Письмо Ф. И. Шаляпина к А. М. Горькому Несколько лет спустя после войны мне посчастливилось в Казахстане, в Актюбинске обнаружить чемодан, до отказа набитый рукописями русских писателей, актеров, художников, музыкантов, ученых, полководцев и государственных людей XVIII,

XII. Два письма к сестрам о Риме. - Третье письмо к ученице: о Германии, о Петербурге, о римских древностях, о романических происшествиях в Риме. - Четвертое письмо к ученице: о болезни графа Иосифа Вьельгорского, опять о Германии, о Гамлете и Каратыгине. - Отрывок из дневника

XV. Болезнь Гоголя в Риме. - Письма к сестре Анне Васильевне и к П.А. Плетневу. - Взгляд на натуру Гоголя. - Письмо к С.Т. Аксакову в новом тоне. - Замечание С.Т. Аксакова по поводу этого письма. - Другое письмо к С.Т. Аксакову: высокое мнение Гоголя о "Мертвых душах". - Письма к сестре

XVI. Второй приезд Гоголя в Москву. - Еще большая перемена в нем. - Чтение "Мертвых душ". - Статья "Рим". - Грустное письмо к М.А. Максимовичу. - Мрачно-шутливое письмо к ученице. - Беспокойства и переписка по случаю издания "Мертвых душ". - Гоголь определяет сам себя, как писателя. -

XVII. Письмо к С.Т. Аксакову из Петербурга. - Заботы о матери (Письмо к Н.Д. Белозерскому). - Письма к С.Т. Аксакову о пособиях для продолжения "Мертвых душ"; - о первом томе "Мертвых душ"; - о побуждениях к задуманному путешествию в Иерусалим. - Письмо к матери о том, какая молитва

Начинать рассказ диалогом - разговором - приём старинный; как правило, художественная литература давно забраковала его. Для писателя он невыгоден, потому что почти всегда не действует на воображение читателя.

К чему сводится работа литератора? Он воображает - укладывает, замыкает в образы, картины, характеры - свои наблюдения, впечатления, мысли, свой житейский опыт. Произведение литератора лишь тогда более или менее сильно действует на читателя, когда читатель видит всё то, что показывает ему литератор, когда литератор даёт ему возможность тоже «вообразить» - дополнить, добавить - картины, образы, фигуры, характеры, данные литератором, из своего читательского, личного опыта, из запаса его, читателя, впечатлений, знаний. От слияния, совпадения опыта литератора с опытом читателя и получается художественная правда - та особенная убедительность словесного искусства, которой и объясняется сила влияния литературы на людей.

Начинать рассказ разговорной фразой можно только тогда, когда у литератора есть фраза, способная своей оригинальностью, необычностью тотчас же приковать внимание читателя к рассказу.

Вот пример. Летом этим на волжском пароходе какой-то пассажир третьего класса произнёс:

Я тебе, парень, секрет скажу: человек помирает со страха. Старики - они, конечно, от разрушения тела мрут…

Конца фразы я не слышал и человека - не видел; это было ночью, я стоял вверху, на корме, он - внизу.

Начинать рассказы речью такого оригинального смысла и можно, и следует, но всегда лучше начать картиной - описанием места, времени, фигур, сразу ввести читателя в определённую обстановку.

В рассказе «Баба» я, читатель, не вижу людей. Какой он - Прохоров? Высокий, бородатый, лысый? Добродушный, насмешливый, угрюмый? Говорит он плохо, нехарактерно, стёртыми словами: «Баба останется бабой» - это пророчество следовало бы усилить словом «навсегда», чтобы чувствовалась устойчивость взгляда Прохорова на бабу. Для оживления смысла таких стёртых слов, - для того, чтобы яснее видна была их глупость, пошлость, - писатель должен искать и находить слова. Ему не мешало бы дать пяток, десяток насмешливых словечек, он мог бы назвать Анну «крысавица», вместо «красавица».

Фраза автора: «Рабочий завода, проработав более сорока лет на одном заводе» - плохо сделана: слово «завода» - лишнее, «рабочий, проработавший» слишком рычит, проработать сорок лет «на одном заводе» - многовато, была революция, была гражданская война, завод, наверное, стоял в это время. Там, где не соблюдается точность описаний, там отсутствует правда, а наш читатель правду знает. «Рубцы на спине» токаря нужно было объяснить, - рубцы могут быть результатом хирургической операции, чирьев, удара ножом в драке и, конечно, порки.

«Громогласно против» - эти слова как будто указывают, что Прохоров способен говорить довольно оригинально, «по-своему», на то же указывает и его привязанность к слову «стандартный». Но автор, намекнув на эту способность Прохорова, не развил её. Не сделал он этого потому, что смотрит на токаря не как на живого человека, а как на мысль, которую надо оспорить, опровергнуть.

Писатель должен смотреть на своих героев именно как на живых людей, а живыми они у него окажутся, когда он в любом из них найдёт, отметит и подчеркнёт характерную, оригинальную особенность речи, жеста, фигуры, лица, улыбки, игры глаз и т.д. Отмечая всё это, литератор помогает читателю лучше видеть и слышать то, что им, литератором, изображено. Людей совершенно одинаковых - нет, в каждом имеется нечто своё - и внешнее и внутреннее.

На картине встречи Анны следовало остановиться подробнее. Старые рабочие высмеивали Анну, конечно, больше и более ядовито, более насмешливо, чем это показано автором. Предубеждение против равноправия женщины в жизни и в труде коренится в самцах очень глубоко, даже и тогда, когда самцы «культурны». У нас оно, к чести нашей, менее резко выражено, чем, например, в Италии, Испании, Франции и в Германии; работа женщин во время войны и в тяжёлых условиях послевоенного времени несколько поколебала это древнее предубеждение. Но и у нас змея ещё не переменила кожу.

У молодёжи, вероятно, было иное отношение к «бабе». Автор не ошибся бы, отметив у одного парня желание понравиться Анне, приписав другому - защиту её из желания противоречить старикам, заставив третьего побалагурить. Это очень оживило бы сцену.

Анну читатель не видит. Какая она: рыжая? высокая? толстая? курносая? Как ведёт она себя в этой сцене? Не может быть, чтоб все сразу удивились и замолчали. Через несколько минут снова все удивляются, когда «забегал резец, обтачивая конусную шестерню с особыми причудами к какой-то машине». Читателю неясно: куда автор относит «причуды» - к процессу работы Анны или - к шестерне? И было бы лучше, если бы не «всякий видел уменье, ловкость» Анны, а видел это сам автор и сумел бы показать читателю.

Анна «незаметно улыбалась» - для кого незаметно? Если автор заметил эту улыбку, - её должны были заметить и рабочие, тогда она послужила бы поводом для кого-нибудь из них отозваться на эту улыбку так или иначе и этим снова оживить сцену. Улыбка была бы оправданна, если б автор подробнее и картинно изобразил уверенность и ловкость работы Анны.

Эту сцену тоже следовало развить, расширить, показать читателю настроение Прохорова, его боязнь «осрамить» себя. Он должен был или усилить своё отрицательное отношение к бабе, или же, наоборот, - сконфуженно, мимоходом сказать ей несколько слов в таком смысле: «Не выдай, не подгадь!» Это он мог бы сказать ей с глазу на глаз, а при товарищах - повторить своё: «Баба и останется бабой».

«Смертельно раненный волк» и «вонзить зубы во врага» - эти слова совершенно неуместны и не украшают рассказа. Они - не в тоне рассказа, потому что крикливы. Рассказ вообще весь написан небрежно, без любви к делу, без серьёзного отношения к теме. Язык автора - беден. В двух фразах автор трижды говорит: «с напряжением работая», «напрягая все силы», «напрягая силы», это - плохо. На той же странице волк «напрягает последние силы».

«Как ни в чём не бывало прошло два месяца» - что это значит? Два месяца времени ни на кого и никак не влияли, ничего не изменили? Даже часа нет такого, который не внёс бы в жизнь нашу каких-то изменений.

«Праздношатаи гремели раскатистым смехом, посылая по его адресу всевозможные остроты». По адресу смеха?

«Бывает, что и баба дело знает и мужику рекорд побивает», - такой «старой русской пословицы» - нет. Рекорд - слово нерусское и новое. «Пришкандыбал» - слово уместное в речи, но не в описании, да и в речи не следует часто употреблять такие словечки, - язык наш и без них достаточно богат. Но у него есть свои недостатки, и один из них - шипящие звукосочетания: вши, шпа, вшу, ща, щей. На первой странице рассказа вши ползают в большом количестве: «прибывшую», «проработавший», «говоривших», «прибывшую». Вполне можно обойтись без насекомых.

Тема рассказа - очень значительна и серьёзна, однако, как уже сказано, автор этой значительности не чувствует. Разумеется, редакция отнюдь не ставит этого в вину ему, - у нас даже признанные и даровитые литераторы то и дело сгоряча компрометируют, портят, засоряют очень важные и глубокие темы хламом торопливых, непродуманных слов.

Писатель обязан всё знать - весь поток жизни и все мелкие струи потока, все противоречия действительности, её драмы и комедии, её героизм и пошлость, ложь и правду. Он должен знать, что каким бы мелким и незначительным ни казалось ему то или иное явление, оно или осколок разрушаемого старого мира, или росток нового.

Автор рассказа «Баба» не знает этого, так же как и автор новеллы «Любовь». Не совсем понятно, зачем автор этот наименовал свой рассказ «новеллой». Новелла - краткая повесть и требует строго последовательного изложения хода событий. «Любовь» - не удовлетворяет этому требованию. Так же, как «Бабу», её начинает неудачная фраза - вопрос забойщика: «Вы знаете и, наверное, помните». Один из глаголов этой фразы - лишний: то, что мы знаем, мы помним, а того, что нами забыто, мы уже не знаем.

Вопрос забойщика остаётся без ответа, автор начинает описывать место, где сидят забойщик и его слушатели. Сидят они в «нарядной»; для читателя, незнакомого с работой шахтера, не сразу ясно: что такое - нарядная? Можно рядиться в праздничное платье и - на работу. Писать следует точно и обязательно избегать употребления глаголов двоякого значения. Последовательность изложения немедленно, вслед за вопросом забойщика, прерывается спором о любви, и весь этот спор, вплоть до начала рассказа Черенкова, - совершенно не нужен, ибо ничего не дает читателю. Этот автор грамотнее и бойчее автора «Бабы». Но всё же лучше писать «в шинелях английского покроя», чем «в английского покроя шинелях».

Забойщик Черенков рассказывает о некоем чрезмерно удачливом Мише, который совращает четыре роты - батальон - белых солдат, «сводит с ума всех мобилизованных солдат и даже добирается до младшего офицерского состава». итатель должен бы восхищаться подвигами Воронова, но - читатель сомневается.

«Гм? Белое офицерство было весьма натаскано в политике. Существовал «Осваг». (Осведомительное агентство» - контрреволюционная белогвардейская разведка.) Любой белый офицер должен бы прекратить Мишу…» Но когда читатель знакомится, как Миша повёл себя с девчонкой, подосланной контрразведкой для уловления его, и как бездарно вела себя эта контрразведка, - читатель ощущает желание сказать автору: «Ты - ври, но так, чтоб я тебе верил».

До конца эта «новелла» дочитывается с трудом. В конце к «новелле» пристроена мораль, или, как говорит забойщик Черенков, - «соль». «Отдавать за любовь, за женщину всё - партию, товарищей, революцию - глупо и недопустимо в такой же степени, как и безобразно». В разных вариантах мораль эта повторяется автором трижды.

Пишет автор бойко - но небрежно. Примеры: «…она закатывала такие истерики и так вопила, что он» - прятался от неё, кричал на неё? - Нет: «что он лишил её блестящего заработка и теперь, мол, должен содержать её, что он и мысли о том, чтобы бросить её, забывал». Это непростительно небрежно. «Мы молчали, собираясь с мыслями и оценивая правильность завязавших спор сторон».

Автор достаточно грамотен и, конечно, сам заметил бы погрешности языка, если б относился к делу с должным увлечением. Но увлечения делом, любви к нему не чувствуется у автора «новеллы», пишет он «с холодной душой».

