Удивительно, с какой быстротой школа, сооружение вообще-то весьма тяжеловесное, инерционное, как утверждают эксперты, сегодня двинулась обратно, к советским образовательным стандартам. Так трудно проходили реформы, растянутые на десятилетия, с пилотными проектами и общественными обсуждениями, и с какой готовностью система развернулась вспять! Но по всему получается, что в этом направлении ее толкает общая тенденция, даже не политическая, а добровольная.

Пока в министерстве придумывают, что еще сделать с единым государственным экзаменом, чтобы всем угодить, а глава российского государства призывает школьников готовиться к труду и обороне, в то время, как в Общественной палате размышляют о едином учебнике по литературе, российские родители тщетно бьются над решением школьных задач, стремясь к вожделенной пятерке.

Им кажется, что признать собственную несостоятельность в этом вопросе равнозначно признанию родительской некомпетентности вообще, ведь новые методики никак не согласуются с собственным опытом, которого, надо честно признаться, просто нет. Опыт, конечно, есть, только принципиально другой, ведь еще нынешние тридцатилетние родители носили пионерский галстук. И именно полученное в то время знание мешает честно сказать, что ты детских уроков не понимаешь, и переложить ответственность на самого ребенка и на учителей, с которыми следует общаться не только по поводу двоек.

Миф о хорошем советском образовании так живуч не только потому, что прочно коренится в имперском сознании превосходства. Да, советское образование было хорошим, иными словами, правильным для исполнения тех целей, что ставили социалистическое государство и коммунистическая партия. Еще оно было хорошим потому, что продолжались еще дореволюционные традиции, работали старые школы и многое возникало именно вопреки. А еще людям просто требовалось выживать – и физически, и морально, а это самая сильная мотивация, какая только может быть.

Как учили и как учились в советские времена, вспоминают директор Федерального института развития образования Александр Асмолов , руководитель Центра социологии образования, науки и культуры Института социологии РАН Давид Константиновский и театральный критик, переводчик Ирина Мягкова .

Александр Асмолов :

– Моя первая школа была на 1-й Мещанской, которая ныне называется Проспект мира. И первая учительница носила хрестоматийное имя – Анна Ивановна. И было ей 24 года. И первое, что произошло, – я влюбился в свою первую учительницу в первом классе. И до сих пор помню, как меня мучила дума, что я плохо спел для нее.

Мне невероятно повезло, потому что жизнь школы очень тесно переплеталась с жизнью моих замечательных родителей, с жизнью в поселке писателей Красная Пахра. Мой учитель по жизни, которого, увы, уже нет, – это писатель Владимир Тендряков. И он учил меня тому, что личность кончается там, где она начинает существовать по формуле "что изволите".

И когда с 6-7-го класса у тебя дома бывают Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Камил Икрамов, Наум Коржавин, складывается совершенно иная реальность. И это приводило к конфликтам в школе. Потому что в школе были определенного рода советские нормы жизни и набор традиционных поэтов, которых полагалось любить больше, чем каких-то других. И если ты это нарушал, нарушались и правила этой жизни.

Поскольку я учился в советской школе, полагалось любить, кроме классических поэтов, суперсоветских – Владимира Фирсова, Игоря

В советской школе, полагалось любить, кроме классических поэтов, суперсоветских – Владимира Фирсова, Игоря Кобзева, Эдуарда Асадова

Кобзева, Эдуарда Асадова. А когда тебе 14 или 15 лет и море по колено, если тебе задается определенная мотивация теми, в кого влюблен, ты начинаешь свое мнение отстаивать с непомерной неистовостью и яростью. И поскольку я отстаивал, было комсомольское собрание, на котором разбиралось мое поведение за то, что я не люблю Асадова и Кобзева, и за то, что я вслед за Евтушенко повторил что "единицей советской поэзии является 1 кобзь".

В то время стихи передавали мое отношение к школе. Однажды на уроке гражданской обороны, поскольку у меня было плохо с моторикой, команды "направо" и "налево" выполнял некорректно, у меня дергалась нога. И тогда полковник, который был учителем НВП, сказал: "У, гад, ты тут твист хочешь танцевать, а не поворачиваться направо и налево! Ты у меня вылетишь из школы, как пробка из бутылки!" Я пришел в класс и написал стихотворение:

Школа – казарма, учитель – солдат,

Голова пуста, а орет на ребят.

Сенатор в гимнастерке и плебей в натуре.

Грязь в голову вбивает и учит разной дури.

Доколе ж? Плебея терпеть надоело.

Гнать их отсюда – вот наше дело.

Эти стихи, поскольку я желал популярности, я стал бросать девочкам в классе. И на уроке обществоведения директор школы, который вел этот предмет, перехватил мою бумажку. Лицо его сначала было белым, потом стало красным, цвет его менялся, и он сказал: "Ну, все, Асмолов, доигрался! Пойдем..."

Ирина Мягкова :

– Я помню до сих пор, что в пятом классе получила хрестоматию по литературе, от которой не могла оторваться. Там был настолько полный курс русской литературы, начиная от "Слова о полку Игореве", продолжая русскими историческими повестями, и 18-й век, Карамзин, Тредиаковский, это был курс литературы, который потом только в вузе стали преподавать, а тогда это давали в школе. Но быстро стало все меняться, и на моих глазах вместо этой хрестоматии пришла совсем другая, более адаптированная, сокращенная. И с каждым годом круг знаний, который все равно сохранялся немалый, сокращался.

Мы тогда много чего проходили, правда, новинок не знали, никаких современных писателей. А перепад был огромный: с одной стороны абсолютно просоветская, фальшивая Прилежаева, а с другой – Фрида Вигдорова, которая написала очень честную книжку "Мой класс".

Однажды по Прилежаевой в школе проходила конференция, и поскольку я была активистской в библиотеке, то меня попросили выступить. И это было мое первое критическое выступление в жизни. Книжка, которую обсуждали, называлась "Над Волгой", там такой бедный мальчик, без мамы, но умный, хороший, правильный, он решил, что надо свой класс увлечь не каким-то коллекционированием марок или другими глупостями, а надо увлечь музыкой Чайковского. И вот он заставлял всех слушать этого Чайковского, и весь класс полюбил музыку Чайковского...

Я когда прочитала эту книжку, точно почувствовала, что это фальшивка, неправда. И я вышла в актовый зал, полный согнанных с уроков детей, и

Школьники выступали и говорили, что не важно, правда или неправда в книжке, надо, чтобы было написано, как должно быть

сказала им, что то, что написано в книжке, неправда. Объяснила, что нельзя увлекаться музыкой так же, как марками, это разные вещи, но не была убедительной, безусловно, а просто сказала, что неправда, и хоть вы меня казните за это. Прилежаева, которая на обсуждении присутствовала, потом про меня спрашивала у нашего библиотекаря Антонины Петровны, из какой семьи девочка, почему так она...

А тогда вся аудитория была против меня, школьники выступали и говорили, что не важно, правда или неправда, надо, чтобы в книжке так было написано, как должно быть. То есть все уже были воспитаны в соцреализме.

Давид Константиновский :

– С пятого класса я учился в школе, которую и заканчивал, и она была замечательная! И каждый раз, когда приезжал в Челябинск, я навещал свою классную руководительницу. Она скончалась всего два года тому назад, такая боевая была, не намного старше нас… Тогда она, видимо, опасалась, что мы сильно будем ее доставать, поэтому очень строжилась. Однако пронять нас этой строгостью было нельзя. Это же мужская школа, там три десятка мальчишек, которым море по колено!

Ребята учились очень разные. Скажем, моим соседом по парте долгое время был сын уборщицы. Были и дети рабочих, инженеров, сын работника КГБ, дети интеллигентов, мелких служащих, тогда принимали всех. Выгоняли совсем уж за что-то чрезвычайное, а так все нам прощалось. Существовал, конечно, обряд инициации: когда приходил новичок, после уроков шли на зады школы и устраивали драку, но так, по-божески, скорее, мерились силами.

