Филадельфия, где родился Фрэнк Алджернон Каупервуд, насчитывала тогда более двухсот пятидесяти тысяч жителей. Город этот изобиловал красивыми парками, величественными зданиями и памятниками старины. Многого из того, что знаем мы и что позднее узнал Фрэнк, тогда еще не существовало - телеграфа, телефона, доставки товаров на дом, городской почтовой сети и океанских пароходов. Не было даже почтовых марок и заказных писем. Еще не появилась конка. В черте города курсировали бесчисленные омнибусы, а для дальних путешествий служила медленно развивавшаяся сеть железных дорог, все еще тесно связанная с судоходными каналами.
Фрэнк родился в семье мелкого банковского служащего, но десять лет спустя, когда мальчик начал любознательно и зорко вглядываться в окружающий мир, умер председатель правления банка; все служащие соответственно повысились в должностях, и мистер Генри Уортингтон Каупервуд «унаследовал» место помощника кассира с блистательным, по его тогдашним понятиям, годовым окладом в три с половиной тысячи долларов. Он тотчас же радостно сообщил жене о своем решении перебраться из дома 21 по Батнвуд-стрит в дом 124 по Нью-Маркет-стрит: и район не такой захолустный, и дом - трехэтажный кирпичный особнячок - не шел ни в какое сравнение с нынешним жилищем Каупервудов. У них имелись все основания полагать, что со временем они переедут в еще более просторное помещение, но пока и это было неплохо. Мистер Каупервуд от души благодарил судьбу.
Генри Уортингтон Каупервуд верил лишь в то, что видел собственными глазами, и был вполне удовлетворен своим положением, - это открывало ему возможность стать банкиром в будущем. В ту пору он был представительным мужчиной - высокий, худощавый, подтянутый, с вдумчивым взглядом и холеными, коротко подстриженными бакенбардами, доходящими почти до мочек ушей. Верхняя губа, странно далеко отстоявшая от длинного и прямого носа, всегда была чисто выбрита, так же как и заостренный подбородок. Густые черные брови оттеняли зеленовато-серые глаза, а короткие прилизанные волосы разделялись аккуратным пробором. Он неизменно носил сюртук - в тогдашних финансовых кругах это считалось «хорошим тоном» - и цилиндр. Ногти держал в безукоризненной чистоте. Впечатление он производил несколько суровое, но суровость его была напускная.
Стремясь выдвинуться в обществе и в финансовом мире, мистер Каупервуд всегда тщательно взвешивал, с кем и о ком он говорит. Он в равной мере остерегался как высказывать резкие или непопулярные в его кругу мнения по социальным или политическим вопросам, так и общаться с людьми, пользовавшимися дурной репутацией. Впрочем, надо заметить, что он не имел определенных политических убеждений. Он не являлся ни сторонником, ни противником рабовладения, хотя атмосфера тогда была насыщена борьбой между аболиционистами и сторонниками рабства. Каупервуд твердо верил, что на железных дорогах можно нажить большое богатство, был бы только достаточный капитал, да еще одна странная штука - личное обаяние, то есть способность внушать к себе доверие. По его убеждению, Эндрю Джексон был совершенно не прав, выступая против Николаса Бидла и Банка Соединенных Штатов, - эта проблема волновала тогда все умы. Он был крайне обеспокоен потоком «дутых денег», находившихся в обращении и то и дело попадавших в его банк, который, конечно, все же таковые учитывал и с выгодой для себя вновь пускал в оборот, выдавая их жаждущим ссуды клиентам. Третий филадельфийский национальный банк, в котором он служил, помещался в деловом квартале, в ту пору считавшемся центром всего американского финансового мира; владельцы банка попутно занимались также игрой на бирже. «Банки штатов», крупные и мелкие, возникали тогда на каждом шагу; они бескорыстно выпускали свои банковые билеты на базе ненадежных и никому не ведомых активов и с невероятной быстротой вылетали в трубу или даже приостанавливали платежи. Осведомленность во всех этих делах была непременным условием деятельности мистера Каупервуда, отчего он и стал воплощенной осторожностью. К сожалению, ему не хватало двух качеств, необходимых для преуспеяния на любом поприще: личного обаяния и дальновидности. Крупным финансистом он не мог бы сделаться, но ему все же предстояла неплохая карьера.
