Он приехал, чтобы сообщить нам о важных событиях текущего момента и чтобы покорнейше просить великого князя настаивать на возможно скорейшем возвращении государя из Могилева. "Еще не все потеряно, -- сказал он, -- если бы государь захотел сесть у Нарвских ворот на белую лошадь и произвести торжественный въезд в город, положение будет спасено. Как можете вы оставаться здесь спокойными?" В эту минуту вошел кн. Михаил Путятин, управляющий Царскосельским дворцом, и мы с общего согласия решили, что государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять, и что лучше всего предоставить ему самостоятельность в его действиях. Увы, увы, не были ли мы правы? Снова раздался звонок телефона. Мятежники только что взяли штурмом Арсенал. В этот момент мы почувствовали, что почва действительно качается у нас под ногами. Тюрьмы открыты, и все беглецы из острогов становятся во главе движения. К концу дня, 27-го, Петропавловская крепость очутилась в руках революционеров. Мало-помалу полки переходят на сторону наших врагов, и в Царском Селе рассказывают, что первый стрелковый полк, расквартированный в этом городе, ушел, чтобы присоединиться к мятежникам. 28 февраля здание суда, полицейские участки, дом министра двора графа Фредерикса были объяты пламенем! В это время правительство не находит другого решения, как только распустить Думу до или после Пасхи. Этот приказ заставили подписать государя, который все еще находился в Ставке. Другой декрет, исходивший от революционеров, гласил: "Государственной думе не расходиться. Всем депутатам оставаться на своих местах" 13 . Родзянко, один из бунтовщиков, наиболее ответственных за несчастье России, решается предупредить государя и командующих армиями о серьезности положения и требует назначения лица, которое пользовалось бы доверием народа. Дума идет еще дальше в своей революционной дерзости. Она формирует Временный исполнительный комитет в составе: Родзянко, Керенского, Шульгина, Милюкова, Чхеидзе и других зачинщиков смуты, который совещается с образовавшимся в то же время Советом рабочих депутатов. Во вторник, 28 февраля, около десяти часов утра меня попросил к телефону посол Франции: "Я беспокоюсь о вас, милый друг, -- сказал он, -- у нас здесь прямо ад, всюду перестрелка! Спокойно ли у вас в Царском?" Я ответила ему, что у нас царит самое безмятежное спокойствие. Я посмотрела в окно и увидела чистое голубое небо; лучезарное солнце заставляло снег сверкать тысячами огней: ни малейший шум не нарушал эту безмятежность природы... но, увы, это продолжалось недолго. После завтрака я пошла в маленькую, милую церковь Знаменья, куда в продолжение всей войны я ходила ежедневно, чтобы помолиться и успокоиться. Я заметила необычное волнение. Солдаты, растрепанные, в фуражках, запрокинутых на затылок, с руками в карманах, разгуливали группами и хохотали. Рабочие бродили с свирепым видом. В тревоге я поспешила вернуться домой, чтобы скорее увидеть князя и детей. Мужа я застала в состоянии крайнего волнения. Ему не давала покоя полная неизвестность о судьбе государя, которого он обожал. Он шагал вдоль и поперек своего рабочего кабинета и нервно крутил усы. Он задавал себе вопрос, не должен ли он поехать к государыне, которую не видел со дня отъезда сына, как вдруг раздался звонок телефона, и из дворца сообщили, что государыня просит великого князя немедленно приехать. Было четыре часа дня. Тотчас был подан автомобиль, и через несколько минут великий князь был у государыни. Она приняла его очень сурово и, спросив о подробностях того, что творится в Петрограде, резко сказала ему, что если бы императорская фамилия поддерживала государя вместо того, чтобы давать ему дурные советы, тогда бы не могло случиться того, что происходит сейчас. Великий князь ответил, что ни государь, ни она не имеют права сомневаться в его преданности и честности и что сейчас не время вспоминать старые ссоры, а необходимо во что бы то ни стало добиться скорейшего возвращения государя. Государыня сообщила, что он возвратится завтра утром, т. е. 1 марта. Великий князь обещал встретить его на вокзале и уехал, убедившись, что ни она, ни дети, которые в то время были больны, не подвергаются никакой опасности и находятся под хорошей охраной. Около семи часов вечера распространился слух, что толпа волнующихся и угрожающих рабочих покинула фабрики в Колпине и направляется в Царское. Немного испугавшись, мы с великим князем решили пойти к вдове бывшего министра в Персии, де Спрейер, нашему другу уже в продолжение трех лет, которая работала вместе со мной в лазарете и которая на случай возможных волнений часто предлагала мне свое гостеприимство. Владимир и две мои дочери с гувернанткой-француженкой Жакелиной должны были пойти к семейству Михайловых, где шли усиленные приготовления, чтобы принять их наилучшим образом. Мы ушли из дому около девяти часов вечера. Патрули с белыми нашивками на левом рукаве объезжали город. Мы не знали, были ли это войска, оставшиеся еще верными, или те, которые уже перешли на сторону восставших. Два раза наш автомобиль останавливали, но как только узнавали, что едет вел. князь, ему отдавали честь и пропускали. Г-жа Спрейер уступила нам свою комнату, и в течение всего времени, пока мы оставались под ее кровлей, оказывала нам бесконечное внимание и предупредительность. Мы с трудом заснули. Время от времени раздавались ружейные выстрелы, и я представляла себе наш дворец объятым пламенем и все прекрасные коллекции разграбленными и уничтоженными. Увы, позднее, после ссылки государя в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, так как вместо того чтобы бежать, пока еще было время, мы остались, будучи не в силах расстаться с дорогими нам вещами. Могла ли я предполагать, что самое драгоценное и самое любимое из моих сокровищ -- жизнь кн. Владимира -- будет принесено в жертву!? На следующее утро за великим князем приехал автомобиль, чтобы отвезти его в царский павильон для встречи государя, который должен был прибыть в 8 Ґ часа утра. Подождав некоторое время, великий князь возвратился к г-же Спрейер, чрезвычайно встревоженный, -- государь не приехал! На полпути между Могилевым и Царским Селом революционеры, во главе с Бубликовым, остановили царский поезд и направили его на Псков. Мы возвратились домой около одиннадцати часов утра, и я была очень удивлена, найдя наш дворец на месте, лакеев в ливреях и коллекции нетронутыми. В это время произошли важные события в Петрограде. Таврический дворец, где заседала Дума, все время кишел народом. Офицеры, солдаты переходили на сторону мятежников и являлись предлагать свои услуги. Даже один из членов царской фамилии, вел. кн. X. 14 , пришедший во главе своего полка, чтобы отдаться в распоряжение мятежников, ждал больше часа во дворе, пока г-н Родзянко соблаговолил принять его и пожать ему руку. Возвратясь к себе, этот князь велел поднять красный флаг на крыше дома. Бывшие министры: Штюрмер, Горемыкин, Щегловитов, Сухомлинов, генерал Курлов 15 и митрополит Питирим 16 с пинками, издевательствами и оскорблениями были приведены в Думу. Не могли найти спрятавшегося Протопопова, но на следующий день он явился добровольно. Графиня Клейнмихель, салон которой был центром общества и дипломатического корпуса, была грубо приведена в Думу, а ее дом захвачен и разграблен. Г-жа Елена Нарышкина, урожденная графиня Толь, жившая в гостинице "Астория", была на грузовике привезена в Думу; там их обеих держали в течение суток. Около четырех часов дня, все еще 1 марта, к нам приехали кн. Михаил Путятин, г-н Бирюков -- чиновник из министерства двора -- и Иванов 17 , тот самый, о котором я говорила выше. На пишущей машинке Владимира составили манифест о даровании императором конституции. Великий князь был того мнения, что надо испробовать все, чтобы спасти трон. Когда манифест был составлен, кн. Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену -- второму коменданту дворца -- просить государыню подписать его в отсутствие государя, пока тот не приедет. Нельзя было терять ни одной минуты. Несмотря на мольбы Гротена, который, говорят, даже стал перед ней на колени, государыня отказалась дать подпись. Тогда вел. кн. Павел поспешно подписал манифест, и Иванов отвез его в Петроград, где собрал подписи вел. кн. Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Манифест был тотчас же отвезен в Думу и вручен Милюкову, который, пробежав его глазами и положив в портфель, сказал: "Да, это очень интересный документ". Он, должно быть, сохранил его до сих пор, так как эта, важная в тот момент, бумага не увидела еще света. Злой рок судил, чтобы этот документ попал в руки такого недобросовестного человека, как Милюков. Факт, о котором я расскажу ниже, докажет, что этот человек был лишен какой бы то ни было честности. Посылая этот манифест в Думу, великий князь в письме к Родзянко умолял его испробовать все способы для спасения государя, о котором было известно только то, что его поезд был возвращен со станции Дно в Псков. Родзянко ни разу не подтвердил получения этого письма. Впрочем, и все его поведение во время революции было отвратительно. 2 марта Милюков произносит в Думе нескончаемую речь, в которой заявляет, что государь собирается отречься от престола в пользу своего сына, назначив регентом вел. кн. Михаила. Какой-то горлан слева кричит ему: "Но ведь это опять та же династия". -- "Да, -- предупредительно отвечает Милюков, -- это та же династия, которую вы не любите и которую я тоже не люблю, но в данное время большего нельзя и желать". Самое слово "отречение" до слез сжимало нам сердце. Это казалось нам чудовищным, невозможным, одна мысль об этом приводила нас в ужас. Подавленные важностью и быстротой событий, мы провели очень печальный вечер. В четверть пятого утра 3 марта камердинер великого князя доложил, что офицер императорского конвоя желает говорить с ним во что бы то ни стало. Быстро встав и одевшись, мы приняли офицера, который был бледен как смерть. Это был друг. Он доложил, что командир сводного полка послал его к великому князю, чтобы сообщить, что новый комендант Царского Села безуспешно пытался дозвониться к нему по телефону и желает его немедленно видеть. Офицер рыдал. Мы поняли, что все кончено. Великий князь был бледен. Он отвечал, что готов принять нового коменданта, и пять минут спустя артиллерийский полковник по фамилии Больдескул, с огромным ярко-красным бантом на груди, явился к нам в сопровождении адъютанта, тоже с красным бантом. Отдав честь и извинившись за неурочный час (половина пятого утра), полковник прочитал нам следующий манифест: "В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать новое тяжкое испытание России. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно с славными союзниками нашими сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России сочли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственной думой, признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой родины. Призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Николай.

Город Псков. 2 марта 1917 г. 15 часов". Великий князь и я были ошеломлены. Очнувшись, я вся дрожала, и зубы у меня стучали. Как мы ни предугадывали это крушение всего нам дорогого, теперь мы не могли этому поверить. Однако листок пергамента был перед глазами и огненными буквами говорил нам об ужасной истине. После ухода полковника мы даже не подумали о том, чтобы снова лечь спать. Падение империи, -- так как мы великолепно понимали, что это было именно падение, -- предстало перед нами во всем своем ужасе. Напрасно мы убеждали себя, что кн. Михаил продолжит традиции. Мы знали, что он был человеком бесхарактерным, всецело находившимся под дурным влиянием своей жены, г-жи Брасовой, да, кроме того, мы любили "нашего" государя, избранника и помазанника Божия, и не желали никого другого. В тот же день 3 марта, в одиннадцать часов князь пошел к государыне. Это может показаться неправдоподобным, но бедная женщина не знала об отречении своего мужа. Никто из окружающих не имел смелости нанести ей этот удар. Все пятеро детей были больны корью; две старшие и младшая девочки уже поправлялись, но вел. кн. Мария (третья) и наследник чувствовали себя очень плохо. Великий князь тихо вошел к ней и припал долгим поцелуем к ее руке, будучи не в силах произнести ни слова. Сердце его готово было разорваться. Государыня, в простом костюме сиделки, поразила его своим спокойствием и ясностью взгляда. "Милая Алиса, -- сказал наконец князь, -- я хотел быть рядом с тобой в такую тяжелую для тебя минуту"... Государыня посмотрела ему в глаза. "Что с Ники?" -- спросила она. -- "Ники здоров, -- поспешил ответить князь, -- но будь мужественна, как и он: сегодня, третьего марта, в час ночи он подписал акт об отречении от престола за себя и Алексея". Государыня содрогнулась и опустила голову, как будто молилась, потом, выпрямившись, сказала: "Если Ники это сделал, значит, это было нужно. Я верю в милосердие Божие: Бог нас не оставит". Но в то же время крупные слезы текли у нее по щекам. -- "Я больше не государыня, -- сказала она с печальной улыбкой, -- но я останусь сестрой милосердия. Так как государем теперь будет Миша, я займусь своими детьми, госпиталем, мы поедем в Крым"... Великий князь оставался с ней до завтрака, почти полтора часа. Она хотела знать подробности того, что происходило в Думе, и по поводу великого князя, который самолично явился туда третьего дня, сказала по-английски: "Даже X. 18 , какой ужас..." Муж вернулся домой в очень нервном состоянии, и я сделала все возможное, чтобы успокоить и ободрить его. В это время вел. кн. Михаил находился в Зимнем дворце в Петрограде. Очень немногие знают, что командующий войсками генерал Хабалов, увидев массу народа, бросившегося к Зимнему дворцу, предложил великому князю стрелять в толпу, ручаясь за некоторые полки, оставшиеся верными 19 . Михаил решительно воспротивился этому, заявив, что он "не желает проливать ни одной капли русской крови". Он тайно покинул дворец и укрылся на Миллионной улице у своего друга кн. Путятина, двоюродного брата того самого, о котором я говорила выше. Вот доказательство того, что эту революцию задолго предвидели и тщательно подготовили: в первый же день все частные автомобили, находившиеся в Петрограде, были реквизированы в несколько часов. Наш прекрасный автомобиль исчез одним из первых, и после того, как в нем разъезжали члены Временного правительства, именно на его долю выпала честь встретить Ленина при его прибытии на Финляндский вокзал. К находившемуся у кн. Путятина вел. кн. Михаилу, который с часа ночи являлся царем, прибыли с визитом кн. Львов, Гучков, Родзянко, Милюков, Керенский и другие лица и убеждали его отказаться от престола в пользу народа, который впоследствии сам изберет его или кого-нибудь другого. После нескольких минут колебания этот бесхарактерный князь уступил, к великой радости изменников Отечества; а Керенский, эта марионетка, которую по ошибке приняли на минуту всерьез, бился в истерическом припадке. <.>..> Лишь много спустя мы узнали, почему государь решился на двойное отречение. Он призвал своего врача профессора Федорова 20 и сказал ему: "В другое время я не задал бы вам подобного вопроса, но теперь момент очень серьезен, и я прошу вас ответить мне с полной откровенностью: будет ли мой сын жить и сможет ли он когда-нибудь царствовать?" -- "Ваше величество, -- ответил Федоров, -- я должен признаться вам, что его императорское высочество наследник не доживет и до шестнадцати лет"... Получив этот удар прямо в сердце, государь принял непоколебимое решение. Тот самый монарх, который столько колебался, дать или не дать конституцию или даже ответственное министерство, одним росчерком пера подписал акт огромной важности, гибельные последствия которого для России неисчислимы. В час ночи Гучков и Шульгин увезли акт о двойном отречении в пользу вел. кн. Михаила, отрекшегося в свою очередь под давлением революционеров. Это-то отречение и привело к несчастьям, которые мы терпим и в настоящее время и которые унесли столько невинных жертв и повергли Россию в состояние печали и разрушения. Около шести часов вечера 3 марта командиры запасных полков, которые стояли в Царском, собрались у великого князя, чтобы поговорить о новом положении, создавшемся благодаря отречению вел. кн. Михаила. Этот император на час обнародовал следующий манифест: "Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народа. Одушевленный единой со всем народом мыслью, что выше сего благо родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

Подписал: Михаил.

Петроград, 3 марта 1917 года". Военные, собравшиеся на совет к вел. кн. Павлу, предвидели, что раз монархия пала, будет чрезвычайно трудно держать войска в руках и заставить их повиноваться. Некоторые роты целиком переходили на сторону восставших. В Петрограде сформировалось Временное правительство, и у великого князя было решено следовать последним наставлениям государя, который советовал подчиняться этому правительству, помогать ему во всем и стремиться только к одной цели -- довести войну до победного конца. Из всего этого видно, что государь не думал больше о себе, и только судьба горячо любимой России занимала его мысли. Вечером 3 марта вел. кн. Павел опять навестил государыню. Она была спокойна, безропотна и бесконечно прекрасна. Уже чувствовалось подобие ареста, потому что двор Александровского дворца был полон солдатами с белыми нашивками на рукавах. Они были там по приказанию Временного правительства ради так называемой безопасности государыни и детей, но на самом деле из опасения, чтобы друзья не помогли им бежать. Наконец, государыня получила сведения от мужа, уехавшего снова в Могилев, чтобы проститься с войсками и встретить государыню-мать, которая выехала из Киева, желая повидаться с сыном. Когда великий князь, выходя от государыни, очутился на высоком подъезде, возвышавшемся над всем двором Александровского дворца, он обратился к толпе собравшихся солдат со следующими словами: "Братцы, -- сказал он им, -- вы уже знаете, что наш возлюбленный государь отрекся от трона своих предков за себя и сына в пользу своего брата и что этот последний отказался от власти в пользу народа. В настоящий момент во дворце, который вы охраняете, нет больше ни императрицы, ни наследника престола, а есть только женщина-сиделка, которая ухаживает за своими больными детьми. Обещайте мне, вашему старому начальнику, сохранить их здравыми и невредимыми. Не стучите и не шумите, помните, что дети еще очень больны. Обещайте же мне это". Тысячи голосов раздались в ответ: "Мы обещаем это вашему императорскому высочеству, мы обещаем это тебе, батюшка, великий князь, будь спокоен, ура!", и великий князь сел в автомобиль, немного успокоившись. Тем не менее на следующий день, 4 марта, произошла резкая перемена. Антинациональная пропаганда, поддерживаемая авантюристами из Временного правительства, глухо рокотала вокруг дворца. Мы с Владимиром пошли побродить вокруг царского дома, чтобы уяснить себе состояние умов солдат и чтобы убедиться в полной безопасности дворца. С болью в сердце услышала я, как один казак из конвоя, гарцевавший на лошади, кричал другому: "Что ты скажешь обо всем этом, товарищ? -- "Я нахожу, что это ловко сделано. Довольно, потешились, теперь наша очередь!" С первого взгляда можно было заметить изменившееся настроение людей. Робкие и благоразумные вчера, они были дерзки и наглы сегодня. Эти несознательные существа слепо шли по тому направлению, которое указывало Временное правительство. Прошёл слух, что старый генерал Иванов с пятьюстами Георгиевскими кавалерами идет на помощь государыне; действительно, он дошел до Колпино, где был задержан гораздо более многочисленными войсками восставших; поэтому 4 марта Временное правительство, испугавшись, объявило государыню с детьми и всеми окружающими на положении арестованных 21 . Объявить государыне об аресте явился генерал Корнилов. Кн. Путятин и генерал Гротен были арестованы в царскосельской управе, куда оба они отправились по служебным делам, -- по поводу снабжения дворца продовольствием. Были также арестованы начальник дворцовой полиции полковник Герарди и граф Татищев. Всех их препроводили в одну из царскосельских гимназий, где с ними очень плохо обращались, не давали пищи, а затем вскоре их заключили в Петропавловскую крепость в Петрограде. С государыней оставили только обер-гофмейстерину двора, г-жу Нарышкину, графа и графиню Бенкендорф и фрейлину графиню Гендрикову. Осталась также г-жа Вырубова, которая была тоже больна корью. Новый военный министр Гучков назначил комендантом дворца капитана Коцебу, надеясь, что он, согласно своему обещанию, будет держать себя, как настоящий тюремщик; но Коцебу, к своей чести, занял это место только для того, чтобы прийти на помощь заключенным и смягчить по мере возможности их существование. Он пропускал к ним письма, непросмотренные цензурой, передавал известия, сообщенные по телефону, украдкой покупал им то, в чем они нуждались, и т. д. ... Поэтому, как только Керенский пронюхал о благородном поведении Коцебу, он удалил его из дворца и поместил туда своего друга Коровиченко -- человека из простонародья. Однажды мы попросили его прийти к нам, чтобы непосредственно получить новости о царской семье. Этот субъект явился по первому зову, уселся, положив ногу на ногу, и закурил папиросу в нашем присутствии, даже не спросив разрешения. Как ни печальны эти воспоминания, но следует упомянуть, сколько офицеров и генералов погибло в эти трагические дни. Одним из первых среди убитых был генерал граф Густав Штакельберг, муж моей нежно любимой подруги. Революционные солдаты силой ворвались в их дом на Миллионной улице и принудили генерала следовать за ними в Думу. Едва они вышли, как раздался выстрел. Испуганные солдаты вообразили, что это погоня, и принялись стрелять. Граф Штакельберг попытался бежать вдоль улицы, но солдаты убили его в нескольких шагах от дома. И этот чудный, благородный и самый миролюбивый человек был одной из первых жертв. Граф Менгден, граф Клейнмихель, генерал Шильдкнехт, инженер Валуев и многие другие были убиты в начале этой революции, которую кн. Львов осмеливается называть "бескровной". В то время говорили, что убивают главным образом офицеров с немецкими фамилиями. Считаясь с этим, Франция не должна была бы допускать ни одного человека с эльзасской или лотарингской фамилией. 5 марта, в половине двенадцатого вечера, вел. кн. Павел, мой сын Владимир и я собрались у меня в будуаре. Раздался неизменный звонок телефона. Я подошла. Это был Волков, камердинер государыни, который раньше долго служил у великого князя. Он сказал мне: "Ее величество государыня просит ваше высочество немедленно прийти к ней". -- "Боже, что еще случилось?" -- воскликнула я.-- "Успокойтесь, княгиня, ничего дурного, может быть, это даже лучше: военный министр Тучкову и командующий армиями генерал Корнилов приказали сообщить ее величеству, что придут навестить ее сегодня в полночь". Удивленный этим ночным визитом, великий князь немедленно велел подать автомобиль (два автомобиля, оставшиеся в Царском, были взяты у нас только большевиками) и вместе с Владимиром уехал в Александровский дворец. Он думал, что вдвоем они смогут быть более полезны: разве можно что-нибудь предугадать в подобные минуты? Я решила не ложиться спать до их возвращения и ждала их. Они вернулись в половине третьего ночи и вот что рассказали мне. Прибыв во дворец, они были встречены обер-гофмаршалом двора графом Бенкендорфом, Коцебу и графом Адамом Замойским, роль которого в эти дни испытаний была удивительна. Граф Замойский остался в качестве бессменного дежурного адъютанта при ее величестве до возвращения государя и, несомненно, разделил бы их заключение, если бы Временное правительство разрешило ему это. Великий князь тотчас же вошел к государыне и нашел ее одну, в платье сиделки, и совершенно спокойной. Она тоже рассказала ему, что Гучков и Корнилов, производившие смотр царскосельскому гарнизону, попросили принять их в полночь. Она не могла, конечно, и думать об отказе, несмотря на все свое, вполне естественное, отвращение к этим людям. Великий князь пробыл с ней в течение двух часов. Наконец, около половины второго ночи, -- мое личное мнение таково, что они умышленно заставили государыню ждать с целью унизить ее, -- Гучков и Корнилов были введены к ее величеству. Оба они показались великому князю антипатичными и отталкивающими до последней степени. Свой бегающий и лживый взгляд Гучков прятал за черными очками, в то время как Корнилов, с ярко выраженным калмыцким типом и выдающимися скулами, смотрел все время вниз. Оба имели крайне смущенный вид. Наконец, Гучков решился спросить у государыни, нет ли у нее каких-нибудь желаний? "Да, -- ответила она, -- прежде всего я прошу вас возвратить свободу невинным, которых вы увели из дворца и которые содержатся под арестом в гимназии (кн. Путятин, Гротен, Герарди, Татищев и др.), а затем я прошу, чтобы мой госпиталь ни в чем не нуждался и продолжал функционировать". Когда Гучков и Корнилов уходили, великий князь пошел за ними и сказал: "Ее величество-государыня не призналась вам в том, что ее крайне беспокоит охрана, окружающая дворец. Уже двое суток люди кричат, поют, позволяют себе приоткрывать двери и заглядывать внутрь. Не угодно ли будет вам призвать солдат к порядку и благопристойности? Они черт знает что себе позволяют!" Оба пообещали сделать страже соответствующее внушение (Временное правительство, не располагая никакой реальной силой, действовало только убеждениями). Гучков и Корнилов ушли 22 , и великий князь не удостоил их пожатия руки. На следующий день великий князь подал Гучкову заявление об отставке его от должности генерал-инспектора гвардии, а Владимир -- от чина поручика его величества Гусарского полка. Им было слишком противно служить этим новым пришельцам. И он очень хорошо сделал, так как три дня спустя генерал Алексеев, который в течение всей войны был в очень тесной дружбе с государем, а теперь продолжал нести свои обязанности в Могилеве и совершенно перешел на сторону Временного правительства, прислал великому князю телеграмму следующего содержания "Вы отрешены от должности генерал-инспектора гвардии.