Внутри класса не возникало никаких особенных конфликтов. Хотя был у нас такой активный комсомолец, который донес на нас однажды, и это

Когда приходил новичок, после уроков шли на зады школы и устраивали драку

было серьезное дело. В 10-м классе на практику к нам пришли студентки иняза, красивые, веселые девушки. А у нас была хорошая компания, и мы учились хорошо (я начал учиться хорошо с 9-го класса, до этого вообще не учился), и на праздники у двух братьев из класса уехала мать, и мы пригласили этих девушек в гости. Выпили совсем немножко вина, разговаривали о жизни, о литературе, в общем, все прошло замечательно. Мы не афишировали это событие, но и не скрывали. И этот активный комсомолец пошел и донес.

С нас что взять? А девушек собирались исключить из института. Мы узнали об этом не от них самих, они ничего не сказали, мы узнали это от учителей. Мы – к родителям, родители – к завкафедрой, тот оказался очень порядочным человеком, и это дело замяли, слава богу. Хотя все было очень безобидно, даже возвышенно, я бы сказал.

2. Школа и ее учащиеся после 1935 года

Школьная реформа. Новые требования к учащимся в области знаний и дисциплины. Взаимоотношения учащихся и учителей. Общественная работа. Роль комсомола. Интересы учащихся и их политические настроения

В это время, когда в школе проводились реформы, о которых я уже вскользь говорил, я учился в педагогическом институте и не наблюдал непосредственно за перестройкой работы школы. Снова я попал в школу в 1935 году после окончания педагогического института. Причем я начал свою педагогическую деятельность не в средней школе, а в техникуме.

Мои наблюдения, относящиеся к тому периоду, когда я преподавал в техникуме, тоже представляют большой интерес. В техникумы шли окончившие семилетки. Они сдавали вступительный экзамен по ряду предметов, в том числе по русскому языку и литературе. Таким образом, я мог составить себе довольно ясную картину положения в школе, представлял себе, с какими знаниями выпускают учащихся семилетки.

Правда, я преподавал два года в сельскохозяйственном техникуме, куда поступали преимущественно из сельских школ. В сельских же школах, как правило, была ниже грамотность учащихся. Поэтому, чтобы представить себе положение в городских школах, в сведения, касающиеся школ сельских, нужно внести некоторые коррективы.

Экзамен поступающим в техникум не отличался большой строгостью. Давался диктант, несколько вопросов по грамматике и два-три вопроса по литературе. В диктантах экзаменующиеся делали от 2 до 40 ошибок. Приходилось принимать и таких, которые делали по 10-15 ошибок. В моих записках сохранились сведения о том, что в 1938 году (прием студентов происходил в середине августа, на 120 мест было 250 кандидатов) приняли на первый курс техникума комсомолку, сделавшую 40 синтаксических и орфографических ошибок. Приняли ее по настоянию партийной организации техникума: у нее были какие-то рекомендации по партийной линии.

Не могу не рассказать о некоторых курьезных ответах по литературе, которые также сохранились в моих записках.

Экзаменующийся рассказывает биографию Некрасова и говорит следующее: «Некрасова отец хотел отдать в белогвардейцы, но Некрасов не хотел идти в армию»…

Экзаменующийся разбирает рассказ Чехова «Злоумышленник». Мнется.

Преподаватель спрашивает его:

«Ну, что же, осужден был крестьянин?»

Экзаменующийся, подумав, отвечает:

«Да, ему дали принудработы».

Экзаменующийся рассказывает о повести Фурманова «Чапаев». Тоже мнется. Говорит тихо, несвязно.

Преподаватель спрашивает его:

«Кто же был комиссаром в дивизии Чапаева?»

Экзаменующийся, замявшись, отвечает:

«Этот, как его, Колчак».

Два первых ответа, как мы видим, являются следствием воспитания советского, следствием воздействия на сознание учащихся окружающей среды, советской действительности. Принудработы, белогвардейцы – слова и понятия советского периода, воспринятые некритически, преломленные в сознании учащегося в историческое прошлое, иное и по форме, и по содержанию.

В эти ответы, которые сначала вызывают только улыбку, следует вдуматься, и тогда мы увидим значительно больше. Мы увидим, что часть нашей молодежи не знает прошлого России, ее истории, не знает, прежде всего, хорошего в этом прошлом, не может сравнить его с настоящим, с советской действительностью. Незнание прошлого России, незнание Западного мира лишает нашу молодежь, может быть, и не всю, но значительную часть ее, того критерия, с которым бы она могла подходить к советской действительности.

Таким образом, эти курьезные, на первый взгляд, ответы заключают в себе глубокий смысл, свидетельствуют о тех процессах, которые происходят в сознании молодежи.

Третий ответ экзаменующегося, о Колчаке, объясняется, по-видимому, незнанием литературы вообще, низким образовательным уровнем, незнанием, в частности, истории Гражданской войны. Как это ни странно, но история Гражданской войны в школах не изучалась.

Приведенные примеры ответов не являются абсолютным исключением. О подобных ответах я знал из рассказов знакомых преподавателей.

Однако на основании этих ответов не следует делать вывод о низком развитии и низком образовательном уровне всех учащихся, всех выпускников школ. Наряду с приведенными примерами, я мог бы привести примеры, свидетельствующие об исключительно высоком уровне развития учащихся даже сельских школ, о большой начитанности их. Как правило, высокий уровень развития достигался не столько в процессе учения в школе, сколько в процессе самообразования, в процессе чтения.

И еще следует отметить одно. Уже в плане политическом. Тоже, как правило, блестяще учились (я говорю о тех, кто приходил в техникумы из сельских школ) дети раскулаченных крестьян, нередко сироты, родители которых погибли в ссылке. Я не хочу этим сказать, что в нашем народе есть одаренные и неодаренные слои, хотя зажиточные крестьяне отличались, конечно, большими способностями, большим трудолюбием. Но все-таки я не хотел бы выделять какой-то слой. Объяснялось то явление, о котором я говорю, по-моему, несколько иными причинами. Детям раскулаченных в течение нескольких лет был закрыт доступ не только в высшие учебные заведения, но и в средние, такие, как техникумы. И даже в средние школы. Были районы, где детям раскулаченных не давали возможности учиться даже в старших классах средней школы. Как я уже говорил, дети раскулаченных, как и все, кому большевики не давали возможности учиться, обходили преграды, установленные властью: уезжали из родных мест, доставали подложные документы, учились. Но, конечно, не все, не всем удавалось прорваться через рогатки большевистских законов.

В октябре или в ноябре 1934 года на последней странице «Известий» и «Правды» появилась в отделе хроники короткая заметка, в которой сообщалось о том, что Совнарком вынес решение, снимающее ограничения для поступления в высшие учебные заведения детей социально чуждых.

На следующий же год тысячи юношей и девушек, социальное происхождение которых не дало возможности до сих пор учиться, пришли в университеты, институты, техникумы. Пришли и те, которые только что окончили школы, и те, которые окончили школы год, два, три, четыре тому назад. Вся эта масса молодежи, пополнив свои знания самообразованием, страстно желавшая учиться, легко проложила в конкурсных экзаменах себе путь в высшие учебные заведения и техникумы. Вполне также естественно, что и училась эта молодежь отлично.

Я остановился на этом вопросе неслучайно. Ведь он носит сугубо специфический характер, присущий только советской школе, советской стране. Ни в одной другой стране нет ничего подобного. Есть только одно: препятствия материального характера, которые, кстати, всегда были и в СССР, хотя и в значительно меньшей степени. С 1940 года, со времени введения платы за обучение в 8-10 классах школы, препятствие материального характера в СССР столь же велико, как и в капиталистических странах. Если же принять во внимание низкий стандарт жизни в СССР, необеспеченность таких слоев населения как рабочие и крестьяне, то можно утверждать, что материальные препятствия для учения в СССР значительнее, чем во многих капиталистических странах. Необеспеченной семье в СССР так же трудно учить детей, как в самой отсталой стране. А, может быть, еще и труднее.