Миссис Каупервуд была женщина религиозная; маленькая, со светло-каштановыми волосами и ясными карими глазами, она в молодости казалась весьма привлекательной, но с годами стала несколько жеманной и вся ушла в житейские заботы. К своим материнским обязанностям по воспитанию троих сыновей и дочери она относилась очень серьезно. Мальчики, предводительствуемые старшим, Фрэнком, служили для нее источником постоянных тревог, ибо то и дело совершали «вылазки» в разные концы города, где, чего доброго, водились с дурной компанией, видели и слышали то, что в их возрасте не полагалось ни видеть, ни слышать.
Фрэнк Каупервуд в десять лет вел себя как прирожденный вожак. И в начальной и в средней школе все считали, что на его здравый смысл можно положиться при любых обстоятельствах. Характер у него был независимый, смелый и задорный. Политика и экономика привлекали его с детства. Книгами он не интересовался. С виду это был подтянутый, широкоплечий, ладно скроенный мальчик. Лицо открытое, глаза большие, ясные и серые; широкий лоб и темно-каштановые, остриженные бобриком волосы. Манеры порывистые и самоуверенные. Всех и каждого донимая вопросами, он настаивал на исчерпывающих, разумных ответах. Фрэнк не знал болезней или недомогания, отличался прекрасным аппетитом и полновластно командовал братьями: «Ну-ка, Джо!», «Живей, поворачивайся, Эд!» Его команда звучала не грубо, но авторитетно, и Джо с Эдом повиновались. Они с детства привыкли смотреть на старшего брата как на главаря, с чьими словами следует считаться.
Он постоянно размышлял, размышлял без устали. Все на свете равно поражало его, ибо он не находил ответа на главный вопрос: что это за штука жизнь и как она устроена? Откуда взялись на свете люди? Каково их назначение? Кто положил всему начало? Мать рассказала ему легенду об Адаме и Еве, но он в нее не поверил.
Каупервуды жили неподалеку от рыбного рынка; по дороге к отцу в банк или во время какой-нибудь «вылазки» с братьями после школьных уроков Фрэнк любил останавливаться перед витриной, в которой был выставлен аквариум; рыбаки с залива Делавэр нередко пополняли его всевозможными диковинками морских глубин. Однажды он видел там морского конька - крохотное животное, немного смахивающее на лошадку, в другой раз - электрического угря, чьи свойства объяснило знаменитое открытие Бенджамина Франклина. В один прекрасный день в аквариум пустили омара и каракатицу, и Фрэнк стал очевидцем трагедии, которая запомнилась ему на всю жизнь и многое помогла уразуметь. Из разговоров любопытствующих зевак он узнал, что омару не давали никакой пищи, так как его законной добычей считалась каракатица. Омар лежал на золотистом песчаном дне стеклянного садка и, казалось, ничего не видел; невозможно было определить, куда смотрят черные бусинки его глаз, надо думать, они не отрывались от каракатицы. Бескровная и восковидная, похожая на кусок сала, она передвигалась толчками, как торпеда, но беспощадные клешни врага каждый раз отрывали новые частицы от ее тела. Омар, словно выброшенный катапультой, кидался к тому месту, где, казалось, дремала каракатица, а та, стремительно отпрянув, укрывалась за чернильным облачком, которое оставляла за собой. Но и этот маневр не всегда был успешен. Кусочки ее тела и хвоста все чаще оставались в клешнях морского чудовища. Юный Каупервуд ежедневно прибегал сюда и, как зачарованный, следил за ходом трагедии.
Однажды утром он стоял перед витриной, чуть не прижавшись носом к стеклу. От каракатицы оставался уже только бесформенный клок; почти пуст был и ее чернильный мешочек. Омар притаился в углу аквариума, видимо изготовившись к боевым действиям.
Мальчик простаивал у окна почти все свободное время, завороженный этой жестокой схваткой. Теперь уже скоро, может быть через час, а может быть - завтра, каракатицы не станет; омар ее прикончит и сожрет. Фрэнк перевел глаза на зеленую, с медным отливом разрушительную машину в углу аквариума. Интересно, скоро ли это случится? Пожалуй, еще сегодня. Вечером надо будет снова прибежать сюда.
Вечер настал, и что же? Ожидаемое свершилось. У витрины стояла кучка людей. Омар забился в угол, перед ним лежала перерезанная надвое, почти уже сожранная каракатица.