Алексеев"

Великий князь ответил следующей телеграммой: "Я подал в отставку за четыре дня до вашей телеграммы.

Великий князь Павел Александрович"

Начинались унижения и оскорбления самолюбия. Это не был еще организованный грабеж, узаконенная кража большевиков, но их зародыши уже носились в воздухе. В своих бесконечных речах, во время которых слюна брызгала у него изо рта, Керенский не упускал ни малейшего случая, чтобы оскорбить царскую фамилию: "Нам не надо больше Распутиных и Романовых", -- кричал он перед ошеломленной и оцепеневшей толпой. 3 марта, простившись, -- увы, навеки, -- со своей матерью и войсками и не выпускаемый из виду своими тюремщиками, государь прибыл в Царское Село 23 . Он вместе со своим верным гофмаршалом кн. Валей Долгоруким подъехал на автомобиле к ограде парка, -- к ближайшему въезду во дворец. Ограда была заперта, хотя дежурный офицер не мог не знать о приезде государя. Государь ждал в течение десяти минут и произнес следующие слова, которые я узнала от матери кн. В. Долгорукого:"Я вижу, что мне здесь больше нечего делать"... Наконец, дежурный офицер соблаговолил побеспокоиться и приказал открыть решетку, которая тотчас же опять закрылась. Государь сделался пленником вместе со своей женой и детьми. Все министры государя, так же как и г-жа Вырубова, едва выздоровевшая от кори, были заключены в самые темные и сырые камеры Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. К ним применяли самый строгий режим, который существовав для приговоренных к смертной казни. Милюков, министр иностранных дел в начале революции, очень скоро стал непопулярным и должен был уступить свое место министру финансов, юному Терещенко, прозванному Вилли Ферреро 24 , или вундеркинд. Но за время своего короткого министерства Милюков успел совершить очень скверный поступок. Король Англии, беспокоясь за своего двоюродного брата -- государя и его семью, телеграфировал их величествам через посредство Бьюкенена о том, чтобы они как можно скорее выезжали в Англию, где они найдут для себя спокойное и безопасное убежище. Он даже добавлял, что германский император поклялся, что прикажет своим подводным лодкам не нападать на пароход, который будет везти царскую фамилию. Что же делает Бьюкенен по получении этой телеграммы, которая, собственно говоря, была приказом? Вместо того, чтобы вручить ее адресату, -- что было его обязанностью, -- он совещается с Милюковым, который советует ему не давать этой телеграмме дальнейшего хода. Самая элементарная честность, особенно в "свободной стране", требовала вручения телеграммы тому, кому она предназначалась. В своей газете "Последние новости" летом 1921 г. Милюков признался, что все это верно и что сэр Джордж Бьюкенен сделал это по его просьбе и "из уважения к Временному правительству". Пусть каждый по совести оценит поступки этих "честных людей". Жизнь августейших пленников была однообразна, печальна и лишена всех радостей; ограничения -- очень суровы. Временное правительство отпускало им кредиты с величайшей скупостью. Все письма вскрывались, разговоры по телефону были запрещены. Грубые и часто пьяные часовые были расставлены повсюду. Единственным развлечением государя было разбивать лед на маленьком канале, который шел вдоль ограды царского парка. Наша жизнь в Царском очень изменилась. Каждый день приносил новые притеснения. То это были газеты, которые нападали на великих князей, опубликовывая вздорные и лживые сведения, то это было Временное правительство, конфисковавшее удельные имущества, созданные императором Павлом I для нужд великих князей. Благодаря этому мы лишились порядочных доходов. Что касается журналистов, то они прибегали ко всевозможным уловкам, чтобы проникнуть во дворцы, оставшиеся еще обитаемыми. В газетах появилось несколько интервью с великими князьями. Все они, вероятно, были неверны, так как по ним выходило, что великие князья одобряют революцию. Мы дали самые строгие приказания, чтобы к нам не пропускали ни одного журналиста, и тем не менее мы попались, как и другие. Однажды лакей приносит великому князю визитную карточку, говоря, что какой-то офицер, приехавший из Пскова, просит разрешения видеть нас, чтобы сообщить важные новости по поводу великой княжны Марии, дочери великого князя. Имя офицера нам ничего не говорило, все же мы были далеки от мысли, что все это ложь. Но как только мы увидели входившего субъекта, мы поняли, что попались в ловушку. Молодой человек ярко выраженного еврейского типа, с курчавыми и слишком длинными волосами, затянутый в форму, которой он никогда не носил, подвигался по направлению к нам с блокнотом и карандашом в руке. Великий князь рассердился, повернулся к нему спиной и вышел. Я на одну минуту осталась с ним, не попросила его садиться и, уверяя, что нам нечего сказать, кроме того, что мы глубоко несчастны, постаралась как можно скорее выпроводить его. А на следующий день появились четыре столбца интервью, в котором великий князь высказывался об их величествах в возмутительных выражениях. Великий князь был сражен и вне себя от отчаяния. Он послал опровержение во все газеты, но те отказались поместить их. Только "Новое время" 25 , хотя тоже бывшее в то время революционным, очень изменив текст, соблаговолило оставить там следующую фразу: "Мог ли я, сын императора Александра II -- царя-освободителя, выражаться подобным образом о моем государе?" Я отдаю дань уважения журналисту Михаилу Романову 26 , который приходил к нам и поместил это опровержение. В это самое время и произошел один эпизод, который показался бы нам скорее смешным, если бы мы были расположены смеяться. В 1915 г. великий князь отдал на хранение в кабинет государя свое завещание, подписанное его величеством и скрепленное министром двора. Желая внести туда некоторые изменения, великий князь обратился к Василию Маклакову 27 , которого он немного знал, с просьбой извлечь этот документ из места, где он находился. Маклаков охотно взялся исполнить это и затребовал от Керенского возвращения завещания. Последний вложил его во второй конверт и написал: "Генерал-адъютанту Павлу Романову". Это было грубо, неблаговоспитанно и лишено всякой логики, потому что если Керенский имел возможность манипулировать с завещанием великого князя, то при ком, спрашивается, был великий князь генерал адъютантом? Мы оценили по достоинству это проявление логики. Но каково же было удивление и негодование мужа, когда он увидел, что Керенский позволил себе сломать восковые печати, скреплявшие завещание, и ознакомиться с его содержанием! Керенский из министра юстиции сделался военным министром и корчил из себя маленького Наполеона. Он усвоил себе фантастическую форму и был положительно комичен, подражая маленькому капралу. Весь цвет осужденных на каторгу за убийства и грабежи, все политические ссыльные и изгнанники из Сибири и всех частей света стекались в нашу несчастную столицу. Савинков, Коллонтай 28 , Чернов, Ленин, бабушка Брешко-Брешковская (эта сумасшедшая старуха), Бронштейн-Троцкий поспешили приехать и были приняты с почестями, достойными их преступлений, на вокзалах, расцвеченных красными флагами. Керенский очень долго был на фронте, где его слюнявое красноречие не могло заставить солдат идти в сражение, и они предпочитали выходить из окопов и брататься с немцами. Они только и делали, что повторяли: "Без аннексий и контрибуций". Совершенно не понимая того, что это значит, солдаты воображали, что война кончилась, и не скрывали своего неудовольствия из-за невозможности возвратиться домой. Наконец, 18 июня бывший генерал-адъютант государя Брусилов -- рьяный слуга Временного правительства, а в настоящее время Советов -- сделал последнюю попытку наступления, которая привела к позору и поражению под Тарнополем и Калущем. В течение всего апреля я продолжала бродить вокруг дворца. Погода была теплая и ясная, и августейшие пленники часто выходили на двор. Я старалась разглядеть их, но они всегда держались вдали от ограды, и мне приходилось слушать только злословие толпы. Однажды вечером, в конце апреля, я увидела массу народа, бегущего по направлению к городской управе, вмешавшись в толпу, я спросила у одного солдата, который имел более добрый вид, чем другие: -- Почему такое сборище? Что вы здесь делаете? -- Нас собрали сюда потому, что должны решить судьбу Николая Романова и его семьи. Их не хотят оставлять больше в Царском, а пошлют в Сибирь. Очень взволнованная, я прибежала домой, который был отделен от управы только одним прудом, и рассказала своим обо всем, что я только что слышала. Муж, взволнованный не меньше меня, умолял не вмешиваться больше в толпу и не мучиться напрасно, так как мы ничем абсолютно не могли помочь им. Мой милый князь! предчувствовал ли он, что позднее мне придется собрать все силы, чтобы перенести сверхчеловеческое горе? На каждом происходящем митинге слышалась "Марсельеза", но не та прекрасная "Марсельеза", которую поют во Франции и которая постоянно вела французский народ к победе. Это была заунывная, монотонная и печальная песня, печальная, как все русские песни, которые навевают неясную грусть и предчувствие страданий. Ни один митинг (а их было много, так как эта первая русская революция представляла собой совершенно бесполезную болтовню) не обходился без этой русифицированной "Марсельезы". По мере того как я пишу, печальные воспоминания встают передо мной. Однажды вечером я проходила сзади Большого дворца, возле Китайского моста, и встретила взвод стрелков, который шел сменить караул около пленников. Один солдат их же полка проходит мимо и кричит им: "Товарищи, еще одна ночь трудной работы для вас! будьте спокойны, мы скоро освободим вас от этих бездельников!" Должна сознаться, что мне очень не хотелось уезжать. Тем не менее и главным образом для того, чтобы заставить великого князя решиться на отъезд, я попросила свидания со всемогущим Керенским. Он, извиняясь, ответил мне, -- единственный раз он был вежливым, -- что он слишком занят и не может сам прийти ко мне, но что он примет меня в Большом Царскосельском дворце. Порядочно взволнованная, я прошла в комнаты, в которых раньше жил министр двора граф Фредерикс с женой и куда я часто ходила. Некто вроде адъютанта, с длинными, сальными и приглаженными волосами, в пенсне и с флюсом, завязанным носовым платком сомнительной чистоты, встретил меня и провел в рабочий кабинет. Я ждала в течение пяти минут. Наконец, показался Керенский и непринужденным, фамильярным тоном попросил меня сесть... Я немедленно изложила причину своего визита. "Я пришла, -- сказала я, -- просить вас позволить нам уехать из России: вел. кн. Павлу, нашим детям и мне". -- "Уехать? -- резко спросил Керенский: -- Куда?" -- "Во Францию, где у нас есть дом, друзья и где мы еще сможем быть счастливы"... -- "Нет, -- ответил он, -- я не могу разрешить вам уехать во Францию. Что скажут Советы рабочих и солдатских депутатов, если я позволю уехать великому князю, бывшему великому князю, -- тотчас же поправился он. -- Вы можете ехать на Кавказ, в Крым, в Финляндию, но не во Францию" -- "Значит, мы вам нужны?" -- спросила я. -- "О, что касается меня, то я вас отпустил бы хоть сейчас, но что скажут Советы?" Я хотела встать, но он удержал меня и начал едко критиковать самодержавный государственный строй, благодаря которому совершено столько, с позволения сказать, преступлений и беззаконий... У меня была только одна мысль -- поскорее уйти от этой жалкой личности и никогда, никогда больше не встречать его. 29 мая я попросила нашего друга Михаила Стаховича 29 помочь мне спрятать в Гельсингфорсе, в Финляндии, кассу с драгоценностями и ценными бумагами. Будучи после революции генерал-губернатором Финляндии, он был в состоянии оказать мне эту большую услугу. Итак, он увез меня в своем вагоне специального назначения, и я сохранила об этих трех днях, проведенных в его генерал-губернаторском дворце, самые трогательные и благодарные воспоминания. Михаил Стахович играл очень важную роль в Государственном совете. Будучи талантливым оратором и октябристом по партийной принадлежности, он желал добиться больших свобод и ответственного министерства. Благодаря этому он был в оппозиции, и так как он часто навещал нас в Царском до революции (и очень часто после), то государыня однажды сказала мне: "Вы мой друг, и тем не менее вы встречаетесь со Стаховичем и Маклаковым". (Стахович накануне привез к обеду Маклакова). "Ваше величество, -- сказала я, -- у вас нет друга более преданного, чем я. Стахович тоже не из числа ваших врагов! Но чтобы быть в курсе событий, надо принимать гостей, встречать новых людей, слышать новые речи". Стахович действительно был очень хорошо осведомлен о положении дел на фронте и в тылу. Мы любили слушать, когда он говорил, потому что это был ясный ум, золотое сердце и большой патриот. В апреле 1917 г., когда убийства в Финляндии прекратились, Керенский предложил Стаховичу должность генерал-губернатора Финляндии. Хотя это значило принять участие во Временном правительстве, среди членов которого был только один достойный уважения -- кн. Львов -- и по поводу которого мы никогда бы не сошлись во мнениях, Стахович счел долгом принять это предложение и оставался в этой должности до тех пор, пока вмешательство местных Советов не сделало его положение невыносимым. В начале августа он возвратился в Петроград и незадолго до падения Керенского был назначен послом России в Испании, в то время как его сотоварищ Маклаков был назначен послом в Париже. Однажды в конце апреля посол Франции попросил разрешения видеть нас. Прошел слух об его близком отъезде, и этот отъезд нашего друга очень нас печалил. Действительно, он пришел для того, чтобы проститься с нами! Положение становилось для него тягостным. Все, что творилось вокруг, глубоко его возмущало. М. Палеолог рассказал нам, что даже Альбер Тома 30 , -- этот воинствующий социалист, -- возвращаясь с фронта, где он видел только дезертирство, беспорядок и неповиновение, а в тылу -- только грубость и неопрятность, сказал ему, опускаясь на кушетку: "Все, что здесь происходит, ужасно". -- "Нет, нет, -- с жаром продолжал посол, -- со времени представления в Мариинском театре, где меня заставили пожать руку Кирпичникову 31 , я чувствую, что мне здесь не место". Этот Кирпичников был первым солдатом, который поднял восстание среди гренадеров, убивая многих безоружных офицеров... и этого-то героя печального образа Временное правительство осмелилось представить послу, тому самому послу, которому император Николай II сказал, обнимая его: "В вашем лице я обнимаю мою дорогую, благородную Францию". М. Палеолог был замещен Нулансом, которого я имела честь узнать только в 1921 г. в Париже, потому что в то время, о котором я говорю, мы не выезжали из Царского. Так прошли май и июнь 1917 г. Собственно говоря, рассказывать об этом времени нечего, потому что не происходило ничего особенного, кроме несуразностей правления Керенского, который внушал всем глубокое презрение. Он назначил себя военным министром и министром-президентом. Он буквально разрывался, ездил на фронт, говорил там речи, возвращался обратно, опять говорил, уезжая в Москву, в Севастополь, куда его призывало волнение моряков, и производил впечатление белки в колесе. В это время Ленин не довольствовался разговорами. Он действовал почти открыто, и его приверженцы с каждым днем становились все более многочисленными. Керенский, ослепленный своей мнимой славой, ничего больше не видел и не слышал. Не отказывая себе ни в малейшей фантазии, он поселился в Зимнем дворце и спал на кровати императора Александра III. Этот возмутительный поступок создал ему еще больше врагов, чем раньше. Владимир написал на эту тему едкую сатиру в стихах под названием "Зеркала", где он огненными словами клеймил Керенского. Терещенко, министр иностранных дел, получил приказание выслать моего сына из Петрограда. Я не знаю, почему этот проект, который, может быть, спас бы ему жизнь, не был приведен в исполнение. Многие монархисты начинали желать захвата власти Лениным и его сторонниками, для того только, чтобы свергнуть ненавистного Керенского. Они исходили из принципа: "Чем хуже, тем лучше". Наконец, 4 июля большевики "испробовали свои силы", напав на Временное правительство; нападение на этот раз не имело успеха, потому что массы, хотя и развращенные, не доросли еще до большевизма. Советы рабочих и солдатских депутатов, перед которыми Керенский трепетал, отозвали с фронта лучших командующих армиями, хотя те и признали Временное правительство. Многие признаки доказывали, что Керенский был только болтливым полишинелем, который двигался потому, что Советы дергали его за веревочку. Он выдумал создать женские батальоны, большая часть которых погибла в октябре, в момент прихода большевиков, в то время как их вдохновитель убежал в автомобиле секретаря посольства Соединенных Штатов. В четыре часа утра 4 июля я услышала, что кто-то стучит в дверь, и узнала голос моей дочери Марианны фон Дерфельден, которая просила меня открыть ей как можно скорее. Я отдернула одну из густых занавесок, и комната тотчас же была залита солнцем; открыв дверь, я увидела перед собой дочь, бледную как смерть и еще более прекрасную, чем всегда. "Мама, -- сказала она, -- одевайся скорее, пусть одеваются также великий князь, Мария, Владимир, малыши 32 и Митя (барон Бенкендорф, наш старый друг, живший у нас летом). Необходимо, чтобы вы покинули Царское как можно скорее!" Разбуженные таким образом, мы протирали глаза, ничего не понимая. -- "Почему? Что такое случилось? Почему ты здесь в четыре часа ночи и зачем эти два автомобиля, которые производят такой адский шум?" "Умоляю вас, одевайтесь скорее, -- все повторяла Марианна, -- большевики идут в Царское; получив в Петергофе подкрепления из Кронштадта, они хотят начать свое наступление на Петроград отсюда". Это рассуждение не выдерживало критики, тем более, что если большевики идут из Петергофа в Царское, то это значило рисковать встретить их на дороге и таким образом броситься прямо в пасть волка! Но Марианна так бесповоротно решила нас увезти, -- ведь юность и очаровательна своими порывами, -- что, несмотря на страх, мы приказали подать автомобиль и помчались целым караваном вместе с двумя другими нашими спутниками. Куда она нас везла? Мы узнали об этом только дорогой. Она рассчитывала спрятать нас на один-два дня у одного богатого торговца керосином, М. М. Он принял нас по-царски, но великий князь и я почти не были рады этому. Поэтому к вечеру, увидев, что, несмотря на несколько ружейных выстрелов и прошедших церемониальным маршем полков, все было спокойно, мы настояли на возвращении в Царское, где, впрочем, также была абсолютная тишина. Эти происки и попытки большевиков заставили нас дрожать за жизнь пленной царской семьи. Все было разрушено: не было больше ни армии, ни чести. Революционеры отлично понимали, что если армия останется нетронутой, то революция рано или поздно погибнет. И, чтобы спасти революцию, они не поколебались принести в жертву армию. Может ли более ужасный позор и угрызения совести висеть над человеческим сознанием? Но у русских революционеров нет совести! Все больше подтверждался слух об отправлении царской семьи, но куда -- неизвестно. Мы не знали, что и думать. Хотя время от времени я и переписывалась с великими княжнами Ольгой и Татьяной, но было совершенно невозможно задать им такой вопрос. Впрочем, они и не смогли бы мне ответить. Однажды мы узнали, что отъезд назначен на 30 июля, день рождения наследника. Мой муж попросил у Керенского свидания со своим царственным племянником, но Керенский, -- этот ничтожный человек, -- не удостоил его даже ответом. Только брат государя, великий князь Михаил, живший в Гатчине, добился пятиминутного свидания в присутствии Керенского. Естественно, что в присутствии третьего лица (да еще подобного Керенскому) братья не могли ни о чем поговорить. Они только крепко обнялись в последний раз и постарались сократить свое свидание, чтобы скрыть друг от друга охватившее их волнение. Дабы избежать возможных демонстраций, Керенский тщательно скрывал час отъезда их величеств. На следующий день после их отъезда в Тобольск нас пригласили на обед граф и графиня Бенкендорф, которых освободили после того, как они в течение долгих пяти месяцев разделяли заточение со своим государем. Вот что они рассказали нам в то же самое утро, и, слушая их, мы горько плакали. Керенский сначала убедил царскую семью в том, что они, согласно собственному желанию, поедут в Крым. Этот человек был воплощением лживости! Каково же было изумление царской фамилии, когда им посоветовали "взять как можно больше мехов и зимней обуви"! И только в день, назначенный для отъезда, им объявили, что Совет рабочих и солдатских депутатов избрал местом их пребывания город Тобольск в Сибири! Отчаяние семьи было безгранично. Все они обожали Крым и надеялись, что южное солнце и прекрасная природа заставят их, если не забыть, то, по крайней мере, легче перенести их мучительные испытания. А отъезд в Сибирь был ссылкой и низкой местью жалких и злобных людей, которые посылали их туда, где раньше жили каторжники... Отъезд был назначен на час ночи с 31 июля на 1 августа. Керенский суетился и бегал, приказывал подавать поезд и отменял приказание, проявляя свою обычную бестолковость. Государь и его семья попросили придворного священника отслужить молебен и, поцеловав в последний раз икону Пресвятой Девы, принесенную для этого из церкви Знаменья, сидели, одетые, терпеливо ожидая часа отъезда. Государь, привыкший повелевать, подчинялся силе событий. Изнемогая от усталости и волнения, они оставались готовыми к отъезду до шести часов утра. Наконец, они покинули дом, в котором жили с первого дня брака, где родились их дети и где они были счастливы; они разлучились с верными слугами, которые горько плакали, прощаясь с ними. Они покидали все это счастливое прошлое для того, чтобы отправиться в неведомую страну, которая казалась им далекой, холодной и печальной... Наконец, в шесть часов утра Керенский с важным видом объявил, что "все готово". Царская семья села в какой-то автомобиль, потому что прекрасные царские машины обслуживали представителей Временного правительства, и проехала от Александровского дворца к царскому павильону между двумя шеренгами революционных солдат. По своей великой доброте государь, у которого тогда было немного денег, приказал дать от себя по пятьдесят копеек каждому из них за то, что их потревожили ночью. А их было там несколько сот человек... Прибыв на вокзал, их величества заметили, что поезда у платформы не было, а он стоял так далеко на путях, что его едва было видно. Керенский объяснил этот факт как меру предосторожности. И бедная государыня с больным сердцем должна была идти в течение десяти минут по насыпи, увязая в песке. Подойдя к вагону -- это не был уже царский вагон, -- государыня не могла достать ступеньки, так велико было расстояние между ней и землей! Не могли даже подумать о том, чтобы принести складную лестницу для того, чтобы облегчить ей этот подъем! После больших усилий бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона. Между тем постель императора Александра III совсем не была для Керенского ложем из роз. Против него начинали группироваться силы, и на Московском съезде 14 августа 33 он встретил грозного соперника в лице генерала Корнилова. Последний после тщетной попытки водворить порядок среди петроградских войск принял на фронте командование сначала 8-й армией, потом -- Юго-Западным фронтом и, наконец, был назначен главнокомандующим. Он очень быстро отдал себе отчет в том, что Керенский ведет Россию к гибели. Поэтому на съезде в Москве 14 и 15 августа он выступил против него и под крики правых и военных "Да здравствует генерал Корнилов!" произнес речь, ежеминутно прерываемую слева. Он наглядно доказал опасность, указав сначала на наступление неприятеля на Ригу, затем на антимилитаристическую пропаганду и полную дезорганизацию армии. Он настаивал на необходимости восстановить власть офицеров, уничтоженную знаменитым приказом No 1. Речь вызвала продолжительные аплодисменты, и Керенский ему ее не простил. Поэтому, когда Корнилов из Ставки через посредство Савинкова потребовал от Керенского введения во всей России осадного положения, он сделал вид, что согласен, и подписал декрет о военной реформе. Корнилов требовал этого по причине происков крайних партий и взятия Риги немцами. Советы, становившиеся все более и более большевистскими, вовремя узнали об этом постановлении и воспретили Керенскому проводить его в жизнь. Этот последний, чтобы порвать с Корниловым и понравиться Советам, не побоялся взять на себя роль провокатора. Керенский объявил Корнилова и его помощника генерала Лукомского изменниками Отечества и сместил их. Мы всей душой были с Корниловым, так как этот, хотя и революционный, генерал был тем не менее патриотом и желал спасения страны. В этой борьбе на жизнь и смерть Керенский и Советы одержали верх, и Корнилов с Лукомским были отправлены из Могилева в Быхов, где их заключили в тюрьму. Если бы Корнилов, как мы этого ждали и надеялись, действительно пошел со своей "дикой дивизией" на Петроград, -- как знать, -- может быть, тогда эта отвратительная русская революция и потерпела бы крах. Вся эта корниловско-керенская история имела для нас весьма скверные последствия. 27 августа мы ждали к обеду г-жу Нарышкину, урожденную графиню Толь, с сыном. Около шести часов, желая поговорить кое с кем из своих в городе, я заметила, что ручка телефона вертится без малейшего сопротивления. Никто не отвечает. Полагая, что аппарат испорчен, я иду к телефону в прихожей: тот же результат. В этот момент я вижу входящим полковника Машнева, который заменил в должности коменданта Царского Села нашего ночного посетителя Больдескуля. Он вызвал нас, великого князя и меня, и с печальным и испуганным видом объявил нам, что им получен приказ Временного правительства держать нас под домашним арестом. На наш естественный вопрос: "Почему?" он поднял руки к небу, пожал плечами и сказал: "Почему? Знают ли они сами, почему хотят того или другого? Это полный хаос. Керенский положительно сошел с ума. Отдано распоряжение обрезать провода ваших телефонов, и взвод солдат придет сегодня вечером нести караул и занять все выходы из дворца. Специальный комиссар приедет сегодня к девяти часам вечера, чтобы объявить о вашем аресте. Будьте уверены, ваше высочество, я сделаю все, что в моей власти, чтобы возможно скорее возвратить вам свободу". Он уехал, а пять минут спустя революционные солдаты, оборванные, растрепанные и грязные, заняли все посты. В это время на станцию был отправлен автомобиль, чтобы отыскать г-жу Нарышкину с сыном. Мы не знали, каким образом их вовремя предупредить о том, чтобы они не ходили к нам и тем самым избежали бесполезных неприятностей. Несколько мгновений спустя они приехали и казались испуганными, когда мы рассказали им о наших новых неприятностях. Мы посоветовали им тотчас же уехать, но солдаты, позволившие им войти, не выпускали их обратно. Пришлось смириться и ждать дальнейшего. Можно представить себе, что обед не был очень веселым, хотя каждый из нас старался не показывать вида. В девять часов нам объявили, что комиссар Керенского, по фамилии Кузьмин 34 , в сопровождении десятка конвойных желает говорить с Павлом Александровичем Романовым -- бывшим великим князем, с его женой и с кн. Владимиром Палей. Мы вошли в рабочий кабинет великого князя и с нами одиннадцать субъектов. Кузьмин вынул из кармана три бумаги, которые он прочел последовательно каждому из нас. Там было сказано, что ввиду возможных волнений и приближения генерала Корнилова, в целях монархической реставрации, Временное правительство сочло нужным взять под домашний арест (следовало имя каждого из нас) и что царскосельскому гарнизону поручено нас охранять. Великий князь взял бумагу и посмотрел подпись: "Генерал-губернатор Петрограда Борис Савинков". Итак, это проклятое существо, которое приказало убить брата великого князя, принималось теперь за него самого и его семейство. Нас заставили что-то подписать, -- не важно что. Мы были во власти этих низких существ, которые пользовались этим, чтобы делать нам зло без всякого повода и без всякого вызова с нашей стороны. Кузьмин сообщил нам, что бывший великий князь Михаил со своей супругой подверглись той же участи в Гатчине. Я попросила Кузьмина принять меры к тому, чтобы г-жа Нарышкина могла беспрепятственно вернуться к себе. Он ответил, что все те, кто находится в доме, арестованы, но что он тотчас же займется освобождением ее и барона Бенкендорфа, который жил у нас. Г-жу Нарышкину с сыном поместили в комнатах для гостей, и надо было дать им все необходимое для ночлега. В четыре часа утра пришли сообщить, что они свободны. Не будя нас, они сели в наш автомобиль и уехали в Петроград, где нашли свою квартиру переполненной агентами Керенского, производившими обыск. Какая ужасная ночь! Г-жа Нарышкина не забудет об этом визите! На следующий день Кузьмин снова пришел, с целью возвратить свободу Бенкендорфу и его камердинеру с семьей. Все они уехали в Петроград после трехмесячного пребывания у нас. Кузьмин спросил наших девочек, одной из которых было в то время тринадцать лет, а другой -- одиннадцать, хотят ли они пользоваться свободой и жить в одном из флигелей дворца, но с условием, чтобы не иметь никаких сношений ни с родителями, ни с братом. Обе с негодованием отвергли это предложение и просились разделить наше заточение. "Каковы, маленькие революционерки!" -- пробормотал Кузьмин, и мы так никогда и не узнали, было ли это с его стороны комплиментом или упреком по отношению к ним. Наше заключение длилось в течение семнадцати дней -- с 27 августа по 13 сентября. Пока мы сидели в комнатах, нас оставляли в покое, и наша жизнь казалась совершенно не изменившейся. Но как только мы хотели пошевельнуться, пойти подышать свежим воздухом, начинались притеснения. Нам отвели для прогулок французский цветник перед домом со стороны сада. Единственная дверь, которая туда выходила, была открыта и охранялась большим количеством вооруженных часовых, так же как и аллеи, окружавшие цветник. Кузьмин начертил план сада, где мы могли свободно ходить. Один солдат, которого, видимо, забыли предупредить о том, что аллея, идущая вдоль ограды, входит в разрешенный круг, прицелился в меня из ружья за то, что я рискнула пойти туда. Я продолжала подвигаться вперед, уверенная в своей правоте. "Ты не видишь, что ли, буржуйка, что я хочу стрелять в тебя?" -- закричал он мне. -- "Прежде всего, я запрещаю тебе называть меня на "ты", дурак", -- сказала я и продолжала идти. Ошеломленный, он опустил оружие. Потом явился дежурный унтер-офицер, который извинился передо мной и принялся объяснять солдату топографию сада. Мы заметили, что солдаты становились ужасны, когда они собирались вместе, взятые в отдельности, они начинали тотчас же уверять в своей преданности и верности. В продолжение этих восемнадцати дней я часто разговаривала с ними. Когда Керенским было распространено известие о приближении Корнилова, солдаты сделались особенно нервными. Один из них спросил меня: "Скажите, барыня, вы за Керенского или за Корнилова?" Несмотря на все неблагоразумие моего ответа, я сказала: "Без сомнения, за Корнилова". -- "Ну вот, -- спокойно возразил солдат, -- а я нахожу, что его следовало бы расстрелять". Он не донес на меня потому, что в то время считалось возможным говорить все и высказывать свои мнения. И я, и дети постоянно беседовали с нашими тюремщиками. Только великий князь гулял, не произнося ни слова, молчаливый и серьезный, и скоро возвращался. С самой ранней юности он был военным, солдатом в душе, и вид этого беспорядка, этого неповиновения, этой неисправной формы причинял ему страдание. Он думал о своем отце -- императоре Александре II,-- как должен был бы страдать тот, если бы видел с неба, что сделали изменники с его дорогой Россией... Через каждые двадцать четыре часа происходила смена взвода, офицера и унтер-офицера, которые несли караул. И вот, я утверждаю под честным словом, что из восемнадцати офицеров, которым по очереди поручали надзор за нами, по меньшей мере четырнадцать со слезами на глазах уверяли в своей верности старому режиму. Они пользовались моментом, когда доктор Обнисский, домашний врач великого князя, который один имел к нам доступ, приходил навестить своего августейшего пациента. Дежурный офицер должен был присутствовать при ежедневных визитах доктора (чтобы этот последний не принес великому князю ничего другого, кроме своих забот). Я видела офицеров, которые плакали, целуя руки великого князя и прося прощения за свое вынужденное присутствие. И великий князь был так бесконечно добр, что сам еще утешал и ободрял их. В присутствии солдат офицеры снова становились осторожны, бесстрастны и высокомерны. Мы неосмотрительно пригласили одного из них к завтраку, и несколько часов спустя, по доносу одного из солдат или слуг, офицер был отозван. Однажды, когда я прогуливалась перед домом, дежурный офицер, который ходил сзади меня и, казалось, до сих пор не замечал меня, пробормотал, обгоняя меня: "Я предан великому князю и вам на всю жизнь... Не отвечайте ничего", -- поспешно добавил он, видя, что один солдат приближается к нам. Таким образом, эти образованные, воспитанные молодые люди трепетали перед мужиками, которыми они командовали... Разве это было нормально и допустимо? И не должно ли было такое положение вещей привести к бедствиям? Моя дочь Марианна упросила Кузьмина похлопотать об ускорении нашего освобождения. Кузьмин отыскал Керенского и убедил его в том, что солдатам надоело нас стеречь и что они хотят уйти. Всегда робкий перед силой и заносчивый перед безоружными, Керенский уступил, и Кузьмин явился объявить нам о том, что мы свободны и что солдаты в течение часа очистят дворец. Нас освободили, и было как раз время, чтобы бежать из Царского, так как это первое предупреждение означало, что даже великий князь Павел, который был когда-то таким популярным среди войск и которого до сих пор не тревожили, больше уже не был в безопасности... Увы, это был не единственный случай, который мы упустили! Мой сын Александр привел несколько преданных офицеров, предлагавших свои услуги, чтобы помочь нам бежать. Один из них, по фамилии Бриггер, которого я встречала у молодого Юсупова, по поручению своего начальника отыскал князя и сказал ему: "Ваше высочество, опасность для вас и вашей семьи становится с каждым днем все больше. Я умоляю вас выслушать меня и положиться на меня. Я -- авиатор, и мой начальник, полковник Сикорский, -- изобретатель "Ильи Муромца" 35 , -- в курсе моих планов. Я спущусь ночью на одну из лужаек Царскосельского парка, которую мы с вами вместе выберем. Вы придете туда с княгиней, вашими детьми и небольшим количеством багажа. Аппарат мой -- настоящая комната с двумя креслами. Через четыре часа мы будем в Стокгольме"... Великий князь печально посмотрел на него. "Милый друг, вы видите, что я тронут до глубины сердца, но то, что вы только что предложили мне, похоже на фантазии Жюль Верна! Каким образом хотите вы, чтобы мы исчезли и никем не были замечены хотя бы самые незначительные сборы? Ведь за нами следят, шпионят, слуги не спускают с нас глаз... Нас захватят на месте, и наша судьба, да и ваша также, будет еще более тяжелой, чем в настоящее время..." Бриггер ушел в отчаянии. Поручение, которое возложил на него Сикорский, потерпело неудачу. Я увидела его только через месяц после его визита; а два месяца спустя он убежал от нашествия большевиков... Что касается Сикорского, который был русским подданным, но поляком по национальности, то он возвратился на родину, где в настоящее время считается одним из наиболее славных командующих армиями. Итак, мы остались в Царском, ожидая чуда, т. е. лучших дней... но с каждым днем становилось все ужаснее... 29 октября (11 ноября) в Царском Селе царило большое оживление. Туда прибыли полки казаков и раздавали листовки, призывающие население к спокойствию и поддержке правительства. Верховые гонцы быстро скакали по дороге, идущей вдоль ограды нашего дворца. К вечеру послышалась глухая канонада, которая к рассвету прекратилась. Утром 30 октября, при ясной и солнечной погоде, стрельба возобновилась ближе и сильнее, чем накануне. Вдруг около полудня во всех церквах Царского сразу зазвонили. Этот гул пушек, смешанный со звоном колоколов, казался как бы борьбой добра со злом... Увы, зло победило добро! Колокола умолкли, а канонада становилась все сильнее и сильнее. Я гуляла с моими девочками в саду, как вдруг страшный взрыв раздался над нашими головами. Стекла домов задрожали. Мы инстинктивно пригнулись к земле, как бы для того, чтобы избежать удара. Управляющий делами великого князя, артиллерийский полковник Петроков сказал мне: "Княгиня, это неразумно. Вы каждую минуту можете быть убиты, кроме того, больше не может быть никаких сомнений в том, что большевики останутся победителями. Мне только что донесли, что казаки отступили, а Керенский, который еще сегодня утром был здесь, позорно бежал на автомобиле... Большевики сейчас являются, вероятно, уже хозяевами Царского". Действительно стрельба постепенно уменьшалась и к шести часам вечера совершенно прекратилась. В девять часов вечера полковник Петроков пришел сообщить нам, что большевики вошли в Царское и захватили дворец вдовы великого князя Владимира, который находился напротив нашего. Это была жуткая ночь. Я просыпалась и вскакивала при малейшем шуме, но нас пока оставили в покое. На следующий день, 31 октября, около четырех часов дня, я была в саду с моим сыном Александром, который приехал известить нас еще 29-го и не мог уехать обратно. Вдруг мы увидели отряд солдат, моряков и красногвардейцев (вооруженные рабочие), который под предводительством военного мерным шагом подвигался к нашему дому...

