Спасенный благодарит и выказывает свою преданность.

Свершив свой суд, он спокойно положил саблю к ногам Робинзона, не сразу пришедшего в себя после того, что увидел. Туземец же, присев над телом убитого выстрелом людоеда, показывал пальцем на рану у того на груди и всем своим видом выказывал огромное удивление: как так могло случиться и от чего же тот умер? От грома или от молнии?

Робинзон был не прочь попытаться ему растолковать действие огнестрельного оружия, но только не теперь: теперь нужно было поскорее похоронить обоих мертвецов, чтобы соплеменники не обнаружили их поблизости от его жилища.

Когда это было сделано, Робинзон повел нового знакомца к себе в жилище, где дал ему воды, накормил и предложил измученному юноше лечь и отдохнуть.

Тот с молчаливой благодарностью поел, напился и, улегшись на козьи шкуры, через минуту погрузился в глубокий сон.

Спасенный недоумевает.

Робинзон испытывает симпатию к этому юноше.

Глава 9. Пятница

После того как спасенный туземец уснул, Робинзон довольно долго стоял возле его ложа и смотрел на него. У юноши были приятные черты лица, он был высок, хорошо сложен. Робинзон не дал бы ему больше двадцати пяти лет. Длинные прямые иссиня черные волосы обрамляли круглое, почти детское лицо, в котором ощущалась какая-то природная мягкость.

Туземец спал совсем недолго. Через какие-нибудь полчаса он проснулся и выбежал из жилища во двор, где Робинзон доил козу. Снова он опустился на колени, снова пригнул голову и поставил на нее ногу Робинзона. Ничего унижающего в этом жесте не было - только благодарность и обещание стать преданным другом…

Так началась долгая совместная жизнь Робинзона Крузо и молодого туземца, которому он дал имя Пятница, потому что именно в этот день недели вырвал юношу из рук людоедов.

В первый же вечер Робинзон решил объяснить ему, что отныне будет называть его именно так - Пятница, а самого Робинзона пускай тот называет словом «хозяин». Еще он обучил его двум самым коротким словам: «да» и «нет».

Юноша ходил совсем без одежды, и Робинзон с трудом уговорил его натянуть на себя такие же, как у него самого, штаны, безрукавку из козьих шкур и шапку, которую тот, правда, почти не носил - она ему мешала. Да и к остальной одежде он привык не сразу и надевал ее лишь для того, чтобы сделать приятное своему хозяину.

Весь остаток дня они провели в ожидании атаки людоедов, но ее не последовало, а на следующее утро оба поднялись на вершину холма и увидели оттуда, что их врагов и след простыл: ни людей, ни лодок, лишь остатки ужасного пиршества; никто и не вспомнил о двух не вернувшихся воинах.

Пятница доволен своим новым нарядом.

Позднее в тот же день, когда Робинзон и Пятница проходили мимо места, где были закопаны те двое, юноша-туземец с помощью жестов дал понять Робинзону, что предлагает выкопать их и съесть. В ответ Робинзон изобразил сильный гнев, а также показал, что его тошнит и может даже вырвать при одной только мысли об этом. Понял ли Пятница то, что хотел сказать ему хозяин, осталось неизвестным, но, во всяком случае, больше он не настаивал на своем предложении и послушно поплелся за Робинзоном. А тот поклялся себе, что непременно отучит этого славного парня от страшного обычая его племени.

Потом они спустились на берег, где собрали человеческие останки, развели костер и сожгли их, превратив в пепел все, что было возможно.

С каждым днем Робинзон все больше убеждался в том, что по характеру Пятница честный и преданный малый, к тому же весьма смышленый, и что своего нового хозяина он полюбил, как ребенок отца. Робинзон, в свою очередь, тоже проникся к нему симпатией и с удовольствием пытался учить юношу всему, чему можно: обращению с инструментами, с оружием, с ложкой, тарелкой, вилкой и даже английскому языку.

Робинзон и Пятница сжигают остатки людоедского пиршества.

Пятница послушно учился и быстро овладевал никогда не знакомыми ему раньше способами и приемами существования: самостоятельно одеваться и раздеваться, есть с тарелки, мыть за собой посуду. А также умело обращаться с огнестрельным оружием. Робинзон начал видеть в нем не только преданного слугу, но и друга и совсем перестал опасаться его. Присутствие Пятницы позволило Робинзону избавиться от чувства одиночества, и, если бы не угроза нового появления людоедов, он был почти уже готов провести остаток жизни на острове.

Английский язык Пятницы улучшался с каждым днем, и вскоре он уже мог, хотя и не без труда, отвечать на многие вопросы Робинзона, который постепенно сумел выяснить, что Пятница уже неоднократно бывал со своими соплеменниками на этом острове, так что немало знает о причудах и капризах морских течений вблизи него.

Робинзон обучает Пятницу английскому языку и показывает, что означает слово «tree".

Позднее Робинзон смог понять из его сбивчивых объяснений, что неподалеку от их острова проходит сильное течение, которое утром стремится в одну сторону и усиливается попутным ветром, а вечером - в другую. Еще позже Робинзон с помощью морских карт разобрался, что течение это не что иное, как продолжение могучей южно-американской реки Ориноко, которая впадает в море не слишком далеко от их острова. А та загадочная полоска земли, которую он видит в ясную погоду на западе, скорее всего, большой остров под названием Тринидад. Все эти сведения увеличивали надежду вырваться наконец из плена, в котором он находился к этому времени уже двадцать семь лет.

Удовлетворяя любопытство Робинзона, Пятница пытался поведать ему и о своем племени, тоже людоедском; о местах, где они живут, о постоянных войнах, которые ведут со своими соседями. Он говорил, что далеко-далеко, в той стране, «где садится солнце», что означало - к западу от его родных мест, живут «такие же, как ты, хозяин», светлые и бородатые люди, которые, как он слышал, убили много-много других людей, только не стали их есть. Как догадался Робинзон, он говорил, видимо, об испанцах, сто с лишним лет назад нагрянувших в Южную Америку и завоевавших ее.

Пятница рассказывает Робинзону о своей стране.

Робинзон спрашивал у Пятницы: как тот думает, можно ли уплыть с их острова к тем белым бородатым людям, и юноша отвечал: - Да, если на двух лодках.

Не сразу Робинзон смог понять, что хочет сказать собеседник. Оказалось, «две лодки» означают просто один большой корабль.

Когда Пятница начал еще больше понимать по-английски - а был он, как уже сказано, способным учеником, - Робинзон поведал ему о своей собственной жизни, о том, как попал на этот остров, как жил до этого у себя в Англии и потом в Бразилии; о том, что у него и у других белых людей есть один Бог, в которого они верят.

Робинзон показал Пятнице выброшенную на берег полусгнившую спасательную шлюпку с их затонувшего корабля, на которую тот очень внимательно смотрел и наконец произнес:

Робинзон показывает Пятнице полусгнившую шлюпку со своего корабля.

Представьте же себе моё изумление, когда, выйдя однажды из крепости, я увидел внизу, у самого берега (то есть не там, где я ожидал их увидеть), пять или шесть индейских пирог. Пироги стояли пустые. Людей не было видно. Должно быть, они вышли на берег и куда-то скрылись.

Так как я знал, что в каждую пирогу обыкновенно садится по шесть человек, а то и больше, признаюсь, я сильно растерялся. Я никак не ожидал, что мне придётся сражаться с таким большим количеством врагов.

«Их не меньше двадцати человек, а пожалуй, наберётся и тридцать. Где же мне одному одолеть их!» – с беспокойством подумал я.

Я был в нерешительности и не знал, что мне делать, но всё же засел в своей крепости и приготовился к бою.

Кругом было тихо. Я долго прислушивался, не донесутся ли с той стороны крики или песни дикарей. Наконец мне наскучило ждать. Я оставил свои ружья под лестницей и взобрался на вершину холма.

Высовывать голову было опасно. Я спрятался за этой вершиной и стал смотреть в подзорную трубу. Дикари теперь вернулись к своим лодкам. Их было не менее тридцати человек. Они развели на берегу костёр и, очевидно, готовили на огне какую-то пищу. Что они готовят, я не мог рассмотреть, видел только, что они пляшут вокруг костра с неистовыми прыжками и жестами, как обычно пляшут дикари.