- Дорвался наконец! - произнес кто-то рядом с мальчиком. - Я тут давно стою: с час назад омар вдруг ринулся и схватил ее. Каракатица изнемогала, у нее больше не хватало проворства. Она метнулась было от него, но омар этого и ждал. Он уже давно предусмотрел малейшее движение своей жертвы и вот сегодня, наконец, ее прикончил.
Фрэнк смотрел широко раскрытыми глазами. Какая досада, что он упустил этот миг. На секунду в нем шевельнулась жалость к убитой каракатице. Затем он перевел взгляд на победителя.
«Так оно и должно было случиться, - мысленно произнес он. - Каракатице не хватало изворотливости». Он попытался разобраться в случившемся. «Каракатица не могла убить омара, - у нее для этого не было никакого оружия. Омар мог убить каракатицу, - он прекрасно вооружен. Каракатице нечем было питаться, перед омаром была добыча - каракатица. К чему это должно было привести? Существовал ли другой исход? Нет, она была обречена», - заключил он, уже подходя к дому.
Этот случай произвел на Фрэнка неизгладимое впечатление. В общих чертах он давал ответ на загадку, долго мучившую его: как устроена жизнь? Вот так все живое и существует - одно за счет другого. Омары пожирают каракатиц и других тварей. Кто пожирает омаров? Разумеется, человек. Да, конечно, вот она разгадка. Ну, а кто пожирает человека? - тотчас же спросил он себя. Неужели другие люди? Нет, дикие звери. Да еще индейцы и людоеды. Множество людей гибнет в море и от несчастных случаев. Он не был уверен в том, что и люди живут один за счет других, но они убивают друг Друга, это он знал. Взять хотя бы войны, уличные побоища, погромы. Погром Фрэнк видел однажды собственными глазами. Он возвращался из школы, когда толпа напала на редакцию газеты «Паблик леджер». Отец объяснил ему, что послужило тому причиной. Страсти разгорелись из-за рабов. Да, да, конечно! Одни люди живут за счет других. Рабы - они ведь тоже люди. Из-за этого-то и царило в те времена такое возбуждение. Одни люди убивали других людей - чернокожих.
Фрэнк вернулся домой, весьма довольный сделанными им выводами.
- Мама! - крикнул он, едва переступив порог. - Наконец-то он ее прикончил!
- Кто? Кого? - в изумлении спросила мать. - Ступай-ка мыть руки.
- Да омар, про которого я вам с папой рассказывал. Прикончил каракатицу.
- Какая жалость! Но что тут интересного? Живее мой руки!
- Ого, такую штуку не часто приходится видеть! Я, например, видел это в первый раз.
Он вышел во двор, где была водопроводная колонка и рядом с нею врытый в землю столик, на котором стояли ведро с водой и блестящий жестяной таз. Фрэнк вымыл лицо и руки.
- Папа, - обратился он к отцу после ужина, - помнишь, я тебе рассказывал про каракатицу?
- Помню.
- Ну так вот - ее уже нет. Омар ее сожрал.
- Скажи на милость! - равнодушно отозвался отец, продолжая читать газету.
Но Фрэнк еще долгие месяцы размышлял над виденным, над жизнью, с которой он столкнулся, ибо его уже начинал занимать вопрос, кем он будет и как сложится его судьба. Наблюдая за отцом, считавшим деньги, он решил, что привлекательнее всего банковское дело. А Третья улица, где служил его отец, казалась ему самой красивой, самой замечательной улицей в мире.

2

Детство Фрэнка Алджернона Каупервуда протекало среди семейного уюта и благополучия. Батнвуд-стрит, улица, где он прожил до десяти лет, пришлась бы по душе любому мальчику. В основном она была застроена двухэтажными особнячками из красного кирпича с низкими ступеньками из белого мрамора и такими же наличниками на дверях и окнах. Вдоль улицы были густо посажены деревья. Мостовая, выложенная крупным округленным булыжником, после дождя блестела чистотой, а от красных кирпичных тротуаров, всегда чуть-чуть сыроватых, веяло прохладой. Позади каждого домика имелся двор, поросший деревьями, так как земельные участки здесь тянулись футов на сто в ширину, дома же были выдвинуты близко к мостовой, и за ними оставалось много свободного пространства.