Примечания

1 Палей О. В. (1866--1929) -- княгиня, супруга (с 1902 г.) вел. кн. Павла Александровича Романова (1860--1919), дяди Николая II. Эмигрантка.

Часовой, опустив винтовку и явно пренебрегая своими обязанностями, глазел на фасад величественного неоклассического дворца. Сказал в задумчивости:

Вишь, какие хоромы мы буржуям этим построили.

Проходившая мимо дама возразила:

— Не вы. Дворец построили французы, вы так не умеете.

Этой дамой была вчерашняя хозяйка реквизированного дворца – княгиня Ольга Валериановна Палей, супруга великого князя Павла Александровича. Впрочем, уже – вчерашнего великого князя, а ныне гражданина Романова (другому гражданину Романову — недавно отрекшемуся от престола Николаю II этот гражданин, Павел Александрович приходился родным дядей и, как и вся семья, звал племянника просто Ники). Дело происходило в Царском Селе, весной 1918 года. Неподалёку от места заточения под домашним арестом семьи бывшего царя… Общаться родственникам не позволяли. Только из-за ограды Ольга Валериановна и Павел Александрович могли видеть Ники. Один такой эпизод княгиня Палей описывает в своих воспоминаниях:

Недавний император убирает снег в Царском селе

«Жизнь августейших пленников была однообразной и безрадостной. Запретили им буквально всё. Средства отпускали ничтожные. Письма вскрывали, телефон отняли. Всюду стояли часовые. Эти скоты напивались и хамили. Единственным развлечением государя было колоть лёд на ручье вдоль ограды парка. Как-то в конце марта шла я мимо дворца. У ограды толпились люди. Мужчины, женщины, солдаты сбежались поглазеть на государя, князя Долгорукова и царевичева дядьку Деревенко. Я подошла и прижалась к прутьям решётки. Солдаты зубоскалили. Меня передернуло от их слов:

— Так-то, Николка, долби теперича лёд. Довольно чужой кровушки попил. Нынче лёд, а завтра ещё чего… Это тебе не шашкой махать. А летом льда-то нетути: чем ты займесси тады, голубчик?

В насмешках было что-то сатанинское. Государь работал невдалеке и всё слышал. На миг он остановился и долго и грустно смотрел на них»…

Воспоминания княгини Ольги Палей – вообще ценнейшее свидетельство о том, как всё происходило в 1917-1918 годах. Но сначала – немного о ней самой. Фигура-то была незаурядная! Хоть и несколько неоднозначная…

Дворец княгини Палей в Царском селе. Современный вид — весьма сильно измененный. Фото Василия Финогенова

Построено французами: самый красивый на свете дом

Княгиня Ольга Палей считалась среди родни мужа женщиной с большим художественным вкусом. Ей, кстати, очень не нравился Ливадийский дворец, который царская чета выстроила для себя в Крыму. В своих воспоминаниях Ольга Валериановна пишет: «Вид на море и парк с вековыми деревьями был очень хорош, но само здание - безобразней некуда. Внутри убранство в псевдомавританском стиле, банальная старая английская мебель и необъятные кресла Луи-Каторз. На стенах в большой зале - столовой поддельный мрамор. Очень пышно и безвкусно. Только маленький итальянский дворик, мощёный в черно-белую шашечку, был мил, но и его погубила мешанина стилей, эпох и колёров». Характерная история для Николая II: он и сам видел, что что-то не хорошо с Ливадийским дворцом. Но полностью подчинялся желаниям супруги. Она-то, Алекс, урождённая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская, не находила в Ливадийском дворце ничего безвкусного. Настолько, что искренне ожидала от Ольги Палей похвалы:

Дворец княгини Палей в первозданном виде, до перестройки

«Государыня спросила, как мне Ливадийский дворец. Хотелось сказать правду, но не хотелось обидеть. Государь мне помог. Он улыбнулся и сказал:

В Царском, матушка, у княгини Ольги самый красивый на свете дом, не дом, а музей. Что после этого она тебе скажет про наш? У нас там всё вперемешку. Взяли с миру по нитке, а в результате никакого стиля».

Дворец княгини Палей до того, как был перестроен

По некоторым причинам, о которых – ниже, Павел Александрович с супругой 12 лет провели в изгнании за границей, в Россию окончательно перебрались только в 1914 году, дворец начали строить в 1912-м, и это определило его архитектурный стиль (модерн к этому времени уже надоел, эклектика тем более, в моду прочно вошла неоклассика). Проектировал архитектор Шмидт, строили французские и бельгийские рабочие, стройматериалы (от обшивки стен до дверных ручек) – тоже импортные; хозяевами специально подчеркивалось, что во всей постройке нет ни одного русского гвоздя. Обстановка была соответствующая: ещё живя в изгнании в Париже, супруги посещали антикваров и скупали всё, что только можно было раздобыть из XVIII – начала XIX века, от эпохи Людовика XIV до Наполеона. Когда стало можно возвратиться на родину и обзаводиться дворцом, Ольга Валериановна стала действовать так: вот есть у неё кресло, принадлежавшее маршалу Даву – к нему у фирмы Буланже заказывается остальной гарнитур, и отличить, где тут подлинная старина, а где подражание, может только специалист. Стулья в Малой столовой — в точности как в Малом Трианоне. Кресла в Большом зале – как во дворце Богарне. Банкетки времен директории, бюро эпохи Короля-солнце, подлинный клавесин Марии-Антуанетты, шпалеры, гобелены, фарфор, серебро, хрусталь. Подлинники – вперемешку с искусными копиями. Были там и всяческие коллекции: хрустальных флаконов, например. Живописи: Шардэн, Лериш, Белотто, немножко Ван Дейка. Коллекционных вин: 10 тысяч бутылок общей стоимостью 10 миллионов франков, коллекция собиралась почти 40 лет. Остаётся только поверить на слово, что получился самый красивый на свете дом, где не всё вперемешку, как в Ливадийском дворце…

Во всяком случае, Ольга Валериановна своим домом гордилась. В 1918-м, когда её семья уже не будет жить в этом дворце, но пока никто ещё не будет расстрелян, княгиня Палей станет водить по дворцу экскурсии: «Так я любила свой дом, что лишний раз показать его было мне в великую радость! Но и посетителям отдам должное. Приходили они не глазеть, а узнавать. В солдатах, в матросах был налицо интерес к искусству и чувство прекрасного. Лишь раз какая-то девица громко заявила: «И сколько ж до революции от нас всего прятали!»

Но пусть у вас только не создастся впечатления, что Ольга Валериановна от рождения чувствовала себя вправе жить в таких дворцах. Это всё-таки не совсем так. Аристократкой княгиня отнюдь не являлась…

княгиня Палей

Великий князь Павел, великий преступник против нравственности

За то и изгнан был великий князь Павел на долгих 12 лет. За страшное преступление: что он через два года после того, как его супруга, принцесса Греческая, умерла, рожая ему сына Дмитрия, позволил себе жениться повторно. На неправильной женщине. Как писал в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович (тот самый о котором мы уже не раз упоминали в разных наших материалах. Ближайший друг Николая II, женатый на его сестре): «Дядя Павел, Великий Князь Павел Александрович был самым симпатичным из четырех дядей Царя, хотя и был несколько высокомерен - черта характера, заимствованная им у брата, Сергея (генерал-губернатора Москвы Сергея Александровича — прим.СДГ) , благодаря их близости. Он хорошо танцевал, пользовался успехом у женщин и был очень интересен в своем темно-зелёном, с серебром, доломане, малиновых рейтузах и ботиках Гродненского гусара. Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла. Великий Князь Павел никогда не занимал ответственного поста. Его первая супруга - принцесса греческая - умерла в молодости, и во второй раз он женился на разведённой жене одного полковника, дважды нарушив традиции Царской Фамилии, так как Великиe Князья не могли жениться на, особах неравнородных, т. е. не принадлежавших к владетельным домам Европы, а женщины, состоявшие в разводе, не имели приезда ко двору. В виду этого он должен был покинуть пределы России и переселиться на неопределенное время в Париж. Мне лично думается, что Великий Князь Павел, встречаясь в своем вынужденном изгнании с выдающимися людьми, от этого только выиграл. Это отразилось на складе его характера, и обнаружило в нем человеческие черты, скрытые раньше под маской высокомерия».