Продолжая глядеть на них в подзорную трубу, я увидел, что они подбежали к лодкам, вытащили оттуда двух человек и поволокли к костру. Видимо, они намеревались убить их.

До этой минуты несчастные, должно быть, лежали в лодках, связанные по рукам и ногам. Одного из них мгновенно сбили с ног. Вероятно, его ударили по голове дубиной или деревянным мечом, этим обычным оружием дикарей; сейчас же на него накинулись ещё двое или трое и принялись за работу: распороли ему живот и стали его потрошить.

Другой пленник стоял возле, ожидая той же участи.

Занявшись первой жертвой, его мучители забыли о нём. Пленник почувствовал себя на свободе, и у него, как видно, явилась надежда на спасение: он вдруг рванулся вперёд и с невероятной быстротой пустился бежать.

Он бежал по песчаному берегу в ту сторону, где было моё жилье. Признаюсь, я страшно испугался, когда заметил, что он бежит прямо ко мне. Да и как было не испугаться: мне в первую минуту показалось, что догонять его бросилась вся ватага. Однако я остался на посту и вскоре увидел, что за беглецом гонятся только два или три человека, а остальные, пробежав небольшое пространство, понемногу отстали и теперь идут назад к костру. Это вернуло мне бодрость. Но окончательно я успокоился, когда увидел, что беглец далеко опередил своих врагов: было ясно, что, если ему удастся пробежать с такой быстротой ещё полчаса, они ни в коем случае не поймают его.

От моей крепости бежавшие были отделены узкой бухтой, о которой я упоминал не раз, – той самой, куда я причаливал со своими плотами, когда перевозил вещи с нашего корабля.

«Что-то будет делать этот бедняга, – подумал я, – когда добежит до бухты? Он должен будет переплыть её, иначе ему не уйти от погони».

Но я напрасно тревожился за него: беглец не задумываясь кинулся в воду, быстро переплыл бухту, вылез на другой берег и, не убавляя шагу, побежал дальше.

Из трёх его преследователей только двое бросились в воду, а третий не решился: видимо, он не умел плавать; он постоял на том берегу, поглядел вслед двум другим, потом повернулся и не спеша пошёл назад.

Я с радостью заметил, что два дикаря, гнавшиеся за беглецом, плыли вдвое медленнее его.

И тут-то я понял, что пришла пора действовать. Сердце во мне загорелось.

«Теперь или никогда! – сказал я себе и помчался вперёд. – Спасти, спасти этого несчастного какой угодно ценой!»

Не теряя времени, я сбежал по лестнице к подножию горы, схватил оставленные там ружья, затем с такой же быстротой взобрался опять на гору, спустился с другой стороны и побежал наискосок прямо к морю, чтобы остановить дикарей.

Так как я бежал вниз по склону холма самой короткой дорогой, то скоро очутился между беглецом и его преследователями. Он продолжал бежать не оглядываясь и не заметил меня.

Я крикнул ему:

Он оглянулся и, кажется, в первую минуту испугался меня ещё больше, чем своих преследователей.

Я сделал ему знак рукой, чтобы он приблизился ко мне, а сам пошёл медленным шагом навстречу двум бежавшим дикарям. Когда передний поравнялся со мной, я неожиданно бросился на него и прикладом ружья сшиб его с ног. Стрелять я боялся, чтобы не всполошить остальных дикарей, хотя они были далеко и едва ли могли услышать мой выстрел, а если бы и услышали, то всё равно не догадались бы, что это такое.

Когда один из бежавших упал, другой остановился, видимо испугавшись.

Я между тем продолжал спокойно приближаться. По, когда, подойдя ближе, я заметил, что в руках у него лук и стрела и что он целится в меня, мне поневоле пришлось выстрелить. Я прицелился, спустил курок и уложил его на месте.

Несчастный беглец, несмотря на то что я убил обоих его врагов (по крайней мере, так ему должно было казаться), был до того напуган огнём и грохотом выстрела, что потерял способность двигаться; он стоял, как пригвождённый к месту, не зная, на что решиться: бежать или остаться со мной, хотя, вероятно, предпочёл бы убежать, если бы мог.

Я опять стал кричать ему и делать знаки, чтобы он подошёл ближе. Он понял: ступил шага два и остановился, потом сделал ещё несколько шагов и снова стал как вкопанный.

Тут я заметил, что он весь дрожит; несчастный, вероятно, боялся, что, если он попадётся мне в руки, я сейчас же убью его, как и тех дикарей.

Я опять сделал ему знак, чтобы он приблизился ко мне, и вообще старался всячески ободрить его.

Он подходил ко мне всё ближе и ближе. Через каждые десять-двенадцать шагов он падал на колени. Очевидно, он хотел выразить мне благодарность за то, что я спас ему жизнь.

Я ласково улыбался ему и с самым приветливым видом продолжал манить его рукой.

Наконец дикарь подошёл совсем близко. Он снова упал на колени, поцеловал землю, прижался к ней лбом и, приподняв мою ногу, поставил её себе на голову.

Это должно было, по-видимому, означать, что он клянётся быть моим рабом до последнего дня своей жизни.

Я поднял его и с той же ласковой, дружелюбной улыбкой старался показать, что ему нечего бояться меня.

Я указал на него беглецу:

– Враг твой ещё жив, посмотри!

В ответ он произнёс несколько слов, и хотя я ничего не понял, но самые звуки его речи показались мне приятны и сладостны: ведь за все двадцать пять лет моей жизни на острове я в первый раз услыхал человеческий голос!

Впрочем, у меня не было времени предаваться таким размышлениям: оглушённый мною людоед оправился настолько, что уже сидел на земле, и я заметил, что мой дикарь снова начинает бояться его. Нужно было успокоить несчастного. Я прицелился было в его врага, но тут мой дикарь стал показывать мне знаками, чтобы я дал ему висевшую у меня за поясом обнажённую саблю. Я протянул ему саблю. Он мгновенно схватил её, бросился к своему врагу и одним взмахом снёс ему голову.

Такое искусство очень удивило меня: ведь никогда в жизни этот дикарь не видел другого оружия, кроме деревянных мечей. Впоследствии я узнал, что здешние дикари выбирают для своих мечей столь крепкое дерево и оттачивают их так хорошо, что таким деревянным мечом можно отсечь голову не хуже, чем стальным.

После этой кровавой расправы со своим преследователем мой дикарь (отныне я буду называть его моим дикарём) с весёлым смехом вернулся ко мне, держа в одной руке мою саблю, а в другой – голову убитого, и, исполнив предо мною ряд каких-то непонятных движений, торжественно положил голову и оружие на землю подле меня.

Он видел, как я застрелил одного из его врагов, и это поразило его: он не мог понять, как можно убить человека на таком большом расстоянии. Он указывал на убитого и знаками просил позволения сбегать взглянуть на него. Я, тоже при помощи знаков, постарался дать понять, что не запрещаю ему исполнить это желание, и он сейчас же побежал туда. Приблизившись к трупу, он остолбенел и долго с изумлением смотрел на него. Потом наклонился над ним и стал поворачивать его то на один бок, то на другой. Увидев ранку, он внимательно вгляделся в неё. Пуля попала дикарю прямо в сердце, и крови вышло немного. Произошло внутреннее кровоизлияние, смерть наступила мгновенно.

Сняв с мертвеца его лук и колчан со стрелами, мой дикарь подбежал ко мне вновь.

Я тотчас же повернулся и пошёл прочь, приглашая его следовать за мной. Я попытался объяснить ему знаками, что оставаться здесь невозможно, так как те дикари, что находятся сейчас на берегу, могут каждую минуту пуститься за ним в погоню.

Он ответил мне тоже знаками, что следовало бы прежде зарыть мертвецов в песок, чтобы враги не увидели их, если прибегут на это место. Я выразил своё согласие (тоже при помощи знаков), и он сейчас же принялся за работу. С удивительной быстротой он выкопал руками в песке настолько глубокую яму, что в ней легко мог поместиться человек. Затем он перетащил в эту яму одного из убитых и засыпал его песком; с другим он поступил точно так же, – словом, в какие-нибудь четверть часа он похоронил их обоих.