Вернусь теперь к основному вопросу этой части моей работы: школа после 1935 года.

В 1936 году я пришел в школу в качестве преподавателя русского языка и литературы. За шесть лет, прошедших после того, как я в последний раз переступил порог школы, в ней произошли существенные перемены. Но многое осталось по-прежнему.

Перемены, происшедшие в школе, касались, прежде всего, постановки преподавания. Лабораторный, бригадный метод был отменен, как не оправдавший себя. Я бы добавил к этому: как искалечивший несколько поколений. Комплексная система преподавания была заменена предметной. Был введен урок, как единственная обязательная форма обучения. Были введены экзамены, которые вначале назывались испытаниями, система отметок от «очень плохо» до «отлично», а затем и цифровая система – от единицы до пятерки. К учащимся предъявлялись теперь значительно более высокие требования, чем раньше, как в области знаний, так и в области дисциплины.

Обучение начало проводиться по учебникам. Один за другим появились стандартные учебники по всем предметам.

Реформы эти произвели, несомненно, положительные перемены: с каждым годом начал расти общеобразовательный уровень учащихся, повышалось их развитие, мерами внушения и, главным образом, репрессивными мерами поднималась дисциплина. Учащихся, совершивших грубые нарушения дисциплины или систематически неуспевающих, – даже исключали из школы. Исключение, правда, считалось мерой крайней. В 1939-40 годах директора школ вообще перестали исключать нарушителей дисциплины и неуспевающих, так как вся ответственность за проступки учащихся и плохую успеваемость возлагалась на учителей и директоров школ. Их обвиняли в том, что они «не сумели воздействовать на учащихся».

Как я уже указывал, в результате проведенных реформ повысился уровень знаний и, скажем, в 1940 году средние школы-десятилетки (реформа ввела вместо девятилетнего – десятилетнее обучение) выпускали уже вполне грамотных людей.

Но вот о дисциплине этого нельзя сказать, нельзя утверждать, что дисциплина намного поднялась. В причинах этого явления стоило бы разобраться. Вскоре после проведения основных реформ вышел закон о всеобщем обучении (всеобуч), о всеобщем семилетнем обучении. Родители теперь обязаны были посылать своих детей в школу. Учителя обязаны были мерами внушения, мерами уговаривания привлечь всех детей к обучению в школе.

Теперь в школу пришли и те дети, которые в силу разных причин, прежде всего, в силу материальной необеспеченности семей, не посещали ее. Одни из этих детей работали, другие вообще ничего не делали. В школу пришли и так называемые безнадзорные, полусироты, у одних из них не было матерей, у других – отцов. В школу пришли дети улицы, с соответствующим, конечно, поведением. Они сразу же пошатнули дисциплину в школе, и потом справиться с ними было очень трудно. Они пропускали занятия, нарушали дисциплину на уроках. Это был в буквальном смысле слова бич учителей и администрации школы.

Второй причиной падения дисциплины явились события 1937 года, массовые аресты в стране. Многие семьи остались без отцов, их материальное положение пошатнулось, дети перестали посещать школу. В самой школе усилились антибольшевистские настроения. Протест против режима выражался иногда у детей в форме нарушения школьной дисциплины.

Наконец, третья причина падения дисциплины определялась введением платы за обучение. На учение в школе учащиеся перестали смотреть как на благодеяние, которое делает им государство. Учащиеся стали вести себя несколько вызывающе. Вместе с тем учиться стали не хуже, а лучше, потому что отличников освобождали от платы за обучение. Так же, как в высших учебных заведениях, отличная успеваемость обеспечивала право на получение стипендии.

Введение урочной системы и все остальные перемены в школе повысили роль педагога и вместе с тем увеличили его ответственность. Об этом я еще буду говорить. Сейчас же отмечу только одно, что имеет непосредственное отношение к учащимся. Педагог стал пользоваться большим уважением и любовью учащихся. Конечно, по-прежнему были любимые и нелюбимые педагоги, по-прежнему нелюбимым присваивали клички, устраивали неприятности и т.д., но сама личность учителя стала пользоваться, несомненно, большим уважением и авторитетом. Чем больше знания своего предмета показывал педагог, чем интереснее были его уроки, тем больше уважения питали к нему ученики. Педагог, с одной стороны, поднялся в глазах учащихся как авторитет, как человек, передающий им свои знания, с другой стороны, он приблизился к ним как воспитатель, как старший товарищ, как моральный авторитет.

Роль общественной работы в жизни школы явно снизилась. По-прежнему заседал учком, по-прежнему существовал ОСОАВИАХИМ и МОПР, но при переходе из класса в класс, при оценке успехов учащихся принимались во внимание только их знания, между тем как раньше играла свою роль и общественная работа: ученик, имевший плохие отметки, но активно работавший как общественник, мог рассчитывать на то, что его переведут в следующий класс именно как общественника. Ученические комитеты по-прежнему посылали своих представителей на заседания педагогических советов, но эти представители не имели того решающего голоса, как прежде.

Роль комсомола осталась прежней, может быть, даже повысилась. Комсомольская организация не могла, скажем, вмешиваться с большим успехом в вопросы определения успеваемости учащегося, но зато она вмешивалась с другой стороны, она искала политические мотивы тех или иных поступков учителей, которые казались ей небольшевистскими. Подходя с этой стороны, комсомольская организация вмешивалась непосредственно в работу учителя.

На закрытых комсомольских собраниях обсуждались те или другие поступки учителей, критиковалась работа учителя, постановка преподавания. Искали в преподавании учителя, если это по ходу дела нужно было, несоветское, несозвучное эпохе, как принято там говорить. Комсомольская организация могла по своей комсомольско-партийной линии начать против неугодного ей учителя травлю. Особенно это относится к годам ежовщины. Об организации партийной, в которую входили главным образом учителя, скажу ниже.

Теперь об интересах и политических настроениях учащихся. Прежде всего, нужно сказать, что интересы учащихся нашей школы значительно шире и глубже интересов учащихся западной школы. Я имею в виду, в первую очередь, немецкую школу, которую немного знаю. В этом сопоставлении я не хотел бы касаться самой системы образования. Это дело каждого народа. С нашей точки зрения, преподавание в американской, например, школе поставлено неудовлетворительно. С точки зрения американцев, может быть, именно такая система образования отвечает интересам нации. Повторяю – этого вопроса я не касаюсь. Но вот о широте интересов учащихся нашей школы и западной мы можем говорить. При этом я не хотел бы, чтобы то хорошее, что есть в нашей школе, в среде нашей молодежи, читающий эту работу приписал бы влиянию большевистского режима. Нет, не благодаря, а вопреки большевистскому режиму наша молодежь приобрела то хорошее, чем она располагает. И интересы, и запросы ее не от большевизма, а от извечных черт нашего российского характера. Стремление к знанию, к глубокому знанию, стремление к непрерывному расширению круга знаний и интересов, увлечение вопросами философии, истории, литературы всегда было свойственно российской молодежи. Наша молодежь получала всегда, так сказать, двойное образование: одно в учебном заведении, на ученической и студенческой скамье, другое – в библиотеках, в музеях, в театрах, за домашним письменным столом. Ведь только у нас термин самообразование имеет такой широкий и глубокий смысл.

Большевики пытались увести молодежь от науки, от литературы в область специфической политики и общественности, которые ставят только одну цель: поддержание и укрепление режима. В конце двадцатых годов и в начале тридцатых какая-то часть молодежи увлекалась общественной и политической работой, увлекалась в ущерб знаниям, успехам в науках. С середины тридцатых годов можно было наблюдать резкое падение интереса к общественной работе. Интересы молодежи переключились в науку, в учение, в работу различных кружков – литературных, исторических, физических и т.д., в самообразование. Возрос интерес к книге. По свидетельству библиотечных работников, главным образом к классической литературе, русской и западной. Возрос интерес к театру, причем посещались спектакли преимущественно с классическими вещами. Если в конце двадцатых и начале тридцатых годов у учащихся проявлялся интерес к кружкам техническим, то перед войной он заменился интересом к гуманитарным наукам.