В форме очень наивной он поставил вопрос: что значительнее - личное счастье единицы или историческая задача рабочего класса - революция, строительство нового мира? Автор не показал, как сам он «оценивает правильность завязавших спор сторон», он вообще ничего не показал, и этим вызывается у читателя такое впечатление, что большой вопрос поставлен автором равнодушно и только из любопытства или «от скуки жизни». Мне кажется, что, пожалуй, вернее всего - последнее.

Так как Ваш рассказ Вы не прислали мне - судить о достоинствах или недостатках его я, разумеется, не могу. Указание Ваше на «несправедливое» отношение московских журналов к начинающим писателям совершенно не обосновано в Вашем случае.

«Беднота» нашла Ваш рассказ «неплохим» - и только, но это ещё не значит, что рассказ хорош. «Крестьянская молодёжь» подтвердила отзыв «Бедноты», указав Вам, что над рассказом «надо поработать». А Вы пишете: «Получилось очень странно: «Беднота» - хвалит, «ЖКМ» - ругает», тогда как Вас не хвалят и не ругают, а справедливо говорят Вам: учитесь работать!

Вы, «начинающие», жалуетесь на редакторов крайне часто и в большинстве случаев действительно несправедливо. Вам надо знать, что в старое время, до революции, редакторы журналов получали за год несколько сотен рукописей, огромное большинство которых было бездарно, но все они, в массе, были формально более грамотны, чем рукописи современных начинающих. В наше время редакторы получают тысячи рукописей, тоже в огромном большинстве бездарных, да к тому же - и безграмотных. По личному опыту моему и писателей моего поколения, я должен сказать, что отношение старых редакторов к нам, «начинающим», было несравнимо небрежнее и равнодушнее, чем отношение редакторов советских. В частности, это моё убеждение подтверждается товарищеским отношением к Вам со стороны редакции «Бедноты» и «ЖКМ».

Стихи я понимаю плохо и, может быть, поэтому Ваших стихов не могу похвалить. В стихотворении «После дождя» в одной строфе у Вас - пруд, в другой - он превратился в озеро. Это не оправдано Вами. Думаю, что «над прудом» и «не будет» - не рифмы или очень плохие рифмы. Не понимаю, что значат строки:

Жизнь моя - радость минутная Бело свежеющей мглы.

Рассказы Ваши прочитал. Вы прислали два черновика; оба написаны «на скорую руку», непродуманны и до того небрежны, что в них совсем не чувствуется автор тех двух очерков, которые я Вам обещал напечатать и которые подкупили меня своим бодрым настроением.

Хуже того - в «Обгоне» и «Вызове» не чувствуешь ни любви к литературной работе, ни уважения к читателю, а если у Вас нет ни того, ни другого - Вы не научитесь писать и не быть Вам полезным работником в области словесного искусства.

Талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант - в сущности его - и есть только любовь к делу, к процессу работы. Уважение к читателю требуется от литератора так же, как от хлебопёка: если хлебопёк плохо промешивает тесто, если из-под его рук в тесто попадает грязь, сор, - значит хлебопёк не думает о людях, которые будут есть хлеб, или же считает их ниже себя, или же он - хулиган, который, полагая, что «человек не свинья, всё съест», нарочно прибавляет в тесто грязь.

Судя по тому, как Вы разработали тему рассказа «Обгон», Вы сами относитесь к действительности нашей очень поверхностно. Тема рассказа - нова и оригинальна: мать, ткачиха, соревнуется с дочерью; на соревнование вызвала её дочь, но мать, работница более опытная, победила дочь. Победа матери требовала от Вас юмористического отношения к дочери, это было бы весьма поучительно для многих дочерей и сыновей и было бы более правдиво. Победа эта не могла не вызвать со стороны старых рабочих хвастовства перед молодёжью своим опытом, - это Вами не отмечено. Вы догадались, что соревнование должно было повлиять на домашние, личные отношения матери к дочери, но не договорили этого.

Перед Вами была хорошая возможность показать на этом, сравнительно мелком, факте взаимоотношения двух поколений. Вы этой возможности не использовали. В общем же Вы скомкали, испортили очень интересную тему, совершенно не поняв её жизненного значения.

Как всё это написано Вами? Вы начинаете рассказ фразой: «Вечер не блистал красотой». Читатель вправе ждать, что автор объяснит ему смысл этой странной фразы, расскажет: почему же «вечер не блистал»? Но Вы, ничего не сказав о вечере, в нескольких строчках говорите о посёлке, которому «не досталось своей невеликой части кудрявой весны». Каждая фраза, каждое слово должно иметь точный и ясный читателю смысл. Но я, читатель, не понимаю: почему посёлку «не досталось невеликой части весны»? Что же - весну-то другие посёлки разобрали? И - разве весна делится по посёлкам Иваново-Вознесенской области не на равные части?

Далее - через шесть строк Вы пишете: «Нестерпимая тишина была прижата сине-чёрным небом и задыхалась в тесноте». Почему и для кого тишина «нестерпима»? Это Вы забыли сказать. Что значит: «тишина задыхалась в тесноте»? Может быть, так допустимо сказать о тишине в складе товаров, но ведь Вы описываете улицу посёлка, вокруг его, вероятно, - поля, а над ним «сине-чёрное» небо. В этих условиях достаточно простора и «задыхаться» тишине - нет оснований.

Все девять страниц рассказа написаны таким вздорным языком. Что значат слова: «довольно ответственно заявила»? «Особенно рачить было не для кого». Может быть, Вы хотели сказать «радеть»? Старинное, неблагозвучное и редко употреблявшееся слово «рачить» - давно не употребляется, даже «рачительный» почти забыто.

В другом месте у Вас «теплилась ехидца». Ехидство от - ехидны, змеи. Змея - хладнокровна. Подумайте: уместно ли здесь словечко - «теплиться»? Что такое «здор»?

Почему я так много пишу по поводу Вашего безнадёжно плохого рассказа на хорошую тему? Вот почему: многие из вас, кандидатов на «всемирную славу», торопясь «одним махом» доскочить до неё, хватаются за темы серьёзного, глубоко жизненного значения. Но темы эти не по силам большинству из вас, и вы их комкаете, искажаете, компрометируете - засыпая хламом пустеньких, бездушных или плохо выдуманных слов. За этими темами скрыты живые люди, большие драмы, много страданий героя наших дней - рабочего. Не скажет он, рабочий, спасибо вам за то, что вы уродуете действительность, которую он создаёт из крови и плоти своей. Не скажет. А если скажет, так что-нибудь гораздо более резкое, чем говорю я.

По рассказу «Академия администраторов» трудно ответить на вопрос о Вашей способности к художественной литературе, - трудно потому, что Вы написали не рассказ, а корреспонденцию, которая обличает легкомыслие некоего спеца-хозяйственника. Корреспонденция написана грамотно, вполне толково, приближается к типу очерка, это её достоинство, но она многословна, растянута - это плохо.

От рассказа требуется чёткость изображения места действия, живость действующих лиц, точность и красочность языка, - рассказ должен быть написан так, чтобы читатель видел всё, о чём рассказывает автор. Между рисунками художника-живописца и ребёнка разница в том, что художник рисует выпукло, его рисунок как бы уходит в глубину бумаги, а ребёнок даёт рисунок плоский, набрасывая лишь контуры, внешние очертания фигур и предметов, и не умея изобразить расстояния между ними. Вот так же внешне, на одной плоскости нарисовали Вы коммунаров и спеца, - они у Вас говорят, но не живут, не двигаются, и не видишь - какие они? Только о спеце сказано, что он - «средних лет», да о парне - «рябоватый».

В начале рассказа Вы явно отступили от жизненной правды: спец должен был спросить парня или коммунаров о налёте бандитов, о числе убитых и раненых, о хозяйственном уроне. У него были три причины спросить об этом: обычное, человечье любопытство, опасение городского человека, хозяйственный интерес. То, что он не спросил об этом, должно было обидеть людей, которые подвергались опасности быть убитыми, такое равнодушие к их жизни неестественно и непростительно. Да и сами они должны были рассказать ему о налёте, - такие события не забываются в три дня.

Если б Вы заставили ваших людей поговорить на эту тему, это дало бы Вам возможность характеризовать каждого из них да и спеца «показать лицом», изобразив, как он слушает, о чём и как спрашивает, - этим Вы очень оживили бы рассказ. Но Вы поставили перед собой задачу обличить «спеца» и, торопясь разрешить её сухо, написали вещь, в сущности, скучную, лишённую признаков художественного рассказа.

Торопились Вы так, что местами забывали обращать внимание на язык, и на второй странице у Вас повторяется слово «пред» несколько раз кряду, чего не следует делать.

Отношение Ваше к теме тоже не есть отношение художника. Художник, поставив пред собой цель - обличить легкомысленного человека, сделал бы это в тоне юмора или сатиры; если же он пожелал бы «просто рассказать» о факте вредительства - он бы разработал характер спеца более подробно и детально. А так, как Вы рассказали, для читателя не ясно: кто же спец? Только ли легкомысленный человек, который живёт по указке книжек, теоретик и мечтатель, плохо знающий живую действительность? Почти на всём протяжении рассказа он у Вас действует, как человек искренний, а тот факт, что, запутавшись и не желая сознаться в этом, он бежит из коммуны, - этот факт Вами психологически не оправдан.

Попробуйте написать что-нибудь ещё. Например: изобразите Ваш трудовой день, наиболее сильные влечения, характерные встречи, волнующие мысли. Если Вы это напишете просто, не очень щадя и прикрашивая себя, стараясь увидеть в каждом человеке больше того, что он Вам показывает, - этим Вы как бы поставите перед собой зеркало и в нём увидите себя изнутри.

Человек Вы, видимо, серьёзный, да и способный, корреспондент - уже и теперь - неплохой. Побольше читайте хороших мастеров словесности: Чехова, Пришвина, Бунина «Деревню», Лескова - отличнейший знаток русской речи!

Вообще - следите за языком, обогащайте его.

Рассказ начат так: «С утра моросило». «По небу - осень, по лицу Гришки - весна». «…чёрные глаза блестели, точно выпуклые носки новеньких купленных на прошлой неделе галош».

Очевидно, это не первый рассказ; автор, должно быть, уже печатался, и похоже, что его хвалили. Если так - похвала оказалась вредной для автора, вызвав в нём самонадеянность и склонность к щегольству словами, не вдумываясь в их смысл. «По небу - осень», - что значат эти слова, какую картину могут вызвать они у читателя? Картину неба в облаках? Таким оно бывает и весной и летом. Осень, как известно, очень резко перекрашивает, изменяет пейзаж на земле, а не над землей.

«По лицу Гришки - весна». Что же - позеленело лицо, или на нём, как почки на дереве, вздулись прыщи? Блеск глаз сравнивается с блеском галош. Продолжая в этом духе, автор мог бы сравнить Гришкины щёки с крышей, только что окрашенной краской. Автор, видимо, считает себя мастером и - форсит.

Сюжетная - фактическая - правдивость рассказа весьма сомнительна. Трудно представить рабочих, демонстрантов, которые осмеивают товарища за то, что у него грязный бант на груди. Ещё более трудно представить рабочего, который так сентиментален, что, умирая, посылает сыну кусок кумача, сорванный сыном же с одеяла.

Весь рассказ написан крайне торопливо и небрежно. Хуже всего то, что в нём заметно уверенно ремесленное отношение к работе. Таких писателей-ремесленников очень много в провинции; они пишут «рассказы к случаю» - годовщине Октября и прочем - так же, как в старину писались специально «рождественские» и «пасхальные» рассказы. Они обычно самолюбивы почти болезненно, не выносят критики и не способны учиться. Им кажется, что они уже всё знают, всё могут, но любви к делу у них нет, литературный труд для них - средство заработка, «подсобный промысел». Такой литератор вполне способен равнодушно сочинять размашистые фразы вроде следующей: «Октябрь ущипнул Веруню за сердце, как молодой, кудрявый парень за сиську».