После этого я приказал ему следовать за мной, и мы пустились в путь. Шли мы долго, так как я провёл его не в крепость, а совсем в другую сторону – в самую дальнюю часть острова, к моему новому гроту.

В гроте я дал ему хлеба, ветку изюма и немного воды. Воде он был особенно рад, так как после быстрого бега испытывал сильную жажду.

Когда он подкрепил свои силы, я указал ему угол пещеры, где у меня лежала охапка рисовой соломы, покрытая одеялом, и знаками дал ему понять, что он может расположиться здесь на ночлег.

Бедняга лёг и мгновенно уснул.

Я воспользовался случаем, чтобы получше рассмотреть его наружность.

Это был миловидный молодой человек, высокого роста, отлично сложенный, руки и ноги были мускулистые, сильные и в то же время чрезвычайно изящные; на вид ему было лет двадцать шесть, В лице его я не заметил ничего угрюмого или свирепого; это было мужественное и в то же время нежное и приятное лицо, и нередко на нём появлялось выражение кротости, особенно когда он улыбался. Волосы у него были чёрные и длинные; они падали на лицо прямыми прядями. Лоб высокий, открытый; цвет кожи тёмно-коричневый, очень приятный для глаз. Лицо круглое, щеки полные, нос небольшой. Рот красивый, губы тонкие, зубы ровные, белые, как слоновая кость.

Спал он не больше получаса, вернее, не спал, а дремал, потом вскочил на ноги и вышел из пещеры ко мне.

Я тут же, в загоне, доил своих коз. Как только он увидел меня, он подбежал ко мне и снова упал предо мною на землю, выражая всевозможными знаками самую смиренную благодарность и преданность. Припав лицом к земле, он опять поставил себе на голову мою ногу и вообще всеми доступными ему способами старался доказать мне свою безграничную покорность и дать мне понять, что с этого дня он будет служить мне всю жизнь.

Я понял многое из того, что он хотел мне сказать, и постарался внушить ему, что я им совершенно доволен.

С того же дня я начал учить его необходимым словам. Прежде всего я сообщил ему, что буду называть его Пятницей (я выбрал для него это имя в память дня, когда спас ему жизнь). Затем я научил его произносить моё имя, научил также выговаривать «да» и «нет» и растолковал значение этих слов.

Я принёс ему молока в глиняном кувшине и показал, как обмакивать в него хлеб. Он сразу научился всему этому и стал знаками показывать мне, что моё угощение пришлось ему по вкусу.

Мы переночевали в гроте, но, как только наступило утро, я приказал Пятнице идти за мной и повёл его в свою крепость. Я объяснил, что хочу подарить ему кое-какую одежду. Он, по-видимому, очень обрадовался, так как был совершенно голый.

Когда мы проходили мимо того места, где были похоронены оба убитых накануне дикаря, он указал мне на их могилы и всячески старался мне втолковать, что нам следует откопать оба трупа, для того чтобы тотчас же съесть их.

Тут я сделал вид, что ужасно рассердился, что мне противно даже слышать о подобных вещах, что у меня начинается рвота при одной мысли об этом, что я буду презирать и ненавидеть его, если он прикоснётся к убитым. Наконец я сделал рукою решительный жест, приказывающий ему отойти от могил; он тотчас же отошёл с величайшей покорностью.

После этого мы с ним поднялись на холм, так как мне хотелось взглянуть, тут ли ещё дикари.

Я достал подзорную трубу и навёл её на то место, где видел их накануне. Но их и след простыл: на берегу не было ни одной лодки. Я не сомневался, что дикари уехали, даже не потрудившись поискать двух своих товарищей, которые остались на острове.

Этому я был, конечно, рад, но мне хотелось собрать более точные сведения о моих незваных гостях. Ведь теперь я уже был не один, со мною был Пятница, и от этого я сделался гораздо храбрее, а вместе с храбростью во мне проснулось любопытство.

У одного из убитых остались лук и колчан со стрелами. Я позволил Пятнице взять это оружие и с той поры он не расставался с ним ни ночью ни днём. Вскоре мне пришлось убедиться, что луком и стрелами мой дикарь владеет мастерски. Кроме того, я вооружил его саблей, дал ему одно из моих ружей, а сам взял два других, и мы тронулись в путь.

Когда мы пришли на то место, где вчера пировали людоеды, нашим глазам предстало такое ужасное зрелище, что у меня замерло сердце и кровь застыла в жилах.

Но Пятница остался совершенно спокоен: подобные зрелища были ему не в диковинку.

Земля во многих местах была залита кровью. Кругом валялись большие куски жареного человечьего мяса. Весь берег был усеян костями людей: три черепа, пять рук, кости от трёх или четырёх ног и множество других частей скелета.

Пятница рассказал мне при помощи знаков, что дикари привезли с собой четырёх пленников: троих они съели, а он был четвёртым. (Тут он ткнул себя пальцем в грудь.) Конечно, я понял далеко не все из того, что он рассказывал мне, но кое-что мне удалось уловить. По его словам, несколько дней назад у дикарей, подвластных одному враждебному князьку, произошло очень большое сражение с тем племенем, к которому принадлежал он, Пятница. Чужие дикари победили и взяли в плен очень много народу. Победители поделили пленных между собой и повезли их в разные места, чтобы убить и съесть, совершенно так же, как поступил тот отряд дикарей, который выбрал местом для пира один из берегов моего острова.

Я приказал Пятнице разложить большой костёр, затем собрать все кости, все куски мяса, свалить их в этот костёр и сжечь.

Я заметил, что ему очень хочется полакомиться человечьим мясом (да оно и неудивительно: ведь он тоже был людоед!). Но я снова показал ему всевозможными знаками, что мне кажется отвратительно мерзкой самая мысль о подобном поступке, и тут же пригрозил ему, что убью его при малейшей попытке нарушить моё запрещение.

После этого мы вернулись в крепость, и я, не откладывая, принялся обшивать моего дикаря.

Прежде всего я надел на него штаны. В одном из сундуков, взятых мною с погибшего корабля, нашлась готовая пара холщовых штанов; их пришлось только слегка переделать. Затем я сшил ему куртку из козьего меха, приложив все своё умение, чтобы куртка вышла получше (я был в то время уже довольно искусным портным), и смастерил для него шапку из заячьих шкурок, очень удобную и довольно красивую.

Таким образом, он на первое время был одет с головы до ног и остался, по-видимому, очень доволен тем, что его одежда не хуже моей.

Правда, с непривычки ему было неловко в одежде, так как он всю жизнь ходил голым; особенно мешали ему штаны. Жаловался он и на куртку: говорил, что рукава давят под мышками и натирают ему плечи. Пришлось кое-что переделать, но мало-помалу он обтерпелся и привык.

На другой день я стал думать, где бы мне его поместить.

Мне хотелось устроить его поудобнее, но я был ещё не совсем уверен в нём и боялся поселить его у себя. Я поставил ему маленькую палатку в свободном пространстве между двумя стенами моей крепости, так что он очутился за оградой того двора, где стояло моё жилье.

Но эти предосторожности оказались совершенно излишними. Вскоре Пятница доказал мне на деле, как самоотверженно он любит меня. Я не мог не признать его другом и перестал остерегаться его.

Никогда ни один человек не имел такого любящего, такого верного и преданного друга. Ни раздражительности, ни лукавства не проявлял он по отношению ко мне; всегда услужливый и приветливый, он был привязан ко мне, как ребёнок к родному отцу. Я убеждён, что, если бы понадобилось, он с радостью пожертвовал бы для меня своей жизнью.

Я был очень счастлив, что у меня наконец-то появился товарищ, и дал себе слово научить его всему, что могло принести ему пользу, а раньше всего научить его говорить на языке моей родины, чтобы мы с ним могли понимать друг друга. Пятница оказался таким способным учеником, что лучшего нельзя было и желать.

Но самое ценное было в нём то, что он учился так прилежно, с такой радостной готовностью слушал меня, так был счастлив, когда понимал, чего я от него добиваюсь, что для меня оказалось большим удовольствием давать ему уроки и беседовать с ним.

С тех пор как Пятница был со мной, жизнь моя стала приятной и лёгкой. Если бы я мог считать себя в безопасности от других дикарей, я, право, кажется, без сожаления согласился бы остаться на острове до конца моих дней.