Отец и мать Каупервуды, люди достаточно простодушные и отзывчивые, умели радоваться и веселиться вместе со своими детьми. Поэтому ко времени, когда отец решил перебраться в новый дом на Нью-Маркет-стрит, семья, в которой после рождения Фрэнка каждые два-три года прибавлялось по ребенку, пока детей не стало четверо, представляла собой оживленный маленький мирок. С тех пор как Генри Уортингтон Каупервуд стал занимать более ответственный пост, его связи непрерывно ширились, и он мало-помалу сделался видной персоной. Он свел знакомство со многими крупнейшими вкладчиками своего банка, а так как по делам службы ему приходилось бывать и в других банкирских домах, то его стали считать «своим» и в Банке Соединенных Штатов и у Дрекселей, Эдвардов и многих других. Биржевые маклеры знали его как представителя крепкой финансовой организации, и он повсюду слыл человеком если и не блестящего ума, то в высшей степени честным и добропорядочным дельцом.
Юный Каупервуд все больше вникал в детали отцовских занятий. По субботам ему частенько разрешалось приходить в банк, и он с огромным интересом наблюдал, как производятся маклерские операции и как ловко обмениваются всевозможные бумаги. Ему хотелось знать, откуда берутся все эти ценности, для чего клиенты обращаются в банк за учетом векселей, почему банк такой учет производит и что люди делают с полученными деньгами. Отец, довольный, что сын интересуется его делом, охотно давал ему объяснения, так что Фрэнк в очень раннем возрасте - между десятью и пятнадцатью годами - уже составил себе довольно полное представление о финансовой системе Америки, знал, что такое банк штата и в чем его отличие от Национального, чем занимаются маклеры, что такое акции и почему их курс постоянно колеблется. Он начал уяснять себе значение денег как средства обмена и понял, что всякая стоимость исчисляется в зависимости от основной
- стоимости золота. Он был финансистом по самой своей природе и все связанное с этим трудным искусством схватывал так же, как поэт схватывает тончайшие переживания, все оттенки чувств. Золото - это средство обмена
- страстно его привлекало. Узнав от отца, как оно добывается, мальчик часто во сне видел себя собственником золотоносных копей и, проснувшись, жаждал, чтобы сон обратился в явь. Не меньший интерес возбуждали в нем акции и облигации; он узнал, что бывают акции, не стоящие бумаги, на которой они отпечатаны, и другие, расценивающиеся гораздо выше своего номинала.
- Вот, сынок, погляди, - сказал ему однажды отец, - такие бумажки не часто встречаются в наших краях.
Речь шла об акциях Британской Ост-индской компании, заложенных за две трети номинала, в обеспечение стотысячного займа. Они принадлежали одному филадельфийскому магнату, нуждавшемуся в наличных деньгах. Юный Каупервуд с живым любопытством разглядывал пачку бумаг.
- По виду не скажешь, что они стоят денег, - заметил он.
- Они ценятся вчетверо выше своего номинала, - улыбаясь, отвечал отец.
Фрэнк снова принялся рассматривать бумаги.
- «Британская Ост-индская компания», - прочитал он вслух. - Десять фунтов. Что-то около пятидесяти долларов.
- Сорок восемь долларов и тридцать пять центов, - деловито поправил его отец. - М-да, будь у нас такая пачка, не было бы надобности трудиться с утра до вечера. Обрати внимание, они почти новехонькие, - редко бывают в обороте. В закладе они, видимо, первый раз.
Подержав пачку в руках, юный Каупервуд вернул ее отцу, дивясь огромной разветвленности финансового дела. Что это за Ост-индская компания? Чем она занимается? Отец объяснил ему.