Матильда Кшесинская с великим князем Андреем Владимировичем у моря

У царской фамилии – свои законы. Преступлением отнюдь не считалось оставить жену и открыто жить с балериной, рожая с ней детей, как это делали великий князь Константин Николаевич и великий князь Николай Николаевич-старший. Или двум великим князьям жить с одной балериной одновременно, как это происходило между . Императорский балет вообще был чем-то вроде официального фамильного гарема Романовых, у самого императора до женитьбы тоже распрекрасным образом был роман с той же Кшесинской. Но Николай позволял себе вольности только до свадьбы — причём, кажется, во всём семействе Романовых только он один. Остальные ничем подобным себя не стесняли и в браке. И не только с женщинами. Не углубляясь в подробности, вспомним запись в дневнике будущего министра иностранных дел, графа Владимира Ламсдорфа по поводу назначения великого князя московским генерал-губернатором: «По городу циркулирует новый анекдот: Москва стояла до сих пор на семи холмах, а теперь должна стоять на одном бугре». «Bougre» — жаргонное название гомосексуалиста. Тот же сандро в своих воспоминаниях пишет о Сергее Алекснадровиче: «Некоторые генералы, которые как-то посетили офицерское собрание Л. Гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый цыганский романс Великого Князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любезный романс, откинув назад тело и обводя всех блаженным взглядом». Ну или вспомним дневник великого князя Константина Константиновича, знаменитого поэта К.Р., где он упоминает свои интимные развлечения того же рода.

Я вовсе не пытаюсь этим всем кого-то заклеймить. Я просто пытаюсь сказать, что в своей интимной жизни великие князья отнюдь не были скованы какими-то незыблемыми моральными устоями. Их свобода в этом плане никого не смущала да и просто не касалась – но ровно до того момента, пока им не приходило в голову перевести свои увлечения в плоскость официального брака. Именно в этом смысле страшным нарушителем нравственных устоев стал именно Павел. Он сам ни с кем не разводился и при живой жене любовниц не заводил. Но, овдовев, он не просто полюбил замужнюю женщину и завёл с ней детей (троих: сына Владимира и двух дочерей: Ирину и Наталью. Это при том, что у Ольги Валериановны от первого брака было четверо). Великий князь позволил себе дерзость официально жениться на любимой женщине, матери своих детей… А это, извините, морганатический брак, никуда не годится!

Ловкая женщина

Ольга Валериановна, сменившая много фамилий

Жизнь Ольги Валериановны очень похожа на её дворец: выдержана в сразу в нескольких стилях, и непонятно, где в ней искусная подделка, а где подлинник. Стиль первой части жизни – великосветская куртизанка, не без духа авантюризма (зато потом её жизнь войдёт в русло высокой трагедии и самопожертвования).

Происхождение по Петербурским светским меркам у Ольги Валериановны было средним: дочь действительного статского советника и камергера, никаких титулов, просто дворяночка. Её сестра хотя бы вышла замуж за графа Головина, принятого при Дворе. А Лёля (так Ольгу звали в семье), казалось, продешевила: выскочила замуж за поручика конной гвардии Эриха-Герхарда фон Пистолькорса. Единственное его достоинство – что адъютант великого князя Владимира Александровича, сына покойного царя Александра II. Через мужа Ольга Валериановна была представлена и самому великому князю, и его жене Марии Павловне. Первому стала любовницей, второй – подругой. Как-то ей удавалось это совмещать. Ольга Валериановна, впрочем, всегда умела понравится, умно сказать, вовремя похвалить, выказать преданность…

Мужа она быстро отодвинула, хотя успешно способствовала его карьере и исправно рожала ему детей (кто теперь точно скажет – ему ли? По фамилии – все трое фон Пистолькорсы, а там поди разбери). Ольга Валериановна знала и ценила поэзию, прекрасно пела оперные арии, неплохо играла на рояле – словом, умела со вкусом развлечь гостей. В доме у неё царили весёлые и весьма вольные нравы. Что-то вроде вечеров у молодой Кшесинской, разве что чуть больше женщин среди приглашённых (Ольга Валериановна всё-таки была замужней дамой). Но в общем, компания примерно та же: титулованный любовник и его родня. Великий князь Константин Константинович записал 8 июня 1893 года: «В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Лёле». Там был Павел (великий князь Павел Александрович, будущий муж Ольги Валериановны – прим.СДГ) , мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена… Получив от неё записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии, и Цесаревич мой опять кутнул».

Недавно овдовевший брат великого князя Владимира – великий князь Павел, может, сам по себе и не попался бы на удочку очаровательной женщины, но она сама, первая, призналась ему в любви. В стихах собственного сочинения! «В тебе ещё, мой друг, сильно воспоминанье, Ты прошлое своё не можешь позабыть, Но на устах твоих горит уже признанье И сердцу твоему вновь хочется любить! И я люблю тебя! Я так тебя согрею! В объятиях моих ты снова оживёшь». Ну и так далее… Молодой вдовец, действительно, был согрет и ожил, и быстро потерял голову. Его маленькие дети – великий князь Дмитрий и великая княжна Мария — были отправлены в Москву, к брату Сергею, подальше от скандала…

Великий князь Владимир Александрович и женой Марией Павловной

Как при этом Ольга Пистолькорс распрощалась с великим князем Владимиром Александровичем, своим первым возлюбленным Романовым, история умалчивает. Ясно только, что обошлось без драм. Все продолжали дружить, и из-за этого даже вышел скандал с внезапно построжавшим сразу после женитьбы и воцарения Ники. Жена Владимира – Мария Павловна – потеряв представления о приличиях, привела зачем-то Ольгу (та как раз успела официально развестись со своим Пистолькорсом и родить Павлу Александровичу сына Володю) в ложу Императорской семьи в театр, за что её муж, Владимир Александрович, получил от царственного племянника страшный нагоняй:

«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы… Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого-бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать», — написал племянник дядюшке. Словно сам не езживал в дом мадам Пистолькорс. Впрочем, это уже, действительно, были совсем разные Ники…

В следующий раз Николай II упомянул в переписке Ольгу Пистолькорс через несколько лет – в связи с ее свадьбой: «Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу. На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября в греческой церкви Ливорно … <Философов> мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и всё приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Ещё весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

Павел Александрович с первой женой — принцессой греческой

Впрочем, это был только первый скандал этого рода, в ближайшие годы у Романовых случится ещё несколько подобных браков. Великая княгиня Ольга Александровна – сестра Николая II, писала: «Несомненно, последнее поколение способствовало крушению империи… Все эти критические годы Романовы, которые могли бы быть прочнейшей поддержкой трона, не были достойны их звания или традиций семьи. Слишком много нас, Романовых, погрязло в мире эгоизма, где мало что имело значение, кроме бесконечного удовлетворения личных желаний и амбиций. Ничто не удостоверит это лучше, чем пугающий брачный беспорядок, в который включилось последнее поколение моей семьи. Эта цепь домашних скандалов не могла не шокировать Россию… Но кто из них заботился о впечатлении, которое они производили? Никто». Сама Ольга Александровна, кстати, тоже не исключение: разведясь со своим герцогом Ольденбургским, она вышла замуж за человека совсем незнатного, полковника Николая Куликовского. Их с Николаем брат — великий князь и до рождения у Николая II сына Алексея — наследник престола Михаил Александрович женился на дважды разведённой женщине (первым её мужем был племянник Саввы Мамонтова, вторым — подчинённый Михаила Александровича по службе). Сама мать царя, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в 50 лет влюбилась и вышла замуж за управляющего собственного двора — абхазского князя Георгия Шервашидзе.

На свою беду Павел Александрович просто был первым в этой чреде — вот и пострадал. Венценосный племянник вынес дядюшке приговор: живи со своей Ольгой за границей, а в России не показывайся. Законных детей от первого брака пришлось отдать на воспитание брату — Сергею Александровичу (тому самому московскому генерал-губернатору) и его супруге Елизавете Фёдоровне. Благо их брак — духовный, и люди они, соответственно, бездетные. Сергея Александровича, правда, вскоре убили террористы, но Дмитрий и Мария остались под заботливым присмотром великой княгини Елизаветы Фёдоровны — женщины очень доброй и самоотверженной. Она вложила в них всю свою душу – и отнюдь не осудила повзрослевшего Дмитрия за то, что тот натворил в 1916-м, о чём чуть ниже.

И все-таки своего дядю Павла царь любил – тем более, что тот остался у него последним (Сергей, Владимир, Алексей – все дядья ушли один за другим). И не возражал, что Павел Александрович со временем стал наезжать по разным случаям в Россию. Но вот насовсем вернуться и занять один из высоких постов в русской армии – генерал-инспектором войск гвардии – Павел Александрович смог только к войне. Как и остальные Романовы (все сплошь военачальники) большими военными талантами он не обладал, но этикет есть этикет, даже когда война, вроде бы, требует других кадровых решений. Кстати, их с Ольгой сын Владимир, начинающий поэт, стал служить при отце адъютантом.

Сама же Ольга была в глазах общества несколько реабилитирована ещё в Европе: баварский принц-регент возвёл её в графское достоинство, сделав графиней фон Гогенфельзен. Правда, в России выяснилось, что этот титул сулит скорее неприятности, чем выгоды. Шла Первая мировая война, антигерманские настроения всё усугублялись, и фамилию Гогенфельзен лучше было не носить. По ходатайству великого князя Павла Николай II пожаловал его супруге и детям от второго брака титул княгини Палей

А потом уж и русский царь, Николай II даровал своей новой тётке повышение, пожаловав ей уже княжеский титул под фамилией Палей (вообще-то Палій были не князьями, а запорожскими казаками, но довольно знаменитыми, в истории отметились. И приходились дальними предками Ольге Валериановне – так почему бы не придумать такой титул? Не исключено, впрочем, что в нем была некоторая еле уловимая издёвка)…
Новоиспечённая княгиня была, наконец, официально представлена ко двору и сумела заслужить некоторую благосклонность у императрицы. Пыталась упрочить успех, обратившись к всесильному Распутину за протекцией – но только разгневала мужа, который, как и остальные члены семьи Романовых, старца терпеть не мог и считал причиной опасных брожений в обществе.
И вот началась Первая мировая война. К этому времени семья уже два месяца как жила в своем неоклассическом дворце. Тут, правда, пришлось потесниться: дамам большого света полагалось устраивать у себя госпитали или что-то ещё благотворительное. Княгиня Палей предпочла самый чистый и безопасный для дворца вариант: швейную мастерскую.

К чему я всё это рассказываю… Дальше я собираюсь привести цитаты из воспоминания Ольги Палей. В них — интереснейшее свидетельство об убийстве Распутина, и о революции, и о царском отречении, и о том, что было с Романовыми дальше дальше — в страшные послереволюционные годы. Но когда что-то знаешь о мемуаристке, это придаёт воспоминаниям дополнительный объём. Усложняет картину, делая, может быть, не столь однозначными расставленные акценты. Итак, поехали! Что же пишет княгиня Палей о переломных и трагических событиях 100-летней давности…

Князь снова проштрафился. Распутин

Итак, конец 1916 года. «Мы с мужем и сыном (Владимиром, он же Бодя — от великого князя Павла – прим.СДГ) поехали обедать к великому князю Александру (Сандро – прим.СДГ) . В Киеве находился он в качестве организатора авиации Русской армии. … Обед прошел весело, но под конец великий князь сделал нам знак, что хочет поговорить с нами, со мной и мужем, с глазу на глаз. Говорил он долго и ярко, как человек убеждённый. Описал опасность, нависшую над монархией и, стало быть, над всей Россией. Перечислил упрёки в адрес императора и особенно императрицы. Все беды, по его мнению, коренились в Распутине. Старец в те дни, за месяц до гибели, был всемогущ. Великий князь Александр пересказал нам слухи о его непристойном поведении и сообщил об отставке генерала Джунковского. Шеф жандармов был изгнан за то, что пытался, зная факты, раскрыть их величествам глаза…

Великий князь Александр не сказал великому князю Павлу ничего нового. Павел внимательно выслушал и спросил, к чему весь этот разговор. К тому, отвечал Александр, что семья рассчитывает на Павла. Императору он самый близкий из родни и самый любимый, притом единственный живой, из дядьев.

И ты, - заключил он, - как только приедешь в Петербург, должен повидаться с ними и высказаться начистоту. … Время не ждет. Начнётся заваруха, и всё полетит в тартарары.

Разговор с великим князем Александром длился на самом деле гораздо дольше и донельзя взволновал нас. Да, опасность близилась семимильными шагами. Мы и сами давно это знали, хоть и не смели в том признаться. Но признаки близкой катастрофы были налицо. Война множила горе и недовольство. Смерть разбивала сердца и рушила семьи. Цены росли не по дням, а по часам. Армия была обескровлена: лучшие воинские части, отборные и преданные царю, погибли в 1914-м в Восточной Пруссии, в 1915-м - в Карпатах и в 1916-м - в Волыни, а в новых войсках сеяли революционную заразу кадеты. Господа Милюков, Керенский и Гучков со товарищи только и делали, что расшатывали основы империи. Гучков сказал: «Черт с ней, с победой, лишь бы скинуть царя!» И то, что Распутин якобы верховодит при дворе, было господчикам этим как нельзя на руку. Какие только гадости не говорили, какие небылицы не плели про государыню! А она, бедная, ничему не хотела верить! Распутин так и остался в её глазах святым, страстотерпцем, оклеветанным и гонимым, как первые христиане-мученики…

Муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у великого князя Андрея Владимировича во дворце на Английской набережной. Всем собранием постановили, что великий князь Павел, как старший в семье и самый любимый государев родич, примет огонь на себя. Поговорит с государем от имени всех. … 3 декабря, как только царская семья вернулась из Могилева, он попросил аудиенции и был принят в тот же день, за чаем. …

Интерьеры дворца княгини Палей

Во дворце, сразу после чая, Павел стал описывать венценосному племяннику и его супруге-императрице весь ужас нынешней ситуации. Рассказал он о немецкой пропаганде: немцы наглеют день ото дня, их стараниями наша армия разлагается, и в войсках, что ни день, выявляют саботажников и бунтовщиков, порой из офицеров. Описал брожение умов в Петрограде и Москве: крики всё громче и ругань всё злей. Упомянул о недовольстве народа: уже многие месяцы за хлебом очереди, цены на него выросли втрое. Наконец великий князь заговорил о самом щекотливом и больном. Больном потому, что Павел, подлинный патриот, ради блага отчизны должен был в данном случае поступиться личными принципами и убеждениями. И сказал он, что от имени всей семьи имеет честь просить государя дать стране конституцию, «пока не поздно»! Вот, мол, случай доказать, что государь живет душа в душу с народом.

Да, - повторил великий князь, загораясь, - именно случай. Через три дня - шестое декабря, твои именины. Объяви, что конституция дана и что Штюрмер с Протопоповым в отставке. Увидишь, как народ будет ликовать и благодарить тебя.

Государь задумался. Устало стряхнул пепел с папиросы. Но тут государыня недовольно покачала головой, и он сказал:

То, о чем ты просишь, невозможно. В день коронации я присягал самодержавию. И присягу должен, не нарушив, передать сыну.

Вопрос закрыт. Продолжать уговоры бесполезно. Великий князь заговорил о другом.

Хорошо. Не можешь дать конституцию, дай на худой конец министерство доверия, потому что, повторяю, Протопопова и Штюрмера ненавидят все.

Царская чета в Москве

Собравшись с духом, великий князь объяснил, что ненавистны всем эти деятели еще и как распутинские протеже. И тут же сказал, что, по общему мнению, все зло - от старца. Государь молча курил, не отвечая. Ответила императрица. Говорила она с волнением и то и дело хваталась за сердце как сердечница. Распутина, сказала она, оболгали. Распутину завидуют. Кое-кто очень хочет быть на его месте. А старец - наш лучший друг и молится за нас и детей. А Протопоповым и Штюрмером мы довольны. И жертвовать ими в угоду двум-трем недовольным даже и не подумаем. В общем, великий князь был разбит на всех фронтах. На всё, о чем просил, получил отказ. И я молила Бога, чтобы впредь подобных разговоров с государем не было. У великого князя не хватило бы на них ни здоровья, ни нервов…

… Павел уехал, и я взялась за работу в мастерской с новым жаром. Со мной работали офицерские жены, соседки по Царскому и даже из Петербурга приезжали. А за чаем говорили о последних событиях и то и дело, конечно, обсуждали политику. Мыли кости Протопопову. Он, как выяснилось, психически болен и временами по-настоящему невменяем. Прежде он был лидером у левых, а потом стал правым, решив, что быть с правительством выгодней. Его ненавидели и презирали все. А теперь подозревали, что он ездил в Стокгольм и втихую затеял с Луциусом и немецкими банкирами переговоры о сепаратном мире. А ведь в те дни все как один, и государь с государыней в том числе, жаждали войны до победного конца. Протопопов, меж тем, был распутинским человеком. Выходило, старец, в самом деле, немецкий шпион и получает от немцев деньги. Именно это подозрение и привело к трагедии. А случилась она во дворце князя Юсупова в ночь на 16 декабря. Опишу её так, как видела в те дни. На мой взгляд, она-то и стала началом революции. …

17 декабря царскосельские власти устроили концерт. Муж 7 декабря уехал в Могилев, а Бодя, сильно простыв, остался дома. В тот вечер ему стало лучше, и он попросился идти на концерт вместе со мной. В восемь вечера зазвонил телефон. Спустя несколько мгновений Бодя вбежал ко мне в спальню.

Старец сгинул, - сказал он. - Только что позвонили. Господи, наконец-то можно вздохнуть свободно! Подробностей они покамест не знают. Во всяком случае, уже сутки, как он исчез. Может, на концерте узнаем ещё что-нибудь.

Никогда не забуду я этот концерт. Публика не слушала ни певцов, ни оркестр. Новость распространилась молниеносно. В антракте я заметила, что смотрят все в основном на нас с Бодей, однако ничего ещё не знала и потому удивилась. Наконец ко мне подошел Жак Ратков-Рожнов. Видимо, продолжая общий разговор, он сказал:

По слухам, заговорщики - сливки общества. Называют Юсупова, Пуришкевича и… великого князя…

Феликс Юсупов с женой Ириной

У меня ёкнуло сердце. Я знала, что великий князь Дмитрий (пасынок Ольги Палей, сын великого и князя Павла Александровича от первого брака, как мы уже говорили, воспитывавшийся в семье московского генерал-губернатора — прим. СДГ) и Феликс - давние друзья и что Феликс женат на двоюродной сестре Дмитрия, государевой племяннице, красавице княгине Ирине.

Господи, только бы не Дмитрий! - прошептала я. …

Домой мы приехали в половине первого ночи. Дежуривший лакей сообщил нам, что из Петрограда телефонировала княгиня Кочубей и умоляла меня отзвонить ей немедленно. Я набрала её номер. И тотчас она спросила:

Где Бодя?

Дома, с нами, - ответила я удивленно.

Слава Богу! А то прошел слух, что он убил Распутина и арестован. И я чуть не умерла от страха за тебя. Спокойной ночи, ложись спать.

Единокровных братьев, видимо, перепутали. На другой день нас навестил лечивший сына доктор Варавка. Он со смехом рассказал нам, что тоже был спрошен и на вопрос: «Правда ли, что Владимира арестовали?» - ответил:

Правда. Я и арестовал. У него ангина, и он сидел дома всю неделю.

На следующий день, в воскресенье, Россия и весь мир знали, что Распутин исчез. Распутинские домочадцы, не дождавшись его и зная, что увёз его Феликс Юсупов, сообщили в полицию. Подозрение на Юсупова пало еще и потому, что во дворце на Мойке стреляли. Выстрелы слышали прохожие и городовой. Государыня от тревоги сходила с ума. Она поставила на ноги всех и вся и велела живым или мёртвым найти старца любой ценой. Распутинки в бешенстве рвали на себе волосы. Несколько раз я телефонировала Дмитрию. Держала его в курсе последних сплетен. Назавтра, в понедельник, должен был вернуться муж. В одиннадцать утра я заехала на царскосельский вокзал, чтобы встретить его и отвезти домой. В автомобиле, оставшись со мной с глазу на глаз, он сказал:

Дети Павла Александровича от первого брака: Дмитрий и Мария

Прошел слух об убийстве старца. Кто его убил? Вчера в Могилеве говорили, что граф Штенбок.

Я смутилась и растерялась. Он, заметив это, взял меня за руку:

Господи, что с тобой? Скажи, в чем дело? Почему ты молчишь?

Я, замирая, пробормотала:

Говорят, его убили Феликс Юсупов с Пуришкевичем и - Дмитрий.

Великий князь побледнел как мертвец. … Не успев войти в дом, он телефонировал Дмитрию и велел ему тотчас приехать. Дмитрий отвечал, что по приказу императрицы посажен генералом Максимовичем под домашний арест, и просил, чтоб отец приехал сам. …

На другой день решили мы с мужем ехать обедать к Дмитрию, однако Павел поехал раньше, чтобы поговорить с сыном с глазу на глаз. Во дворце у дверей стояла охрана, но нас пропустили: и великого князя, и меня спустя час.

С порога великий князь сказал Дмитрию:

Я знаю, что ты связан словом. Спрашивать ни о чем не стану. Только скажи: убил - не ты?

Не я, папочка, - ответил Дмитрий, - клянусь могилой матери.

Великий князь вздохнул с облегчением, словно сбросил страшную тяжесть. Дмитрий был до слёз растроган отцовым благородством. … По словам Павла, он не выпытывал у сына ни имена, ни подробности, а только спросил, почему тот участвовал в этом деле. Сын ответил: потому что хотел открыть царю глаза на положение вещей.

Я надеялся, - продолжал Дмитрий, - что своим участием помогу государю, и ему не придется мучиться и самому гнать старца. Ведь государь не верил ни в какое особое его влияние, ни на здоровье царевича, ни на политику. Просто он знал, что, если прогонит его, поссорится с императрицей. Вот я и подумал, что, избавившись от его влияния, государь примкнёт к тем, кто видит в старце корень многих бед - таких, как назначение министров кретинов, волшба и столоверчение при дворе, и прочее, и прочее (это мнение разделяли очень многие современники. И поступок Дмитрия оценивался как безусловное геройство. По всей России в эти дни ставили свечи перед иконой св. Димитрия, называли молодого Романова освободителем и даже прочили его в будущие императоры — прим. СДГ) .

Великий князь Павел Александрович

Тут муж поделился со мной наблюдением, поразившим его. … Он пил чай с государем и был поражён странной умиротворенностью его лица. Государь шутил и смеялся - чего не было с ним давно уж. А ведь императрица ежечасно сообщала ему новости о распутинском деле. И был он в курсе абсолютно всего, знал даже, что в убийстве подозревают Юсупова и Дмитрия. Но ни словом не обмолвился он о том великому князю Павлу. И эта улыбчивость, как впоследствии считал великий князь, доказывала тайную радость царя избавиться от старца. Из любви к жене перечить ей он не смел, а теперь радовался, что и волки сыты, и овцы целы. …

Государыня заставила государя покарать убийц. Однако действительный убийца, Феликс Юсупов, отделался легким испугом, а именно - ссылкой в деревню, в собственное поместье, а вот Дмитрий получил приказ отбыть в Персию. … До отъезда Дмитрий просидел под домашним арестом в своем петербургском дворце, не имея права ни выйти, ни принять посетителей. Уехал он ночью 23 декабря, ни с кем, даже с отцом, не простившись.