Имя: Робинзон Крузо (Robinson Crusoe)

Страна: Великобритания

Деятельность: моряк, житель необитаемого острова

Семейное положение: не женат

Робинзон Крузо: история персонажа

Книга в мгновение ока стала бестселлером и положила начало классическому английскому роману. Произведение автора дало толчок новому литературному направлению и кинематографу, а имя Робинзона Крузо стало нарицательным. Несмотря на то, что рукопись Дефо от корки до корки пропитана философскими рассуждениями, она прочно обосновалась среди юных читателей: «Приключения Робинзона Крузо» принято относить к детской литературе, хотя и взрослые любители нетривиальных сюжетов готовы окунуться в невиданные приключения на необитаемом острове вместе с главным героем.

История создания

Писатель Даниель Дефо обессмертил собственное имя, выпустив в свет философско-приключенческий роман «Робинзон Крузо» в 1719 году. Хотя писатель написал далеко не одну книгу, именно произведение о несчастном путешественнике крепко засело в сознании литературного мира. Мало кто знает, что Даниель не только порадовал завсегдатаев книжных лавок, но и познакомил жителей туманного Альбиона с таким литературным жанром, как роман.


Литератор называл свою рукопись аллегорией, взяв за основу философские учения, прототипы людей и невероятные истории. Таким образом, читатель не только наблюдает за страданиями и силой воли Робинзона, выброшенного на обочину жизни, но и за человеком, который нравственно возрождается в общении с природой.

Дефо придумал это основополагающее произведение неспроста; дело в том, что мастера слова вдохновили рассказы боцмана Александра Селькирка, который провел четыре года на необитаемом острове Мас-а-Тьерра в Тихом Океане.


Когда моряку было 27 лет, он в составе корабельного экипажа отправился в мореплавание к берегам Южной Америки. Селькирк был человеком строптивым и колким: искатель приключений не умел держать рот на замке и не соблюдал субординацию, поэтому малейшее замечание Страдлинга, капитана судна, провоцировало бурный конфликт. Однажды после очередной ссоры Александр потребовал остановить судно и высадить его на сушу.

Возможно, боцман хотел припугнуть своего начальника, однако тот немедленно удовлетворил требования моряка. Когда корабль начал приближаться к необитаемому острову, Селькирк тут же передумал, но Страдлинг оказался неумолим. Моряк, поплатившийся за острый язык, провел в «зоне отчуждения» четыре года, а затем, когда сумел вернуться к жизни в обществе, стал расхаживать по барам и рассказывать истории своих приключений местным зевакам.


Остров, на котором жил Александр Селькирк. Сейчас называется островом Робинзона Крузо

Александр оказался на острове с небольшим запасом вещей, при нем были порох, топор, ружье и другие принадлежности. Первоначально моряк страдал от одиночества, но со временем смог адаптироваться к суровым реалиям бытия. Поговаривают, что, вернувшись на городские мощеные улочки с каменными домами, любитель мореплавания скучал по пребыванию на необитаемом кусочке земли. Журналист Ричард Стиль, который обожал слушать рассказы путешественника, приводил слова Селькирка:

«У меня есть теперь 800 фунтов, но никогда не буду я столь счастлив, сколь был тогда, когда не имел за душою ни фартинга».

Ричард Стиль опубликовал истории Александра в «Англичанине», косвенно познакомив Великобританию с человеком, которого в наше время назвали бы . Но не исключено, что газетчик взял изречения из собственной головы, поэтому является данная публикация чистой правдой или вымыслом – остается только гадать.

Даниель Дефо никогда не раскрывал тайны собственного романа публике, поэтому гипотезы среди литераторов продолжают развиваться до сих пор. Так как Александр был необразованным пьяницей, он не был похож на свое книжное воплощение в лице Робинзона Крузо. Поэтому некоторые исследователи склоняются к тому, что прообразом послужил Генри Питмен.


Этот доктор был отправлен в ссылку в Вест-Индию, однако не смирился со своей участью и вместе с товарищами по несчастью предпринял побег. Сложно сказать, была ли удача на стороне Генри. После кораблекрушения тот оказался на необитаемом острове Солт-Тортуга, хотя в любом случае все могло закончиться гораздо хуже.

Другие любители романов склоняются к тому, что писатель отталкивался от образа жизни некоего капитана корабля Ричарда Нокса, который 20 лет прожил в плену в Шри-Ланке. Не стоит исключать и то, что Дефо перевоплотил в Робинзона Крузо себя. У мастера слова была насыщенная жизнь, он не только макал перо в чернильницу, но также занимался журналистикой и даже шпионажем.

Биография

Робинзон Крузо был третьим сыном в семье и с раннего детства мечтал о морских приключениях. Родители мальчика желали отпрыску счастливого будущего и не хотели, чтобы его жизнь была похожа на биографию или . К тому же старший брат Робинзона погиб на войне во Фландрии, а средний пропал без вести.


Поэтому отец видел в главном герое единственную опору в будущем. Он слезно умолял отпрыска взяться за ум и стремиться к размеренной и спокойной жизни чиновника. Но мальчик не готовился ни к какому ремеслу, а проводил дни праздно, мечтая покорять водное пространство Земли.

Наставления главы семейства ненадолго утихомирили его бурный пыл, но, когда молодому человеку исполнилось 18 лет, он втайне от родителей собрал свои пожитки и соблазнился бесплатным путешествием, которое предоставил отец его приятеля. Уже первый день на судне стал предвестьем грядущих испытаний: разыгравшийся шторм пробудил в душе Робинзона раскаяние, которое прошло вместе с ненастной погодой и окончательно было развеяно спиртными напитками.


Стоит сказать, что это была далеко не последняя черная полоса в жизни Робинзона Крузо. Молодой человек умудрился превратиться из купца в жалкого раба разбойничьего судна после захвата оного турецкими корсарами, а также побывал в Бразилии после того, как его спас португальский корабль. Правда, условия спасения были суровыми: капитан пообещал молодому человеку свободу только через 10 лет.

В Бразилии Робинзон Крузо трудился не покладая рук на плантациях табака и сахарного тростника. Главный герой произведения продолжал сокрушаться по поводу наставлений своего отца, но страсть к приключениям перевесила спокойный образ жизни, поэтому Крузо вновь ввязался в авантюры. Коллеги Робинзона по цеху наслушались его рассказов о поездках к берегам Гвинеи, поэтому неудивительно, что плантаторы решили соорудить корабль, дабы тайно перевезти в Бразилию невольников.


Перевозка рабов из Африки была сопряжена с опасностями морского перехода и трудностями с юридической стороны. Робинзон участвовал в этой нелегальной экспедиции в качестве судового приказчика. Корабль отплыл 1 сентября 1659 года, то есть ровно через восемь лет после его побега из дома.

Блудный сын не придал значения предзнаменованию судьбы, а зря: команда пережила сильнейший шторм, а корабль дал течь. В конечном итоге оставшиеся участники экипажа отправились в путь на лодке, которая опрокинулась из-за огромного вала величиною с гору. Обессиленный Робинзон оказался единственным выжившим из команды: главному герою удалось выбраться на сушу, где и начались его многолетние приключения.

Сюжет

Когда Робинзон Крузо понял, что оказался на необитаемом острове, им овладело отчаяние и скорбь по погибшим товарищам. К тому же выброшенные на берег шляпы, фуражки и башмаки напоминали о минувших событиях. Преодолев депрессию, протагонист начал размышлять о способе выживания в этом злачном и забытым Богом местечке. Герой находит на корабле припасы и инструменты, а также занимается строительством шалаша и частокола вокруг него.


Самой необходимой вещью для Робинзона стал ящик плотника, который в то время он не променял бы на целый корабль, наполненный золотом. Крузо понял, что пребывать на необитаемом острове ему придется далеко не один месяц и даже не один год, поэтому стал обустраивать территорию: Робинзон засеял поля крупами, а прирученные дикие козы стали источником мяса и молока.

Этот несчастный путешественник чувствовал себя первобытным человеком. Отрезанному от цивилизации герою приходилось проявлять смекалку и трудолюбие: он научился выпекать хлеб, изготавливать одежду и обжигать посуду из глины.