Пошлость таких фраз им совершенно непонятна, и они как будто уверены: чем грубее, животнее пошлость, тем более революционна.

По рассказу «Мелочь» не могу сказать, «следует ли Вам заниматься литературной работой», но этот рассказ Ваш вполне определённо говорит, что Вы подготовлены к ней слабо. Рассказ - неудачен, потому что написан невнимательно и сухо по отношению к людям, они у Вас - невидимы, без лиц, без глаз, без жестов.

Возможно, что этот недостаток объясняется Вашим пристрастием к факту. В письме ко мне Вы сообщаете, что Вас «интересует литература факта», то есть самый грубый и неудачный «уклон» натурализма. Даже в лучшем своём выражении - у братьев Гонкуров - натуралистический приём изображения действительности, описывая точно и мелочно вещи, пейзажи, изображал живых людей крайне слабо и «бездушно». Кроме почти автобиографической книги «Братья Земганно», Гонкуры во всех других книгах тускло, хотя и тщательно, описывали «истории болезней» различных людей или же случайные факты, лишённые социально-типического значения. Вы тоже взяли случай Вашего героя как частный случай, отнеслись к нему репортёрски равнодушно, и, вследствие этого равнодушия, все герои Вашего рассказа не живут.

А если бы Вы взяли из сотен таких случаев непримиримого разногласия отцов-детей хотя бы десяток да, хорошо продумав, объединили десяток фактов в одном, этот Вами созданный факт, может быть, получил бы серьёзное и очень глубокое художественное и социально-воспитательное значение. Получил бы при том условии, если Вы отнеслись бы более внимательно к форме рассказа, к языку, а также не подсказали бы, что герои должны делать каждый за себя, сообразно своему опыту и характеру.

Художник должен обладать способностью обобщения - типизации повторных явлений действительности. У Вас эта способность не развита.

Описывая людей, Вы придерживаетесь приёма «натуралистов», но, изображая окружение людей, обстановку, вещи, отступаете от этого приёма. Колокольчик швейцара у Вас «плачет», а эхо колокольчика «звучит бестолково». Натуралист не сказал бы так. Само по себе эхо не существует, а является лишь как отражение кем-то данного звука и воспроизводит его весьма точно. Если колокольчик «плачет» - почему же эхо «бестолково»? Но и колокольчик не плачет, когда он маленький и звонит им рука швейцара, при этом условии он даёт звук судорожно дребезжащий, назойливый и сухой, а не печальный.

«Сочный тенор» у Вас «вибрировал, как парус». Это - тоже не «натурально». «Звук рвущегося кровяного комка мяса» - слышали Вы такой звук? Под «комком мяса» Вы подразумеваете сердце живого человека, - подумайте: возможно ли, чтоб человек слышал, как разрывается его сердце? И так на протяжении всего рассказа описательная его часть не гармонирует, не сливается с бесцветностью Ваших героев, - бесцветностью, которая их принизила и омертвила. Впечатление такое: рассказ писали два человека, один - натуралист, плохо владеющий методом, другой - романтик, не освоивший приёма романтики.

Затем я должен повторить, что художественная литература не подчиняется частному факту, она - выше его. Её факт не оторван от действительности, как у Вас, но крепко объединён с нею. Литературный факт - вытяжка из ряда однородных фактов, он - типизирован, и только тогда он и есть произведение подлинно художественное, когда правильно отображает целый ряд повторных явлений действительности в одном явлении.

Книгу Вашу прочитал я, - книга не хуже других на эту тему. Она была бы лучше, если бы Вы отнеслись более серьёзно к языку и писали бы проще, а не такими слащавыми фразами, как, например: «Не упружатся под ситцем груди девичьи». Такие фразы напоминают старинные бабьи причитания. Глагола «упружить», кажется, нет в нашем языке.

Такие фразы, как: «Всё Наташа пред глазами с освещённым лицом стояла» - не очень грамотны. «Рвётся сердце Василия в заворожённую жавороночной песней высь» - это очень плохо - и говорит о Вашей претензии писать «поэтически», красиво. И Вы пишете такие несуразности: «Мечта о перевороте безжалостно смята царизмом, как бывает сорван порывом бури нежный пух одуванчика». Революционное движение 1905-1906 годов нельзя и смешно сравнивать с «одуванчиком». Тут уж Вы обнаруживаете малограмотность социальную. А для того, чтобы разнести семена одуванчика, - не требуется «порыва бури», а достаточно дуновения ребёнка.

В день, когда объявлена была война с Германией, о выступлении Англии ещё не было известно. Соборный протопоп не мог дать «крестом сигнала к отходу поезда», это - дело не его компетенции, а дело начальника станции. Кровь «из рассечённого виска» у Вас «падает лоскутками». «Из-под рассечённого века светился глаз» - ясно, что Вы пишете о том, чего не видели, а этого делать не следует.

«Не белы снеги в поле забелелися» и «Снеги белые, пушистые покрывают все поля» - это две песни, разные по содержанию, а Вы соединили их в одну. Монашество не обряжалось в золотые вышивки, в позументы и мишуру. Таких обмолвок, ошибок, нелепостей в книге Вашей очень много, и они её портят.

Затем: Вы не думаете о читателе, о том, чтобы ему было легко понять Вашу речь. Вы пишете: «Баба у Прохора на дрожжах». Что это значит? Что она - рыхлая? Или перекисла?

Сноха спрашивает свёкра: «Самовар поспел - чего заваривать?» Обычно заваривают чай. Но если у Мирона Удалова пили буквицу, зверобой, какао, кофе, сушёную малину или сбитень, так Вы обязаны были сказать это читателю. Пускать «коловороты зеньками» - это не всякому понятно. Коловорот - инструмент, а «зеньки» - это неправильно, правильно будет «зенки» от слова «зеница».

Если в Дмитровском уезде употребляется слово «хрындуги», так ведь необязательно, чтоб население остальных восьмисот уездов понимало, что значит это слово. То же следует сказать и о слове «дефти» вместо - девки. У нас в каждой губернии и даже во многих уездах есть свои «говора», свои слова, но литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски. Вы пишете для людей огромной, разнообразной страны, и Вы должны твёрдо усвоить простую истину: нет книги, которая не учила бы людей чему-нибудь.

Другая истина: для того, чтобы люди быстрее и лучше понимали друг друга, они все должны говорить одним языком. У вас говорят: «Я не из счетливых», - что это значит?

Таких словечек вы насовали в книгу очень много, и они её не украшают. Пленный мадьяр говорит у Вас по-украински: «Та я не можу». Весьма часто Вы ставите слова не в том порядке, как следует: «горничная, с накрахмаленной на голове наколкой» На голове не крахмалят.

Если Вы намерены писать «романы», Вы обязаны избавиться от подчёркнутых недостатков языка и небрежности, с которой Вы работаете. И остерегайтесь выдумывать «отсебятину». У Вас сорокалетний мужик, женатый второй раз на девушке и вообще лакомый до женщин, не различает ночью, со сна, тёщу свою, женщину, которой за сорок и, значит, истощённую, от своей восемнадцатилетней жены. Это - так маловероятно, что Вам не поверят.

Нельзя противопоставлять «сардонический», «мефистофелевский» смех «медовому», «колокольчатому» смеху девушки. Девушка-то ещё не научилась смеяться «сардонически». Сардонический и медовый - это языки людей совершенно различных по психике. Медовый смех - не новость. Вы его, наверное, найдёте у Андрея Печёрского - «В лесах» - и найдёте в старинных песнях.

Ты мне, девка, сердце сомутила Злой твоей усмешкою медовой…

Сказано в переводе песен Вука Караджича. Также нельзя противопоставлять «голубой» ливень «жестокому», - хотя это различные отношения к одному и тому же явлению, но ведь и лирически настроенный крестьянин может назвать ливень «голубым», когда дождь идёт «сквозь солнце».

«Колокольчатый» смех - очень плохо, потому что неточно, колокола слишком разнообразны по размеру и по звуку, «медный» смех - воображаете Вы? Правильно сравнивают смех с бубенчиками, особенно - если их слышишь издали.

Словечко «милозвучно» Вы напрасно считаете новым, оно есть у Карамзина, а кроме того, Вы его, наверное, встретите в «кантатах», которые распевались крепостными хорами. В кантатах этих встречаются «лилейнолицые девицы», «зефирно нежный голосок». В 1903 году мужики под Пензой пели: «Зефир тихий по долине веет с милой страны, с родной Костромы».

Слово «обман» Вы взяли из разных областей; у Фета и других поэтов он «сладостен» и «прекрасен», по преимуществу в области романтической, а у селькоров - в области отношений социальных. Но ведь и селькорам не избежать «сладостных» обманов.

Мне кажется, что, работая по словотворчеству, необходимо знать наш богатейший фольклор, особенно же наши изумительно чёткие, меткие пословицы и поговорки. «Пословица век не сломится». Наша речь преимущественно афористична, отличается своей сжатостью, крепостью. И замечу, что в ней антропоморфизм не так обилен, как в примерах, которыми Вы орудуете, а ведь антропоморфизм, хотя и неизбежен, однако стесняет воображение, фантазию, укорачивает мысль.

Всё это сказано мною из опасения такого: если мы признаем, что процесс механического обогащения лексикона и есть процесс творчества новой речи, будто бы отвечающей вполне согласно новым мыслям и настроениям, - мы этим признанием внушим рабселькорам и молодым литераторам, что они достаточно богаты словесным материалом и вполне правильно «словотворят». Это будет неверно, вредно.

Дело в том, что современные молодые литераторы вообще плохо учатся и туго растут поэтому. Один из них сказал: «Когда сам напишешь книгу, перестаёшь читать». Должно быть, это верно: есть целый ряд авторов, которые, написав одну книгу неплохо, вторую дают хуже, а третью - ещё хуже.

Критика не учит, как надобно работать над словом.

Рассказ Ваш - плох, но хорошо, что Вы сами чувствуете это; а хорошо это потому, что говорит о наличии у Вас чутья художественной правды. Рассказ именно потому и плох, что художественная правда нарушена Вами. Нарушили Вы её неудачно выбранным Вами языком. Вы взялись рассказать людям действительный случай озверения «хозяйственного мужичка», который метит попасть в мироеды, - ради этой цели он предаёт белобандитам своих односельчан и своих детей, комсомольцев.

Совершенно правильно Вы отметили, что хотя герою Вашему жалко жену, убитую белыми, и ещё более жалко сына, убитого ими же, - но всё-таки это чувство жалости не мешает ему попытаться ещё раз повредить советской группе односельчан и в их числе второму сыну, которого он, отец, убивает уже своею рукой.

В той беспощадной и неизбежной борьбе отцов и детей, которая началась, развивается и может окончиться только полной победой нового человека, социалиста, - случай, Вами рассказанный, всё же случай исключительный по звериной жестокости отца и по драматизму. Рассказать этот случай Вам следовало очень просто, точными словами, серьёзнейшим и даже суровым тоном. Если б Вы это сделали, рассказ Ваш зазвучал бы убедительно и приобрёл вместе с художественной правдой социально-воспитательное значение.

Вы рассказали многословно, с огромным количеством ненужных и ничего не говорящих фраз, как, например: «Вздрогнула мортира». «Мортира заплевалась огнём лихорадочно часто». «Замелькали убегающие фигуры. Скрылись в деревню».

Говорить такими рваными фразами не значит изображать - делать описываемое видимым для читателя. Драматизм рассказа такими сухими формами Вы уничтожили.

Участие «мортиры» в бою - весьма сомнительно. Как учитель, Вы должны знать, что «заплеваться» значит - заплевать себя.

Герой Ваш слишком многоречив и психологичен. Он у Вас рассуждает над трупом сына. «Лучше посмотреть. Может, не он. Может… Нет, он, Алёша. Вот и родинка на щеке. И кудри… такие белые-белые, и кровь грязными сгустками в волосах».

Это - фальшиво. Вы облыжно приписали такие нежности Петру, — люди его типа, чувствуя, не рассуждают. Пётр — получеловек, способный убить сына своего за то, что сын не хочет жить той дикой, звериной жизнью, которой привык жить он, отец.