А в императорском дворце и в столице всё кипело. Государева родня решила подать государю петицию, где умоляла его не наказывать великого князя Дмитрия сверх меры и не ссылать в Персию ввиду слабого его здоровья. Слёзную бумагу писала я. Тогда казалось, эта ссылка угробит его, а вышло - милостью Божьей она спасла ему жизнь. Тех, кто остались в России, растерзали большевистские звери в 1918-м и 1919-м.

Петицию подписали королева Ольга Греческая, бабка Дмитрия, великий князь Павел и все прочие члены августейшего семейства. Государь, прочитав прошение, написал на полях: «Никому не позволено убивать. Удивлён, что семья обратилась к нам с подобным ходатайством». И подпись: «Николай». Петицию он отослал великому князю Павлу. Историческая бумага хранилась у нас в Царскосельском дворце. Досталась она красным мародерам. Что с нею стало, не знаю. …

После отъезда Дмитрия отношения между вел. князем и государем с государыней сделались натянутыми. Его не приглашали больше к чаю, и визиты, которые он делал, посвящались исключительно служебным вопросам. Их величества, казалось, были недовольны князем за то, что он просил о снисхождении своему сыну, а князь был оскорблен ответом, написанным на полях прошения».

Революция начинается

«Однажды на обеде мадам Вырубова передала слова государя:

— Скажите французскому послу, — сказал Николай, — что эта война потребует искупительной жертвы. И жертвой буду я…

… После завтрака вел. княгиня (Мария Павловна, та самая давняя подруга Ольги Валериановны – прим.ред.) начала говорить в унисон всем людям, которые были недовольны и раздражены верховной властью. Она щадила государя, но государыня, с которой у нее отношения никогда не были хорошими, была в её глазах полна недостатков, и она не стеснялась говорить об этом. Она тоже подписала прошение о снисхождении вел. кн. Дмитрию и рассматривала отказ государя как личное оскорбление. Со всех сторон слышались угрожающие и дерзкие голоса, и теперь можно понять, как трудно было государю бороться среди возрастающей враждебности, опирающейся на ряд ошибок и злую волю части русского общества. Одна знатная русская дама, княгиня В [асильчикова], позволила себе написать государыне письмо неслыханной дерзости. Я видела это письмо, написанное небрежным и торопливым почерком на листах, вырванных из блокнота. Она писала между прочим: «Уйдите от нас, вы для нас иностранка». Естественно, что государыня чувствовала себя смертельно оскорбленной. …

Чтение газет делало нас нервными и беспокойными. Снабжение Петрограда съестными припасами становилось все более и более слабым. «Хвосты» у булочных в сильные морозы заставляли народ роптать. … 24 февраля вспыхивают забастовки, и рабочие массами ходят по улицам, но всё ещё спокойно, и народ, этот добрый малый, кажется, шутит и смеется со взводами казаков, которые объезжают город. Именно в этот день появилось первое красное знамя, эта гнусная тряпка. Несмотря на эти признаки, о которых нам сообщали по телефону, газеты не говорили ни о забастовках, ни о начинающихся беспорядках.

25 февраля раздались первые выстрелы и послышались мятежные крики: «Долой правительство!..» На некоторых улицах начинаются беспорядки, подавляемые войсками, оставшимися ещё верными правительству; но уже в воскресенье, 26 февраля, разразилось настоящее сражение. Полки держались стойко, и вечером нам сообщили по телефону, что все спокойно, и только патрули объезжают улицы.

В понедельник, 27-го, полное отсутствие газет заставило нас опасаться худшего. В Царском мы не нуждались ни в чем, но в Петербурге не хватало хлеба. Я повторяю, что всё это было устроено революционерами. Дочери из города телефонировали мне, что стрельба всё усиливается, и полки начинают переходить на сторону мятежников. Около двух часов приезжает из Петрограда письмоводитель нашего нотариуса, очень умный, храбрый, честолюбивый, но беспринципный молодой человек. Я знала его благодаря работе в комитете помощи нашим военнопленным, где я была председателем, а он — моим заместителем. … Он приехал, чтобы сообщить нам о важных событиях текущего момента и чтобы покорнейше просить великого князя настаивать на возможно скорейшем возвращении государя из Могилёва. «Еще не все потеряно, — сказал он, — если бы государь захотел сесть у Нарвских ворот на белую лошадь и произвести торжественный въезд в город, положение будет спасено. Как можете вы оставаться здесь спокойными?» В эту минуту вошел кн. Михаил Путятин, управляющий Царскосельским дворцом, и мы с общего согласия решили, что государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять, и что лучше всего предоставить ему самостоятельность в его действиях. Увы, увы, не были ли мы правы? Снова раздался звонок телефона. Мятежники только что взяли штурмом Арсенал. В этот момент мы почувствовали, что почва действительно качается у нас под ногами. …

Солдаты революции

После завтрака я пошла в маленькую, милую церковь Знаменья, куда в продолжение всей войны я ходила ежедневно, чтобы помолиться и успокоиться. Я заметила необычное волнение. Солдаты, растрепанные, в фуражках, запрокинутых на затылок, с руками в карманах, разгуливали группами и хохотали. Рабочие бродили с свирепым видом. В тревоге я поспешила вернуться домой, чтобы скорее увидеть князя и детей. Мужа я застала в состоянии крайнего волнения. Ему не давала покоя полная неизвестность о судьбе государя, которого он обожал. Он шагал вдоль и поперек своего рабочего кабинета и нервно крутил усы. Он задавал себе вопрос, не должен ли он поехать к государыне, которую не видел со дня отъезда сына, как вдруг раздался звонок телефона, и из дворца сообщили, что государыня просит великого князя немедленно приехать. Было четыре часа дня. Тотчас был подан автомобиль, и через несколько минут великий князь был у государыни. Она приняла его очень сурово и, спросив о подробностях того, что творится в Петрограде, резко сказала ему, что если бы императорская фамилия поддерживала государя вместо того, чтобы давать ему дурные советы, тогда бы не могло случиться того, что происходит сейчас. Великий князь ответил, что ни государь, ни она не имеют права сомневаться в его преданности и честности и что сейчас не время вспоминать старые ссоры, а необходимо во что бы то ни стало добиться скорейшего возвращения государя. Государыня сообщила, что он возвратится завтра утром, т.е. 1 марта. …

Около семи часов вечера распространился слух, что толпа волнующихся и угрожающих рабочих покинула фабрики в Колпине и направляется в Царское. Немного испугавшись, мы с великим князем решили пойти к вдове бывшего министра в Персии, де Спрейер, нашему другу уже в продолжение трех лет, которая работала вместе со мной в лазарете и которая на случай возможных волнений часто предлагала мне свое гостеприимство. … Мы ушли из дому около девяти часов вечера. Патрули с белыми нашивками на левом рукаве объезжали город. Мы не знали, были ли это войска, оставшиеся еще верными, или те, которые уже перешли на сторону восставших. Два раза наш автомобиль останавливали, но как только узнавали, что едет вел. князь, ему отдавали честь и пропускали. … Мы с трудом заснули. Время от времени раздавались ружейные выстрелы, и я представляла себе наш дворец объятым пламенем и все прекрасные коллекции разграбленными и уничтоженными. Увы, позднее, после ссылки государя в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, так как вместо того чтобы бежать, пока еще было время, мы остались, будучи не в силах расстаться с дорогими нам вещами. Могла ли я предполагать, что самое драгоценное и самое любимое из моих сокровищ — жизнь кн. Владимира — будет принесено в жертву!?

На следующее утро за великим князем приехал автомобиль, чтобы отвезти его в царский павильон для встречи государя, который должен был прибыть в 8 часов утра. Подождав некоторое время, великий князь возвратился к г-же Спрейер, чрезвычайно встревоженный, — государь не приехал! Около четырех часов дня, всё ещё 1 марта, к нам приехали кн. Михаил Путятин, г-н Бирюков — чиновник из министерства двора — и Иванов, тот самый, о котором я говорила выше. На пишущей машинке Владимира составили манифест о даровании императором конституции. Великий князь был того мнения, что надо испробовать всё, чтобы спасти трон. Когда манифест был составлен, кн. Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену — второму коменданту дворца — просить государыню подписать его в отсутствие государя, пока тот не приедет. Нельзя было терять ни одной минуты. Несмотря на мольбы Гротена, который, говорят, даже стал перед ней на колени, государыня отказалась дать подпись. Тогда вел. кн. Павел поспешно подписал манифест, и Иванов отвез его в Петроград, где собрал подписи вел. кн. Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Манифест был тотчас же отвезен в Думу и вручен Милюкову, который, пробежав его глазами и положив в портфель, сказал: «Да, это очень интересный документ». Он, должно быть, сохранил его до сих пор, так как эта, важная в тот момент, бумага не увидела ещё света»…

Отречение. Все они становятся просто гражданами Романовыми

Великий князь Михаил с женой Натальей Брасовой

Вернёмся в мемуарам княгини Палей в том месте, где они с мужем читают : «Мы с великим князем остолбенели. Потом вдруг забилась я в ознобе, задрожала, стуча зубами. Давно ожидали мы крушения всего и вся, что было нам дорого. И всё равно не верили глазам своим. На дрянном бумажном листке пламенела страшная правда. … Напрасны были утешения, что Михаил-де продолжит дело (отречение было в пользу брата царя – великого князя Михаила – прим. СДГ). Михаил – женин подкаблучник, а жена его, мадам Брасова, — интриганка (подобно Ольге Палей и её детям, детям морганатической жены Михаила Александровича тоже даровали титул – графов Брасовых. Ей же самой просто, без титула переменили фамилию на Брасова, чтобы не носила фамилий двух своих предыдущих разведённых мужей – прим. СДГ). …

В тот же день, 3 марта, в одиннадцать утра великий князь был у государыни. Трудно поверить, но она ничего не знала об отречении. Никто из окружения не решился сказать ей. У детей, всех пятерых, была корь. Княжнам, двум старшим и младшей, стало получше, но Маша и Алёша находились в тяжелейшем состоянии. Павел тихонько подошёл к государыне и приник к руке долгим поцелуем, не в силах говорить. Сердце стучало молотом. Государыня выглядела скромно и просто, как сиделка. Безмятежность её взгляда потрясала.

— Дорогая Алиса, — сказал наконец великий князь, — я пришёл побыть с тобой в эту трудную минуту.

Государыня посмотрела ему в глаза.

Наталья Брасова

— Ники жив? — спросила она.

– Жив, поспешно сказал великий князь, — но мужайся. Ведь ты храбрая. Сегодня, третьего марта, в час ночи он отрёкся от престола в пользу Михаила.

Государыня вздрогнула и опустила голову, как в молитве. Потом выпрямилась.

— Если отрекся, сказала она, — значит, так надо. Я верю в милость Божию. Господь нас не оставит.

Говорит, а у самой слёзы ручьем.

Лишь впоследствии узнали мы, почему государь пошёл на двойное отречение. Оказывается, он вызвал своего доктора, профессора Фёдорова, и сказал ему:

— Я бы никогда не спросил вас об этом. Но ввиду серьёзности момента спрашиваю. И прошу ответить со всей прямотой: сможет мой сын жить и править?

— Ваше величество, — ответил Фёдоров, — его высочество не доживет до шестнадцати лет.

После этого государь стал несгибаем. И это монарх, который не решился дать Конституцию и за которого чиновник собственноручно подмахивал указы колоссальной важности – что в итоге погубило Россию!»

«Вечером 3 марта великий князь Павел снова пришёл к государыне. Та была тиха, тверда, величественна и прекрасна как божий день. По всему, арест близился. Вокруг Александровского дворца — солдаты с белой повязкой на рукаве. Присланы распоряжением Временного правительства для, так сказать, безопасности. На самом же деле чтобы не дать семье с помощью верных людей бежать. Государыня получила наконец изветие: государь вернулся в Могилёв проститься с армией и повидаться с матерью, приехавшей для того в Могилёв из Киева.

Выйдя от государыни, великий князь остановился на ступеньках перед дворцом и обратился к толпе солдат.

— Братцы, — сказал он, — вы знаете, что царь наш батюшка отрекся от престола за себя и за сына в пользу брата своего и что тот отрёкся тоже в пользу народа. И теперь во дворце, который вы сторожите, — ни царицы, ни царевича, а только мать с больными детьми. Так обещайте ж мне, бывшему своему командиру, беречь их ка зеницу ока, не шуметь, не кричать, помнить, что дети очень ещё больны. Обещаете?

— Обещаем, ваше императорское высочество, обещаем, батюшка великий князь, спокоен будь! Ура!

И великий князь сел в автомобиль, вздохнув с облегчением.

Однако на другой же день, 4 марта солдаты и думать об обещании забыли. Духом мятежа повеяло на них. … Мы с Бодей вышли походить поблизости. Хотелось понять настроение солдат и убедиться, что дворец охраняется. Неподалёку гарцевали конвойные казаки. И сердце сжалось, когда услышала я, как один крикнут другому:

— Что скажешь, товарищ? По мне, так и надо. Довольно он потешились. Теперь мы. … Десятого марта, повидавшись — увы, в последний раз! — с императрицей-матерью и простившись с армией, государь отвезён был в Царское. Встретил его верный его Валя — придворный маршал князь Василий Долгоруков. Автомобиль подвёз их к парковой ограде, к главным воротам. Ворота были заперты, офицер охраны не мог. однако, не знать о прибытии императора. Государь ждал десять минут, потом сказал (слова передала мне Валина мать): «Вижу, что я здесь лишний…» Наконец дежурный офицер соизволил выйти. Ворота открылись и закрылись. Император оказался в плену, вместе с семьёй. Встретились со слезами. Государь пошёл целовать больных детей, потом заперся с государыней. Наконец могли они излить душу и вместе помолиться Господу, чтобы дал Он им силы вынести первые испытания».

Бывший император с цесаревичем убирают снег в Царском селе. 1917 г.

Под арестом

«Должна сознаться, что мне очень не хотелось уезжать. Тем не менее и главным образом для того, чтобы заставить великого князя решиться на отъезд, я попросила свидания со всемогущим Керенским. Он, извиняясь, ответил мне, — единственный раз он был вежливым, — что он слишком занят и не может сам прийти ко мне, но что он примет меня в Большом Царскосельском дворце. Порядочно взволнованная, я прошла в комнаты, в которых раньше жил министр двора граф Фредерикс с женой и куда я часто ходила. Некто вроде адъютанта, с длинными, сальными и приглаженными волосами, в пенсне и с флюсом, завязанным носовым платком сомнительной чистоты, встретил меня и провел в рабочий кабинет. Я ждала в течение пяти минут. Наконец, показался Керенский и непринужденным, фамильярным тоном попросил меня сесть… Я немедленно изложила причину своего визита. «Я пришла, — сказала я, — просить вас позволить нам уехать из России: вел. кн. Павлу, нашим детям и мне». – «Уехать? — резко спросил Керенский: — Куда?» — «Во Францию, где у нас есть дом, друзья и где мы еще сможем быть счастливы»… – «Нет, — ответил он, — я не могу разрешить вам уехать во Францию. Что скажут Советы рабочих и солдатских депутатов, если я позволю уехать великому князю, бывшему великому князю, — тотчас же поправился он. — Вы можете ехать на Кавказ, в Крым, в Финляндию, но не во Францию» — «Значит, мы вам нужны?»— спросила я. – «О, что касается меня, то я вас отпустил бы хоть сейчас, но что скажут Советы?» …

Отъезд (царской семьи в Тобольск – прим. СДГ) был назначен на час ночи с 31 июля на 1 августа. Керенский суетился и бегал, приказывал подавать поезд и отменял приказание, проявляя свою обычную бестолковость. Государь и его семья попросили придворного священника отслужить молебен и, поцеловав в последний раз икону Пресвятой Девы, принесённую для этого из церкви Знаменья, сидели, одетые, терпеливо ожидая часа отъезда. … Наконец, в шесть часов утра Керенский с важным видом объявил, что «всё готово». Царская семья села в какой-то автомобиль, потому что прекрасные царские машины обслуживали представителей Временного правительства, и проехала от Александровского дворца к царскому павильону между двумя шеренгами революционных солдат. По своей великой доброте государь, у которого тогда было немного денег, приказал дать от себя по пятьдесят копеек каждому из них за то, что их потревожили ночью. А их было там несколько сот человек…

Дети Николая Романова под арестом в Царском селе. 1917 г.

Прибыв на вокзал, их величества заметили, что поезда у платформы не было, а он стоял так далеко на путях, что его едва было видно. Керенский объяснил этот факт как меру предосторожности. И бедная государыня с больным сердцем должна была идти в течение десяти минут по насыпи, увязая в песке. Подойдя к вагону — это не был уже царский вагон, — государыня не могла достать ступеньки, так велико было расстояние между ней и землей! Не могли даже подумать о том, чтобы принести складную лестницу для того, чтобы облегчить ей этот подъем! После больших усилий бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона. …

шести часов, желая поговорить кое с кем из своих в городе, я заметила, что ручка телефона вертится без малейшего сопротивления. Никто не отвечает. Полагая, что аппарат испорчен, я иду к телефону в прихожей: тот же результат. В этот момент я вижу входящим полковника Машнева. … Он вызвал нас, великого князя и меня, и с печальным и испуганным видом объявил нам, что им получен приказ Временного правительства держать нас под домашним арестом. На наш естественный вопрос: «Почему?» он поднял руки к небу, пожал плечами и сказал: «Почему? Знают ли они сами, почему хотят того или другого? Это полный хаос. Керенский положительно сошел с ума. Отдано распоряжение обрезать провода ваших телефонов, и взвод солдат придет сегодня вечером нести караул и занять все выходы из дворца. Специальный комиссар приедет сегодня к девяти часам вечера, чтобы объявить о вашем аресте». …

Павел Александрович и Ольга Валериановна

Наше заключение длилось семнадцати дней — с 27 августа по 13 сентября. Пока мы сидели в комнатах, нас оставляли в покое, и наша жизнь казалась совершенно не изменившейся. Но как только мы хотели пошевельнуться, пойти подышать свежим воздухом, начинались притеснения. Нам отвели для прогулок французский цветник перед домом со стороны сада. Единственная дверь, которая туда выходила, была открыта и охранялась большим количеством вооружённых часовых, так же как и аллеи, окружавшие цветник. Кузьмин начертил план сада, где мы могли свободно ходить. Один солдат, которого, видимо, забыли предупредить о том, что аллея, идущая вдоль ограды, входит в разрешенный круг, прицелился в меня из ружья за то, что я рискнула пойти туда. Я продолжала подвигаться вперёд, уверенная в своей правоте. «Ты не видишь, что ли, буржуйка, что я хочу стрелять в тебя?» — закричал он мне. – «Прежде всего, я запрещаю тебе называть меня на «ты», дурак», — сказала я и продолжала идти. Ошеломленный, он опустил оружие. …

Нас освободили, и было как раз время, чтобы бежать из Царского, так как это первое предупреждение означало, что даже великий князь Павел, который был когда-то таким популярным среди войск и которого до сих пор не тревожили, больше уже не был в безопасности… Увы, это был не единственный случай, который мы упустили! Мой сын Александр (от первого брака, прим. СДГ) привёл несколько преданных офицеров, предлагавших свои услуги, чтобы помочь нам бежать. Один из них, по фамилии Бриггер, которого я встречала у молодого Юсупова, по поручению своего начальника отыскал князя и сказал ему: «Ваше высочество, опасность для вас и вашей семьи становится с каждым днём все больше. Я умоляю вас выслушать меня и положиться на меня. Я — авиатор, и мой начальник, полковник Сикорский, — изобретатель «Ильи Муромца» (первый в истории многомоторный самолёт-бомбардировщик – прим. СДГ) — в курсе моих планов. Я спущусь ночью на одну из лужаек Царскосельского парка, которую мы с вами вместе выберем. Вы придете туда с княгиней, вашими детьми и небольшим количеством багажа. Аппарат мой — настоящая комната с двумя креслами. Через четыре часа мы будем в Стокгольме»… Великий князь печально посмотрел на него. «Милый друг, вы видите, что я тронут до глубины сердца, но то, что вы только что предложили мне, похоже на фантазии Жюль Верна! Каким образом хотите вы, чтобы мы исчезли и никем не были замечены хотя бы самые незначительные сборы? Ведь за нами следят, шпионят, слуги не спускают с нас глаз… Нас захватят на месте, и наша судьба, да и ваша также, будет еще более тяжелой, чем в настоящее время»…

… После октябрьского переворота конвой стал куда дисциплинированней, и обыски проводились четко, деловито, профессионально. Хотя мародерство не прекратилось и тогда. Ещё казалось, что можно что-то уберечь. 10 тысяч бутылок коллекционных вин общей стоимостью 10 миллионов франков, коллекция собиралась почти 40 лет: биньонский ликёр, мадера, портвейн, херес, бордо – большую и самую ценную часть вынесли из погреба и спрятали в разных помещениях дворца. Половину нашли при очередном обыске: солдаты пили, сколько могли, остальное били и выливали в клумбы, в сточную яму. К яме сбежались жители Царского села, вычерпывали вместе с грязью и осколками бутылочного стекла»

Вторая революция. Большевики

На этом прервём цитирование воспоминаний. Дальше события понеслись бешеным аллюром к трагическому финалу, и стоит ускориться в изложении этих событий.

Когда из ВЧК пришло распоряжение всем членам семьи Романовых явиться на Гороховую, 2. Ольга волновалась исключительно за мужа. Сына Бодю отпустила в Петроград с лёгким сердцем – он ведь был Палей, не Романов, казалось, ему ничего страшного не грозит. А вот для Павла Александровича раздобыли справку о том, что он тяжело болен (он действительно был нездоров, а через несколько дней разболеется всерьёз). Но плохо они знал большевиков! Председатель Петроградской ВЧК Урицкий, допрашивавший Бодю, сказал: «Предлагаю вам раз и навсегда отречься от вашего отца. Подпишите соответствующую бумагу. Не подпишете – придется подписать другую». Владимир, разумеется, выбрал другую. О том, что его отправляют в ссылку. Сначала в Вятку, оттуда перевели в Екатеринбург. Бодя писал домой, что каждый день ходит мимо Ипатьевского дома, где держат взаперти государя с семьей. Что окна второго этажа заклеены газетами, чтобы пленники не выглянули и их никто не увидел. Потом Бодю с ещё семерыми членами царской семьи (Елизаветой Фёдоровной, вдовой московского генерал-губернатора и родной сестрой царицы, Сергеем Михайловичем, одним их двух гражданских мужей Кшесинской) увезли в Алапаевск. И оттуда они бесследно исчезли. В газетах сообщалось, что Алапатьевские арестанты бежали – и Ольга Валериановна возносила хвалу Господу за столь чудесное спасение сына.

Супруги великий князь Павел Александрович, княгиня Ольга Палей и их сын Владимир, по-домашнему Бодя

Павла Александровича мнимая болезнь тоже, конечно, ни отчего не уберегла. За ним пришли. И увезли в тюрьму на Шпалерную.