Помимо прочего, Робинзон прихватил с корабля перья, бумагу, чернила, Библию, а также собаку, кошку и разговорчивого попугая, которые скрашивали его одинокое существование. Чтобы «хоть сколько-нибудь облегчить свою душу», протагонист вел личный дневник, куда записывал и примечательные, и незначительные события, например: «Сегодня шел дождь».

Исследуя остров, Крузо обнаружил следы каннибалов-дикарей, которые путешествуют по суше и устраивают пиршества, где главное блюдо – человеческое мясо. Однажды Робинзон спасает пленного дикаря, который должен был попасть к людоедам на стол. Крузо обучает нового знакомого английскому языку и называет его Пятницей, так как в этот день недели состоялось их судьбоносное знакомство.

При следующем каннибальском рейде Крузо вместе с Пятницей нападают на дикарей и спасают еще двух пленных: отца Пятницы и испанца, чей корабль потерпел крушение.


Наконец-таки Робинзон поймал удачу за хвост: к острову приплывает корабль, захваченный мятежниками. Герои произведения освобождают капитана и помогают ему вернуть контроль над судном. Таким образом, Робинзон Крузо после 28 лет жизни на необитаемом острове возвращается в цивилизованный мир к родственникам, которые считали его давно погибшим. У книги Даниеля Дефо счастливый конец: в Лиссабоне Крузо получает прибыль с бразильской плантации, что делает его сказочно богатым.

Робинзон не желает больше путешествовать по морю, поэтому перевозит свое богатство в Англию по суше. Там его с Пятницей ждет последнее испытание: при пересечении Пиренеев героям преграждают путь голодный медведь и стая волков, с которыми им приходится бороться.

  • Роман о путешественнике, обжившемся на необитаемом острове, имеет продолжение. Книга «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» вышла в 1719 году вместе с первой частью произведения. Правда, она не нашла признания и славы среди читающей публики. В России этот роман не издавался на русском языке с 1935 по 1992 годы. Третья книга «Серьезные размышления Робинзона Крузо» до сих пор не переведена на русский язык.
  • В фильме «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (1972) главная роль досталась , который разделил съемочную площадку с , Владимиром Маренковым и Валентином Куликом. Эту картину в СССР посмотрело 26,3 млн. зрителей.

  • Полное название произведения Дефо звучит так: «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устья реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим».
  • «Робинзонада» – это новый жанр в приключенческой литературе и кинематографе, который описывает выживание человека или группы лиц на необитаемом острове. Количество произведений, отснятых и написанных в подобном стиле, не перечесть, но можно выделить популярные телевизионные сериалы, например, «Остаться в живых», где сыграли , Терри О’Куинн, Навин Эндрюс и другие актеры.
  • Главный герой из произведения Дефо перекочевал не только в киноленты, но и мультипликационные работы. В 2016 году зрители увидели семейную комедию «Робинзон Крузо: Очень обитаемый остров».