Делая выше сравнение нашей школы с западной, нашей молодежи с молодежью на Западе, я не хотел сказать, что вся молодежь на Западе лишена духовных и научных запросов. Сказать так – значит совершить грубую ошибку. Но мне все-таки кажется, что слой молодежи, не лишенной таких запросов, у нас значительно шире. У нас больший процент молодежи с интересами, выходящими за границы баскетбольной площадки.

К слову – о спорте. Спортом у нас тоже увлекаются, спорт любят, но не в ущерб другим интересам, не в ущерб учению.

Труднее всего говорить о политических настроениях молодежи. Здесь мы берем на себя большую ответственность. Но не побоимся ее, ибо это, с моей точки зрения, один из основных вопросов в проблеме характеристики советской школы.

Чего же, в конце концов, достигли большевики? Достигли ли они тех результатов, которых добивались? Воспитывает ли школа действительно преданных делу Ленина-Сталина граждан или нет? Воспитывает ли она идейных сторонников коммунизма или нет? Ответы на эти вопросы дать необходимо. Общим коротким ответом – да, наша школа воспитывает идейных коммунистов или – нет, наша молодежь настроена антикоммунистически, таким ответом нельзя ограничиться, такого ответа нельзя дать. Вопрос слишком сложен. Коротко можно ответить только так: нет, большевики не достигли тех результатов, к которым стремились, на которые рассчитывали. Можно сказать: наша молодежь, как и весь наш народ, победила, она не покорилась большевикам, не сломилась, не позволила сделать из себя послушное орудие большевистской политики.

Герои документального романа А. Фадеева «Молодая гвардия» Олег Кошевой и его товарищи, воспитанники советской школы, погибли в борьбе против немцев во время войны. Они организовали подполье, которое боролось против немцев, боролось вместе с идейными большевиками, отстаивая большевистский режим. Это так. Но подлинным движущим началом в этой борьбе был отнюдь не советский, а российский патриотизм. Любовь к Родине – России – вот что двигало молодыми подпольщиками. В клятве, которую давали подпольщики Краснодона, как и подпольщики и других наших городов, не было ни слова о большевизме, о Сталине. Только о Родине. Знаменательное явление!

Трагедия российской молодежи в том, что в последнюю войну, защищая Россию, она защитила и большевизм, прикрыла его своей грудью. С уверенностью можно сказать, что на протяжении всех тридцатых годов в среде молодежи росли и ширились антибольшевистские настроения. Чем это объясняется? Где причины этого явления?

Во-первых, это объясняется общим ростом антибольшевистских настроений в народе. Во-вторых, разочарованием молодежи.

Если в конце двадцатых годов часть молодежи была увлечена перспективами развертывающейся индустриализации страны, охвачена – не нужно этого скрывать – пафосом строительства, то в конце тридцатых годов от этого пафоса не осталось и следа. Вместо широких далей, которые так красиво, заманчиво рисовали большевики, у молодого человека или девушки не осталось ничего, кроме окончания – в самом лучшем случае – университета и работы на окраинах страны или в сельской глуши. Зная о подлинных настроениях молодежи, большевики стали в то время много говорить о долге перед народом и страной, который заключался, по их утверждению, вот именно в такой обыкновенной работе. Работать там, куда посылает «партия и правительство», делать свое, может быть, и небольшое, но очень важное дело, важное в общем ходе «построения социализма». В литературе появился положительный герой – студент, оканчивающий высшее учебное заведение и мечтающий о будущей своей работе в качестве агронома в Кубанской станице или лесовода в сибирской тайге. Вспоминается один из талантливых очерков Е. Кригера в «Известиях» о маленьком счетоводе какого-то колхоза Вологодской области, который наконец-то понял значение той миссии, какую выполнял. Пафос мелких дел не мог, естественно, увлечь молодежь, перед которой еще вчера раскрывались широкие дали. Коммунистические, но все-таки дали, которые манили своей кажущейся грандиозностью и кажущимся благородством цели. В пафосе тех далеких лет звучали струны интернационализма не только разрушительного: «Мы учимся и работаем не только для себя, но и для всего человечества».

Разочарование в идеях коммунизма наступило еще задолго до того, как большевики повернули всю свою пропаганду на рельсы патриотизма. Идеей советского патриотизма большевики поспешили заполнить ту брешь, которая образовалась в сознании молодежи в результате крушения идей коммунизма. Первый сокрушительный, действительно сокрушительный удар коммунистическим идеям, вообще увлечению молодежи «строительством коммунизма» нанесла коллективизация. Второй окончательный удар – ежовщина. Весной 1940 года я читал лекцию в сельскохозяйственном техникуме. В ходе лекции процитировал слова В.Г. Белинского, написанные им в 1840 году о том, как завидует он потомкам, которые увидят Россию 1940 года, цветущую, прекрасную. Когда я прочитал эту цитату, в аудитории раздался смех. Я сделал вид, что ничего не произошло. Но дело не в этом. Важна сама реакция студентов, реакция у многих совершенно инстинктивная. Ведь это не была организованная демонстрация. Нет, смех вырвался помимо их воли: такими дикими показались им слова великого критика, позавидовавшего им, видевшим и разорение деревни во время коллективизации, и голод, последовавший за коллективизацией, видевшим вокруг нищету и произвол.

«Позавидовал», – вырвалось у одного из студентов, и умные глаза его блеснули таким непередаваемым сарказмом, что я помню их до сих пор. Пример, по-моему, достаточно яркий и убедительный, доказывающий, что молодежь понимала, что происходит вокруг, отдавала себе отчет в том, куда большевики привели страну и народ.

Другой пример не менее убедителен. Мне рассказывал преподаватель из Симферополя, что в десятом классе одной из средних школ города не было ни одного комсомольца. К сожалению, в моих записках не сохранился номер школы. Сколько комсомольская организация школы (кстати, весьма незначительная) ни старалась вовлечь учащихся десятого класса в комсомол, она ничего не смогла сделать. Учащиеся, ссылаясь на загруженность уроками и домашними заданиями, уклонялись от подачи заявлений в комсомол. Причем вели себя отнюдь не вызывающе, сознавая, что таким путем можно все испортить.

Не следует, однако, на основании приведенных фактов делать выводы об антибольшевистских настроениях всей молодежи без всякого исключения. Известная часть ее, прежде всего комсомольский актив и какая-то часть беспартийных, продолжают идти за большевиками. Определить эту часть молодежи в каких-то цифрах очень трудно. Можно сказать только одно: это незначительная часть, но она все-таки есть.

Какая-то часть молодежи участвует активно в жизни страны, хотя бы в том же строительстве потому, что в человеке заложено неистребимое стремление к творчеству, к приложению своих сил в деле, результаты которого человек мог бы видеть. И вот он видит заводы, которые строит, больницы, проекты которых он чертит. Нужно большое напряжение воли, чтобы осознать, что за всем этим стоит черный призрак большевизма, цели которого противоположны интересам народа. Люди осознают, люди видят этот призрак все яснее – антибольшевистские настроения растут и углубляются и среди всего народа, и среди молодежи. Растут и углубляются, несмотря на пропаганду, которой пронизана вся жизнь, несмотря на многолетнее воздействие школы, которая поставлена на службу большевизму.

Что можно сказать о результатах коммунистического воспитания в советской школе? Можно с уверенностью сказать, что этот результат во много раз меньше затрачиваемых большевиками усилий. Незначителен этот результат еще и потому, что сама молодежь, видящая расхождение между пропагандой и действительностью, успешно сопротивляется попыткам большевиков целиком подчинить подрастающее поколение. Этому сопротивлению молодежи во многом способствует и наш учитель.