Дома Фрэнк тоже слышал разговоры о капиталовложениях и о рискованных финансовых операциях. Его заинтересовал рассказ про весьма любопытную личность, некоего Стимберджера, крупного спекулянта из штата Виргиния, который перепродавал мясо и недавно заявился в Филадельфию, привлеченный надеждой на широкий и легкий кредит. Стимберджер, по словам отца, был связан с Николасом Бидлом, Ларднером и другими заправилами Банка Соединенных Штатов и даже очень дружен кое с кем из них. Так или иначе, но он добивался от этого банка почти всего, чего хотел добиться. Он производил крупнейшие закупки скота в Виргинии, Огайо и других штатах и фактически монополизировал мясную торговлю на востоке страны. Это был огромный человек с лицом, весьма напоминавшим, по словам мистера Каупервуда, свиное рыло; он неизменно ходил в высокой бобровой шапке и длинном, просторном сюртуке, болтавшемся на его могучем теле. Стимберджер умудрился взвинтить цены на мясо до тридцати центов за фунт, чем вызвал бурю негодования среди мелких торговцев и потребителей и стяжал себе недобрую славу. Являясь в фондовый отдел филадельфийского банка, он приносил с собой тысяч на сто или на двести краткосрочных обязательств Банка Соединенных Штатов, выпущенных купюрами в тысячу, пять и десять тысяч долларов, сроком на год. Эти обязательства учитывались из расчета на десять - двенадцать процентов ниже номинала, а сам он платил за них Банку Соединенных Штатов векселем на полную сумму сроком на четыре месяца. Следуемые ему деньги он получал в фондовом отделе Третьего национального банка альпари пачками банкнот разных банков, находившихся в Виргинии, Огайо и Западной Пенсильвании, так как именно в этих штатах он главным образом и производил свои расчеты. Третий национальный банк получал от четырех до пяти процентов барыша с основной сделки да еще удерживал учетный процент с западных штатов, что тоже давало немалую прибыль.
В рассказах отца часто упоминался некий Фрэнсис Гранд, знаменитый вашингтонский журналист, игравший немалую роль за кулисами конгресса США, великий мастер выведывать всевозможные секреты, особенно касающиеся финансового законодательства. Секретные дела президента и кабинета министров, а также сената и палаты представителей, казалось, были для него открытой, книгой. В свое время Гранд, через посредство двух или трех маклерских контор, скупал крупными партиями долговые обязательства и облигации Техаса. Эта республика, боровшаяся с Мексикой за свою независимость, выпустила ряд займов на сумму в десять - пятнадцать миллионов долларов. Предполагалось включить Техас в число штатов США, и в связи с этим через конгресс был проведен законопроект об ассигновании пяти миллионов долларов в счет погашения старой задолженности республики. Гранд пронюхал об этом, равно как и о том, что часть долговых обязательств, в силу особых условий их выпуска, будет оплачена полностью, остальные же - со скидкой, и что заранее решено инсценировать провал законопроекта на одной сессии, чтобы отпугнуть тех, кто, прослышав о такой комбинации, вздумал бы, в целях наживы, скупать старые обязательства. Гранд поставил об этом в известность Третий национальный банк, а следовательно, об этом узнал и помощник кассира Каупервуд. Он рассказал все жене, а через нее это дошло до Фрэнка; его ясные большие глаза загорелись. Почему, спрашивал он себя, отец не воспользуется случаем и не приобретет облигации Техасской республики лично для себя. Ведь сам же он говорил, что Гранд и еще человека три-четыре нажили на этом тысяч по сто. Надо думать, что он считал это не вполне законным, хотя и противозаконного тут, собственно, ничего не было. Почему бы не вознаградить себя за такую неофициальную осведомленность? Фрэнк решил, что его отец не в меру честен, не в меру осмотрителен, - когда он сам вырастет, сделается биржевиком, банкиром и финансистом, то уж, конечно, не упустит такого случая.
Как раз в те дни к Каупервудам приехал родственник, никогда раньше их не посещавший, Сенека Дэвис, брат миссис Каупервуд, белолицый, румяный и голубоглазый здоровяк, ростом в пять футов и девять дюймов, крепкий, круглый, с круглой же головой и блестящей лысиной, обрамленной курчавыми остатками золотисто-рыжих волос. Одевался он весьма элегантно, тщательно соблюдая моду - жилет в цветочках, длинный серый сюртук и цилиндр (неотъемлемая принадлежность преуспевающего человека). Фрэнк пленился им с первого взгляда. Мистер Дэвис был плантатором и владел большим ранчо на Кубе; он рассказывал мальчику о жизни на острове - о мятежах, засадах, яростных схватках с мачете в руках на его собственной плантации и о множестве других интересных вещей. Он привез с собой целую коллекцию индейских диковинок, много денег и нескольких невольников. Один из них - Мануэль, высокий и тощий негр - неотлучно находился при нем как бы в качестве его адъютанта и телохранителя. Мистер Дэвис экспортировал со своих плантаций сахар-сырец, который сгружали в Южной гавани Филадельфии. Дядя очаровал Фрэнка своей простодушной жизнерадостностью, казавшейся в этой спокойной и сдержанной семье даже несколько грубоватой и развязной.