«Я последовала совету знающих друзей и спустя три дня после ареста мужа добилась приема у Горького в его роскошных апартаментах на Кронверкском проспекте, 23, — пишет княгиня Палей. — Он слёг с бронхитом и заранее извинился по телефону, что примет меня в постели. Прихожу, вхожу к нему в спальню. Вон он, злой гений России. Вернее, дух-искуситель, потому что и впрямь умел со слезой описать нищету народа и тиранию самодержавия. Горький лежал: бледный, волосы сосульками, не круглом лице сильно выступают скулы, вислые усы застят большой толстогубый рот. Этакий русский мастеровой. У постели – Шаляпин, широколицый, красный, бритый. Некогда сия знаменитость успешно дебютировала в «Борисе Годунове» Мусоргского в «Париже», у нас в Булонь-сюр-Сен. Шаляпин холодно поздоровался и, пока говорили мы, не проронил ни слова. Просила я, разумеется, об одном: помочь освободить великого князя. Горький обещал поговорить с Урицким, хотя и сказал, что будет трудно.

Я встала уходить. Шаляпин пошел за мной в прихожую. И вмиг преобразился. Стал общителен, ласков, взял мои руки в свои, покрыл их поцелуями и сказал:

— Княгинюшка моя, давайте-ка свидемся. Можно мне к вам завтра? Хочу показать, что Шаляпин не свинья неблагодарная и помнит доброту великого князя.

Действительно, на другой день он пришёл к Марианне (дочери Ольги Валериановны от первого брака – прим.СДГ) , выпил бутылку мадеры и посулил золотые горы. Большевиков крыл на чем свет стоит. …

Ещё несколько раз я ходила к Горькому в надежде на его помощь Павлу. Я знала, что по его поручительству Бокий освободил князя Гарвиила. Вот и нам бы так. Горького я о том же молила. Оказалось, напрасно.

При мне оба раза заходила подруга Горького, Мария Фёдоровна (Андреева, звезда МХТ: роковая любовь Саввы Морозова – прим.СДГ) . Разодета в пух и прах, в жемчугах и соболях с ног до головы и всё ещё статна Провинциальная актриска на ролях герцогинь. Ленин с Луначарским назначили её директоршей всех их красных театров. Смех и слёзы было смотреть, как пресмыкались перед ней императорские актёры!» (тут я бы от себя заметила, что оценка Ольги Палей очень характерна. Петербурженка, честолюбивая, прорвавшаяся в высшие круги. Она слишком любила всё императорское, чтобы осознать очевидность: императорские театры в подмётки Московскому Художественному не годились – прим. СДГ). …

Урицкий, председатель Петроградской ВЧК

Так начались самые страшные дни в её жизни. Впрочем, впадать в отчаяние было некогда. Предстояло ещё спасти младших дочерей. Друзья взялись переправить их в Финляндию. Часть пути девочки проделали в вагоне для скота. Ещё часть — и значительную! — пешком по глубокому снегу. «Две версты оказались пятнадцатью. … Девочки еле шли. Валенки вязли в мокром снегу. Гершельман (капитан белой армии, взявший на себя обязанность спасти детей великого князя — прим.СДГ) и мужик-вожатый несли чемоданы, но всё равно каждые четверть часа дети падали от усталости и жадно ели снег. Даже просили капитана бросить их — сил идти дальше у них не было. И всё ж они шли, вспомнив, что иначе навредят арестованному отцу. Подошли к большому ручью, лёд на нём таял. Как переправиться? Швед, видно, спортсмен, лёг поперёк, изобразил мостик. Женщины — по нему». Ладно, главное — спаслись.

Тем временем княгиня каждый день носила корзины с продуктами своему узнику — ей выдали пропуск в связи с болезнью князя и переводом его в тюремную больницу. «Перебравшись на Фонтанку, я по-прежнему носила Павлу еду. Готовила её стряпуха-мастерица. … Павлу всё было вкусно. К несчастью, добираться до больницы было ещё дольше, и я еле таскала ноги от слабости. Близилось Рождество. Старалась я не вспоминать былые рождественские веселья. В Сочельник сходила в Казанский собор. В храме вопреки, а может, благодаря большевистской чуме было особенно торжественно. Потом я навестила матушку, с которой из-за больничных своих дел виделась редко. … Она, между прочим. сказала мне:

— Приснились мне третьего дня два креста… А, кстати. какими крестами был пожалован Павел?

— Ах, маман, да всеми на свете. И французским Почётного легиона, и Благовещенским, и Георгиевским, у него два ящика наград. Уж не знаю, что тебе снилось.

— Говорю тебе, кресты. Но нет, не эти.

Разговор оставил во мне неприятное чувство.

На другой день было Рождество и очередное свидание. Прихожу. В больнице переполох. На лицах тревога. Начальник сообщает мимоходом:

— Меня уволили. Я, якобы, миндальничаю с арестованными. Вместо меня теперь три комиссара из Дерябинской тюрьмы. Увидите, что за птицы.

Ольга Валериановна

Я предъявила часовому пропуск и вошла к мужу. Павел уже в курсе и комиссарскую троицу повидал. За час до моего прихода случилась странная сцена. Дверь мужниной палаты распахнулась. Вошёл один из комиссаров с сигарой во рту. Встал и уставился на великого князя. Зрительную память муж мой имел прекрасную, от отца своего, императора Александра II, и тотчас узнал в комиссаре бывшего матроса. Матрос этот прежде находился при царевиче Алексее, помогал царевичеву дядьке, матросу Деревенко. Ныне бритый и по моде лондонской одетый, напомаженный и в краденный кольцах, он был уверен, что никто его не узнает. К великому князю явился он поглазеть.

— Ну здравствуй, Жиленко, — сказал великий князь, — как поживаешь?

Обращение на «ты» испугало комиссара. Понял он, что узнан. Тотчас вынул он сигару изо рта, спрятал за спину и, не отрывая глаз от Павла, пятясь, молча вышел из палаты.

Не успели мы поговорить и четверти часа, как вошел без стука здоровенный детина с двумя солдатами. Был но уродлив, плохо выбрит, косоглаз и ряб.

— Кто такая? Как вошла сюда, — крикнул он мне.

— Я жена Павла Александровича. Вошла по пропуску из чека.

Детина взял у меня пропуск, посмотрел и сказал грубо: Просрочен. Он до первого декабря. И потом, согласно новому приказу все пропуска обновляются раз в неделю. Вон отсюда. …

Товарищ комиссар, умоляю вас, позвольте сегодня остаться! Я так устала! И вообще, я больна. А сегодня Рождество.

— Какое ещё Рождество! Все праздники отменяются. У нас только советское 7 ноября и пролетарское 1 Мая.

Я, не выдержав, зарыдала.

— Ладно, так и быть, сиди двадцать минут, но тут будет часовой

Детина подозвал солдата, толстого олуха с винтовкой, велел встать рядом с нами и вышел. Едва затихли в коридоре шаги, олух превратился в разумное существо. Разумный сказал:

— Спятили они, что ли? С какой стати мне подслушивать? А раз он ушёл, так и я отойду и постою за дверью.

Не прошло и пяти минут – за дверью крик. Детина вернулся проверить, как исполняется его приказ. Увидев часового в коридоре, он впихнул его обратно в палату:

— Ах, вот оно что! Ах, господа буржуи желают сидеть вдвоём! Так-так! А ну-ка, выдьте отседа, гражданка! …

Я бросилась к мужу, мы поцеловались долгим, мучительным поцелуем. В последний раз.

Новый пропуск я, как ни хлопотала, не получила. … Горький стал со мной холоден, но пришлось снова идти к нему с мольбами. Я согласилась заплатить миллион за Павлову свободу. Думаю, часть этих денег Горький также рассчитывал прикарманить. Он обещал, что числа 10-12 января, по старому стилю, поедет в Москву к Ленину ходатайствовать об освобождении великих князей, всех четверых (в тюрьме на Шпалерной сидели трое: братья Николай и Георгий Михайловичи и их кузен - Дмитрий Константинович – прим. СДГ) . …

Меж тем я упорно таскала в больницу корзины с едой, а вдобавок пошла ещё на Шпалерную в надежде выклянчить пропуск на свидания. … За письменный столом сидел чернявый злой коротышка. Фамилия его была Васильев. Когда я назвалась и объяснила дело, он так и вскинулся:

— И по-вашему, жене Романова сделают исключение? Свидания запретили. Другие жёны терпят. Потерпите-ка и вы.

— Но мой муж нуждается в уходе. Он очень болен.

— Очень больных, — прорычал он, — надо расстреливать. …

Горький и Андреева

Во вторник 15 (28) января прихожу в больницу с корзинами. Великий князь передал мне вчерашнюю посуду и написал в записке, что очень болит голова. … Пока я читала записку подъехал мотор, выскочил оттуда солдат. Я не обратила внимания, отправилась восвояси. Потом я узнала, что приезжали за Павлом.

Взяли его на Гороховую, на смерть.

В тот же день перед ужином получаю записочку от молоденькой сиделки.

«Его повезли на Гороховую с вещами. Наверное, освободят. Скорее хлопочите».

Поев, я помчалась к . А он в Москве, ожидают его в четверг утром, 17 января. Значит, решила я, всё хорошо. …

В одиннадцать я поднялась к себе, закуталась в шубу и заснула. Вдруг в три ночи прсыпаюсь ни с того ни с сего. Явственно слышу голос:

— Я убит. …

После кошмарной ночи в четверг к одиннадцати явилась я с корзинами на Гороховую. Стояла длинная очередь. Люди принесли передачи. Дежурный солдат, принимавший продукты, сказал мне:

— Павел Александрович Романов здесь больше не числится. Утром Романовым уже принесли три корзины. Никого из них в списках нет. …

На остров шёл битком набитый трамвай. Кое-как влезла. Одна добрая душа убрала ногу, дав место втиснуть корзины. Через час прибыла в проклятую больницу в последний раз.

— Ага, опять гражданка Палей! – оскалился вчерашний начальник. – делать вам, что ли, нечего? Идите на Гороховую или ещё куда подальше. …

В половине девятого утра, едва согрела я на буржуйке вчерашний кофе, вошёл бедный Сен-Совер (граф, французский дипломат – прим.СДГ).

— Доброе утро, Арман, — сказала я. – Как вы рано. Это вместо вчерашнего вечера?

На вопрос Сен-Совер не ответил.

— Послушайте, — сказал он вдруг, — вы не знаете, где теперь павел Александрович? Неспокойно мне. Очень неспокойно, — повторил он. … Вам надо поговорить с мадам Горькой. Она народный комиссар, должна знать.

Слетели мы на второй этаж. Я бросилась к аппарату. Ещё минута, и мадам народный комиссар берёт трубку.

— Мария Фёдоровна, — говорю, — я безумно волнуюсь! Спрашиваю у всех, бегаю, с ног сбилась! Заклинаю, скажите, где мой муж? …

Но вашему мужу ничто не угрожает, - говорит она. - Через два часа, в одиннадцать, приедет из Москвы Алексей Максимович, привезёт освобождение всем.

Но ведь, говорят, их куда-то забрали. Говорят, случилось худшее.

Что за глупости, - возмущается она. - Наше правительство никого не накажет зря. Советский суд самый справедливый. Даю вам слово, что с вашим мужем всё в порядке.

Сен-Совер, стоявший с другой трубкой, сказал мне:

— Слушайте, ей же видней. Раз она говорит, что с ним всё в порядке, так и быть, скажу. Сегодня в газете я прочёл, что их расстреляли утром, всех четверых.

Я упала на стул. Поняла, что это правда. …

Подробности злодеяния узнала я много позже, в Финляндии, отдоктора Мальцева, бывшего в больнице при Павле. …

Один старый тюремный служитель, видевший казнь, рассказал о ней Мальцеву, поклявшись всеми святыми, что именно так и было дело. В среду Павла, одного, привезли на Гороховую и продержали до десяти вечера. Потом объявили. Что увозят без вещей. С Гороховой привезли в петропавловку. Трёх других великих князей доставили со Шпалерной. Всех вместе отвели в подвал Трубецкого бастиона. В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс и привели к собору, что в центре крепости на Монетной площади. Тут оказалась яма – общая могила, где уже лежало тринадцать трупов. Поставили великих князей на краю и открыли по ним стрельбу. За миг до выстрелов служитель слушал, как великий князь Павел произнёс громко:

— Господи, прости им, ибо не знают, что делают. …

[Прошло шесть дней с известия, что великий князь Павел убит]. В четыре пришёл молодой человек в свитере и валенках. Лицо его показалось мне знакомо. От недавнего шока, однако, я ничего не помнила.

— Простите, — говорю, — кто вы?

— Граф Шувалов. Павлик Шувалов. Я был шафером на свадьбе вашей дочери Марианны в октябре 17-го и приезжал к вам в Царское. … Я приехал из Стокгольма. …Завтра в пять я уеду. Вам здесь тоже делать больше нечего. Дочери в Финляндии. Сен-Совер очень просит вас ехать к ним. …

От души я благодарила молодого и милого графа Шувалова. Условились мы, что на другой день в шесть вечера он заедет за мной. …

Наконец, прощание. Марианна, в чём была, выскочила н амороз помахать мне. Минус двадцать семь градусов, а она без пальто и без шапки.

Шувалов и я с чемоданом сели в сани, и лошадь потрусила. Ехали. Ехали. Холод пронизывал до мозга костей. Когда пересекали Неву, я оглянулась на Петропавловку, чёрную скорбную крепость. Сердце моё, свет очей моих похоронен в ней! Без горностаевой, с пурпурным подбоем, мантии, без короны, увенчанный терновым венцом, лежит любимый в общей могиле рядом с ворами и убийцами. За счастье заплатила я дорогой ценой.

К восьми вечера мы прикатили на остров, оконечность коего была некогда излюбленным местом весёлых прогулок. Извозчик остановился у бывшего яхт-клуба (между прочим, весьма символично. Императорский Петербургский яхт-клуб был до революции был привилегированным заведением, в котором состояли великие князья и их сослуживцы по гвардии, потомки аристократических родов. Закрытый клуб, состоявший из людей, чьи интересы не выходили за рамки спорта, великосветских развлечений и любовных интрижек – но которые, однако, были единственными людьми в огромной стране, имевших хоть какое-то политическое влияние. Хотя, конечно, и их возможности повлиять на единственного человека, принимавшего все решения, были весьма ограничены – прим. СДГ). Несколько метров шли пешком. Ноги проваливались. Снег был чуть не по пояс и набивался в валенки. Подошлик хибарке. Граф свистнул условно, и дверь тотчас открылась. Вошли в душную тёмную кухню. С ветра и мороза не хватало воздуха. Шувалов провёл меня в комнату и представил сидевшей там даме по фамилии Андреевская. Была она замужем за артиллерийским офицером и пробиралась к мужу в Финляндию. Ехать должна была с нами. Пять минут спустя вошёл свирепого вида тип, контрабандист, и вручил Шувалову два браунинга. Тот сунул их в левый и правый карманы пиджака. Затем посадили нас с дамой в низенькие санки на сено, задом к лошади. Чемодан я прижала к ногам. Контрабандист правил. Андреевская сидела спин в спину с ним, я — с графом, спиной привалясь к нему. Всех нас вместо с лошадью покрывала белая простыня, зачем – я поняла позже.

Часам к девяти достигли Финского залива. Спустились на лёд. Резкий ветер, мороз уже за тридцать, снежные вихри. Вожатый-контрабандист рад-радёхонек: так безопасней. Ещё два часа – и к одиннадцати я изнемогла окончательно. Две пары шерстяных чулок и валенки не греют. Ноги замёрзли и онемели. Прошу остановиться, слезаю с саней, ступаю в санный след. Еле иду. Борозда не ровна. Что ни шаг, спотыкаюсь, падаю. Лицо залепляют снег и ветер. И не спасает оренбургский пуховых платок. Сдаюсь, опять сажусь в сани. Около полуночи видим кронштадтские башни. Они ярко освещены огнями. Вдруг нас самих ослепляет свет. Резко остановились. Похожи на ледяную глыбу. Глыба огромна, неподвижна, освещена. Потом свет съехал. Опять темно. И поняла я, зачем нам белая тряпка. Как только миновали Тотлебенский форт, Шувалов перекрестился:

— Уф, пронесло. К вашему сведению, большевики этим светом высматривают беглецов. Кого ловят, расстреливают на месте. …

Девочки о моем приезде не знали. … Сердце заколотилось. Я сняла шляпу с чёрной вуалью, чтобы не испугать дочек, и тихонько открыла дверь. Они сидели во второй комнате. Сейчас я нанесу им удар. Жизнь бы я отдала, чтобы не делать этого. Заслышав шаги, они оглянулись и бросились ко мне с радостным криком:

— Мама, мама приехала!

Через мгновение Ирина спросила:

— А папа? Где папа? Почему его нет?

Задрожав и прислонясь к двери, я ответила:

— Папа болен. Очень болен.

Таша заплакала. Ирина побледнела. Глаза её заблестели лизорадочно. Побелевшими губами она закричала:

— Папа умер!

— Папа умер, — повторила я шёпотом, и обе бросились мне на шею. …

Владимир Палей, подававший надежды поэт

А болезнь моя … с каждым днём прогрессировала. Чуть ли не силком доктор отвёз меня в Выборг, к профессору Гранбергу. …Гранберг продержал меня у себя три недели, окружив заботой и вниманием самыми трогательными. Дела мои шли на поправку. Всё чаще стала я вспоминать о детях. У меня есть Владимир! С ним я могла б ещё радоваться жизни. Слух о наших алпатьевцах ходил страшный, но я не верила, я надеялась. Тем более, болтали то одно, то другое. … Но я была уверена, что моё горе – и так уже предел, что больше уж ничего не случится. В Раухе, куда вернулась я 25 марта 1919 года, меня ждало письмо от великой княгини Елизаветы Маврикиевны. Матери погибших в Алпатьевске князей Иоанна, Константина и Игоря. Писала она мужественно и деликатно, но это не смягчило удара. Великая княгиня прислала мне копию письма генерала Нокса, вступившего в Алпатьевск с англичанами и чехословаками … Вот письмо это:

«Арестованных привезли из Вятки в Екатеринбург. В Вятке надзор был не строг, и они могли бежать, но сочли, что связаны словом. Из Екатеринбурга же оправили их в большевистский Алпатьевск. Ночью привели всех в местную школу. Дом был гол и грязен. Спали на скамьях. На другой день доставили замызганные койки из соседнего лазарета. Князья отмыли их, вымыли всё и отскребли пол. 4 917 июля) ужин им принесли в шесть вечера, предупредили. Что сейчас их повезут, куда и зачем, не сказали, велели, однако, вещи не брать. Посадили в повозки и отвезли за двенадцать километров в лес. Теперь они знали, куда и зачем едут, и всю доргу до угольной шахты пели. Первой спустили в шахту великую княгиню Елизавету Фёдоровну. Великий князь Сергей Михайлович оказал сопротивление и был убит выстрелом в голову. Остальных скинули живыми. Вслед каждому летели дрова и камни. Потом бросили кучу динамита, впрочем. не взорвавшегося – потому и нашли тела. Я видел фотографии трупов: сомнения исключены. В школе выбили стёкла, чтобы создать видимость побега». …

До письма я ещё жила надеждой. Теперь всё было кончено. Я подняла и понесла свой крест»…

История, конечно, на этом не закончилась. Ольга Палей ещё пожила. Её дети и дети Павла Александровича от первого брака — Дмитрий и Мария — ещё успели её удивить. Сначала я планировала поместить главу о них прямо здесь. Но… Драмы из мира «от-кутюр» после высокой трагедии? Там на сцене появляются и Коко Шанель, и Антуан Сент-Экзюпери, и Грета Гарбо… Стоит ли после черного силуэта Петропавловки? Пожалуй, даже для разностилья Ольги Валериановны Палей, она же Пистолькорс, она же Гогенфельзен (девичью фамилию Карнович уж не берём) — несколько слишком. В общем, об этом — лучше в другой раз.

А вот что с домом — об этом стоит упомянуть. Музей там продержался недолго (всё-таки не очень понятно было, что там демонстрировать в качестве музейной ценности. Консоли «под Версаль»?). Вот дом дом партийного просвещения им. С. М. Кирова — этому заведению роскошная подделка интерьеров подходила в самый раз. Вот только фасад подвергся жестокой перестройке. Лепной декор за ненадобностью и сложностью в ремонте был ликвидирован. Мансарда, придававшая дворцу французский вид, была перестроена в скучный третий этаж. После этого ничего уже не оставалось, как придвинуть к фасаду портик с колонами — это уже выглядело как совершенно логичный ход. И — вуаля! Оригинальный дом княгини Палей превратился в заурядную классицистическую усадьбу, да ещё и со всеми признаками, что классицизм-то — сталинского разлива. В итоге довольно большой по размеру дворец в Царском (и тем более, за его пределами) практически неизвестен. В довершение бед, его ещё и обнесли глухим синим металлическим забором. И всё-таки, гуляя по Царскому, мы его там разыскали. Это стоит сделать просто в память о событиях, случившихся там 100 лет назад…

Ирина Стрельникова #экскурсии по Москве

Княгиня Ольга Палей в эмиграции

Она уже давно ни перед кем и ничего - не играла. Она просто - жила. Памятью верной Любящей и Возлюбленной. И эта «роль - жизнь», наверное, удалась ей больше всех остальных ее ролей: матери, дочери, сестры, светской дамы, благотворительницы, миссионерки. В этой роли она сумела взять самую верную, истинно свою, ноту. И беспредельный любовный жар ее сердца, ее горячая, искренняя, нежная женская преданность Любимому человеку, как раз, думается, и стала окончательным искуплением того смертельно разрушительного начала, который она (вольно или невольно, из каприза или - по тщеславию женскому «вечной дочери Евы», или все же - по Великой любви своей - неведомо никому!) внесла однажды в царственное семейство и гордый род, войдя туда в качестве невенчанной, непризнанной супруги Павла Александровича Романова, родного дяди последнего Императора России…. Она Любовь покрыла все ее грехи, вольные и невольные.. Ибо сказано: Любовь, покрывает все.. она сильна, как смерть и вечна, как Жизнь..

Ольга Палей

Она умела любить. Знала цену высокого страдания. Она умела ненавидеть. Ее честолюбие и тщеславие не знало никакого предела в достижении целей. Чтобы добиться желаемого она изобретала, порою, невозможное. Она никого и никогда не боялась. Трепетала лишь перед мужем и сыном Владимиром, которых беспредельно обожала.
Ее очарование было столь притягательным, что, называя ее за глаза «хищницей, выскочкой», «дамой - полковницей», - добрая половина великосветского Петербурга считала честью для себя позавтракать или отобедать именно у нее, графини Гогенфельзен, княгини Палей, морганатической супруги младшего дядюшки Государя Императора Николая Второго, великого князя Павла Александровича Романова.
Оленька Карнович, прелестная, живая девочка с глубокими, темными, как речной омут, глазами, дочь действительного статского советника и камергера Валериана Гавриловича Карновича и его супруги Ольги Васильевны Мессарошв детстве маленькая Лёля* (*домашнее имя О. Карнович, ставшее великосветским) не доставляла особых хлопот своим родителям: училась блестяще, запоем читала Лермонтова и Пушкина, выписывая в тетрадки - альбомы памятные строки, да и сама колдовала грифелем над незатейливыми рифмами, старательно разучивала на рояле октавы и гаммы, а на детских балах не было равной ей в изяществе легких па мазурки и замысловатых фигур кадрили. От юных кавалеров тоже - отбоя не было. Но особо все вокруг отмечали Лёлину необычайную любезность к старшим, уменье держать себя с достоинством и, редким для столь юного создания, тактом. Наиболее проницательные и язвительные наблюдатели, впрочем, говорили тут же, что почтительность девицы сей подчас граничит с противной, липкой приторностью угодничества, и во всем - то она - себе на уме, а значит, сумеет «пойти далеко и уйти - далече», благо, положение отца - камергера и родственные связи семьи*(*Сестра Ольги, Любовь Валериановна, была замужем за графом Головиным, принятом при обеих Дворах Империи.) все это - позволяли!