Когда Вы начинали писать рассказ - Вы знали, каков его конец: Пётр убьёт Александра. Это обязывало Вас рисовать фигуру предателя и сыноубийцы в тоне именно суровой сдержанности, резкими штрихами, без лишних слов. Вы же приписали Петру мысли и чувства, которые раздваивают его, показывая читателю то сентиментального мужичка, выдуманного писателями-«народниками», то — зверя, — и в обоих случаях он у Вас неубедителен. Кратко говоря – Вы испортили хороший материал.

Это случилось с Вами потому, что Вы придерживались правды только одного известного Вам факта. Но также, как из одной штуки даже очень хорошего кирпича нельзя построить целого дома, так описанию одного факта нельзя придать характер типичного и художественно правдивого явления, убедительною для читателя.

(Цифра 52, 1 сегодня)

Имя Ивана Степановича Мазепы известно современному читателю скорее всего как одно из действующих лиц поэмы А. С. Пушкина «Полтава», откуда мы заимствовали чеканную пушкинскую характеристику и вынесли ее в заголовок этого предисловия. Реальная историческая личность, так или иначе связанная с историей петровского времени, Мазепа представляет интерес не только в контексте Северной войны Петра Великого и Карла XII. Эта фигура появилась на горизонте истории украинского народа во время, когда эйфория воссоединения с Россией выветрилась под грубым напором царского кулака, когда взамен польского крепостного ига украинские крестьяне подвергались закрепощению своей же «единокровной» старшиной под эгидой и при усиленной поддержке господствующего класса Российского государства.

Со времени исторической Переяславской рады 1654 г., принявшей решение о воссоединении Украины с Россией, и до 1663 г. все вопросы, касавшиеся Левобережной Украины, решались в канцелярии по малороссийским делам Посольского приказа, т. е. внешнеполитического ведомства царского правительства. В 1663 г. был учрежден Приказ Малыя России, который более известен как Малороссийский приказ. Он был непосредственно подчинен царю и должен был усилить контроль за деятельностью гетманского управления Украиной. Взаимоотношения России и Украины во времена гетманства Мазепы регулировались так называемыми «Коломацкими статьями», принятыми в 1687 г. Эти статьи подтверждали наделение Левобережной Украины «правами и вольностями их прежними», но фиксировали наличие в Киеве, Чернигове, Переяславе, Нежине и Остере русских воевод и ратных людей «для обороны от неприятелей и чтоб впредь в малороссийских городах замешания и измены ни от кого никакия не было» . Статьи определяли порядок избрания гетмана и генеральной старшины, управлявших Украиной, статус «его царского пресветлого величества войска Запорожского». Без царского указа ни выборы гетмана, ни его устранение не разрешались. То же касалось генеральной старшины, гетманова войска и полковников, в том числе из русских офицеров, высших церковных иерархов.

К моменту избрания гетманом Мазепы Левобережная Украина имела следующее административно-территориальное деление и внутреннее управление. Она была разделена на десять полков: Гадячский, Киевский, Лубенский, Миргородский, Нежинский, Переяславский, Полтавский, Прилукский, Стародубский, Черниговский. Эти административно-территориальные образования, в свою очередь, делились на сотни (примерно до 20 в каждом полку), сотни делились на курени, а последние объединяли несколько селений.

Управление Украиной осуществлялось гетманом, избрание которого подтверждалось царской грамотой. В его руках была сосредоточена не только административная и военная власть, но и высшая судебная: без его санкции смертная казнь не совершалась. При гетмане действовала генеральная старшина в составе генерального обозного, в ведении которого была вся артиллерия, генерального судьи, ведавшего генеральным судом, генерального подскарбия, ведавшего финансовыми делами, генерального писаря, ведавшего канцелярией, двух генеральных есаулов-инспекторов войска и адъютантов гетмана; примерно теми же функциями были наделены генеральный хорунжий и генеральный бунчуковый. Генеральная старшина составляла и внешний слой класса феодалов, - так, Мазепа владел 100 тыс. крестьян на Украине и 20 тыс. в соседних с ней уездах России. Генеральный писарь, а затем генеральный судья Василий Леонтьевич Кочубей, как пишет А. С. Пушкин, был «богат и славен… Его луга необозримы;

• Там табуны его коней
• Пасутся вольны, нехранимы.
• Кругом Полтавы хутора
• Окружены его садами,
• И много у него добра,
• Мехов, атласа, серебра
• И на виду, и под замками».

Не отставали от генерального писаря и другие представители старшины. Полковое управление копировало на уровне полка высшее управление. Во главе военно-административной и судебной власти стоял полковник, при нем - полковая старшина: обозный, писарь, есаул, судья, хорунжий. Официально все должны были быть выборными и утверждались гетманом специальным универсалом. Полковнику вручались символы власти: полковничий пернач, знамя и печать. Как свидетельствовал Кочубей, Мазепа «за полковницкие уряды великие берет взятки» . Сотенное управление состояло из сотника и сотенной старшины. Должности также были выборными. Выборы сотника подтверждались универсалом гетмана, после чего ему вручалась «корогва» (сотенное знамя). В состав старшины входили хорунжий, писарь, есаул. За исполнение своих обязанностей они получали денежную оплату в год от 25 до 50 золотых. Это отличало их от полковой и генеральной старшины, которая наделялась землей и крестьянами, не считая различных «подарков». На самой низшей ступени администрации стоял куренной атаман, которому подчинялись казаки куреня. Крестьяне и мещане куреней были подчинены войту. Эта стройная иерархия управления дополнялась отдельными волостями (подданными церкви) или староствами (гетманскими автономными владениями) - ими управляли старосты, которых назначал гетман. Таким был политико-административный строй Левобережной Украины во времена Мазепы.

Украинский народ стремился к объединению всех своих земель, но вместе с тем восставал против социального неравенства. Ловкий авантюрист и тонкий политик, Мазепа гетманствовал более 20 лет, что само по себе уже стало выдающимся событием в динамичной истории Украины того времени. Однако он вошел в историю Украины, в сознание ее свободолюбивого народа как «проклята Мазепа» - не как личность, а как символ зла. Если современники и ближайшие потомки в своих народных песнях и сказаниях иначе его и не называли, то в наши дни все громче раздаются иные оценки. В поисках истины всякий интересующийся жизнью и деятельностью И. С. Мазепы должен обратиться к историческим исследованиям о нем. На этом пути он в первую очередь встретится с исследованием Н. И. Костомарова, выдающегося историка, заслуги которого перед мировой наукой и культурой столь велики, что решением ЮНЕСКО год его стопятидесятилетия отмечался во всем мире.

Николай Иванович Костомаров родился в 1817 г. в помещичьей семье в селе Юрасовка Острогожского уезда Воронежской губернии. С 1833 г. учился в Харьковском университете на историко-филологическом факультете, в 1844 г. получил звание магистра. Уже в 1839 г. он издал два сборника украинских песен - «Украинские баллады» и «Ветка». Так началось его становление как литератора и этнографа, великолепного знатока украинской поэзии.

По окончании университета он учительствует в ровенской, а затем в киевской первой гимназии, а в июне 1846 г. его избирают адъюнктом русской истории Киевского университета св. Владимира. Как впоследствии вспоминал Костомаров, процедура избрания его советом университета состояла в том, что он должен был прочесть на совете лекцию на заданную тему. В данном случае она сводилась к вопросу, «с какого времени следует начинать русскую историю». Лекция «произвела самое хорошее впечатление. По удалении моем из зала совета, - писал Костомаров, - произведена была баллотировка, а через час ректор университета, профессор астрономии Федотов, прислал мне записку, в которой известил, что я принят единогласно и не оказалось ни одного голоса, противного моему избранию. То был один из самых светлых и памятных дней моей жизни. Университетская кафедра давно уже для меня была желанною целью, которой достижения, однако, я не надеялся так скоро».

Так началась его научно-педагогическая деятельность на поприще истории России и Украины. И хотя Костомаров в цитированных выше воспоминаниях и писал, что он с этого момента «начал жить в совершенном уединении, погрузившись в занятия историею» , он не стал кабинетным ученым, своего рода Пименом, равнодушным к «добру и злу». Он не оставался глухим к зову реалий современной ему жизни, впитывая и разделяя освободительные идеи передовых людей России и Украины, широко распространявшиеся в начале 40-х годов прошлого столетия. Знакомство с первым выпуском «Кобзаря» Шевченко (1840 г.), с его поэмой «Гайдамаки» (1841 г.) и бессмертным «Заповiтом» (1845 г.) оказало стимулирующее воздействие на Костомарова и его друзей, организовавших «Славянское товарищество св. Кирилла и Мефодия» (так оно названо в уставе, но известно под названием «Кирилло-Мефодиевского общества»). В 1990 г. вышло трехтомное собрание документов, отражающих историю этой организации и дающих возможность впервые досконально изучить это яркое историческое явление и роль Костомарова в нем. Среди так называемых вещественных доказательств в «деле Костомарова» находим его рукопись (автограф) на украинском языке под названием «Книга буття украiнського народу» («Книга бытия украинского народа»), где в форме библейского сказания формулируются важнейшие мировоззренческие позиции автора.

В стихе 10 автор пишет: «И Соломона, мудрейшего из всех людей, попустил Господь в великое безумие, а потому он это сделал, чтобы показать, что хоть какой будет умный, а как станет самодержавно править, то одуреет» . Затем, живописуя уже евангельские времена, автор констатирует, что цари и паны, приняв учение Христа, извратили его («попереверчували») . Это злодейское деяние Костомаров конкретизирует примером истории Руси, показывая, как свободно жили русичи без царя, а когда он воцарился, «кланяясь и целуя ноги хану татарскому басурману, вместе с басурманами закрепостил народ москалей» (стих 72). А когда «царь Иван в Новгороде душил и топил по десятку тысяч народу за один день, летописцы, рассказывая это, называли его христолюбивым» (стих 73). На Украине же «не сотворили ни царя, ни пана, а сотворили братство-козачество, к которому каждый мог примкнуть, будь он пан или невольник, но обязательно христианин. Там все были равны, и старшины избирались и обязаны были служить всем и на всех работать. И никакой помпы, никакого титула не было между козаками» (стих 75-76). Однако польские «паны и иезуиты хотели насильно повернуть Украину под свою власть… тогда на Украине появились братства, такие, как были у первых христиан», но Украина все же попала в неволю к Польше, и только восстание народа освободило Украину от польского ярма, и она пристала к Московии, как к славянской стране. «Однако скоро увидела Украина, что попалась в неволю, она, по своей простоте, еще не знала, что такое царь, а царь московский это все равно, что идол и мучитель» (стихи 82-89). Тогда Украина «отбилась от Московии и не знала, бедная, куда ей повернуть голову» (стих 90). В результате она была разделена между Польшей и Русью, а это «есть самое негодное дело, что когда-либо случалось в мире» (стих 93). Затем автор сообщает о том, что царь Петр «положил сотни тысяч Козаков в канавах и на их костях построил себе столицу», а «царица Екатерина-немка, курва всесветная, явная безбожница, - доканала козачество, так как отобрала тех, которые были старшиной на Украине, и наделила их вольными братьями, и стали одни панами, а другие - невольниками» (стихи 95-96). «И так пропала Украина, но это только кажется» - заключает автор (стих 97) и намечает выход: - Украина «скоро проснется и крикнет на всю широкую Славянщину, и услышат ее крик, и встанет Украина и будет независимой Речью Посполитою (т. е. республикой. - Б. Л.) в славянском союзе» (стихи 108-109).

Если к этому добавить и стихотворение, тоже на украинском языке, которое было изъято во время обыска на квартире Костомарова и ошибочно приписано жандармами Т. Г. Шевченко, но на самом деле написанное Костомаровым, то можно определить мировоззренческие и историко-философские позиции 30-летнего историка. Многое, конечно, для нас неприемлемо (например, тезис о том, что Екатерина II создала феодальный строй на Украине), однако анализ стихов позволяет определить идеологию Кирилло-Мефодиевского общества как национально-освободительную и демократическую; в формировании ее Костомаров, очевидно, принимал деятельное участие. Отметим, что Костомаров не был, пользуясь современным ходким термином, ни русофобом, ни полонофобом, ни украинским националистом. Он был человеком, глубоко верящим в необходимость братского единения всех славянских народов на демократических началах.