Нагрянув в воскресенье под вечер, нежданно и негаданно, дядя поверг всю семью в радостное изумление.
- Да что ж это такое, сестрица! - вскричал он, едва завидев миссис Каупервуд. - Ты ни капельки не потолстела. А я-то думал, когда ты выходила замуж за своего почтенного Генри, что тебя разнесет, как твоего братца. Нет, вы только посмотрите! Клянусь честью, она и пяти фунтов не весит.
И, обхватив Нэнси-Арабеллу за талию, он подкинул ее к вящему удивлению детей, не привыкших к столь бесцеремонному обращению с их матерью.
Генри Каупервуд был очень доволен и польщен приездом богатого родственника: пятнадцать лет назад, когда он был молодоженом, Сенека Дэвис просто не удостаивал его вниманием.
- Вы только взгляните на этих маленьких горожан, - шумел дядя, - рожицы точно мелом вымазанные. Вот бы им приехать на мое ранчо подзагореть немножко. Восковые куклы да и только. - С этими словами он ущипнул за щеку пятилетнюю Анну-Аделаиду. - Надо сказать, Генри, вы тут недурно устроились, - продолжал он, критическим взглядом окидывая гостиную ничем не примечательного трехэтажного дома.
Комната эта, размером двадцать футов на двадцать четыре, отделанная панелями под вишневое дерево и обставленная новым гарнитуром в стиле Шератона, выглядела несколько необычно, но в общем приятно. Когда Генри Каупервуд стал помощником кассира, он выписал из Европы фортепиано - большая роскошь по тогдашним понятиям. Комнату украшали и другие редкие вещи: газовая люстра, аквариум с золотыми рыбками, несколько прекрасно отполированных раковин причудливой формы и мраморный купидон с корзиной цветов в руках. Стояло лето, в распахнутые окна заглядывали, радуя взор, деревья, осенявшие своими кронами кирпичные тротуары. Дядя Сенека не торопясь вышел во двор.
- Весьма приятный уголок, - заметил он, стоя под развесистым вязом и оглядывая дворик, частично вымощенный кирпичом и обнесенный кирпичной же оградой, по которой вился дикий виноград. - А где же у вас гамак? Неужели вы летом не вешаете здесь гамака? В Сен-Педро у меня их штук шесть или семь на веранде.
- Мы как-то не подумали о гамаке, ведь кругом соседи. Но это было бы премило, - отвечала миссис Каупервуд. - Завтра же попрошу Генри его купить.
- Я привез с собой несколько штук. Они у меня в сундуке в гостинице. Мои чернокожие на Кубе сами плетут их. Я вам завтра утром пришлю один с Мануэлем.
Он сорвал листик винограда, подергал ухо Эдварда, пообещал Джозефу, младшему из мальчиков, индейский томагавк и вернулся в дом.
- Вот этот мальчонка мне нравится, - сказал он немного погодя и положил руку на плечо Фрэнка. - Как его полное имя, Генри?
- Фрэнк Алджернон.
- Гм! Надо было назвать его иначе, как зовут меня. В этом мальчугане что-то есть… Приезжай ко мне на Кубу, сынок, я из тебя сделаю плантатора.
- Меня к этому не тянет, - отвечал старший сын Каупервуда.
- По крайней мере сказано откровенно! Что же ты имеешь против моего предложения?
- Ничего. Только я не знаю этого дела.
- А какое ты знаешь?
Мальчик улыбнулся не без хитрецы.
- Я пока еще мало что знаю.
- Ну ладно, а что тебя интересует?
- Деньги.
- Вот оно что! Это, значит, в крови - по стопам папеньки пошел. Что ж, плохого тут нет! И рассуждает-то он, как мужчина. Ну, малый, мы с тобой еще побеседуем. Похоже, Нэнси, что у тебя растет финансист. Он смотрит на вещи, как настоящий делец.
Дядя еще внимательнее взглянул на Фрэнка. В этом решительном юнце, несомненно, чувствовалась сила. Его большие и ясные серые глаза выражали ум. Они многое таили в себе и ничего не выдавали.
- Занятный малый, - сказал мистер Дэвис зятю. - Мне нравится его прыть. У вас славные дети.