Из книги Последняя тайна рейха. Выстрел в фюрербункере. Дело об исчезновении Гитлера автора Арбатский Леон

Глава 8. После 1945 года. Советская печать и радио: Гитлер мертв До конца 1945 года продолжалась послевоенная эйфория. Казалось, с войнами покончено навсегда. Главы государств и правительств великих держав, маршалы и фельдмаршалы, дипломаты и общественные деятели без конца

Из книги Золотые дни Греции автора Кулидж Оливия

Новый век После 323 года до н. э. Смерть Александра обозначила завершение целой эпохи. Греческая история этого времени уже не была чисто греческой, поскольку речь шла о смешанных народах или о том, что мы сейчас называем Ближним Востоком. Александр не оставил наследника.

Из книги Когда началась и когда закончилась Вторая Мировая автора Паршев Андрей Петрович

Глава 4. Борьба в соцлагере. Антикоммунистические выступления в странах Восточной Европы после 1945 года В отличие от Польши в других странах Восточной Европы - Югославии, Венгрии, Румынии, Чехословакии и Болгарии, послевоенный процесс установления

Из книги Шотландия. Автобиография автора Грэм Кеннет

Глава 6. «Но пасаран!». Партизанская война в Испании после 1945 года После поражения республики в 1939 году в Испании оставались малочисленные партизанские отряды, совершавшие диверсии на железных и автомобильных дорогах, линиях связи, добывавшие с боем еду, топливо и оружие.

Из книги БНД против Советской армии: Западногерманский военный шпионаж в ГДР автора Вагнер Армин

Из книги Масонские биографии автора Коллектив авторов

После Куллодена, апрель 1746 года Роберт Форбс Самая же скорбная страница сей истории еще впереди. Я разумею жестокости и зверства королевских сил, заливших нашу страну кровью после битвы. Не могу точно сказать, сколько дней мертвые тела пролежали на поле, радуя взор

Из книги Уроки украинского. От Майдана до Востока автора Ахмедова Марина Магомеднебиевна

в) Второй главный отдел МГБ после 1970 года Последствия возведения Берлинской стены потребовали не только от БНД выработки новой стратегии оперативной работы. Министерству государственной безопасности тоже пришлось отреагировать на изменившиеся условия. Хотя вначале

Из книги Дневник бывшего коммуниста [Жизнь в четырех странах мира] автора Ковальский Людвик

Эзотерическая школа после смерти Уэсткотта Нужно подчеркнуть, что сам термин «Эзотерическая школа» недавнего изобретения и описывает научный стиль, который никогда ранее не был формализован и сведен в единую цельную систему теми или иными конкретными людьми.

Из книги Соборный двор автора Щипков Александр Владимирович

Школа ненависти. Школа любви Учебный год в Донецке начался 1 октября, с месячным опозданием. Первоклашки пошли в школу под звуки праздничных песен, залпов реактивных установок «Град», в атмосфере ежедневной трагедии. Украинские военные, удерживая линию фронта в

Из книги Свершилось. Пришли немцы! автора Будницкий Олег Витальевич

2.4. Через два года после того, как я влюбился Сегодня я ходил на собрание районного комитетаZMP [Союз польской молодежи] Он был посвящен сотрудничеству с фабрикой Л13 [Потом она стала фабрикой имени Розы Люксембург]. Нашей задачей было помочь им организовать дискуссионный

Из книги Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений автора Нерлер Павел

Из книги Литвиненко. Расследование [Доклад по делу о смерти Александра Литвиненко] автора Оуэн Сэр Роберт

1. Школа и ее учащиеся до 1936 г. Два периода в жизни школы. Первый – до середины 1930-х годов. Лабораторный метод занятий. Отсутствие учебников. Роль общественной работы в жизни школы. Роль комсомола. Недостаточное образование. Сопротивление учителей.Чтобы с достаточной

Из книги Смертельная схватка нацистских вождей. За кулисами Третьего рейха автора Емельянов Юрий Васильевич

‹1› Справка ГУГБ НКВД № 23 от 2 июля 1935 года с характеристикой стихотворений О.Э. Мандельштама «Холодная весна…» и «Мы живем, под собою не чуя страны…» «УТВЕРЖДАЮ» Нач‹альник› УСО ГУГБ НКВД (ГЕНКИН) Зубкин 2 июля 1935 г. СПРАВКА № 23 О к-р стих‹отворении› «Холодная весна» и

Из книги автора

‹11› Дактограмма О.Э. Мандельштама, снятая в пересыльном лагере после его смерти, 27 декабря 1938 года ПОЛ М. 13 83495 ‹Фамили›я Мандельштам Д‹акто-›форм‹ы› 17 73565 ‹Имя› Осип ‹Отчество› Эмильевич Место рождения умер 27/XII–38 г. Год рожд‹ения› 1891 г. ‹Далее следуют отпечатки

Из книги автора

Карьеры Ковтуна и Лугового после 2006 года 9.179 Профессор Сервис сказал о том, как сложились судьбы Лугового и Ковтуна в России после смерти Литвиненко:«Вокруг Лугового и Ковтуна была построена защитная стена. Хотя Ковтун, в сущности, не избегал публичного внимания, он дал

Из книги автора

Глава 16. После 1 мая 1945 года О том, что правительство Дёница стало наращивать усилия, предпринимавшиеся до сих пор Гиммлером и его людьми по налаживанию отношений с западными союзниками, свидетельствовала деятельность самого Шелленберга, который, по настоянию шефа СС, был

Первое советское десятилетие - время тотальной перестройки общества и всевозможных экспериментов, которые коснулись и сферы образования. Советским руководством была поставлена задача ликвидации безграмотности и воспитания человека нового типа. Как именно это происходило, описал историк Александр Рожков в книге «В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов». «Мел» публикует краткий конспект глав о школьном образовании.

Для тех, кто готовится к главному школьному экзамену

Социальное воспитание

Для Рожкова школа 1920-х годов - главный социально-исторический контекст, в котором пришлось расти героям книги, представителям первого советского поколения. «Мне представляется самым важным ответить на вопрос о том, кем в действительности являлся и кем ощущал себя школьник тех лет - пассивным объектом формирующегося воздействиям извне или полноправным субъектом своего личного развития», - пишет историк. Вопрос не праздный. В стране в этот период разворачивается коммунистический эксперимент. Советский Союз - самое творческое во всех отношениях место на земле. А большевики всё ещё уверены, что для претворения в жизнь идеологии Маркса-Ленина нужно опираться на творчество масс. Но нужно ли опираться на детей и подростков, личности которых только формируются?

В тезисах Государственного учебного совета обозначалась цель новой советской школы - «воспитать полезного члена общества»

Жизнерадостного, здорового и работоспособного, проникнутого общественными инстинктами, сознающего своё место в природе и обществе. Умеющего разобраться в текущих событиях - «стойкого борца за идеалы рабочего класса, умелого строителя коммунистического общества». Примечательно, что само понятие «образование» в 1920-е годы исчезает из педагогического лексикона и заменяется понятием «социальное воспитание». Оно было максимально приближено к сегодняшнему термину «социализация».

В 1920-е в школы детей, как правило, отдавали с восьми лет. Допускался приём детей на год раньше и на три года позже указанного возраста. Советская школа делилась на две ступени. Первая ступень предназначалась для детей 8-11 лет, вторая - для 12-17.

Елатомская Единая Трудовую школа первой-второй ступени

В 1922 году нарком просвещения Анатолий Луначарский перед стартом программы ликвидации безграмотности признавал, что школ первой ступени хватает только для половины детей. А школы второй ступени могут посещать только 5-6% нуждающихся. Но уже к концу десятилетия в советской России насчитывалось 113 400 школ первой ступени, в которых обучалось свыше 8,7 миллиона детей. В 1800 школах второй ступени учился почти миллион человек. Говоря об этих цифрах, нужно учитывать доступность школы в каждом конкретном случае. Так, например, в кубанской станице Брюховецкой в 1925 году из 170 детей, записанных в школу, в первый класс пошли только 47 человек. Здание просто не могло вместить большее количество. Обучение в школах в несколько смен было скорее нормой, чем исключением. Да и техническая оснащённость учебных заведений оставляла желать лучшего.