Но догадки оставались всего лишь догадками, а нежная, поэтическая юность Оленьки Карнович закончилась быстро и более, чем обыкновенно - для девушки с ее высокими тайными желаниями и неугасимым пламенем честолюбия в душе. Неполных двадцати лет мадемуазель Карнович вышла замуж за поручика конной гвардии Эриха - Герхарда фон Пистолькорса и за три с небольшим года уже стала матерью троих его детей - сына и двух дочерей - и весьма уважаемой полковою дамою, чьей прямою обязанностью было устраивать приемы, делать визиты, и легко переносить изящные и не очень, дамские сплетни из гостиной в гостиную. Баловство рифмами было, казалось, прочно забыто. Молодая, изящная дама, супруга полкового офицера - конногвардейца быстро сходилась с людьми, умела быть в разговорах пленительно откровенной и их самих вызвать на откровенность, потому то довольно быстро вокруг « милейшей Ольги Валериановны» составился кружок преданных ей поклонников, среди которых, числился и сам Великий князь Владимир Александрович - грозный богатырь - дядюшка молодого Императора, командующий царской гвардией …

Такое знакомство придавало Ольге Валериановне много блеска в глазах окружающих, и она не собиралась его терять, что бы вокруг не говорилось! А говорилось - многое. К примеру, то, что тонкий ценитель и покровитель изящных искусств, Его Императорское Высочество Великий князь Владимир Александрович был явно без ума от Ольги Валериановны и об этом знали все, кроме незадачливого супруга очаровательницы и жены Великого князя, грозной и блистательно - амбициозной княгини Марии Павловны, которую Ольга Валериановна непостижимым для великосветских сплетников образом, тоже сумела очаровать и пленить! Великая княгиня Мария Павловна, или, как все ее называли в свете, - «Михень», претендующая на роль «Первой дамы Империи», и всегда и всюду ведущая себя так, будто бы в России и не было иной императрицы - Царствующей, - наносила Ольге Валериановне дружеские визиты, приглашала ее на чаепития в свое роскошное «палаццо» на Дворцовой набережной… Княгине, очевидно, слишком нравилось слушать фимиам изысканной лести, который неустанно курила вокруг нее новая подруга.
Интересно, как бы повела себя Мария Павловна, если бы ей вдруг нечаянно попалась в руки хоть одна из надушенных записок мадам Пистолькорс, которые та в изобилии отправляла Великому князю Владимиру? Приведу текст только одного «романтически - непозволительного» по светскому этикету послания:
«Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь, а потому - простите меня, грешную, во - первых, во всем, а во вторых за то, что я попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от трех до шести, или же в субботу в то же время. Я прошу заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу. Всегда всем сердцем Ваша - Ольга Пистолькорс.» (апрель 1898 года)

The family in 1916

Пасхальный сувенир Великий князь, видимо получил, как и многое другое.. И хотя Ольга Валериановна в других своих посланиях пылко умоляла «царскородного» поклонника, «умолчать пред всеми о нашей переписке и разорвать каракули»,
они так и остались в бумагах Владимира Александровича. Он слишком дорожил ими, чтобы уничтожить…
Великокняжеские «милости» сыпались на скромную «полковую чету» со всех сторон.
Карьера Эриха Пистолькорса, сквозь пальцы смотрящего на великосветские эскапады пленительной и пленяющей жены, стремительно шла в гору, он стал полковником, а его супруга - почти что «первой дамою» при негласном, но блестящем «Дворе» Марии Павловны. Княгиня дорожила ее дружбой, посвящала в семейные и фамильные тайны, приглашала на балы и светские рауты. Было отчего закружиться голове бедной «madame la colоnnele»!
Голова Ольги Валериановны действительно, должно быть, кружилась, но очарование ее самой от этого только утроилось, чему немало, конечно же, способствовали парижские шляпки и туалеты, драгоценности - подарки поклонников - и блестящие вечеринки, на которых неустанно собирался весь цвет дворянских фамилий из числа офицеров гвардии. Бывали здесь и представители романовской династии.

Vladimir: in 1916

С некоторых пор завсегдатаем вечеров дивной мадам «с непонятно - длинной шведской фамилией»* (*фраза Императрицы Александры Феодоровны.) стал еще один императорский дядюшка - не так давно овдовевший Великий князь Павел Александрович, вместе с племянником, тогда еще - наследником престола, Цесаревичем Николаем и двоюродным братом Константином Константиновичем. Вечера проводили весьма приятно. Осталась запись в дневнике Константина Константиновича об одном таком вечере:
« 8 июня 1893 года.
В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Леле». Там был Павел, мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена …Получив от нее записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии и Цесаревич мой опять кутнул. Впрочем, выпить он может и очень много, но всегда - трезв.. Вернулись мы с ним в лагерь в двенадцатом часу ночи..»
Хозяйка приглашала бывать еще, царственные гости - твердо обещали, и она - парила на Небесах, как же, еще одна великосветская победа: в ее скромном городском доме вскоре побывает сам Наследник Цесаревич!

Princess Paley, in 1923

Но Наследник - не побывал. Его закружили другие дела: свадьба кузена, герцога Йоркского, а там и - собственное обручение с гессенской принцессою - герцогинею Аликс.
Мадам Пистолькорс, вздыхая иногда о несбывшемся, долгие годы трепетно хранила записку Николая Второго, которую он ей прислал накануне несостоявшегося завтрака:
«Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствия завтракать у Вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у Вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера восьмого июня, который так весело прошел у Вас в Красном.»
«Мама Леля» слыла и впрямь хозяйкою - хоть куда! Прекрасно пела оперные арии, играла на фортепьяно, была в курсе всех литературных новинок, могла поддержать любой, самый сложный в разговор в непринужденной манере, каждому своему гостю стремилась уделить внимание и сделать так, чтобы он, этот гость, чувствовал себя самым значительным и уважаемым на ее вечере. Тонкую натуру великого князя Павла, который в обширном романовском семействе славился своим природным артистизмом, изяществом вкуса и пристрастием к игре в любительских театральных постановках и некоторой склонностью к чуть нарочитой меланхоличности, Ольга Валериановна поразила тем, что сама, первой призналась ему в безоглядной любви, послав поэтическое признание:

Paul Alexandrovitch

«Я не могу забыть то чудное мгновенье!

Теперь ты для меня и радость и покой!

В тебе мои мечты, надежды, вдохновенье

Отныне жизнь моя, наполнена Тобой.

В тебе еще, мой друг, сильно воспоминанье,

Ты прошлое свое не можешь позабыть,

Но на устах твоих горит уже признанье

И сердцу твоему вновь хочется любить!

И я люблю тебя! Я так тебя согрею!

В объятиях моих ты снова оживешь.

Ты сжалишься тогда над нежностью моею

И больше, может быть, меня не оттолкнешь!»

август 1893 года.

Olga Paley, in 1914

Великий князь был ошеломлен столь страстным порывом чувства со стороны Ольги Валериановны и.. сдался. Она и сама не ожидала, что прочно позабытое с юности умение может принести такие плоды! Но с той поры тонкую и верную партию «первой скрипки» в их отношениях всегда играла она, чутко уловив, на которой из струн можно играть вернее всего: на струне нежности, преданности, теплой заботы, в которой так нуждался человек, трагически потерявший любимую жену.* (*Греческая принцесса Александра Георгиевна, умерла совсем молодой, двадцати двух лет, родив великому князю второго ребенка, Дмитрия. Старшей их дочери, Марии, к тому моменту было около двух лет.) Павел Александрович терял голову от чар Ольги, но долго не решался говорить о ней в романовском семействе. Молчал и тогда, когда в декабре 1896 года у Ольги Валериановны появился сын Владимир, с чудными, истинно «романовскими» глазами и породистым тонким профилем.. Потом появились и две милых девочки - Ирина и Натали. Они все носили фамилию «Пистолькорс», ибо только осенью 1901 года, благодаря усиленным хлопотам Павла Александровича, министра Щегловитинова и родственника Ольги Валериановны, графа Головина, чаровница с тремя незаконнорожденными детьми, наконец - то стала свободна! Отныне они всюду появлялись вместе, счастливая «мама Леля» помолодела лет на десять, была изящна, остроумна, блистала в драгоценностях, которые ей дарил очарованный и влюбленный, как мальчишка, «беззаконный муж».
В колье, серьгах и кольцах, надетых на дерзкой красавице Леле, многие узнавали фамильные драгоценности рода Романовых и лично покойной императрицы Марии Александровны - матушки Павла, но грозно молчали. Собирались тучи. Пахло большим скандалом. А влюбленные ни на что не обращали внимания.

Ольга Палей на свадьбе Ирины

Дети Великого князя Павла, после смерти матери поступившие под опеку Великой княгини Елизаветы Феодоровны, (сестры Государыни Александры), и ее мужа, московского генерал - губернатора Великого князя Сергея Александровича, наотрез отказывались от встреч со столь любимым прежде ПапА, ведь в его доме царила вечно смеющаяся, поющая, великолепная, но внутренне - прохладная, и несколько отстраненная от исстрадавшихся по душевному теплу маленьких сердец, «мадам Ольга» и были теперь другие, незнакомые прежде, порядки: поздний чай, музыкальные репетиции в верхнем салоне, шумные гости….
Дмитрий и Мария ощутили себя внезапно совершенно круглыми сиротами и с радостью согласились на предложение любимой тети Эллы переехать насовсем к ней, в Москву.
Ольга же Валериановна, проводив «романовских сирот» в первопрестольную, загадочно светилась улыбкой. Она впервые ощущала себя в великокняжеском дворце полновластной хозяйкой. Может быть, ей уже просто не мешали печальные и недоуменные, не по детски серьезные взгляды пасынка и падчерицы в больших зеркалах и коридорах?..
Гроза грянула неожиданно. Вернее, это был лишь первый раскат грома в жизни Великого князя и его блистательной пассии. Ударил он не с той стороны, с которой его ожидали скандальные любовники, но тем сильнее ощутили они его сокрушительную силу.

Ольга Палей

А все началось с того, что однажды дерзкая и властная Великая Княгиня Мария Павловна, все еще бывшая в близких подругах у мадам Пистолькорс - Карнович, осмелилась пригласить «милейшую Ольгу Валериановну» в ложу Императорской семьи, что считалось крайним нарушением этикета - Ольга Пистолькорс никогда не была официально представлена ко Двору Их Величеств, а после своего скандально известного всей столице «романа с Романовым» и шумного развода и вовсе не имела надежд на такую честь!
На следующий же день после инцидента в семейной ложе дядюшка Императора, грозный шеф гвардии получил от Государя Николая Александровича следующее, дышащее холодом, резкое письмо:
«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы.. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого - бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно.. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать..»
И хотя холодное, официальное «Вы» сменилось в последней строке письма на прежнее родственное: «Ты», Князь Владимир Александрович пребывал в полной прострации: никогда прежде «милый племянник Ники» не позволял быть таким дерзким с ним, старшим в роду!
Дерзко проштрафившаяся Княгиня Мария Павловна, читая письмо, краснела и бледнела, кусая губы и ежась под грозным взглядом мужа.
Тот устроил «головомойку с перцем» не только ей, но и младшему брату - ловеласу. Властная нарушительница спокойствия дома Романовых, прикусив губу, по приказу мужа, сейчас же принялись строчить велеречивый ответ с извинениями, но помог он мало. С той самой поры Великую княгиню Марию Павловну - старшую плохо встречали при обеих Дворах, а о «мадам Леле» не хотели слышать вовсе!

Владимир, Ирина и Натали

Невенчанная супруга князя Павла Александровича была в горьком отчаянии от столь явного этикетного промаха сиятельной подруги, но и сквозь слезы разгадала сию шараду довольно быстро. Властолюбивая и расчетливая княгиня Михень преследовала всегда и во всем только свои цели: вероятно, ей стало казаться, что мадам Пистолькорс начинает применять свой шарм не там, где следует, приобретая определенный вес в столице. Об остроумной, изящной любовнице Павла Романова стали слишком много говорить в свете!
Соперницы Великой княгине были вовсе не нужны. И Мария Павловна тут же сделала рискованный, но весьма ловкий ход - решилась на публичный скандал, с единственною целью: устранить сладкоречивую подругу с шахматного поля дворцовых интриг, где она, как Королева - ферзь, вела только свою игру! Правда, четко разыгранный гамбит на этот раз принес Марии Павловне лишь половинную победу…
Дерзкие любовники, нарушители дворцового протокола, не растерялись, и в ответ тотчас же разыграли свой «эндшпиль»: спешно выехали за границу, в Мюнхен, где, полушутя, со смехом, в полминуты, очаровав баварского короля Леопольда, энергичная и прелестная мадам Ольга Карнович получила для себя и своего некоронованного потомства первый в жизни пышный титул - графини Гогенфельзен!
Далее счастливые титулованные влюбленные отбыли в благословенную Италию: Неаполь, Милан, Турин, Ливорно - головокружительный вояж.. Именно там, в Ливорно, они совершили еще один отчаянный шаг…

Ольга Палей

…В скромной греческой церкви 10 октября 1902 года состоялось тайное венчание потомка древнего царственного романовского рода, великого князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Карнович. В Петербурге об этом узнали тотчас. 20 октября 1902 года Николай Второй писал императрице - матери Марии Феодоровне из Ливадийского дворца в Крыму:
«Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. * (*Как видим, тщеславие Ольги Валериановны было безудержно! Она посвятила в свою «восхитительную тайну» мать, с тонким расчетом, что та непременно поставит в известность и светских знакомых и первых лиц Империи!)
Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу.
На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября в греческой церкви Ливорно и что он пишет мне. Через десять дней это письмо пришло. Вероятно, как и в письмах к тебе, он нового ничего не сообщает, а только повторяет свои доводы. Фредериксу* (*граф Фридерикс, министр двора) я сказал выписать сюда Философова* (*Управляющий двором Великого князя П. А. Романова.), с которым долго говорил. Он мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и все приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Еще весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится.. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

Вскоре последовало и более ощутимое наказание, чем просто - царственный гнев. Павел Александрович был лишен всех своих офицерских званий, отчислен со службы, ему был запрещен въезд в Россию, а опеку над его двумя детьми от первого брака возглавила сама Императорская чета. Лишенные семьи и родного очага Мария и Дмитрий звали их с тех пор «Папа Ники и мама Аликс»….
Несколько лет Павел Александрович со своею морганатической супругою - теперь уже графинею Гогенфельзен - прожили в Париже, где ожидали императорского прощения. Они вели шумную светскую жизнь, благо состояние, предусмотрительно помещенное Великим князем в ряд европейских банков, вполне им это позволяло.. Трудно сказать, сколько бы вообще продолжалось их вполне тщетное ожидание царской милости, если бы не трагедия, внезапно случившаяся в большом романовском семействе!
В начале февраля 1905 года был убит бомбой террориста С. Каляева брат Павла, Великий князь, московский генерал - губернатор Сергей Александрович. Павлу Александровичу разрешили приехать на похороны. После пышных и тяжелых церемоний князь - странник встретился со своим Государем - племянником, и услышал, что тот «больше на него не сердится».
И все, возможно, уладилось бы вполне мирно, если бы князь Павел Александрович не стал вдруг настойчиво торопить события, прося у Императора разрешения узаконить в России брак с его избранницею, «чтобы положение троих его детей, рожденных в этой связи, не было фальшивым»..
Император ответил дяде на просьбу через несколько дней письмом, которого ввергло Великого князя в яростный гнев.

Ольга Палей с мужем Натали

Вот строки из него:

«….. Во всяком случае за мною остается право решения вопроса о времени, когда тебе разрешено будет приехать сюда с женою. Ты должен терпеливо ожидать, не забегая вперед. Позволив тебе сейчас приезжать в Россию время от времени, я желал тебе этим дать утешение твоим детям видеться с тобою. Они потеряли в дяде Сергее, в сущности, второго отца. Не забудь, что ты покинул их лишь для личного своего счастья.»
Великий князь воспринял это письмо - увещевание Государя - племянника, как личное оскорбление и отказался появляться на родине без жены, хотя бы и ради встреч с детьми. О признании неравнородного брака князя Павла, смягчении его участи хлопотали перед Государем старшие дяди - Владимир и Алексей, но Николай Второй оставался непреклонен, и в этом его поддерживала не столько молодая Императрица, сколько Вдовствующая Государыня - мать Мария Феодоровна.
Великому князю Алексею Александровичу, Император в частном письме так объяснял мотивы своего отказа: « Я смотрю на этот брак, как на поступок человека, который желал показать всем, что любимая им женщина - есть его жена, а не любовница. Желая дать новое имя сыну ее Пистолькорсу,* (*Сын О.В. Карнович, Владимир, от князя Павла Александровича Романова, долгое время носил фамилию отчима - Пистолькорс. В 1915 году, вместе с матерью, он получил родовое имя князя Палей. Как видим, вся эта сложная путаница с прощениями, титулами, родовыми фамилиями довольно просто объясняется морально - этическими традициями, принятыми в романовской семье. Негласному « кодексу чести» так понятному по человечески, и, что еще важнее, - верному и - психологически! - в семье этой должны были следовать все. Но - увы.. «Рыба всегда гниет с головы»..) он этим самым поднимает восьмилетнее прошлое, что, в особенности, неудобно по отношению к его детям от покойной принцессы Александры. Они в таком уже возрасте, что скоро могут понять, какого рода отношения существовали между их отцом и его женою. Не думаю, чтобы это способствовало сближению их с ним. Репутация жены, восстановленная законным браком, опять поколеблется, благодаря подчеркиванию прошедшего. Наконец, совершенно естественно, ребенку оставаться при матери и продолжать носить фамилию первого мужа. Вот те причины, которые заставляют меня не соглашаться на просьбу дяди Павла.»

Проницательный император - племянник оказался полностью прав. Дочь и сын князя Павла Александровича так и не смогли больше сблизиться с отцом: он отказывался приезжать в Россию, не отвечал на письма детей, полностью погрузившись в пучину личного счастья.
Лишь в 1908 году, уступив настойчивым просьбам дочери, выходящей замуж за шведского крон - принца Вильгельма, он приехал на свадебные торжества, но присутствовал лишь на акте венчания… Мария Павловна очень глубоко переживала холодное безразличие отца и вынужденное сиротство - свое и брата Дмитрия, красавца гвардейца и спортсмена..
Личная судьба княжны императорской крови, шведской наследной принцессы Бернадотт сложилась не слишком счастливо. Снедаемая горьким комплексом сиротства и нелюбви, невольно зароненным в ее душу с детства пренебрежительным отношением отца и слишком ранней потерей матери, Мария Павловна не сумела и не захотела сохранить свой «коронованный брак» и, в погоне за призраком мимолетного счастья, оставила и ребенка, и мужа, и холодную Швецию, чтобы в 1913 году вернуться в Санкт - Петербург; чтобы пройти через все ужасы войны, революции и эмиграции, открыть модный дом в Париже, и умереть вдали от России….Но линия жизни княжны Марии Павловны это - иная, история, иная судьба, иной «роман о Романовых».

К тому моменту, когда великая княжна Мария Павловна решилась покинуть Швецию, ее опальный отец уже год, как жил в России вместе с женою и новой семьей. Ему возвратили звания, восстановили на службе. Он выстроил в Царском Селе, по соседству с Императорской резиденцией, огромный, роскошный дворец в стиле Людовика Пятнадцатого, украшенный дорогими французскими гобеленами и коллекцией западноевропейской живописи..
Европейский, «парижский» тон всему новому дому, разумеется, задавала блистательная «мадам Ольга».
Она устраивала в палаццо князя Павла роскошные приемы, музыкальные вечера, спектакли в пользу детей сирот и бедных вдов, переводила на французский язык и издавала в Европе книгу - энциклопедию историка Елчанинова, с предисловием графа де Сегюра «Государь Император Николай Второй и великие князья» и все это - с одною единственною целью - заслужить долгожданную монаршую милость, стать полноправным членом императорской семьи, а, может быть, еще и - подругой Государыни. Она день и ночь мечтала об этом. Посылала Императрице Александре Феодоровне, (надеясь смягчить чрезмерно любящее материнское сердце!) собственноручно заказанный еще во Франции портрет - миниатюру Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, тщательно написанный по фотографии, в бриллиантовой оправе - потом портрет этот отпечатали все русские и европейские газеты, а копии продавали в магазинах -, но Царствующая Государыня оставалась непреклонна - доступ во дворец для «мадам» князя Павла» был закрыт!

Irene, Princess Paley and Sandro

отчаянии Ольга Валериановна кинулась было просить помощи и у загадочного шамана - старца Григория Ефимовича, но тот, сперва обнадежив решительную и энергичную супругу Императорского дядюшки, тем, что «все сделает у Мамы (* так он называл Государыню), хоть она и строптивая» При этом старец выпросил у обескураженной княгини двести рублей ассигнациями и все пытался поцеловать! Она дала деньги, поспешив тотчас же уехать домой, с странным чувством недоумения в душе: «И что это за люди живут на свете!».. Однако, решила надеяться на чудо до конца.
Но уже при следующей встрече, 3 февраля 1914 года, «Всесильный» *(*Как до сей поры пишут некоторые маститые историки.) старец «грустно и ласково сообщил» мадам Гогенфельзен, что ничего добиться не смог: гордая Государыня дать аудиенцию беспокойной « морганатической тетушке» наотрез отказалась!
Мало было этого огорчения для мадам графини, так еще и сам князь Павел Александрович, каким то образом разузнав о рандеву супруги с пресловутым старцем, сделал ей невероятно громкую сцену, в завершении которой грозил навсегда разорвать их отношения, если она будет и впредь продолжать свои « дворцовые интриги»!
Всерьез напуганная такою ужасной для нее перспективой, Ольга Валериановна решительно отступила от опасных честолюбивых планов. Рисковать своими чувствами и чувствами Великого князя Павла, которого все эти годы любила - безгранично, рисковать собственным будущим, жертвовать покоем детей, она не могла и не хотела… Казалось, все потеряно навсегда и надо смириться с непризнанием света и Двора и жить по прежнему, на правах «блестящей парии»..