• Горе тим, котрi говорють:
• Наша власть од Бога,
• А без страху над собою
• Не знають нiкого.
• Горе вченим, котрi злее
• Добрим нарiкали,
• Тим, що iстину святую
• Од простих ховали!

Естественно, что на допросах Костомаров отрицал наличие общества и свою принадлежность к нему, объяснял, что золотое кольцо с надписями «Кирие элейсон» («Господи помилуй». - Б. Л.) и «Св. Кирилл и Мефодий» вовсе не знак принадлежности к обществу, а обычное кольцо, которое носят на пальце христиане в память о святых, ссылаясь при этом на широко распространенное кольцо с надписью в память святой Варвары. Но все эти объяснения не были приняты следователями и, как видно из определения III отделения собственной его императорского величества канцелярии от 30-31 мая 1847 г., утвержденного царем, он был признан виновным (тем более «что он был старее всех по летам, а по званию профессора обязан был отвращать молодых людей от дурного направления») и приговорен к заключению «в Алексеевский равелин на один год» с последующей отправкой «на службу в Вятку, но никак не по ученой части, с учреждением за ним строжайшего надзора; изданные же им под псевдонимом Иеремии Галки сочинения „Украинские баллады“ и „Ветка“ воспретить и изъять из продажи» .

Николай I разрешил свидания Костомарова с матерью только в присутствии коменданта крепости, а когда мать начала буквально бомбардировать III отделение прошениями о досрочном освобождении сына и отправке его в Крым на лечение в связи с его болезнью, ни одно прошение не было удовлетворено, на них всегда появлялась краткая, как выстрел, резолюция «нет», начертанная рукой управляющего отделением Л. В. Дубельта.

Николай Костомаров

Б. Г. Литвак

«Гетман-злодей»

Имя Ивана Степановича Мазепы известно современному читателю скорее всего как одно из действующих лиц поэмы А. С. Пушкина «Полтава», откуда мы заимствовали чеканную пушкинскую характеристику и вынесли ее в заголовок этого предисловия. Реальная историческая личность, так или иначе связанная с историей петровского времени, Мазепа представляет интерес не только в контексте Северной войны Петра Великого и Карла XII. Эта фигура появилась на горизонте истории украинского народа во время, когда эйфория воссоединения с Россией выветрилась под грубым напором царского кулака, когда взамен польского крепостного ига украинские крестьяне подвергались закрепощению своей же «единокровной» старшиной под эгидой и при усиленной поддержке господствующего класса Российского государства.

Со времени исторической Переяславской рады 1654 г., принявшей решение о воссоединении Украины с Россией, и до 1663 г. все вопросы, касавшиеся Левобережной Украины, решались в канцелярии по малороссийским делам Посольского приказа, т. е. внешнеполитического ведомства царского правительства. В 1663 г. был учрежден Приказ Малыя России, который более известен как Малороссийский приказ. Он был непосредственно подчинен царю и должен был усилить контроль за деятельностью гетманского управления Украиной. Взаимоотношения России и Украины во времена гетманства Мазепы регулировались так называемыми «Коломацкими статьями», принятыми в 1687 г. Эти статьи подтверждали наделение Левобережной Украины «правами и вольностями их прежними», но фиксировали наличие в Киеве, Чернигове, Переяславе, Нежине и Остере русских воевод и ратных людей «для обороны от неприятелей и чтоб впредь в малороссийских городах замешания и измены ни от кого никакия не было» . Статьи определяли порядок избрания гетмана и генеральной старшины, управлявших Украиной, статус «его царского пресветлого величества войска Запорожского». Без царского указа ни выборы гетмана, ни его устранение не разрешались. То же касалось генеральной старшины, гетманова войска и полковников, в том числе из русских офицеров, высших церковных иерархов.

К моменту избрания гетманом Мазепы Левобережная Украина имела следующее административно-территориальное деление и внутреннее управление. Она была разделена на десять полков: Гадячский, Киевский, Лубенский, Миргородский, Нежинский, Переяславский, Полтавский, Прилукский, Стародубский, Черниговский. Эти административно-территориальные образования, в свою очередь, делились на сотни (примерно до 20 в каждом полку), сотни делились на курени, а последние объединяли несколько селений.

Управление Украиной осуществлялось гетманом, избрание которого подтверждалось царской грамотой. В его руках была сосредоточена не только административная и военная власть, но и высшая судебная: без его санкции смертная казнь не совершалась. При гетмане действовала генеральная старшина в составе генерального обозного, в ведении которого была вся артиллерия, генерального судьи, ведавшего генеральным судом, генерального подскарбия, ведавшего финансовыми делами, генерального писаря, ведавшего канцелярией, двух генеральных есаулов-инспекторов войска и адъютантов гетмана; примерно теми же функциями были наделены генеральный хорунжий и генеральный бунчуковый. Генеральная старшина составляла и внешний слой класса феодалов, - так, Мазепа владел 100 тыс. крестьян на Украине и 20 тыс. в соседних с ней уездах России. Генеральный писарь, а затем генеральный судья Василий Леонтьевич Кочубей, как пишет А. С. Пушкин, был «богат и славен… Его луга необозримы;

Там табуны его коней

Пасутся вольны, нехранимы.

Кругом Полтавы хутора

Окружены его садами,

И много у него добра,

Мехов, атласа, серебра

И на виду, и под замками».

Не отставали от генерального писаря и другие представители старшины. Полковое управление копировало на уровне полка высшее управление. Во главе военно-административной и судебной власти стоял полковник, при нем - полковая старшина: обозный, писарь, есаул, судья, хорунжий. Официально все должны были быть выборными и утверждались гетманом специальным универсалом. Полковнику вручались символы власти: полковничий пернач, знамя и печать. Как свидетельствовал Кочубей, Мазепа «за полковницкие уряды великие берет взятки» . Сотенное управление состояло из сотника и сотенной старшины. Должности также были выборными. Выборы сотника подтверждались универсалом гетмана, после чего ему вручалась «корогва» (сотенное знамя). В состав старшины входили хорунжий, писарь, есаул. За исполнение своих обязанностей они получали денежную оплату в год от 25 до 50 золотых. Это отличало их от полковой и генеральной старшины, которая наделялась землей и крестьянами, не считая различных «подарков». На самой низшей ступени администрации стоял куренной атаман, которому подчинялись казаки куреня. Крестьяне и мещане куреней были подчинены войту. Эта стройная иерархия управления дополнялась отдельными волостями (подданными церкви) или староствами (гетманскими автономными владениями) - ими управляли старосты, которых назначал гетман. Таким был политико-административный строй Левобережной Украины во времена Мазепы.

Украинский народ стремился к объединению всех своих земель, но вместе с тем восставал против социального неравенства. Ловкий авантюрист и тонкий политик, Мазепа гетманствовал более 20 лет, что само по себе уже стало выдающимся событием в динамичной истории Украины того времени. Однако он вошел в историю Украины, в сознание ее свободолюбивого народа как «проклята Мазепа» - не как личность, а как символ зла. Если современники и ближайшие потомки в своих народных песнях и сказаниях иначе его и не называли, то в наши дни все громче раздаются иные оценки. В поисках истины всякий интересующийся жизнью и деятельностью И. С. Мазепы должен обратиться к историческим исследованиям о нем. На этом пути он в первую очередь встретится с исследованием Н. И. Костомарова, выдающегося историка, заслуги которого перед мировой наукой и культурой столь велики, что решением ЮНЕСКО год его стопятидесятилетия отмечался во всем мире.

Николай Иванович Костомаров родился в 1817 г. в помещичьей семье в селе Юрасовка Острогожского уезда Воронежской губернии. С 1833 г. учился в Харьковском университете на историко-филологическом факультете, в 1844 г. получил звание магистра. Уже в 1839 г. он издал два сборника украинских песен - «Украинские баллады» и «Ветка». Так началось его становление как литератора и этнографа, великолепного знатока украинской поэзии.

По окончании университета он учительствует в ровенской, а затем в киевской первой гимназии, а в июне 1846 г. его избирают адъюнктом русской истории Киевского университета св. Владимира. Как впоследствии вспоминал Костомаров, процедура избрания его советом университета состояла в том, что он должен был прочесть на совете лекцию на заданную тему. В данном случае она сводилась к вопросу, «с какого времени следует начинать русскую историю». Лекция «произвела самое хорошее впечатление. По удалении моем из зала совета, - писал Костомаров, - произведена была баллотировка, а через час ректор университета, профессор астрономии Федотов, прислал мне записку, в которой известил, что я принят единогласно и не оказалось ни одного голоса, противного моему избранию. То был один из самых светлых и памятных дней моей жизни. Университетская кафедра давно уже для меня была желанною целью, которой достижения, однако, я не надеялся так скоро».

Так началась его научно-педагогическая деятельность на поприще истории России и Украины. И хотя Костомаров в цитированных выше воспоминаниях и писал, что он с этого момента «начал жить в совершенном уединении, погрузившись в занятия историею» , он не стал кабинетным ученым, своего рода Пименом, равнодушным к «добру и злу». Он не оставался глухим к зову реалий современной ему жизни, впитывая и разделяя освободительные идеи передовых людей России и Украины, широко распространявшиеся в начале 40-х годов прошлого столетия. Знакомство с первым выпуском «Кобзаря» Шевченко (1840 г.), с его поэмой «Гайдамаки» (1841 г.) и бессмертным «Заповiтом» (1845 г.) оказало стимулирующее воздействие на Костомарова и его друзей, организовавших «Славянское товарищество св. Кирилла и Мефодия» (так оно названо в уставе, но известно под названием «Кирилло-Мефодиевского общества»). В 1990 г. вышло трехтомное собрание документов, отражающих историю этой организации и дающих возможность впервые досконально изучить это яркое историческое явление и роль Костомарова в нем. Среди так называемых вещественных доказательств в «деле Костомарова» находим его рукопись (автограф) на украинском языке под названием «Книга буття украiнського народу» («Книга бытия украинского народа»), где в форме библейского сказания формулируются важнейшие мировоззренческие позиции автора.

В стихе 10 автор пишет: «И Соломона, мудрейшего из всех людей, попустил Господь в великое безумие, а потому он это сделал, чтобы показать, что хоть какой будет умный, а как станет самодержавно править, то одуреет» . Затем, живописуя уже евангельские времена, автор констатирует, что цари и паны, приняв учение Христа, извратили его («попереверчували») . Это злодейское деяние Костомаров конкретизирует примером истории Руси, показывая, как свободно жили русичи без царя, а когда он воцарился, «кланяясь и целуя ноги хану татарскому басурману, вместе с басурманами закрепостил народ москалей» (стих 72). А когда «царь Иван в Новгороде душил и топил по десятку тысяч народу за один день, летописцы, рассказывая это, называли его христолюбивым» (стих 73). На Украине же «не сотворили ни царя, ни пана, а сотворили братство-козачество, к которому каждый мог примкнуть, будь он пан или невольник, но обязательно христианин. Там все были равны, и старшины избирались и обязаны были служить всем и на всех работать. И никакой помпы, никакого титула не было между козаками» (стих 75-76). Однако польские «паны и иезуиты хотели насильно повернуть Украину под свою власть… тогда на Украине появились братства, такие, как были у первых христиан», но Украина все же попала в неволю к Польше, и только восстание народа освободило Украину от польского ярма, и она пристала к Московии, как к славянской стране. «Однако скоро увидела Украина, что попалась в неволю, она, по своей простоте, еще не знала, что такое царь, а царь московский это все равно, что идол и мучитель» (стихи 82-89). Тогда Украина «отбилась от Московии и не знала, бедная, куда ей повернуть голову» (стих 90). В результате она была разделена между Польшей и Русью, а это «есть самое негодное дело, что когда-либо случалось в мире» (стих 93). Затем автор сообщает о том, что царь Петр «положил сотни тысяч Козаков в канавах и на их костях построил себе столицу», а «царица Екатерина-немка, курва всесветная, явная безбожница, - доканала козачество, так как отобрала тех, которые были старшиной на Украине, и наделила их вольными братьями, и стали одни панами, а другие - невольниками» (стихи 95-96). «И так пропала Украина, но это только кажется» - заключает автор (стих 97) и намечает выход: - Украина «скоро проснется и крикнет на всю широкую Славянщину, и услышат ее крик, и встанет Украина и будет независимой Речью Посполитою (т. е. республикой. - Б. Л.) в славянском союзе» (стихи 108-109).