Луначарский в 1920 году жаловался товарищам по партии, что на один карандаш приходится 60 учащихся, а одна чернильница - на 100 учащихся

Уже к середине десятилетия школы стали получать деньги на покупку необходимых принадлежностей. Впрочем, практика писать на полях газет из-за недостатка бумаги существовала вплоть до начала 1950-х годов.

Школа вместо семьи

В 1920-е государством и обществом впервые был сделан решительный шаг для вытеснения семьи из процесса воспитания. На пути к коммунизму обобществлялось всё, в том числе и воспитание. Именно на государство, общество в лице школы возлагалась обязанность заниматься «социальным воспитанием» подрастающего поколения.

Учителя в кабинете у завуча

Важно отметить, что эти перемены в среде учащихся в целом оценивались положительно:

1 . В отличие от семьи, в школе можно было расширять свой кругозор.

2 . В семье дети были лишены того круга разнообразного общения, которое давала школа.

3 . В школе не нужно было заниматься физическим трудом, а в 1920-е годы, особенно в сельской местности, занятость детей в хозяйствах родителей была очень высока.

4 . Развитая в это время система школьного самоуправления способствовала решению многих конфликтных ситуаций в пользу школьника. В семьях же физические наказания были скорее нормой, чем исключением.

По данным Северо-Кавказского краевого отдела народного образования, в 1928 году 37% учащихся школ первой ступени жаловались на постоянные избиения со стороны родителей. В школе при московском заводе «Серп и молот» 100% учащихся жаловались на побои. 65% из них говорили, что их били «чем попало». 25% жаловались на пинки ногами. 15% родителей били детей ремнём или розгами. В том же отчёте о заводской школе приводятся и другие интересные факты: 98% родителей откровенно лгали при детях. 18% приносили домой ворованные инструменты. 75% детей признавались, что регулярно видят занятия сексом родителей. На таком фоне становится ясно, почему дети были скорее за то, чтобы исключить родителей из процесса «социального воспитания». При этом совсем уж обойтись без родителей государство не могло.

К середине 20-х годов финансовые трудности в образовании решили победить, обязав финансировать школы на местном уровне

То есть за счёт родителей школьников. Результаты этого нововведения были разными. Например, в Сочи школы почти на 50% содержались родителями - на редкость высокий показатель. Но гораздо чаще в воспоминаниях о тех временах можно встретить жалобы на нежелание родителей приносить деньги в школу. «Крестьяне одного села, внешне равнодушные к религии, кормили восемь служителей церкви, но не могли прокормить одного учителя. Хотя и заявляли, что понимают важность школьного образования», - приводит Рыжков воспоминания одного из современников.

Ликвидация безграмотности

Внедрение совместного обучения

Но самым заметным революционным нововведением 1920-х годов стало совместное обучение мальчиков и девочек. Оно вводилось двумя разными моделями - «петроградской» и «московской». Первая была более либеральной: девочка могла поступить в мужское учебное заведение, и наоборот. «Московская» модель подразумевала деление мужских и женских учебных заведений пополам. Из получившихся половин образовывали две новые школы.

Если до революции раздельное обучение способствовало позднему началу половой жизни, то теперь её старт приходился на школьные годы

В этом контексте интересно смещение понятия «разврат» - теперь под ним понималось «мещанское» ухаживание с цветами, желание обладать одним партнёром. В рассказе Пантелеймона Романова «Суд над пионером» есть такой фрагмент: «Если она тебе для физических сношений, ты мог честно, по-товарищески, заявить ей об этом, а не развращать подниманием платочков и мешки вместо неё носить. Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдём к проституткам, потому что у нас есть товарищи».

В то же время раздельное обучение в некоторых формах сохранялось. Мальчики и девочки охотно сидели вместе только в первых и вторых классах. Затем во всех школах, где это позволяло помещение, дети рассаживались по гендерному признаку.

Большевики обещали, что школа будет доступна всем. На практике же с самого начала в советской России образовался огромный слой лишенцев - людей, которым отказывали в обучении в школе из-за происхождения. Речь шла о детях дворян, купцов, кулаков, священников, царских чиновников и офицеров. Статистика о лишенцах крайне противоречива.

Число людей, которым было отказано в образовании из-за происхождения, колеблется в диапазоне от 500 тысяч до четырёх миллионов

Проблема стояла очень остро. Кого-то не допускали к образованию вообще, кому-то не давали его продолжить. Писатель Максим Горький получил письмо такого содержания: «Мы, дети, окончившие семилетку, мечтаем попасть в профшколы, чтобы учиться, но, увы, мы - дети бывших людей и нам двери закрыты везде и всюду, потому что нас зачал, родил чуждый элемент для советской власти… Жить так дальше нельзя, это мучение нестерпимо - это садизм. Таких детей надо уничтожать, родителей - кастрировать. Ведь мы никакого преступления не совершили - зачем так жестоко карать. Проклят час, когда нас родили».

В одной из сельских школ

Понятное дело, что допущенный к образованию ребёнок «из бывших» мог учиться только хорошо: за неуспеваемость он был бы исключён немедленно. При этом общепринятой была практика, что если такой ребёнок учится хорошо, то он обязан вечерами заниматься дополнительно с отстающими детьми.

Социальное неравенство по классовому признаку отчасти уравновешивало небывалое ни до, ни после школьное самоуправление в советской России

Школьные советы стали мощным инструментом в отстаивании учениками своих прав. Так, наказать ребенка можно было только с разрешения совета. А тот, естественно, имел тенденцию покрывать провинившегося. В глазах учителей дореволюционной закалки подобное нововведение ставило под удар вообще всю логику школьного образования.

С начала 1930-х годов школьное самоуправление стало постепенно сворачиваться. Да и вообще, после 1920-х годов эксперименты в образовании почти прекратились. Советская школа стала дрейфовать в сторону прежних дореволюционных принципов. Уже во время войны вернулись дореволюционная гимназическая форма и раздельное обучение. Ввести последнее повсеместно помешала только смерть Сталина.


Мы, выпускники 90-х-2000-х годов, вряд ли умилимся, разглядывая свои школьные фотографии. Нам не взгрустнется: «Ах, что за школа была!.. Моя любимая учительница по литературе (математике, физике…)!» Книги, которые наши родители, бабушки, дедушки читали школьными каникулами, мы узнаем на старших курсах университетского факультета журналистики. А что представляла из себя советская школа?

Я начну свои заметки о моих школьных годах с небольшой истории, что приключилась со мной спустя много лет после окончании школы. В тот день мне надо было получить визу у некоего милицейского начальника, давно и безнадежно уставшего от многочисленных назойливых, слезных, отчаянных, важных и неважных, пустых, бестолковых, непозволительных или наглых просьб ежедневных посетителей его кабинета. Войдя к нему, уже по его хмурому виду я понял, что ничего хорошего меня не ждет. С нескрываемым раздражением он стал перебирать мои бумаги, что я ему протянул: «Так. Анкета: — родился… учился… окончил школу номер… Школу номер…?» Тут он впервые поднял на меня глаза и переспросил: «Так, вы учились в этой школе?» И, услышав мое да, он вдруг прояснел лицом: «И я там учился! Да! А вот вы учительницу литературы, Марию Ивановну, помните?» И когда я сказал, что, конечно, помню, хотя я не учился в ее классе, он, потеряв свой начальнический рык, с какой-то неожиданной теплотой проговорил: «Скажи, друг, мировая была учительница! Ох, уж мне и доставалось от нее: я был неисправимый троечник! Строгая!» При этом он даже закрыл глаза и покачал головой, чтобы показать, как ему доставалось. Но сейчас это привело его в еще лучшее настроение: «Но она всех нас, сорванцов, любила, да и все мальчишки любили ее, нашу Марьванну!..» Полковнику явно не хотелось меня отпускать: «А директора, как его, - Петра Иваныча, помнишь? Тоже крутой был мужик!» В моей памяти тут же всплыла грузная фигура нашего директора, встречавшего нас каждое утро на площадке второго этажа, кажущаяся еще крупнее из-за света, бившего из окон за его спиной.