Дня через два или три после того как Пятница поселился в моей крепости, мне пришло в голову, что, если я хочу, чтобы он не ел человечьего мяса, я должен приучить его к мясу животных. "Пусть он попробует мясо козы", - сказал я себе и решил взять его с собой на охоту. Рано утром мы пошли с ним в лес и, отойдя дветри мили от дому, увидели под деревом дикую козу с двумя козлятами. Я схватил Пятницу за руку и сделал ему знак, чтобы он не шелохнулся. Потом на большом расстоянии я прицелился, выстрелил и убил одного из козлят. Бедный дикарь, не понимая, как можно убить живое существо, не приближаясь к нему (хоть он и видел раньше, как я убил его врага), был совершенно ошеломлен. Он задрожал, зашатался, и мне даже показалось, что он сейчас упадет. Он не заметил убитого мною козленка и, вообразив, что я хотел убить его, Пятницу, принялся ощупывать себя, не идет ли где кровь. Потом он приподнял даже полу своей куртки, чтобы посмотреть, не ранен ли он, и, убедившись, что остался цел и невредим, упал передо мной на колени, обнял мои ноги и долго толковал мне о чем-то на своем языке. Речи его были непонятны, но легко можно было догадаться, что он просит меня не убивать его. Желая внушить ему, что я не имею намерения причинять ему зло, я взял его за руку, засмеялся и, указав на убитого козленка, велел ему сбегать за ним. Пятница исполнил мое приказание. Покуда он разглядывал козленка, пытаясь дознаться, почему же тот оказался убитым, я снова зарядил ружье. Вскоре после этого я увидел на дереве, на расстоянии ружейного выстрела от меня, крупную птицу, похожую на нашего ястреба. Желая объяснить Пятнице, что такое стрельба из ружья, я подозвал моего дикаря к себе, показал ему пальцем сперва на птицу, потом на ружье, потом на землю под тем деревом, на котором сидела птица, как бы говоря: "Вот смотри: сейчас я сделаю так, что она упадет", и вслед за тем выстрелил. Птица упала и оказалась не ястребом, а большим попугаем. Пятница и на этот раз оцепенел от испуга, несмотря на все мои объяснения. Тут только я догадался, что особенно поражало его, когда я стрелял из ружья: он до сих пор еще ни разу не видел, как я заряжаю ружье, и, вероятно, думал, что в этой железной палке сидит какая-то злая волшебная сила, приносящая смерть на любом расстоянии человеку, зверю, птице, вообще всякому живому существу, где бы оно ни находилось, вблизи или вдали. Впоследствии еще долгое время не мог победить в себе изумления, в которое повергал его каждый мой выстрел. Мне кажется, если б я только позволил ему, он стал бы поклоняться мне и моему ружью как богам. Первое время он не решался дотронуться до ружья, но зато разговаривал с ним, как с живым существом, когда думал, что я не слышу. При этом ему чудилось, что ружье отвечает ему. Впоследствии он признался, что умолял ружье, чтобы оно пощадило его. Когда Пятница чуть-чуть пришел в себя, я предложил ему принести мне убитую дичь. Он сейчас же побежал за нею, но вернулся не сразу, так как ему пришлось долго отыскивать птицу: оказалось, я не убил ее, а только ранил, и она отлетела довольно далеко. В конце концов он нашел ее и принес; я же воспользовался его отсутствием, чтобы снова зарядить ружье. Я считал, что до поры до времени будет лучше не открывать ему, как это делается. Я надеялся, что нам попадется еще какая-нибудь дичь, но больше ничего не попадалось, и мы вернулись домой. В тот же вечер я снял шкуру с убитого козленка и тщательно выпотрошил его; потом развел костер и, отрезав кусок козлятины, сварил его в глиняном горшке. Получился очень хороший мясной суп. Отведав этого супу, я предложил его Пятнице. Вареная пища ему очень понравилась, только он удивился, зачем я ее посолил. Он стал показывать мне знаками, что, по его мнению, соль - тошнотворная, противная еда. Взяв в рот щепотку соли, он принялся сплевывать и сделал вид, будто у него начинается рвота, а потом прополоскал рот водой. Чтобы возразить ему, я, со своей стороны, положил в рот кусочек мяса без соли и начал плевать, показывая, что мне противно есть без соли. Но Пятница упрямо стоял на своем. Мне так и не удалось приучить его к соли. Лишь долгое время спустя он начал приправлять ею свои кушанья, да и то в очень малом количестве. Накормив моего дикаря вареной козлятиной и бульоном, я решил угостить его на другой день той же козлятиной в виде жаркого. Изжарил я ее над костром, как это нередко делается у нас в Англии. По бокам костра втыкают в землю две жерди, сверху укрепляют между ними поперечную жердь, вешают на нее кусок мяса и поворачивают его над огнем до тех пор, пока не изжарится. Все это сооружение Пятнице очень понравилось. Когда же он отведал жаркого, восторгу его не было границ. Самыми красноречивыми жестами он дал мне понять, как полюбилась ему эта еда, и наконец заявил, что никогда больше не станет есть человечьего мяса, чему я, конечно, чрезвычайно обрадовался. На следующий день я поручил ему молоть и веять зерно, предварительно показав, как это делается. Он быстро понял, в чем дело, и стал очень энергично работать, особенно когда узнал, ради чего производится такая работа. А узнал он это в тот же день, потому что я накормил его хлебом, испеченным из нашей муки. В скором времени Пятница научился работать не хуже меня. Так как теперь я должен был прокормить двух человек, следовало подумать о будущем. Прежде всего необходимо было увеличить пашню и сеять больше зерна. Я выбрал большой участок земли и принялся огораживать его. Пятница не только старательно, но очень весело и с явным удовольствием помогал мне в работе. Я объяснил ему, что это будет новое поле для хлебных колосьев, потому что нас теперь двое и нужно будет запастись хлебом не только для меня, но и для него. Его очень тронуло, что я так забочусь о нем: он всячески старался мне объяснить при помощи знаков, что он понимает, как много мне прибавилось дела теперь, и просит, чтобы я скорее научил его всякой полезной работе, а уж он будет стараться изо всех сил. То был самый счастливый год моей жизни на острове. Пятница научился довольно хорошо говорить поанглийски: он узнал названия почти всех предметов, окружавших его, и тех мест, куда я мог посылать его, благодаря чему весьма толково исполнял все мои поручения. Он был общителен, любил поболтать, и я мог теперь с избытком вознаградить себя за долгие годы вынужденного молчания. Но Пятница нравился мне не только потому, что у меня была возможность разговаривать с ним. С каждым днем я все больше ценил его честность, его сердечную простоту, его искренность. Мало-помалу я привязался к нему, да и он, со своей стороны, так полюбил меня, как, должно быть, не любил до сих пор никого. Однажды мне вздумалось расспросить его о прошлой жизни; я хотел узнать, не тоскует ли он по родине и не хочет ли вернуться домой. В то время я уже так хорошо научил его говорить по-английски, что он мог отвечать чуть не на каждый мой вопрос. И вот я спросил его о родном его племени: - А что, Пятница, храброе это племя? Случалось ли когда-нибудь, чтоб оно побеждало врагов? Он улыбнулся и ответил: - О да, мы очень храбрые, мы всегда побеждаем в бою. - Вы всегда побеждаете в бою, говоришь ты? Как же это вышло, что тебя взяли в плен? - А наши все-таки побили тех, много побили. - Как же ты тогда говорил, что те побили вас? Ведь взяли же они в плен тебя и других? - В том месте, где я дрался, неприятелей было много больше. Они схватили нас - один, два, три и меня. А наши побили их в другом месте, где меня не было. В том месте наши схватили их - один, два, три, много, большую тысячу. - Отчего же ваши не пришли вам на помощь? - Враги схватили один, два, три и меня и увезли нас в лодке, а у наших в то время не было лодки. - А скажи-ка мне, Пятница, что делают ваши с темп, кто попадется к ним в плен? Тоже увозят их в какое-нибудь отдаленное место и там съедают их, как те людоеды, которых я видел? - Да, наши тоже едят человека… все едят. - А куда они увозят их, когда собираются съесть? - Разные места, куда вздумают. - А сюда они приезжают? - Да, да, и сюда приезжают. И в другие разные места. - А ты здесь бывал с ними? - Да. Был. Там был… И он указал на северо-западную оконечность острова, где, очевидно, всегда собирались его соплеменники. Таким образом, оказалось, что мой друг и приятель Пятница был в числе дикарей, посещавших дальние берега острова, и не раз уже ел людей в тех же местах, где потом хотели съесть его самого. Когда некоторое время спустя я собрался с духом и повел его на берег (туда, где я впервые увидел груды человеческих костей), Пятница тотчас же узнал эти места. Он рассказал мне, что один раз, когда он приезжал на мой остров со своими соплеменниками, они убили и съели здесь двадцать мужчин, двух женщин и одного ребенка. Он не знал, как сказать по-английски "двадцать", и, чтобы объяснить мне, сколько человек они съели, положил двадцать камешков один подле другого. Продолжая беседовать с Пятницей, я спросил у него, далеко ли от моего острова до той земли, где живут дикари, и часто ли погибают их лодки, переплывая это расстояние. Оказалось, плавание здесь вполне безопасное: он, Пятница, не знает ни одного случая, чтобы кто-нибудь здесь тонул, но неподалеку от нашего острова проходит морское течение: по утрам оно направляется в одну сторону и всегда при попутном ветре, а к вечеру и ветер и течение поворачивают в противоположную сторону. Вначале мне пришло в голову, что это течение зависит от прилива и отлива, и лишь значительно позже я обнаружил, что оно составляет продолжение могучей реки Ориноко, впадающей в море неподалеку от моего острова, который, таким образом, находится прямо против дельты этой реки. Полоса же земли на западе и на северо-западе, которую я принимал за материк, оказалась большим островом Тринидадом, лежащим против северной части устья той же реки. Я задавал Пятнице тысячу всяких вопросов об этой земле и ее обитателях: спрашивал, опасны ли тамошние берега, бурно ли там море, очень ли свирепы там люди и какие народы живут по соседству. Он охотно отвечал мне на каждый вопрос и без всякой утайки сообщил все, что ему было известно. Спрашивал я также, как называются различные племена дикарей, живущих в тех местах, но он твердил только одно: "Карибэ, карибэ". Конечно, я без труда догадался, что он говорит о карибах, которые, судя по нашим географическим картам, обитают именно в этой части Америки, занимая всю береговую полосу от устья реки Ориноко до Гвианы и до города Санта-Марта. Кроме того, он рассказал мне, что далеко "за луной", то есть в той стороне, где садится луна, или, другими словами, к западу от его родины, живут такие же, как я, белые бородатые люди (тут он показал на мои длинные усы). По его словам, эти люди "убили много, много человеков". Я понял, что он говорит об испанских завоевателях, которые прославились в Америке своей жестокостью ". Я спросил его, не знает ли он, есть ли у меня какаянибудь возможность переправиться через море к белым людям. Он отвечал: - Да, да, это можно: надо плыть на двух лодках. Я долго не понимал, что он хочет сказать, но наконец с великим трудом догадался, что на его языке это означает большую шлюпку, по крайней мере вдвое больше обыкновенной пироги. Слова Пятницы доставили мне великую радость: с этого дня у меня явилась надежда, что рано или поздно я вырвусь отсюда и что своей свободой я буду обязан моему дикарю.

Прошло ещё несколько месяцев.

К этому времени Пятница научился понимать почти всё, что я говорил ему. Сам он изъяснялся по-английски довольно бойко, хотя очень неправильно. Мало-помалу я рассказал ему всю свою жизнь: как я попал на мой остров, сколько лет прожил на нём и как провёл эти годы.

Ещё раньше я открыл Пятнице тайну стрельбы из ружья (потому что для него это была действительно тайна): я показал ему пули, объяснил действие пороха и научил его стрелять. Я отдал в полное его распоряжение одно из своих ружей. Я подарил ему нож и этим подарком буквально осчастливил его. Я смастерил для него портупею , вроде тех, на каких у нас в Англии носят кортики; только вместо кортика я дал ему топор, который был, в сущности, таким же хорошим оружием и, кроме того, мог пригодиться для всяких хозяйственных надобностей.

Я много рассказывал Пятнице о европейских странах, особенно о моей родине. Я описал ему нашу жизнь, наши обычаи, нравы, рассказал, как мы путешествуем по всем частям света и плаваем на больших кораблях. Я объяснил ему устройство большого парусного судна и рассказал кстати о том, как я ездил на корабль, потерпевший крушение, и показал ему издали место, где корабль наскочил на подводные камни. Конечно, я мог показать его весьма приблизительно, так как корабль давно разбило в щепки и все обломки унесло в море. Показал я ему также ту полусгнившую лодку, в которой мы хотели спастись, когда буря пригнала нас к этому берегу.

Увидев эту лодку, Пятница задумался и долго молчал.

Я спросил его, о чём он думает, и он через некоторое время ответил:

– Я видал одна такая лодка, как эта.

Она плавала то место, где живёт мой народ.

Я долго не понимал, что он хочет сказать: то ли, что в их местах дикари плавают на таких лодках, то ли, что такая лодка прошла мимо их берегов.

Наконец, после долгих расспросов, мне удалось выяснить, что точно такую же лодку прибило к берегам той земли, где живёт его племя.

– Её пригнала к нам злая погода, – объяснил Пятница и снова надолго умолк.