Если к этому добавить и стихотворение, тоже на украинском языке, которое было изъято во время обыска на квартире Костомарова и ошибочно приписано жандармами Т. Г. Шевченко, но на самом деле написанное Костомаровым, то можно определить мировоззренческие и историко-философские позиции 30-летнего историка. Многое, конечно, для нас неприемлемо (например, тезис о том, что Екатерина II создала феодальный строй на Украине), однако анализ стихов позволяет определить идеологию Кирилло-Мефодиевского общества как национально-освободительную и демократическую; в формировании ее Костомаров, очевидно, принимал деятельное участие. Отметим, что Костомаров не был, пользуясь современным ходким термином, ни русофобом, ни полонофобом, ни украинским националистом. Он был человеком, глубоко верящим в необходимость братского единения всех славянских народов на демократических началах.

Горе тим, котрi говорють:

Наша власть од Бога,

А без страху над собою

Не знають нiкого.

Горе вченим, котрi злее

Добрим нарiкали,

Тим, що iстину святую

Од простих ховали!

…Любiтися, дiти слави, Любов нас спасае!

Слава-честь тобi вовiки,

Орле наш двоглавий!

Бо ти шпонами своiми

Вирвеш iз неволi,

Iз поруги давнiй на свiт

Естественно, что на допросах Костомаров отрицал наличие общества и свою принадлежность к нему, объяснял, что золотое кольцо с надписями «Кирие элейсон» («Господи помилуй». - Б. Л.) и «Св. Кирилл и Мефодий» вовсе не знак принадлежности к обществу, а обычное кольцо, которое носят на пальце христиане в память о святых, ссылаясь при этом на широко распространенное кольцо с надписью в память святой Варвары. Но все эти объяснения не были приняты следователями и, как видно из определения III отделения собственной его императорского величества канцелярии от 30-31 мая 1847 г., утвержденного царем, он был признан виновным (тем более «что он был старее всех по летам, а по званию профессора обязан был отвращать молодых людей от дурного направления») и приговорен к заключению «в Алексеевский равелин на один год» с последующей отправкой «на службу в Вятку, но никак не по ученой части, с учреждением за ним строжайшего надзора; изданные же им под псевдонимом Иеремии Галки сочинения „Украинские баллады“ и „Ветка“ воспретить и изъять из продажи» .

Николай I разрешил свидания Костомарова с матерью только в присутствии коменданта крепости, а когда мать начала буквально бомбардировать III отделение прошениями о досрочном освобождении сына и отправке его в Крым на лечение в связи с его болезнью, ни одно прошение не было удовлетворено, на них всегда появлялась краткая, как выстрел, резолюция «нет», начертанная рукой управляющего отделением Л. В. Дубельта.

Когда же Костомаров отсидел год в крепости, то и тогда он вместо испрашиваемой матерью замены ссылки в г. Вятку ссылкой в г. Симферополь был по распоряжению Николая I отправлен в г. Саратов с выдачей ему 300 руб. серебром единовременного пособия. Правда, вовсе не из чувства сострадания, а только потому, что, как докладывал всесильный шеф жандармов и начальник III отделения генерал-адъютант Орлов, надломленный Костомаров «поставил себе первым долгом письменно изъявить живейшую верноподданическую признательность Вашему Императорскому Величеству за то, что Ваше Величество, вместо строгого наказания, по чувствам благости своей, даровали ему еще возможность загладить усердною службою прежнее его заблуждение» . Эта отправка в Саратов не означала еще полного освобождения, так как Костомарова сопровождал жандарм, поручик Альпен, который должен был следить за тем, чтобы его поднадзорный не входил «с посторонними лицами в излишние разговоры». Поручик, так сказать, «сдал» Костомарова саратовскому гражданскому губернатору М. Л. Кожевникову. Правда, Орлов приписал на официальном отношении к Кожевникову: «Прошу быть к нему милостиву, человек с достоинствами, но заблуждался и искренне раскаивается» , что, впрочем, не помешало ему обратиться к министру внутренних дел Л. А. Перовскому с предложением об установлении над Костомаровым «строжайшего надзора» . Аналогичное распоряжение он отправил начальнику 7-го округа корпуса жандармов Н. А. Ахвердову, чтобы тот установил в подведомственном ему Саратове секретное наблюдение за Костомаровым и докладывал через каждые полгода о его поведении .

Саратовская ссылка - важный этап в идейном развитии Костомарова, здесь он сблизился с Н. Г. Чернышевским и историком Д. Л. Мордовцевым, только начавшим в эти годы разрабатывать историю народных движений и самозванства. Работая в губернском правлении, Костомаров имел возможность ознакомиться с секретными делами, среди которых имелись дела и по истории раскола. В Саратове он написал ряд трудов, которые при их публикации уже после ссылки и в условиях общественного подъема 50-60-х годов XIX в. стали широко известны, выдвинув их автора в первый ряд среди тогдашних историков. Особое место в этих исследованиях занимают труды по украинской истории.

В эти же годы Костомаров добивается, говоря современным языком, реабилитации. 31 мая 1855 г. он обращается к недавно вступившему на престол Александру II с прошением, в котором пишет: «В настоящее время, когда Ваше Императорское Величество изволили ознаменовать Ваше вступление на престол делом безмерного милосердия, проливающего луч утешения самым тяжелым преступникам, я дерзаю молить державную благость Вашу, государь, о милосердии ко мне. Если бы надзор надо мной ограничивался единственно наблюдением над моими политическими убеждениями, то я бы и не осмелился желать освободиться от него, ибо я других убеждений не имею, кроме тех, какие предписывает мне закон и любовь к своему монарху. Но надзор полиции, соединенный с необходимостью находиться исключительно в одном месте, стесняет меня в моей служебной и домашней жизни и лишает меня средств к поправлению болезни зрения, которою я страдаю уже несколько лет. Государь-отец! Удостойте оком сострадания одного из заблуждавшихся, но истинно раскаявшихся детей великого Вашего семейства русского, соизвольте предоставить мне право служить Вам, государь, и жительствовать невозбранно во всех местах Российской империи Вашего Императорского Величества»

Коллегия прошений переслала прошение Костомарова в III отделение. 27 июня 1855 г. А. Ф. Орлов в своем письменном докладе поддерживает просьбу Костомарова, попутно сообщая, что «из лиц, прикосновенных к тому же обществу, коллежский регистратор Гулак, который был главною причиною составления общества, а также чиновники Бслозерский и Кулиш, не менее Костомарова виновные, уже получили всемилостивейшее прощение» . На этом документе Александр II карандашом наложил резолюцию «согласен». Но это сравнительно быстрое удовлетворение просьбы Костомарова все же еще не означало предоставления полной свободыдеятельности, так как А. Ф. Орлов, сообщая министру внутренних дел Д. Г. Бибикову о решении царя, предупредил, что Костомарову не разрешается служить «по ученой части». Итак, освобожденный от надзора Костомаров в декабре 1855 г. выехал в Петербург. В это же время он предложил редактору «Отечественных записок» свою работу «Век царя Алексея Михайловича», но цензор журнала потребовал справку о снятии запрещений на сочинения Костомарова, наложенных еще в 1847 г. Костомаров в январе 1856 г. обратился с просьбой о разрешении публикации этой статьи в III отделение и получил разрешение на публикацию с резолюцией Л. В. Дубельта: «Только строго цензировать» .

Из крупных работ Костомаров публикует в 1856 г. в «Отечественных записках» свою работу «Борьба украинских Козаков с Польшею в первой половине XVII века до Богдана Хмельницкого», а в 1857-м - «Богдан Хмельницкий и возвращение Южной Руси к России». Эти исследования знакомили широкий круг русской читающей публики с яркими страницами истории братского народа, утверждали неразрывность исторических судеб двух славянских народов. Они явились также заявкой на дальнейшее развитие украинской тематики.

Но и в области русской истории Костомаров продолжал заниматься ранее не исследованными проблемами. Так, в 1857-1858 гг. «Современник» печатает его работу «Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях», а в 1858-м появляется на страницах «Отечественных записок» его знаменитый «Бунт Стеньки Разина» - произведение остроактуальное в условиях назревавшей первой революционной ситуации в России.

Но оставалась еще одна преграда его научно-педагогической деятельности. 27 сентября 1857 г. Костомаров пишет новому начальнику III отделения В. А. Долгорукову: «Не сознавая в себе ни охоты, ни способностей к гражданской службе и притом занимаясь с давнего времени отечественной историею и древностями, я желал бы вступить снова в ученую службу по ведомству Министерства народного просвещения… Если милость государя императора, освободившая меня от надзора, не отменяет прежнего высочайшего повеления в бозе почившего государя императора о недопущении меня к ученой службе, благоволите, ваше сиятельство, повергнуть к стопам всемилостивейшего государя императора мою всеподданническую просьбу о даровании мне права вступить в ученую службу по ведомству Министерства народного просвещения» . Князь Василий Андреевич уже 8 октября распорядился переговорить по этому поводу с министром народного просвещения, последний же счел «неудобным допущение Костомарова служить по ученой части, разве только библиотекарем» .

Между тем совет Казанского университета в 1858 г. избрал Костомарова профессором; как следовало ожидать. Министерство народного просвещения не утвердило это избрание. Однако в 1859 г. попечитель Петербургского учебного округа ходатайствовал о назначении Костомарова исправляющим должность ординарного профессора российской истории Петербургского университета, о чем свидетельствует отношение товарища министра народного просвещения В. А. Долгорукову. Последний сообщил, что для этого требуется высочайшее разрешение, которое, очевидно, было получено, так как в справке III отделения от 24 ноября 1859 г. читаем: «Костомаров известен своею ученостию по части истории, и первая лекция, прочитанная им на днях в здешнем университете, заслужила общее одобрение слушателей, в числе которых было много посторонних лиц» .

Итак, попытка совета Петербургского университета избрать Костомарова экстраординарным профессором по кафедре русской истории увенчалась успехом. Костомаров «завоевывает» столицу благодаря нашумевшей дискуссии с известным историком М. П. Погодиным о крепостничестве в России, а годом позже - в связи с его аргументированным выступлением против так называемой норманнской теории происхождения Руси, разделяемой Погодиным.

В конце 50-х годов прошлого века в связи с подготовкой отмены крепостного права приобрел особое актуальное звучание вопрос о его происхождении. М. Н. Погодин, придерживающийся взгляда «безуказного закрепощения» (т. е. концепции естественного, природного характера постепенной эволюции свободного крестьянства в зависимое положение, которая позволяла противникам реформы утверждать, что государство не должно законодательно лишать помещиков этого права), в 1858 г. в «Русской беседе» опубликовал статью «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права?», в которой пытался доказать, что «личное крепостное право не возникло юридически, а образовалось само собою, вытекая из обстоятельств народной жизни…» Костомаров в ответной статье под тем же заглавием последовательно провел источниковедческий анализ не только указов Бориса Годунова, но и указа от 21 ноября 1597 г. (как и не сохранившегося указа 1592 г.), и пришел к выводу, что «мысль о том, будто Борис не прекращал юрьевского перехода (т. е. права перехода от одного помещика к другому за неделю до Юрьева дня и неделю после него. - Б. Л.) и что это право существовало после него и в XVII веке, - не принимает характера исторической истины после доказательств г. Погодина…» Отметим при этом, что современная литература признает: хотя указы 1601-1602 гг. Бориса Годунова частично разрешали крестьянские выходы, установлены, по крайней мере, три указа о запрещении выхода (1581 г., 1592-1593 гг., 1603-1604 гг.), причем о первом и последнем узнаем из вновь обнаруженной летописи , которая не была известна Костомарову. Однако его принципиальная позиция отрицания «безуказного закрепощения» выдержала проверку временем.