«Да-а, отличная у нас была школа, хорошая школа…» Так, благодаря светлой памяти нашей школы и наших славных учителей, я без всяких лишних слов получил от него требуемую подпись вместе с крепким рукопожатием. И мне показалось даже, что это воспоминание, так осветившее его лицо, помогло в эти часы и другим просителям, протискивающимся мимо меня в его кабинет, получить по крайней мере доброжелательное обращение к их просьбам.

Да, он был совершенно прав: хорошая у нас была школа. Я могу смело утверждать, что ни один из нас, окончивших в 50-х годах школу, будь он даже неисправимым троечником, как этот мой однокашник , никогда не говорил и не скажет ни одного худого слова про нее.

Нам повезло, что мы учились еще в тех школах, которые сохраняли все качества прекрасного русского образования. Мы учились в военное и послевоенное время, когда в школах остались только старые учители - все молодые ушли на фронт и в ополчение, и многие из них погибли в первые, страшные годы Отечественной войны. А наши пожилые учителя были из того времени, когда слова «сеять разумное, доброе, вечное» было их основным жизненным принципом, который они впитали вместе с высоким понятием Учитель.

Неустанное служение наших учителей этому завету не могло не отзываться в нас, ведь оно проявлялось в каждом нюансе их общения с нами, на каждом уроке, в каждом слове, обращенном к нам. Это выражалось и в той серьезности их отношения к своему предмету, и иногда в некоторой ревности по отношению к другим дисциплинам, и в искреннем желании передать нам знания, научить нас. Большинство из них получили классическое образование еще до революции, и, пережив сумятицу «новаторского» образования 20-х годов, они вернулись к тем принципам гуманитарного и нравственного воспитания, которое и было всегда основой русской школы. Тем более что наша победа в войне привела к необычайно высокому росту патриотизма и любви ко всему русскому. Пожалуй, даже и чересчур .

Этот поворот СССР к России привел, в том числе, к прямому копированию формата старой русской школы, что отразилось и в переходе к раздельным школам, и в школьной форменной одежде дореволюционного образца. Что, на мой взгляд, - раздельные школы и форма - стало существенным, положительным фактором школьного образования.

Особенно это относится, по моему мнению, к раздельному обучению детей . Ведь мало-мальски знающему особенности развития ребенка известно, что девочки в раннем школьном возрасте (приблизительно до 6-7 класса) значительно опережают мальчиков в своем развитии. Это значит, что совместное обучение приводит к явному психологическому дисбалансу в классе, и это вовсе не способствует успешному усвоению предметов. Я уж не говорю о том, что проявляющая себя природа, взаимные увлечения отвлекают ребят на уроках, и более того, как бы сказать помягче, - это приводит к определенному сексуальному развращению ребят. Я не школьный учитель, но я слышал от многих из них, да и от родителей множество историй о детских любовных драмах, о ранних сексуальных отношениях, что совсем не способствует не только усвоению уроков, но и приносит огромный вред моральному воспитанию детей. Не знаю как вам, но мне становится очень стыдно, когда я слышу из уст миловидных школьниц громко сказанные на улице, без всякого смущения, грязные непечатные выражения, уж не говоря о сигаретках в руках этих 12-14-летних девчонок. Да вы сами можете видеть и слышать это каждый день.

В наши школьные годы подобного не было и в помине. Это не значит, что мы не встречались с девчонками вне школы. Встречались, конечно, -класса с седьмого нам даже устраивали совместные вечера с танцами - мы к ним готовились задолго, учились танцевать вальсы и полонезы и репетировать какие-то представления. Вечера эти проходили под строгими взглядами наших и их учителей, очень чинно и даже торжественно. Мы, мальчишки, учились быть галантными кавалерами, а раскрасневшиеся от смущения девочки в их парадных платьицах все казались нам красавицами. Но это было вне уроков, это было за пределами класса, это никак не влияло на наше обучение. При этом равное развитие мальчиков в мужской школе не давало повода чувствам какой-либо ущербности, коварства или зависти. Да, среди нас были отличники, были и двоечники, но это оставалось только в классе, и это не мешало общей дружбе ребят. На уроках литературы и истории нам рассказывали о высоких моральных качествах, о чести, об истинной дружбе и чистой любви, о подвигах и самопожертвовании. И для многих из нас школьная дружба осталась самой светлой, и для многих она продолжается до сих пор. То же самое относилось в полной мере и к женским школам, как в отношении успеваемости, так и морального воспитания, и дружеских отношений, продолжающихся со школьных времен.

Какое счастье, что тогда еще не было развращающего и отупляющего влияния телевидения и тем более Интернета с его необузданной пропагандой порнографии и насилия, не удерживаемой никакими моральными и этическими рамками. В этом смысле нам, школьникам 50-60-х годов прошлого века, очень повезло: мы не были испачканы этой мерзостью и грязью. Конечно, среди молодежи того времени были воры и хулиганы, были и ущербные люди, были и драки «двор-на-двор», «улица-на-улицу». Мы, мальчишки, покуривали «Беломор» начиная с 9-10-х классов. Да, у нас не было свободы, да, мы были закрыты железным занавесом от всего мира и не могли общаться с иностранцами. Да, нам запрещали слушать джазовую музыку и танцевать буги-вуги или читать запрещенных сталинской цензурой писателей. Да, нам врали газеты про ужасы мира капитализма и про наше счастливое детство. И все же я хочу сказать, абсолютно не пытаясь рисовать розовыми красками наши школьные годы, что в наше время было намного меньше пошлости, и потребительского отношения к жизни. И такого разгула разврата, вседозволенности и морального разложения, что мы видим сегодня, тогда уж точно не было. Как не было и наркомании.

…На уроках русского языка нас учили не просто грамотности и избавлению от ошибок. Наряду с усвоением написания слов «стеклянный, оловянный, деревянный» или «в течение, в заключение» и правил расстановки знаков препинания, нас учили правильно и грамотно излагать свои мысли, пользоваться всеми возможностями языка, в котором, по известным словам Михайло Ломоносова, «сочетается великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков». Вдобавок мы знали, что наша учительница русского языка, сама прекрасно владевшая им, могла подтвердить эти слова Ломоносова своими знаниями, по меньшей мере, французского, немецкого языков и, возможно, латыни.

Уроки русского были неразрывно связаны с уроками литературы, начиная со «Слова о полку Игореве» - «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку Игореве…» Мы познавали не только старославянский язык (учили наизусть, соревновались, кто больше сможет заучить и кто лучше перескажет по-русски то, что выучил), нас воспитывали воспринимать и понимать красоту и силу слов, необычайную образность и в то же время искренность и безыскусность этого безыменного автора. Мы могли сравнивать подлинный текст с переводом на русский язык - мы учились русской литературе . Интересно, а сейчас у нас проходят в школах «Слово о полку Игореве»? Или «проходят» мимо?

На такой фундаментальной основе шаг за шагом, постепенно, строилось изучение наших великих классиков - Жуковского, Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Некрасова, Льва Толстого, Чехова, А. Н. Островского, М. Горького… Конечно, не обошлось и без «неистового» Белинского, Чернышевского и иже с ними. Но, клянусь, я при всем желании не смогу сейчас вспомнить и даже представить, о чем были «сны Веры Павловны», а вот персонажи и герои наших классиков приходят ко мне на память как живые, давно знакомые и давно любимые друзья. И, как наяву, я могу представить буран, в который попадает юный Гринев, или то колесо коляски Чичикова, которое «до Казани, кажись, не доедет…», или тот старый могучий дуб, который и мне вместе с Андреем Болконским, говорит, что жизнь продолжается, и даже старый Фирс из «Вишневого сада»…

Правда, в то время мы не могли изучать Достоевского или проходить на уроках поэтов Серебряного века, но нет худа без добра - я считаю, что по-настоящему произведения Достоевского можно понимать и стоит читать уже в более позднем возрасте, и еще лучше после обретения знания Библии и Нового Завета . Да и Блока, и Гумилева, Анненского или Ахматову лучше читать в пору «зрелой юности». Уже после приобретения своего личного опыта в жизни.