Olga P., Alexander von Pistolkors, Marianne von P., Paul, Irene and Nathalie, Vladimir and Olga von Pistolkors in Biarritz

Но война 1914 года перевернула жизнь и России и всего романовского семейства вверх дном. Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу - командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась деятельно хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых. Кроме того, она неустанно жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов; исправно посещала все заседания «Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам», который возглавляла Ее Императорское Высочество Цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро, усердно и неустанно оказывала помощь всем, кто только в ней нуждался.
Своей сердечностью и неуемной энергией мадам Карнович - Гогенфельзен сильно расположила к себе юную Цесаревну Татьяну, и та, видимо, как то сумела повлиять на Царственных родителей и Августейшую бабушку.
Не успокаивались в просьбах об опальном семействе и родственники Ольги Валериановны - графы Головины. Окруженные неумолчными «призывами к милосердию» со всех сторон, даже - и от горячо любимой дочери и внучки! - и непреклонная Императрица - вдова Мария Феодоровна, и строгий Государь Николай Александрович, взваливший на себя бремя «чести рода»; и всегда прежде яростно непримиримая ко всякого рода «брачным аферисткам», Императрица Александра Феодоровна, - все они как -то вдруг разом - уступили и - смягчились.
Благодаря сему обширному «умягчению сердец», в длинной светской эпопее с прощениями и прошениями, а, значит - и в судьбе «брачного мятежника» Павла Романова и его непризнанной семьи, наконец, наступил желанный перелом.
18 августа 1915 года Ольга Валериановна Карнович - Пистолькорс, графиня Гогенфельзен и ее дети от морганатического брака с Великим князем Павлом Александровичем, получили именным указом Государя Императора Николая Второго родовую фамилию Палей и русский княжеский титул, передающийся по наследству. Цель всей жизни мадам Карнович была достигнута. Темная сторона истории жизни легендарной когда-то полковой дамы «Мамы Лели» осталась навсегда осталась в прошлом. На сцене появилась блистательная княгиня Ольга Палей. О, теперь она с полным правом могла сказать о себе, что следовала всегда и всюду лишь своему любимому девизу: «Настоящая Женщина никогда не отступает и поражений не признает!» - и победно осуществила его, воплотила в рисунке свой судьбы, в постановке пьесы по собственной жизни.

Ольга Палей

Вскоре после пышного титулования и получения жалованной княжеской грамоты Ее Светлость княгиня Ольга Валериановна была впервые приглашена в Аничков дворец, на семейное чаепитие к Вдовствующей Государыне, а через несколько дней ее приняла и молодая Императрица. О чем они говорили, на долгожданной аудиенции? Вероятно - о детях. Умница княгиня Палей рассчитала все очень верно: она сделала высокую ставку на трепетные материнские чувства Александры Феодоровны, употребила всю мощь своего невыразимого обаяния, с чуть наивным и пылким восторгом выспрашивая у Императрицы милые, детские подробности о Цесаревнах, выражая восхищение их воспитанием и изяществом манер, выразила чисто материнское, непритворное беспокойство хрупкостью здоровья «бесценного Наследника Цесаревича» и, конечно же, рассказала Императрице о своих милых чадах, в особенности, о сыне о дорогом Володеньке, которым безумно гордилась.
Гордиться счастливой матери было чем. Князь Владимир Палей, два года назад* (*в 1913 году.) окончивший Пажеский корпус, унаследовал тонкую артистическую натуру отца, увлекался музыкой, делал сильные поэтические переводы, отлично рисовал и писал великолепные стихи.
Да, тут еще надо сказать особо, что царственный дядюшка - поэт, знаменитый в России «К. Р.» - Константин Романов - прочил юному пииту славу своего преемника, но Володя, по пылким уверениям матери - княгини, всему - всему предпочел сражения на полях войны, во славу Отечества и Императора… Он ведь просто обожает своего Государя!

В конце аудиенции княгиня Ольга Валериановна трепетно преподнесла Ее Величеству на память о встрече тоненький сборник стихов своего лейб - гусара, «милого Ботьки»* (*домашнее имя В. А. Палей), в изящном переплете.
Через несколько дней Императрица написала супругу на фронт, что очарована прелестью строк юного князя - стихотворца, и часто перечитывает подаренную ей книгу, но при этом добавила с легкою усмешкой: «Жена Павла была очень мила, но так надоедала мне своею манерою говорить о том, как она преданна и так далее..» Государыня Александра с детства не очень - то доверяла пышно - театральному многословию, предпочитая ему - молчаливое, естественное действие.
Но как бы то ни было, а все же, в дальнейшем, при обеих Дворах Империи, «сиятельная мадам», добросердечная, энергичная, отменно тактичная Ольга Палей встречала весьма и весьма любезный прием, в отличие от другой своей золовки, графини Натали Брасовой* (*которая о своем единственном сыне Жорже от другого царственного брата, Михаила, говорить с внешне чопорной порфироносной «невесткой» Аликс никогда не решалась, да и не хотела!).
Ольга Валериановна и теперь могла торжествовать по праву. Она взяла верную ноту и в этой игре. И заслужила бурные аплодисменты зрительного зала.

Неизвестно, была ли Ее Величество Государыня Императрица впоследствии лично знакома с юным князем Владимиром Павловичем Палей. Вероятнее всего - да, потому что в одном из писем мужу - Императору Ее Величество упоминает о тронувшем ее воображение, выразительном взгляде князя Владимира и проницательно замечает далее, что «натуры, подобные ему, поэтические, благородные, тонко чувствующие, быстрее иных покидают этот мир»..
Государыня совсем не ошиблась в своих трагических предчувствиях: поручика - адъютанта, князя Палей ждала страшная судьба! Еще в дни февральской бури он был арестован по приказу А. Ф. Керенского за злостную карикатуру и эпиграмму в его адрес, и арест этот так и не закончился. В марте 1918 года, уже по приказу Петроградской ЧК, за подписью Урицкого, он был арестован и вместе с другими членами семьи Романовых выслан в Вятку, оттуда в Алапаевск, где вместе с родственниками -- кузенами Ионном и Константином Константиновичами и милою тетушкою - настоятельницей Эллой Романовой был заживо сброшен в шахту и погребен под кучами известняка. Урицкий перед самой высылкой членов семьи Романовых в Вятку, лично предлагал князю Владимиру отрешиться от своего отца и этим - получить полную свободу, но юный потомок древнего боярского рода, даже и помыслить не мог о чем - либо подобном! Он с презрением отказался от сей сомнительной «чести», гордо швырнув пресловутое отречение на стол «красного комиссара» чем, собственно, и предопределил свою горькую участь.

Получив из десятых рук путанное, противоречивое известие о страшной смерти сына - к осени 1918 года - княгиня Ольга Валериановна была безутешна. Она непременно сошла бы с ума, предавшись горю и отчаянию, но было ей в тот горький момент, совсем не до смертной тоски: ее супруг, Великий князь Павел Александрович, в августе 1918 года тоже был арестован. Больной, с обострившимся туберкулезным процессом в обеих легких, он содержался в каземате Петропавловской крепости, а вместе с ним и прочие царственные узники, дяди, и кузены, и племянники Романовы: Гавриил Константинович, Николай Михайлович.. Семейный клан был огромен, но у кровожадной ЧК как то хватило пыла и пуль на всех!
Но о самой Ольге Валериановне и двух ее дочерях каким то чудом не вспомнили,
хотя княгиня и появлялась перед полупьяными стражами нового порядка почти ежедневно: носила передачи, писала прошения о даровании свободы и свиданий, подкупала охрану, чтобы передать больному мужу и родным лишний кусок хлеба, горсть монет, лекарства и чистое белье. Княгиня Ольга надеялась спасти хотя бы его! Хотя бы…
О себе она не думала совершенно, хотя давно уже скиталась по знакомым, лишившись и дома и большей части имущества. *(*Все было давно национализировано большевиками) . Отправив двух дочерей, Ирину и Натали, с превеликими трудностями в Финляндию - они перешли границу по тонкому льду озера, рискуя ежеминутно уйти ко дну! - сама княгиня осталась в России - ждать решения участи своего любимого Князя Павла.
Потеряв счет времени, часами бродила она вокруг крепости смотрела на окна, в надежде увидеть дорогое, любимое лицо.. Она не знала, что Павел Александрович от слабости почти не встает с тюремного ложа. И что к месту расстрела в декабре 1918 года его просто вынесли на носилках..

Павел и Ольга

Княгиня Ольга Валериановна услышала о смерти обожаемого супруга в январе 1919 года. Лишь тогда, с большим трудом, через леса и непроходимые болота, решилась переправиться в Финляндию, к давно ожидающим ее дочерям. Подводя печальный итог всей своей жизни, именно оттуда, из Финляндии, она писала давней светской знакомой, княжне Марии Васильчиковой:
« 6 сентября 1919 года. Финляндия.
Дорогая и добрая Мария Александровна! Я благодарю Вас от всего моего разбитого сердца за Вашу сердечную и теплую симпатию! Никакие слова, ничто на свете не может облегчить мою двойную страшную, душераздирающую печаль!
Вы знаете, что всю мою жизнь - в течении двадцати шести лет - я просто обожала Великого Князя со всею женскою нежностью; в том же, что касается нашего мальчика, это была наша радость, наша гордость; такой он был хороший, способный и добрый!
Во всей этой жуткой печали для меня есть лишь один луч утешения, что мой любимый Великий Князь не знал о страданиях мальчика. Я же покинула Петроград 10 января, после отвратительного и подлого убийства четырех Великих Князей. Меня больше ничего там не удерживало, а обе малышки уже с мучительным беспокойством ожидали нас с отцом в Финляндии. Я приехала одна, и сообщила им, как только могла мягко, страшную правду.. Многие утверждают, что Константин Константинович и мой сын как - то могли спастись! Я в это не верю, потому что вот уже 14 месяцев я не имею от него никаких известий, а страшное письмо генерала Кноу (*Неустановленное лицо, возможно дипломат, светский знакомый О. В. Палей.) содержит все детали ужасных страданий..
Ну и как Вы думаете, могу я при таких двух жертвах спокойно прожить хотя бы день или час?! И тем не менее, я должна жить ради двух девочек, которых Великий Князь обожал больше всего на свете! Ирина похожа на него или даже больше на Императрицу Марию Александровну, как две капли воды, а Натали больше похожа на моих двух старших девочек (* Дочерей О. В. Палей от Э - Г. фон Пистолькорса).
Вы спрашиваете меня, дорогая, где могила Великого Князя! Увы! Именно из - за этого я нахожусь в двух шагах от границы. Они все четверо были расстреляны в Петропавловской крепости (вместе с 10 или 12 злоумышленниками, казненными в то же время) во рву, и сверх навалили еще дрова! Вот уже восемь месяцев я жду освобождения
Петрограда от палачей, которые его угнетают, чтобы явиться туда и похоронить тело моего любимого по христиански.. А если бы еще была возможность, то привезти с Урала тело моего мальчика, объединить их в общей могиле и приготовить себе самой место между ними..»

Ольга и Павел с дочерью в 1912

Но это самое заветное желание сиятельной княгини Ольги Палей не исполнилось, увы, никогда. Она умерла на чужбине, в Париже, 2 ноября 1929 года и похоронена вдали от дорогих ей близких на маленьком кладбище Colombe.
Перед смертью Ольга Валериановна более всего сожалела о том, что не сумела сберечь в пожаре революций, переворотов и разграблений более шестисот писем к ней Великого князя Павла Александровича, написанных за двадцать пять лет их совместной жизни.

http://www.peoples.ru/family/wife/o_paley/index.html

14 декабря 1865 года родилась Ольга Палей, мемуаристка, морганатическая супруга великого князя Павла Александровича.

Личное дело

Ольга Валериановна Палей (урожденная Карнович, 1865-1929) родилась в Санк-Петербурге в семье действительного статского советника и камергера Валериана Гавриловича Карновича. Маленькая Лёля, как называли девочку родные, в детстве мало чем отличалась от своих сверстниц: хорошо училась, запоем читала, сама пробовала сочинять стихи, занималась традиционно музыкой и танцами. Современники отмечали, что девочка имела удивительные для ребенка чувства такта и собственного достоинства.

В неполные двадцать лет Ольга была выдана родителями замуж за поручика конной гвардии, обрусевшего шведа Эриха Герхарда фон Пистолькорса. Всего за три с половиной года стала матерью троих детей - сына и двух дочерей. Роды, однако, не испортили ее фигуру. Ольга Пистолькорс стала уважаемой полковою дамой. Устраивала приемы, которые славились своей изысканностью и придирчивым отбором приглашенных. Молодая, изящная супруга офицера быстро сходилась с людьми, умела покорять сердца. Она прекрасно пела, почти профессионально играла на фортепьяно, была в курсе всех литературных новинок и могла поддержать любой, самый сложный разговор.

Довольно скоро вокруг «милейшей Ольги Валериановны», которая для своих была просто Лёлей, составился кружок преданных ей поклонников, среди которых, числился и дядя будущего императора Николая II Великий князь Владимир Александрович. Великий князь был очарован прекрасной офицершей, также как и его супруга - Великая княгиня Мария Павловна.

«Михень», как ее называли близкие, претендовала на роль «Первой дамы России», несмотря на существование настоящей, царствующей императрицы. Великая княгиня не только приглашала мадам фон Пистолькорс на чаепития в свое «палаццо» на Дворцовой набережной, но и не гнушалась наносить ответные дружеские визиты. Это открыло Ольге возможность заводить знакомства в высшем свете.

Благодаря расположению Великого князя Владимира Александровича, являвшегося командующим царской гвардией, стремительно развивалась и карьера Эриха фон Пистолькорса, который довольно скоро стал полковником. На блестящие рауты к «маме Лёле» в скромный полковничий дом собирались все сливки великосветского общества Петербурга.

В какой-то момент постоянным гостем на этих раутах стал овдовевший Великий князь Павел Александрович, который приезжал обычно вместе с племянником, тогда еще - наследником престола, цесаревичем Николаем (будущим императором Николаем II) и двоюродным братом Великим князем Константином Константиновичем.

Младший сын императора Александра Второго, славившийся изяществом вкуса и пристрастием к игре в любительских театральных постановках, был покорен артистизмом прекрасной полковницы. У них начался роман.

В декабре 1897 года Ольга родила от Павла сына Владимира. Мальчик носил фамилию Пистолькорс, поскольку только осенью 1901 года она получила от мужа развод. После развода практически в открытую переехала в дом Великого князя. Хотя Павел Александрович и был вдовцом, его связь с Ольгой Пистолькорс нарушала все негласные законы царской семьи. Великие князья не могли жениться на «неравнородных», то есть не принадлежавших к одному из правящих родов Европы женщинах. Более того, разведенные женщины вне зависимости от происхождения автоматически лишались доступа к императорскому двору. Назревал скандал. Двух детей Павла Александровича от первого брака забрала к себе под опеку и увезла в Москву «тетя Элла» - Великая княгиня Елизавета Феодоровна, сестра Государыни Александры и супруга старшего брата Павла Великого князя Сергея Александровича.

Павел понимал, что не получит разрешения уже вступившего к тому времени на трон Николая II на брак с разведенной Пистолькорс, и пара была вынуждена покинуть Россию. 10 октября 1902 года они обвенчались в Ливорно.

В России об этом узнали очень быстро. Николай II писал императрице - матери Марии Феодоровне из Ливадийского дворца в Крыму:
«Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу.
На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась и что он пишет мне. Через десять дней это письмо пришло. Вероятно, как и в письмах к тебе, он нового ничего не сообщает, а только повторяет свои доводы. Управляющий двором сообщил мне, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и все приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Еще весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится.. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!».

После этого поступка Павлу Александровичу был запрещен въезд в Россию, его отчислили со службы и лишили всех офицерских званий.

Вместе с новой женой они жили в Париже, часто путешествовали, в основном по Франции и немецким курортам. В 2003 году у Ольги и Павла родилась дочь Ирина.

В 1904 году баварский принц-регент Луитпольд даровал Ольге Пистолькорс и ее детям от Павла Александровича титул графов фон Гогенфельзен. В 1905 году у пары родилась еще одна дочь - Наталья.

В 1908 году смягчившийся Николай II разрешил своему дяде Павлу с новой семьей вернуться в Россию. Его супруга получила разрешение поселиться в Царском Селе, поблизости от резиденции великого князя Владимира Александровича. Однако доступ во дворец для «"мадам " князя Павла» был категорически закрыт.

Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу - командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых. Кроме того, она жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов. Также графиня Гогенфельзен была председательницей Совета Всероссийского общества помощи военнопленным и исправно посещала все заседания Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам, который возглавляла цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро оказывала помощь всем, кто в ней нуждался.

Своей сердечностью и неуемной энергией Ольга расположила к себе юную цесаревну Татьяну, и та, возможно, сумела повлиять на царственных родителей и августейшую бабушку. В 1915 году ее брак с Великим князем Павлом Александровичем был признан законным, а она сама и их дети получили российский княжеский титул и фамилию Палей.

Вскоре после получения титула новоиспеченная княгиня Ольга была впервые приглашена в Аничков дворец на семейное чаепитие к вдовствующей государыне Марии Федоровне, а через несколько дней ее приняла и молодая императрица Александра Федоровна. В конце аудиенции Ольга преподнесла ее величеству небольшой сборник стихов своего сына Владимира, которому уже исполнилось 18. Несколько дней спустя Александра Федоровна в одном из писем императору на фронт написала, что «очарована прелестью строк юного князя - стихотворца» и часто перечитывает подаренную книгу.

Ольга Палей достигла вершины, добилась всего, чего так страстно желала. До Февральской революции оставалось меньше двух лет.

После отречения императора Николая II семья Великого князя Павла осталась в своем имении в Царском селе. В марте 1918 года было издано предписание всем членам семьи Романовых явиться в ЧК. Поскольку Павел Александрович был болен, Ольга представила в Петроградскую ЧК врачебное свидетельство о том, что он явиться не может. В семье надеялись, что сына Владимира, не носившего фамилию Романовых, оставят в покое. Однако в ЧК потребовали, чтобы Владимир Палей явился к ним на следующий день. Там ему предложили подписать документ, что он более не считает Павла Александровича своим отцом, пригрозив в противном случае ссылкой. Предложение было отвергнуто.

В марте 1918 года Владимир Палей был сослан на Урал, а 18 июля того же года был казнен - сброшен в шахту Новая Селимская в 18 км от Алапаевска вместе с другими членами царской семьи.

В августе 1918 года Великий князь Павел Александрович был арестован и заключен в тюрьму в Петрограде. 30 января 1919 года его вместе с тремя другими Великими князьями расстреляли как заложников в ответ на убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии.

Пережив арест и казнь мужа и сына, Ольга Палей вслед за дочерьми в 1919 году бежала в Финляндию. Оттуда перебралась во Францию, где они с мужем, возвращаясь в Россию из вынужденного изгнания, оставили в парижском банке приличную сумму денег.

Остаток жизни Ольга Палей прожила в Париже, где опубликовала книгу воспоминаний о жизни в России в 1916—1919 годах (фр. Souvenirs de Russie).

Ольга Палей. 1910

Чем знаменита

Вторая (морганатическая) супруга Великого князя Павла Александровича - младшего сына императора Александра II и дяди последнего российского императора Николая II. Обладательница необыкновенного обаяния и неукротимой энергии, Ольга Палей сумела добиться в жизни очень многого, став из «полковой дамы» женой Великого князя. «Ее очарование было столь притягательным, что, называя ее за глаза "хищницей, выскочкой", "дамой - полковницей", - добрая половина великосветского Петербурга считала честью для себя позавтракать или отобедать именно у нее, графини Гогенфельзен, княгини Палей», - писали исследователи ее биографии.

Все, чего Ольга Палей добивалась всю жизнь и в итоге добилась - семья, титул, успех в высшем обществе, высокое положение в свете - в итоге было в одночасье разрушено революцией, а сама она, потеряв мужа и сына, превратилась в беженку, вынужденную доживать свой век дали от родины.

В 2017 году издательство «Захаров» выпустило книгу мемуаров «Ольга Палей. Воспоминания о России. С приложением писем, дневника и стихов ее сына Владимира».

О чем надо знать

В 1911 году в Царском Селе началось строительство дворца для княгини и её супруга по проекту архитектора Карла Шмидта. Здание, известное ныне как дворец Ольги Палей, было построено в неоклассическом стиле и походило на французские дворцы, такие как версальский Малый Трианон. В оборудовании усадьбы использовались все возможные новшества для устройства удобного жилища - здесь были даже водопровод и автономная электростанция. Строительство было закончено в 1914 году — за несколько месяцев до начала Первой мировой войны. В комнатах и залах дворца разместились обширные коллекции князя и его жены. На главном фасаде предполагалось поместить великокняжеский герб Павла Александровича, однако этому воспротивился государь, поскольку домовладение официально принадлежало графине Гогенфельзен.

Ольга Палей жила в собственном дворце в Царском Селе до января 1919 года. В 1918 году, после национализации дворца, в парадных залах первого этажа была открыта музейная экспозиция. Экскурсии по музею дважды в неделю водила сама бывшая хозяйка дома.

Позже в здании разместился дом партийного просвещения им. С. М. Кирова. В 1952 году здание передали Строительному училищу ВМС СССР. Оно было сильно перестроено, в частности, вместо мансарды устроен третий этаж, вместо лоджии и балкона — портик с фронтоном в стиле петербургского классицизма.

В начале 2010-х годов дворец оказался заброшенным и простоял бесхозным несколько лет. В настоящее время передан на правах оперативного управления Научно-исследовательскому детскому ортопедическому институту им. Г. И. Турнера.

Прямая речь

Из письма Великому князю Владимиру Александровичу (апрель 1898 года): «Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь, а потому - простите меня, грешную, во - первых, во всем, а во вторых за то, что я попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от трех до шести, или же в субботу в то же время. Я прошу заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу. Всегда всем сердцем Ваша - Ольга Пистолькорс».

Запись в дневнике Великого Князя Константина Константиновича о визите к Ольге с наследником престола цесаревичем Николаем (8 июня 1893 года): «В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Леле». Там был Павел, мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена … Получив от нее записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было».

Из письма будущего императора Николая II Ольге Палей: «Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствия завтракать у Вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у Вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера восьмого июня, который так весело прошел у Вас в Красном».

Из письма императора Николая II Великой княгине Марии Павловне, рискнувшей пригласить «милейшую Ольгу Валериановну» в ложу Императорской семьи в театре: «Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы.. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого - бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными».

4 факта об Ольге Палей

• Ольга Пистолькорс почти во всех своих посланиях к Великому князю Владимиру Александровичу просила его «умолчать пред всеми» об их переписке и «разорвать каракули». Но, по-видимому, Владимир Александрович слишком дорожил ими, чтобы уничтожить: они так и остались в его личных бумагах.
• Младшая дочь Ольги и Эриха Пистолькорс Марианна (1890—1976), предположительно входила в компанию князя Феликса Юсупова во время убийства Григория Распутина.
• Ольге была императором дарована фамилия Палей, поскольку так называлось одно из крупных имений великого князя Павла. К тому же украинский род Палій находился в родстве с Карновичами - это была фамилия одного из выдающихся предков Ольги Валериановны, чья бабушка по материнской линии звалась Ульяна Егоровна Палей-Гурковская.
• Царскосельское собрание из особняка Палей после национализации распределили по государственным музеям, однако некоторые предметы были проданы, в частности, коллекционеру Вейсу из Лондона. Поселившись в Париже после бегства из России, Ольга возбудила судебный иск против лондонского собирателя. Процесс, освещавшийся в 1926 году в печати, получил название «Палей-Вейс». Лондонский суд, однако, признал законность сделки и оставил иск княгини без удовлетворения.

Материалы об Ольге Палей