Для характеристики степени общественной активности и душевного состояния Костомарова с момента, когда он был освобожден от надзора и ссылки, и до утверждения его профессором Петербургского университета нелишне будет сообщить, что он успел в 1857 г. в течение восьми месяцев посетить Швецию, Германию. Францию, Италию и Австрию, попутно работая в архивах и библиотеках (особо отметим работу в Швеции, давшую материал для монографии о Мазепе), а после возвращения в 1858 г. непосредственно включился в работу по подготовке крестьянской реформы, став делопроизводителем Саратовского губернского комитета по улучшению быта помещичьих крестьян. В 1859 г., когда губернские комитеты фактически прекратили свою деятельность, он переехал в Петербург, заменив ушедшего в отставку профессора Н. Г. Устрялова.

К началу 60-х годов Костомаров прочно утвердился как превосходный лектор и один из ведущих историков. Он опубликовал в «Современнике» в 1860 г. «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях», в «Русском слове» - работу «Русские инородцы. Литовское племя и отношения его к русской истории», и, наконец, в 1863 г. вышло отдельной книгой одно из фундаментальнейших исследований Костомарова «Севернорусское народоправство во времена удельно-вечевого уклада. Новгород - Псков - Вятка».

К этому времени Костомаров, освистанный недовольными студентами, вынужден был покинуть преподавательскую кафедру. Студенты недовольны были, как им казалось, неблаговидным поступком профессора, не присоединившегося к акции протеста против высылки профессора П. В. Павлова. Этот эпизод достаточно подробно описан Костомаровым в его автобиографии. Воспользуемся его рассказом. Когда в 1861 г. в связи со студенческими выступлениями был закрыт Петербургский университет, а в начале 1862 г. много арестованных студентов выпущено из крепости, возникла идея чтения публичных лекций за весьма умеренную плату, чтобы наверстать вызванные закрытием университета потери. Костомаров в начале февраля 1862 г. начал чтение курса русской истории с XV в. По его собственным словам, он не вмешивался в студенческие дела: «Я не принимал ни малейшего участия в тогдашних (1861 г. - Б. Л.) университетских вопросах, и хотя студенты часто приходили ко мне, чтобы потолковать со мною, что им делать, но я отвечал им, что не знаю их дел, что знаю только науку, которой всецело посвятил себя, и все, что не относится непосредственно к моей науке, меня не интересует. Студенты были очень недовольны мною за такую постановку себя к их студенческому делу…» . Это был тот фон, на котором разыгрались события весны 1862 г., когда уже функционировал свободный университет, доступный для всех желающих слушать читаемые в просторном зале городской Думы лекции. 5 марта профессор этого университета П. В. Павлов не в здании Думы - официальном месте чтения лекций, - а в частном доме на Мойке, где проходил литературный вечер, прочел свою статью «Тысячелетие России». В тексте, который он накануне показал Костомарову, тот не нашел ничего, что могло бы «обратить неблагосклонное внимание властей» Эта статья, и особенно сопровождавший ее взятый из «Евангелия» рефрен - «имеющие уши слышати, да слышат», вызвала бурный восторг студентов. На следующий день Павлов был арестован.

В ответ на арест часть профессоров под влиянием студенческих требований прекратила читать лекции. Костомаров же возражал против этого, утверждая, что «прекращение лекций не имеет никакого смысла» .

Когда Костомаров 9 марта пришел читать лекцию, часть студентов, требовавших прекращения лекций в знак протеста против ареста Павлова, устроила ему обструкцию; другие же, по словам историка, кричали «Браво, Костомаров!». Костомаров написал от имени группы профессоров прошение министру народного просвещения об освобождении Павлова, но оно не дало результатов. Вскоре Павлов был сослан в Кострому, а сам Костомаров, уязвленный неблагодарностью студентов, подал прошение об отставке. С тех пор он не занимался преподавательской деятельностью, целиком сосредоточившись на научной работе.

Ниже мы коснемся только украинской тематики в творчестве Костомарова. Как уже отмечалось, первые публикации его исследовании посвящены истории Украины XVI в.: в 60-70-е годы Костомаров продолжает изучать события в их хронологической последовательности, посвящая свои работы гетманствам Выговского (публикация 1861 г.), Юрия Хмельницкого (публикация 1868 г.). В 1879-1880 гг. он публикует в «Вестнике Европы» свой труд «Руина. Историческая монография, 1663-1687. Гетманство Брюховецкого, Многогрешного и Самойловича» и наконец подходит ко времени гетманства Мазепы.

Следует сказать, что в исторической науке того времени (как, впрочем, и нашего недавнего) эта тема была запретной. Разумеется, официально она не запрещалась, но с того момента, когда Мазепа 12 сентября 1708 г. был предан анафеме одновременно в скромной глуховской Троицкой церкви и величественном Успенском соборе Московского Кремля, его имя оказалось как бы вычеркнутым из истории.

Однако Костомаров, уже имевший опыт исторического исследования, связанного с именем тоже преданного анафеме Степана Разина, взялся за «запретную» тему, что само по себе было смелым поступком. Опубликованное в 1882 г., за три года до смерти автора, исследование «Мазепа» является одним из самых блистательных произведений Костомарова, в котором проявились не только повествовательный талант автора, но его незаурядные источниковедческие способности, высокая археографическая культура. Автор свободно оперирует материалом, почерпнутым из фондов Малороссийского приказа, он глубоко изучил фонды петровских учреждений, шведских и польских рукописных и печатных собраний, всевозможные акты и летописи, работы шведских историков и дневники шведских полководцев.

Учитывая свое положение первопроходца, автор скрупулезно перечисляет все материалы, которые составляют источниковую базу исследования. Этот громадный фактический материал так глубоко проанализирован и так блистательно изложен, что все последующие исследователи, чьи оценки Мазепы не только не совпадают, но даже противоположны концепции Костомарова, не могли игнорировать его исследование.

Есть все основания утверждать, что работа над «Мазепой» - настоящий подвиг Костомарова как ученого, 60-летний больной человек, перенесший два инсульта, страдавший серьезной болезнью глаз, начиная с ранней весны 1877 г. напряженно работал в московских архивах.

Ежедневно не менее семи часов в день он разбирал рукописи, копировал или выписывал отдельные тексты, изучал польские и шведские источники, параллельно набрасывая части своей будущей монографии. И так в течение четырех лет. Летом 1881 г. жена Костомарова сообщила Мордовцеву, что она обычно с 12 до 4 часов дня пишет текст «Мазепы» под диктовку мужа, а уже к концу 1882 г. эта работа начала печататься в «Русской беседе» .

До последнего времени можно было наблюдать хотя и парадоксальное, но трогательное единство в оценке идейных позиций Костомарова советских историографов и зарубежных националистов. Так, в 1967 г. издательство Мичиганского университета выпускает исследование с характерным названием: «Николай Иванович Костомаров: русский историк, украинский националист, славянский федералист» (Popazian Dennis. «Nickolas Ivanovich Kostomarov: russian historian, ukranian nationalist, slavic federalist»), а семью годами раньше выходит в издательстве «Наука» второй том «Очерков истории исторической науки», в котором на с. 146 черным по белому напечатано: «Костомаров вошел в историографию в первую очередь как выразитель взглядов и интересов зарождающегося украинского буржуазно-помещичьего национализма». Поистине крайности сходятся.

Каким же предстает перед нами автор «Мазепы»? Если бы характеристика Костомарова как украинского националиста соответствовала реальности, то мы бы скорее всего в книге увидели в Мазепе идейного борца за «самостийность» Украины, героя-мученика, потерпевшего поражение. Таким его и рисовали действительные националисты, начиная от основоположника националистической украинской историографии В. Б. Антоновича, не говоря уже о далеком от науки Ф. M. Уманце, авторе апологетического писания «Гетман Мазепа» (Спб., 1897), которое было блистательно раскритиковано выдающимся украинским историком XIX в. А. M. Лазаревским . Несмотря на это, эстафету Ф. M. Уманца подхватили некоторые современные публицисты.

Но Костомаров рисует совсем иной образ Мазепы. Для Костомарова Мазепа - авантюрист, чуждый всякой национальной идее, готовый служить тем, кто обеспечивает его ненасытное стремление к богатству и власти, и до тех пор, пока это ему, Мазепе, лично выгодно. Он вовсе не предатель украинского народа, ибо никогда не был представителем народных интересов, он предатель вообще, по складу своего характера; и в то же время человек незаурядный - незаурядный в своем умении войти в доверие к «сильным мира сего».

Скинув своего благодетеля - гетмана Самойловича и сев на его место не без помощи могущественного временщика, фаворита царевны Софьи В. В. Голицына, он в благодарность за оказанное покровительство преподнес князю 10000 руб., взятых из конфискованной сокровищницы Самойловича. Пользуясь покровительством князя, Мазепа расправился со всеми, кто был близок к Самойловичу, и заодно с теми, кто, по его мнению, мог бы сыграть с ним такую же шутку, как он с Самойловичем. Когда Софья оказалась в опале, а с нею и Голицын, Мазепа сумел очень быстро войти в доверие к молодому царю Петру I. И это доверие было настолько прочным, что Петр, не раздумывая, отметал поток доносов на Мазепу, хотя многие из них содержали честное изложение фактов о граничащих с изменой действиях Мазепы. Он был изобретателен в своей жестокости, коварен по отношению к своим ближайшим сотрудникам - награждая явно, он тайно порочил их в своих донесениях царю, который принимал, как правило, решения, желательные Мазепе. Так разыгралась трагедия Кочубея, столь памятная каждому, кто прочел поэму «Полтава» А. С. Пушкина.

Мазепа был тонким политиком, но его политика не имела ничего общего с защитой интересов украинского народа, она целиком была направлена на укрепление собственных позиций гетмана, на всемерное обогащение, на ограбление и закрепощение украинских крестьян. Он был беспощаден при подавлении народных восстаний против усиливавшегося крепостнического гнета, яростно защищая интересы украинских феодалов. К моменту своей открытой измены Петру он был самым богатым человеком на Украине, ничуть не уступавшим по своим земельным владениям и количеству крепостных польским магнатам или крупнейшим русским феодалам начала XVIII в. Измена Петру вовсе не была актом покаяния, действием одумавшегося национального героя - это вполне банальное действие азартного игрока, рассчитывавшего погреть руки на показавшейся ему реальной победе Карла XII над Петром. Если бы эта победа не обернулась сокрушительным поражением, то и тогда переход Мазепы на сторону Карла XII и Польши сулил Украине не государственную самостоятельность, а возвращение под иго польской шляхты.

Так что Мазепа был не родоначальником украинской национальной идеи, как об этом громогласно шумят современные апологеты Мазепы, а образчиком той известной категории авантюристов феодальной поры, которые, преследуя свою выгоду, часто меняли своих сюзеренов.

Украинский народ не принимал «своего», с точки зрения современных украинских националистов, «благодетеля». Костомаров пишет, что среди украинцев «всегда было огромное число таких, которые были бы рады, если бы только узнали, что царь его сменяет», и замечает, что когда Мазепа отступил к шведской стороне, неприязненной царю, «тотчас же последовали челобитные, заверявшие о преданности малороссиян московскому престолу, и притом не только из того края, где уже находились великороссийские ратные силы, - подчеркивает он, - но и из таких полков, где их еще не было, - следовательно, нельзя признавать их только действием страха».