«Должно быть, – подумал я, – какой-нибудь европейский корабль потерпел крушение у тех берегов. Бушующие волны могли смыть у него лодку и пригнать сё туда, где живут дикари». Но, по моей недогадливости, мне и в голову не пришло, что в этой лодке могли быть люди, и, продолжая расспрашивать Пятницу, я думал только о лодке.

– Расскажи мне, какова она с виду.

Пятница описал мне её очень подробно и вдруг совершенно неожиданно прибавил с горячим чувством:

Белые человеки не потонули, мы их спасли!

А разве в лодке были белые люди? – поспешил я спросить.

– Да, – отвечал он, – полная лодка людей!

– Сколько их было?

Он показал мне сначала десять пальцев, потом ещё семь.

– Где же они? Что с ними сталось?

Он отвечал:

– Они живут. Они живут у наших.

Тут меня осенила внезапная мысль: не с того ли самого корабля, что разбился в ту бурную ночь неподалёку от моего острова, были эти семнадцать человек белых?

Возможно, что, когда корабль наскочил на скалу и они увидели, что его не спасти, они пересели в шлюпку, а потом их прибило к земле дикарей, среди которых им и пришлось поселиться.

– Они живы! Им хорошо!

И прибавил, что скоро четыре года, как эти белые люди живут у его земляков, и что те не обижают, не трогают их, но предоставляют им полную волю и дают им всякую еду.

Я спросил его:

– Каким образом могло случиться, что дикари не убили и не съели белых людей?

Он ответил:

– Белые человеки стали нам братья. Наши едят только тех, кого побеждают в бою.

Прошло ещё несколько месяцев. Как-то, гуляя по острову, забрели мы с Пятницей в восточную сторону и поднялись на вершину холма. Оттуда, как уже было сказано, я много лет назад увидел полосу земли, которую принял за материк Южной Америки.

Впрочем, первым взошёл на вершину один только Пятница, а я немного отстал, так как холм был высокий и довольно крутой.

Как и тогда, день был необыкновенно ясный.

Пятница долго вглядывался в даль и вдруг вскрикнул от неожиданности, запрыгал, заплясал как безумный и стал кричать мне, чтобы я скорее взобрался на холм.

Я с удивлением глядел на него.

Никогда не случалось мне видеть его таким возбуждённым. Наконец он прекратил свою пляску и крикнул:

– Скорее, скорее сюда!

Я спросил его:

– В чём дело? Чему ты так рад?

– Да, да, – отвечал он, – я счастлив! Вон там, смотри... отсюда видно... там моя земля, мой народ!

Необыкновенное выражение счастья появилось у него на лице, глаза сверкали; казалось, всем своим существом он рвётся туда, в тот край, где его родные и близкие.

Увидев, как он ликует и радуется, я был весьма огорчён.

«Напрасно я отнёсся к этому человеку с таким безграничным доверием, – сказал я себе. – Он притворяется моим преданным другом, а сам только и думает о том, как бы ему убежать».

И я недоверчиво взглянул на него.

«Теперь он покорён и кроток, – думал я, – но стоит ему только очутиться среди других дикарей, он, конечно, сейчас же забудет, что я спас ему жизнь, и выдаст меня своим соплеменникам, он приведёт их сюда, на мой остров. Они убьют и съедят меня, и он будет пировать вместе с ними так же весело и беззаботно, как прежде, когда они приезжали сюда праздновать свои победы над дикарями враждебных племён».

Моя подозрительность с той поры все росла.

Я стал чуждаться вчерашнего друга, моё обращение с ним стало сухим и холодным.

Так продолжалось несколько недель. К счастью, я очень скоро обнаружил, что был жестоко несправедлив к этому простосердечному юноше.

Пока я подозревал его в коварных и предательских замыслах, он продолжал относиться ко мне с прежней преданностью; в каждом слове его было столько беззлобия и детской доверчивости, что в конце концов мне стало стыдно своих подозрений. Я вновь почувствовал в нём верного друга и попытался всячески загладить свою вину перед ним. А он даже не заметил моего охлаждения к нему, и это было для меня явным свидетельством душевной его простоты.

Однажды, когда мы с Пятницей вновь поднимались на холм (в этот раз над морем стоял туман и противоположного берега не было видно), я спросил его:

– А что, Пятница, хотелось бы тебе вернуться на родину, к своим?

– Да, – отвечал он, – я был бы ох как рад воротиться туда!

– Что бы ты там делал? – продолжал я. – Стал бы опять кровожадным и принялся бы, как прежде, есть человечье мясо?

Мои слова, видимо, взволновали его. Он покачал головой и ответил:

– Нет, нет! Пятница сказал бы всем своим: живите как надо; кушайте хлеб из зерна, молоко, козье мясо, не кушайте человека.

– Ну, если ты скажешь им это, они тебя убьют.

Он взглянул на меня и сказал:

– Нет, не убьют. Они будут рады учиться добру.

Затем он прибавил:

– Они много учились от бородатых человеков, что приехали в лодке.

– Так тебе хочется воротиться домой? – повторил я свой вопрос.

Он усмехнулся и сказал:

– Я не могу плыть так далеко.

– Ну, а если бы я дал тебе лодку, – спросил я его, – ты поехал бы на родину, к своим?

– Поехал бы! – ответил он пылко. – Но и ты должен поехать со мною.

– Как же мне ехать? – возразил я. – Ведь они меня сейчас же съедят.

– Нет-нет, не съедят! – проговорил он с жаром. – Я сделаю так, что не съедят! Я сделаю, что они будут тебя много любить.

Пятница хотел этим сказать, что он расскажет своим землякам, как я убил его врагов и спас ему жизнь. Он был уверен, что за это они крепко полюбят меня.

После того он рассказал мне, с какой добротой отнеслись они к семнадцати белым бородатым людям, которых прибило бурей к берегам его родины. С того времени у меня появилось страстное желание попытаться во что бы то ни стало переправиться в страну дикарей и разыскать там тех белых «бородатых человеков», о которых говорил Пятница.

Не могло быть никакого сомнения, что это испанцы или португальцы, и я был уверен, что, если только мне удастся увидеться и побеседовать с ними, мы сообща придумаем способ вырваться отсюда на свободу. «Во всяком случае, – думал я, – на это будет больше надежды, когда нас будет восемнадцать человек и мы станем дружно действовать для общего блага. А что могу я сделать один, без помощников, на моём островке, за сорок миль от их берега?»

Этот план крепко засел у меня в голове, и через несколько дней я заговорил о нём снова.

Я сказал Пятнице, что дам ему лодку, чтобы он мог вернуться на родину, и в тот же день повёл его к той бухточке, где была моя лодка. Вычерпав из неё воду, я подвёл её к берегу и показал Пятнице. Мы оба сели в лодку, чтобы испытать её ход. Пятница оказался отличным гребцом и работал вёслами не хуже меня. Лодка быстро неслась по воде. Когда мы отошли от берега, я сказал ему:

– Ну что же, Пятница, поедем к твоим землякам?

Он посмотрел на меня уныло и хмуро: очевидно, по его мнению, лодка была слишком мала для такого далёкого плавания. Тогда я сказал ему, что у меня есть другая, побольше, и на следующий день мы с ним отправились в лес на то место, где я оставил свою первую лодку, которую не мог спустить на воду. Пятнице эта лодка понравилась.

– Такая годится, годится, – твердил он. – Тут можно много класть хлеба, воды и всего.

Но со дня постройки этой лодки прошло двадцать три года. Всё это время она провалялась без всякого присмотра, под открытым небом, её припекало солнце и мочили дожди, вся она рассохлась и сгнила. Однако это не поколебало моего решения предпринять поездку на материк.

– Ничего, не горюй! – сказал я Пятнице. – Мы построим точно такую же лодку, и ты поедешь домой.

Он не ответил ни слова, но стал очень печальным и мрачным. Когда я спросил, что с ним, он сказал:

– За что Робин Крузо сердится на Пятницу? Что я сделал?

– Откуда ты взял, что я сержусь на тебя? Я нисколько не сержусь, – сказал я.

– «Не сержусь, не сержусь»! – повторил он раз шесть или семь. – А зачем отсылаешь Пятницу домой, к его землякам и родным?

– Да ты ведь сам говорил, что тебе хочется домой, – заметил я.