Заложенные в наши сердца и души произведения наших великих писателей выстроили в нашем сознании прочное представление о России, о русской душе и о русском характере. Все последующие прочитанные мной книги русских и советских писателей лишь дополняли деталями, давали новые знания, осовременивали мои представления, удовлетворяли мое любопытство, но при всем моем уважении и почитании их, они не смогли во мне «поколебать треножник» великих, на творчестве коих и строится вся русская литература. И величайшая благодарность нашим учителям, открывшим нам это богатство. Они нас приучили читать, вчитываться, ценить и любить чтение.

Так получилось, что про другие страны и народы мы могли тогда познавать тоже только из литературы. Англию и англичан мы узнавали из романов Вальтера Скота, по драмам и сонетам Шекспира, Байрона, потом по Диккенсу, затем по Голсуорси, Б. Шоу и т. д. В равной степени Францию нам открывали Стендаль, Флобер, Дюма, Бальзак, Мопассан и другие. Как ни странно, но современная Испания больше всего была представлена Хемингуэем (я не говорю о «Дон-Кихоте» - это весь мир!), Америка - ну, конечно же, она открывалась сначала Фенимором Купером и Майн Ридом, Джеком Лондоном и О. Генри… Этот перечень можно продолжать до бесконечности. Лучше сказать о том, что нам было менее доступно и известно. Это страны Востока и Африки, что можно было объяснить, скорее всего, малым числом переведенных книг писателей этих стран. В какой-то мере этот дефицит покрывали романы Жюль Верна, по страницам которых мы путешествовали по всему миру, включая экзотические страны Востока, Австралии и Южной Америки. Нам на лето выдавались списки книг, которые, по мнению наших учителей, могли быть интересны для прочтения во время летних каникул. Так получалось, что в эти списки незаметным образом попадали и те авторы, на которых были наложены официальные табу - например, стихи Есенина или Блока.

Не менее значительными были уроки по истории. Сначала по истории Древнего мира, потом по всемирной истории и по истории России. Возможно, по прошествии стольких лет после окончания школы мне это стало казаться, а, может, так было и на самом деле, но получалось так, что, когда по истории мы проходили Киевскую Русь, то по литературе мы учили Слово о полку Игореве, изучение смутного времени и самозванцев совпадало с чтением «Бориса Годунова», времен Петра Первого - с чтением «Полтавы» и «Медного всадника». Но, скорее всего, искренне уважаемый нами учитель истории просто рекомендовал нам читать или перечитывать произведения, соответствующие изучаемому времени. На его уроках больше всего мне нравилась эпоха античной Греции и Рима. Из холодных, покрытых сугробами снега улиц Москвы мы попадали в солнечные Афины или Спарту, следили за походами Александра Македонского, смотрели на рисунки и фотографии оставшихся храмов и руин. Наш историк успел до революции побывать в Греции и в Италии, потому по его рассказам у нас возникали некоторые ощущения сопричастности и к историческим персонажам, и к мифическим героям, нам нравилось мужество троянцев и подвиги Геракла, мы, казалось, видели соратников Спартака: Ave, Caesar, morituri te salutant! - Салют, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! Мы вместе с нашим учителем карабкались по стенам Колизея, проходили под триумфальными воротами цезарей и восхищались полотнами Рафаэля и скульптурами Микеланджело. Не менее интересно мы изучали историю России, подвиги Александра Невского, Дмитрия Донского, войны Петра Первого, подвиги Суворова и Румянцева, войну 1812 года. Мы стремились сами больше прочитать, больше узнать, бегали по вечерам в открытый тогда для школьников в левом крыле дома Пашкова на улице Фрунзе (Знаменки) отдел Ленинской библиотеки, и потом делали доклады. Но все равно наш историк превосходил нас по своей эрудиции и знаниям. По любой теме обязательной и необязательной программы. Он читал нам отрывки из «Илиады» на греческом, изречения Цицерона по латыни, и цитаты по-немецки из Истории Древнего Рима Т. Моммзена. А как же мы гордились собой, если по сообщению кого-то из нас, наш историк замечал: «Интересно, я этого не знал!» Мне кажется, что он здесь просто лукавил, возбуждая в нас тягу к познаниям.

Но это совсем не значит, что другие предметы, как-то: математику, географию, естественные науки и даже рисование, или музыку нам преподавали менее интересно или менее эрудированно. Так, до сих пор логическая ясность и красота математических выражений и формул у меня сопряжена в памяти с высокой сухонькой фигурой моей школьной учительницы математики, в ее строгом черном платье с глухим воротом, с неизменно белоснежно чистым кружевным воротничком. Она нас учила не столько тому, что дважды два = четыре, или логарифмическим таблицам Брадиса, сколько прививала в нас любовь к логике математики и учила получать радость при нахождении правильных решений. Она заставляла нас не бояться исходной сложности формул и уравнений, учила искать нужные пути и получать удовлетворение в победе, главным образом, в победе над собой, над неверием в свои силы. Это побуждало в нас дух соревнования и здорового соперничества - кто быстрее решит или кто найдет лучший путь решения предложенных ею задач.

А наш замечательный физик, благодаря которому я выбрал свой путь и стал радиоинженером. И еще десяток ребят из моего класса пошли по этой стезе. В те годы радиотехника по существу не преподавалась в школе. Он заразил нас изобретательством. Я вспоминаю, как мы, сгрудившись на кухне его маленькой квартиры, что-то паяли, собирали, свинчивали, а потом ходили в городской радиоклуб, который снабжал нас редкими тогда, дефицитными радиодеталями. И какую же мы испытали гордость и радость, когда заработала единственная во всей стране школьная УКВ радиостанция, официально зарегистрированная в Радиокомитете СССР!

Продолжение следует…

Примечания

Почти забытое сейчас слово - не одноклассник, а однокаш ник - тот, кто «ел кашу из того же котла», в данном случае - учился в той же школе.

Сейчас от того перехлеста осталось только выражение: «Россия - родина слонов», но тогда на полном серьезе повсеместно утверждалось и прославлялось неоспоримое первенство русских ученых, инженеров и изобретателей по всем направлениям науки и техники.

А что касается школьной формы, то она также оказывала определенное психологическое, дисциплинирующее воздействие. Недаром все элитные школы на Западе одевают своих воспитанников в исторически устоявшуюся и красивую форму своих школ. К счастью у нас это тоже начинает возрождаться.

К стыду своему могу сказать, что после того, как я стал пользоваться компьютером, моя грамотность стала прихрамывать - вероятно, из-за того, что сама программа стала следить за моим правописанием, стимулируя мою лень обращать внимание на запятые.

Вот, например, что записал Николай Заболоцкий про свои чувства, которые владели им при переводе Слова: «... Сейчас, когда я вошел в дух этого памятника, я преисполнен величайшего благоволения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо…. Есть в классической латыни литые, как металл, строки, но что они в сравнении с этими страстными, невероятно образными, благородными, древнерусскими формулами, которые разом западают в душу и навсегда остаются в ней! Читаешь это Слово и думаешь: «Какое счастье, Боже мой, быть русским человеком!».

Если посмотреть шире, то вся русская классическая литература пронизана канонами и духом православия, практически в любом произведении присутствует христианское понятия греха и искупления, несения своего креста и веры. Конечно, и наши преподаватели были, по крайней мере, в их дореволюционной юности, людьми православными, но в 50-е годы об этом предпочитали не заикаться.

Я вспомнил загадку, которую нам задавал наш историк: «Почему Пушкин написал - Шереметев благородный (вернее Шереметевъ), а мы говорим Шереметьево? И как бы он написал Меншиковъ или Меньшиковъ, называя его «счастья баловнем безродным»?» Кто знает, возможно, отчасти поэтому он и не стал называть его фамилию в перечислении «славных соратников» Петра, оставляя ему только его положение «полудержавного господина»? Мой читатель, - я задаю эту загадку Вам.