Новейшие разыскания советских историков документально подтверждают характеристику Мазепы, данную Костомаровым. Так, М. Ф. Кот-ляр обнаружил в рукописном отделе Ленинградского отделения института истории АН СССР среди бумаг А. Д. Меншикова письмо к нему Мазепы, в котором он настоятельно советует уничтожить Запорожскую Сечь, но сделать это руками русских солдат, так как ему неудобно уничтожить украинское казачество, а царским войскам это можно делать под предлогом необходимости обезопасить южные границы и обеспечить нерушимость мирных договоров с Турцией и Крымским ханом . Это письмо не имело последствий - то ли потому, что всесильный Меншиков не очень доверял Мазепе (единственный, кстати, в окружении Петра), то ли по какой-то другой причине. Этого документа, очевидно, Костомаров не знал, хотя также писал о яростной ненависти Мазепы к «гультаям» Запорожской Сечи.

В своем исследовании Костомаров по-прежнему остается верен идее славянского единства, союзу славянских народов, вовсе не замалчивая факты насилия царской власти по отношению к Украине. На последних страницах книги Костомаров особенно четко формулирует свое понимание истории взаимоотношений России и Украины: «Нельзя сказать, чтобы в те времена народ малороссийский питал какую-то привязанность к Русской державе и к соединению с „москалями“, напротив, мы на каждом шагу натыкаемся, так сказать, на факты взаимного недружелюбия и даже вражды между двумя русскими народностями. Нельзя сказать также, чтобы народ малороссийский не сознавал своей народной личности и не желал национальной независимости. Много было условий, делавших возможным отпадение малороссиян от верности к русскому царю. И однако вышло не то. Народ инстинктивно почуял ложь в тех призраках свободы, которые ему выставляли. Он уже и прежде лучше самого Петра и его министров раскусил своего гетмана, считал его ляхом, готовым изменить царю с тем, чтоб отдать Украину в рабство Польше. Никакие уверения изменника, никакие лживые обвинения, рассыпаемые им на московские власти, не переменили к нему народной антипатии. Народ инстинктивно видел, что его тянут на гибель, и не пошел туда. Народ остался верен царю, даже не из какой-либо привязанности, не из благоговейного чувства к монарху, а просто оттого, что из двух зол надобно выбрать меньшее. Как бы ни тяжело было ему под гнетом московских властей, но он по опыту знал, что гнет польских панов стал бы для него тяжелее».

Такова та историческая правда, которую сформулировал Костомаров как результат своего исследования. Это написано свыше ста лет тому назад, в обстановке начавшейся эпохи контрреформ. В наши дни эта истина никак не устраивает ни украинских националистов, ни русских горе-патриотов. Но она не может быть опровергнута и не устаревает. А мысль Костомарова, завершающая книгу, даже злободневна. Повторим ее: «Если в те времена, когда действительно поступки московских властей возбуждали в народе возможность стать враждебно к Русской державе, народ этот из инстинктивного чувства остался верен этой державе, то невозможно подозревать что-нибудь подобное теперь, когда эти два народа настолько сблизились и соединились, что их расторжение уже немыслимо в силу освященного опытом сознания обоюдной пользы их соединения».

Предлагаемое читателям сочинение Костомарова является первым в советское время переизданием книги. Правда, «Украiнський iсторичний журнал» начал в 1988 г. со своего восьмого номера перепечатку отдельных глав этой книги. И журнальная публикация, и настоящее издание основываются на тексте, опубликованном в «Собрании сочинений Н. И. Костомарова. Исторические монографии и исследования». Т. 16 (Спб., 1905). В тексте исправлены без оговорок типографские опечатки. В отличие от журнальной публикации, в настоящем издании сохраняются очень важные элементы книги Костомарова: в конце книги публикуется главка «Источники», дающая, как уже говорилось, четкое представление о богатстве и фундаментальности источниковой базы исследования, сохранены краткие изложения содержания, предваряющие каждую главу. Ввиду того что читатель получит подробную характеристику источниковой базы и в связи с полной потерей справочного значения, подстрочные ссылки автора не приводятся. Эти ссылки были двоякого рода: а) указание на местонахождение источника использованного архивного документа, б) прямое цитирование иноязычных источников, текст которых приведен автором в переводе полностью или в пересказе. Эти подстрочные примечания в момент выхода книги являлись важным доказательством научной добросовестности автора и соответствовали правилам издания научной книги. Правомерность отказа от публикации подстрочных примечаний в настоящем издании основывается на том, что все ссылки первой группы потеряли свое справочное значение в связи с реорганизацией системы хранения и, следовательно, перешифровки соответствующих архивных дел. Ссылки же второй группы опускаются потому, что публикатор, тщательно проверив переводы или пересказы документов автором с соответствующими текстами подстрочных ссылок, пришел к выводу об их полной аутентичности при переводе и полном соответствии их содержания при пересказе. Сохранены лишь под цифровыми обозначениями авторские комментарии географического характера. Для того чтобы читатель получил представление о научном оформлении исследования, а также ввиду особого интереса для широкого читателя двенадцатой главы, в которой повествуется о трагедии Кочубея, и изложены реальные исторические факты, получившие художественное воплощение в поэме Пушкина «Полтава», эта глава публикуется со всем научно-справочным аппаратом Костомарова.

Публикатор отказался от попыток интерпретации фактов, изложенных в исследовании Костомарова, ограничившись только необходимыми разъяснениями отдельных терминов и понятий, мало известных или совсем не известных читателю (они даны под звездочками).

Уязвимые стороны концепции Костомарова, особенно касающиеся его оценки народных движений, запорожского казачества, отдельных выдающихся предводителей казачье-крестьянских восстаний, публикатор не счел возможным комментировать, имея в виду, что современную трактовку исторической фигуры И. С. Мазепы и его времени читатель может найти в главе «Измена Мазепы» книги известного советского историка Н. И. Павленко «Петр Великий», вышедшей в издательстве «Мысль» в 1990 г.

Никола́й Ива́нович Костома́ров (4 (16) мая , Юрасовка Воронежской губернии - 7 (19) апреля ) - русский и украинский историк , исследователь социально-политической и экономической истории России и Украины , украинский и русский поэт и беллетрист .

Ранние годы

Студенчество

Уже в первые годы учения сказались блестящие способности Костомарова, доставившие ему, от учителей московского пансиона, в котором он при жизни отца недолго учился, прозвище «enfant miraculeux» (это значит «чудо-ребёнок» на французском). Природная живость характера Костомарова с одной стороны, низкий уровень учителей того времени - с другой не давали ему возможности серьёзно увлечься занятиями. Первые годы пребывания в харьковском университете, историко-филологический факультет которого не блистал в ту пору профессорскими дарованиями, мало отличались в этом отношении для Костомарова от гимназии. Сам Костомаров много работал, увлекаясь то классической древностью, то новой французской литературой , но работы эти велись без надлежащего руководства и системы, и позднее Костомаров называл свою студенческую жизнь «беспорядочной». Лишь в , когда на кафедре всеобщей истории в Харькове появился М. М. Лунин, занятия Костомарова приобрели бо́льшую системность. Лекции Лунина оказали на него сильное влияние, и он с жаром отдался изучению истории . Тем не менее, он так ещё смутно сознавал свое настоящее призвание, что по окончании университета поступил было на военную службу. Неспособность его к последней скоро стала, однако, ясна и начальству его, и ему самому.

Увлекшись изучением сохранившегося в городе Острогожске , где стоял его полк, архива местного уездного суда, Костомаров задумал писать историю слободских казачьих полков. По совету начальства, он оставил полк и осенью г. вновь явился в Харьков с намерением пополнить своё историческое образование. В это время усиленных занятий у Костомарова, отчасти под влиянием Лунина, стал складываться взгляд на историю, в котором были оригинальные черты сравнительно с господствовавшими тогда среди русских историков воззрениями. По позднейшим словам самого Костомарова, он «читал много всякого рода исторических книг, вдумывался в науку и пришёл к такому вопросу: отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик-земледелец-труженик как будто не существует для истории; отчего история не говорит нам ничего о его быте, о его духовной жизни, о его чувствованиях, способе его радостей и печалей»? Мысль об истории народа и его духовной жизни, в противоположность истории государства, стала с этой поры основной идеей в кругу исторических воззрений Костомарова. Видоизменяя понятие о содержании истории, он раздвигал и круг её источников. «Скоро, говорит он, я пришёл к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе». Он научился украинскому языку, перечитал изданные народные украинские песни и печатную литературу на украинском языке, тогда очень небольшую, предпринимал «этнографические экскурсии из Харькова по соседним сёлам, по шинкам». Весну г. он провёл в Москве, где слушание лекций Шевырева ещё более укрепило в нём романтическое отношение к народности.

В эту пору Костомаров сам начал писать по украински, под псевдонимом Иеремии Галки , и в - гг. выпустил в свет две драмы и несколько сборников стихотворений, оригинальных и переводных. Быстро продвигались вперед и его занятия по истории. В Костомаров выдержал магистерский экзамен, а в напечатал диссертацию «О значении унии в западной России ». Назначенный уже диспут не состоялся вследствие сообщения архиепископа харьковского Иннокентия Борисова о возмутительном содержании книги. Хотя речь шла лишь о нескольких неудачных выражениях, но профессор Устрялов, по поручению министерства народного просвещения разбиравший труд Костомарова, дал о нём такой отзыв, что книгу велено было сжечь. Костомарову дозволено было написать другую диссертацию , и в конце г. он представил в факультет работу под названием «Об историческом значении русской народной поэзии », которую и защитил в начале следующего года. В этом труде нашли яркое выражение этнографические стремления Костомарова, принявшие ещё более определенный вид благодаря сближению его с целым кружком молодых украинцев (Корсун , Кореницкий , Бецкий и др.), подобно ему с энтузиазмом мечтавших о возрождении украинской литературы.

Народничество

Немедленно по окончания своей второй диссертации Костомаров предпринял новую работу по истории Богдана Хмельницкого и, желая побывать в местностях, где происходили описываемые им события, стал учителем гимназии сперва в Ровно , затем () в Киеве . В г. совет киевского университета избрал Костомарова преподавателем русской истории, и с осени этого года он начал свои лекции, вызвавшие сразу глубокий интерес слушателей.

В Киеве, как и в Харькове, около него составился кружок лиц, преданных идее народности и намеревавшихся проводить эту идею в жизнь. В кружок этот входили П. А. Кулиш , Аф. Маркевич, Н. И. Гулак, В. М. Белозерский, Т. Г. Шевченко . Интересы киевского кружка не ограничивались, однако, пределами украинской национальности. Члены его, увлеченные романтическим пониманием народности, мечтали об общеславянской взаимности, соединяя с последней пожелания внутреннего прогресса в собственном отечестве. «Взаимность славянских народов - писал позже об этом кружке Костомаров, - в нашем воображении не ограничивалась уже сферой науки и поэзии, но стала представляться в образах, в которых, как нам казалось, она должна была воплотиться для будущей истории. Помимо нашей воли стал нам представляться федеративный строй, как самое счастливое течение общественной жизни славянских наций… Во всех частях федерации предполагались одинаковые основные законы и права, равенство веса, мер и монеты, отсутствие таможен и свобода торговли, всеобщее уничтожение крепостного права и рабства в каком бы то ни было виде, единая центральная власть, заведующая сношениями вне союза, войском и флотом , но полная автономия каждой части по отношению к внутренним учреждениям, внутреннему управлению, судопроизводству и народному образованию ». С целью распространения этих идей дружеский кружок преобразовался в общество, получившее название Кирилло-мефодиевского братства .

Панславистские мечтания юных энтузиастов скоро были оборваны. Студент Петров, подслушавший их беседы, донес на них; они были арестованы весной , обвинены в государственном преступлении и подвергнуты различным наказаниям.

Расцвет деятельности

Литература

• См. автобиографическую записку в «Словаре профессоров университета св. Владимира», автобиографию в «Рус. Мысли» (1885, № 5 и 6) и более подробную - «Литературное наследие» (СПб., 1891).
• Некрологи и воспоминания: «Киевская Старина» (1885 и 1895, № 4); «Новь» (1885); «Русская Старина», 1885; «Рус. Архив» (1890, № 10, А. А. Корсун).
• Полный список трудов - в «Литературном наследии».
• Наиболее подробная и беспристрастная оценка - у Пыпина: «История русской этнографии» (т. III).