– Да, хочется, – отвечал он, – но только с тобою. Чтобы и ты и я. Робин не поедет – Пятница не поедет! Пятница не хочет без Робина!

Он и слышать не хотел о том, чтобы покинуть меня.

– Но, посуди сам, – сказал я, – зачем я поеду туда? Что я там буду делать?

Он горячо возразил мне:

– Что ты там будешь делать? Много делать, хорошо делать: учить диких человеков быть добрыми, умными.

– Милый Пятница, – сказал я со вздохом, – ты сам не знаешь, о чём говоришь. Куда уж такому жалкому невежде, как я, учить других!

– Неправда! – возразил он запальчиво. – Меня учил – будешь учить и других человеков.

– Нет, Пятница, – сказал я, – поезжай без меня, а я останусь здесь один, без людей. Ведь жил же я один до сих пор!

Эти слова, по всей видимости, показались ему очень обидными. Он порывисто бросился к лежавшему невдалеке топору, схватил его, принёс и протянул мне.

– Зачем ты даёшь мне топор? – спросил я.

Он отвечал:

– Убей Пятницу!

– Зачем же мне тебя убивать? Ты ничего мне не сделал.

– А зачем гонишь Пятницу прочь? – страстно воскликнул он. – Убей Пятницу, не гони его прочь!

Он был потрясён до глубины души. Я заметил на глазах у него слезы. Словом, привязанность его ко мне была так сильна, что, если бы даже я хотел, я не мог бы прогнать его. Я тут же сказал ему и часто повторял потом, что никогда больше не буду говорить об его отъезде на родину, пока он хочет оставаться со мной.

Таким образом, я окончательно убедился, что Пятница навеки предан мне.

Если он и хотел воротиться на родину, то лишь потому, что от всего сердца любил своих соплеменников: он надеялся, что я поеду с ним и научу их добру.

Но я хорошо сознавал, что это мне, конечно, не под силу.

И всё же я страстно желал возможно скорее отправиться на родину Пятницы, чтобы увидеть «бородатых» людей, которые живут в той стране. Наконец я решил, не откладывая долее, приступить к постройке большой лодки, в которой можно было бы пуститься в открытое море.

Прежде всего надо было выбрать подходящее дерево, с достаточно толстым стволом.

За этим не могло быть остановки: на острове росло столько гигантских деревьев, что из них можно было выстроить не то что лодку, а, пожалуй, целый флот. Но я хорошо помнил, какую сделал ошибку, когда строил свою большую пирогу в лесу, далеко от моря, и потом не мог протащить к берегу. Чтобы эта ошибка не повторилась, я решил найти такое дерево, которое растёт поближе к морю, чтобы можно было без особого труда спустить лодку на воду.

Но у самого берега росли по большей части чахлые и мелкие деревья. Я обошёл почти все побережье и не отыскал ничего подходящего. Выручил меня Пятница: оказалось, что в этом деле он понимает больше меня. Я и по сей день не знаю, какой породы было то дерево, из которого мы тогда построили лодку.

Пятница настаивал, чтобы мы выжгли огнём внутренность дерева, как поступают при постройке своих пирог дикари. Но я сказал ему, что лучше выдолбить её долотом и другими плотничьими инструментами, и, когда я показал ему, как это делается, он охотно признал, что мой способ вернее и лучше. Пятница живо научился и этой работе.

Мы с увлечением принялись за дело, и через месяц лодка была готова.

Мы потратили на неё много труда, обтесали её снаружи топорами, и у нас получилась настоящая морская лодка, с высоким килем и крепкими бортами; она была вполне пригодна для нашей цели, так как смело могла поднять двадцать человек.

После того потребовалось ещё около двух недель, чтобы сдвинуть наше судно в воду. Мы приспособили для этой цели деревянные катки, но лодка была так тяжела, а рабочих рук было так мало, что и на катках она подвигалась вперёд страшно медленно, дюйм за дюймом.

Когда лодка была спущена на воду, я с удивлением увидел, как ловко управляется с ней Пятница, как быстро он заставляет её поворачиваться вправо и влево и как хорошо гребёт.

Я спросил его, безопасно ли, по его мнению, пускаться в море в такой лодке.

– О да, – отвечал он, – такая лодка не страшно плыть, пусть дует большой ветер!

Но, прежде чем отправляться в море, я был намерен сделать ещё одно дело, о котором Пятница пока не знал, а именно: поставить в лодке мачту с парусом, а также смастерить якорь и корабельный канат. Изготовить мачту было нетрудно: на острове росло много удивительно прямых и стройных кедров. Я выбрал одно молоденькое деревцо – оно росло неподалёку от бухты, где стояла наша новая лодка, – и приказал Пятнице срубить его. Затем он под моим руководством очистил ствол от ветвей и тщательно обтесал его. Мачта была готова.

Над парусом мне пришлось потрудиться самому. У меня в кладовой хранились старые паруса, или, лучше сказать, куски парусины. Но эта парусина лежала уже более двадцати шести лет. А так как я никогда не надеялся, что мне придётся шить из неё паруса, я не придавал ей особой цены и нисколько не заботился о том, чтобы сохранить её в целости. Я был уверен, что вся эта парусина давно сгнила. Так оно и было: большая её часть оказалась гнилою. Всё же кое-что могло и сейчас пригодиться. Я выбрал два куска покрепче и принялся за шитье.

Много труда потратил я на эту работу: у меня даже иголок не было! Но в конце концов я соорудил довольно жалкое подобие большого треугольного паруса, вроде тех, какие употребляются в Англии (там такой парус называется «баранья нога») и, кроме того, маленький парус, так называемый блинд.

Парусами этого рода я умел управлять лучше всего, потому что точно такие же паруса были на той шлюпке, на которой я когда-то совершал мой побег из Африки.

Около двух месяцев прилаживал я к лодке мачту и паруса, но зато вся работа была сделана самым тщательным образом. Кроме двух парусов, я смастерил ещё третий. Этот парус я укрепил на носу. Он должен был помогать нам поворачивать лодку при перемене галса , для того чтобы идти против ветра. А затем я сделал отличный руль и приладил его к корме, что должно было значительно облегчить управление лодкой.

В деле постройки морских судов я был невежда и неуч, но я хорошо понимал всю пользу такого приспособления, как руль, и потому не пожалел труда на эту работу. Но она далась мне нелегко: на один этот руль у меня ушло почти столько же времени, сколько на постройку и оснастку всей лодки.

Когда всё было готово, я стал учить Пятницу управлять моей лодкой, потому что ни о руле, ни о парусе он не имел никакого понятия. В первое время, когда он увидел, как я поворачиваю лодку рулём и как парус надувается то с одной, то с другой стороны, он был так ошеломлён, словно ему показали какое-то чудо.

Тем не менее под моим руководством он скоро научился управлять лодкой и сделался искусным моряком. Одно только дело осталось ему почти недоступным – употребление компаса. Но так как в тех местах туманы бывают только во время дождей, компас был не особенно нужен. Днём мы могли править на побережье, которое виднелось вдали, а ночью держать курс по звёздам. Другое дело – в дождливый период, но тогда всё равно нельзя было путешествовать ни по морю, ни по земле.

Наступил двадцать седьмой год моего заключения в этой тюрьме. Впрочем, три последних года можно было смело скинуть со счёта, так как с появлением на острове верного Пятницы моя жизнь совершенно изменилась. Приближался период дождей, когда большую часть дня приходится просиживать дома. Необходимо было переждать это время и принять меры к тому, чтобы дожди не повредили нашу лодку. Мы привели её в ту бухточку, куда я приставал со своими плотами, и, дождавшись прилива, подтянули её к самому берегу. Потом мы выкопали на том месте, где стояла лодка, довольно глубокую яму таких размеров, что лодка поместилась в ней, как в доке. От моря мы отгородили её крепкой плотиной, оставив для воды только узкий проход. Когда со следующим приливом наш маленький док наполнился водой, мы наглухо заделали плотину, так что лодка оставалась на воде, но волны морские не могли доплеснуть до неё и прилив не мог унести её прочь. Чтобы предохранить лодку от дождей, мы прикрыли её толстым слоем веток, и таким образом она очутилась под крышей.

Теперь мы могли спокойно дожидаться хорошей погоды, чтобы в ноябре или декабре пуститься под парусом в море.