Мистер Каупервуд только улыбнулся. Этот дядюшка, раз ему так нравится Фрэнк, может многое для него сделать. Например, оставить ему со временем часть своего состояния. Мистер Дэвис был богат и холост.

«ФИНАНСИСТ»

На мысль написать роман об американском финансисте Драйзера натолкнула судьба умершего в 1905 году чикагского миллионера Чарльза Тайзона Йеркса. Писателя поразило, что нажитое этим миллионером состояние после его смерти мгновенно растаяло в тяжбах наследников, а сам Йеркс перед смертью чувствовал себя опустошенным и уставшим от жизни человеком. Замысел трилогии возник с конца — Драйзер решил написать роман о судьбе одного из богатейших людей Америки, который, создав огромное состояние, добился необузданного удовлетворения своих желаний, но не только не достиг счастья, но и утратил волю и любовь к жизни. Новое произведение писатель назвал «Финансист».

Завершив работу над «Дженни Герхардт», Драйзер начинает собирать материалы для «Финансиста».

В обращении Драйзера к миру финансов была своя глубинная внутренняя логика — с сильными мира сего приходилось сталкиваться близким сердцу писателя героиням — Керри и особенно Дженни, и столкновения эти наносили им глубокий человеческий урон, в конечном счете эти хозяева капиталистической Америки определяли трагизм судьбы людей из народа. Писатель-реалист хотел исследовать духовную анатомию не только жертв бездушной буржуазной Америки, но и тех, кто вершил их судьбами. До Драйзера уже существовала в США сусальная традиция изображения американских богачей — вспомним хотя бы «Асторию» Вашингтона Ирвинга или многочисленные романы Горацио Элджера об американских богачах, прорвавшихся к пресловутому «успеху» из бедности. Этой лубочной традиции апологетической литературы противостояли в той или иной степени Марк Твен (вспомним хотя бы написанный в соавторстве с Н. Д. Уорнером «Позолоченный век», 1873, и «Человека, который совратил Гедлиберг», 1899), Фр. Норрис («Спрут», 1901, и «Омут», изд. в 1903 г.), Джек Лондон («Железная пята», 1908), Эптон Синклер («Джунгли», 1906), наконец, многочисленные публицистические произведения «разгребателей грязи» — Линкольна Стёффенса, Давида Грэхема Филлипса, Сэмюэла Гопкинса Адамса, Иды Тарбелл. Развивая традиции своих предшественников и соратников, Драйзер в отличие от них впервые в литературе США поставил в центр повествования одного из хозяев капиталистической Америки, причем не просто богача, владельца заводов, фабрик или земельных угодий и даже не банкира, а относительно новую фигуру на тогдашнем американском капиталистическом Олимпе, но в наше время ставшую доминирующей, —финансиста. И само слово это, вынесенное в заглавие романа, было достаточно новым, но особенно необычной и оригинальной была трактовка финансиста Драйзером. Это было новое слово не только в американской литературе, но и в мировой. После «Человеческой комедии» Бальзака и «Денег» Золя «Финансист» по-новому открывал тех, кто управлял капиталистическим миром.

«Финансист» существенным образом отличается по времени действия и особенно по жизненному материалу от прежних произведений писателя.

Создавая образ Каупервуда, воскрешая обстановку его детства, его вторжения в мир бизнеса и превращения в дельца, Драйзер не мог полагаться только на свой жизненный опыт, на свои наблюдения. В семье Драйзеров были Керри и Дженни, но не было Каупервудов. С Каупервудами — миллионерами Карнеги, Армором, Филдом и другими — Драйзер познакомился в качестве репортера. Анализ опубликованных интервью показывает, что у Драйзера в руках был богатый материал о формировании типа капиталиста, но Драйзер стремился не только к внешнему правдоподобию, и этих интервью ему было недостаточно для того, чтобы создать жизненный образ финансиста. И прежде чем приступить к роману, Драйзер обстоятельно изучает чуждый ему мир финансовых тузов. Он проштудировал трехтомный труд Густавуса Майерса «История богатств Америки» и книгу Томаса Лоусона «Взбесившиеся финансы». В интервью «Нью-Йорк таймс оф букс», опубликованном 23 июня 1912 года, Драйзер сказал: «Я прочитал почти все книги, которые были написаны по финансовым проблемам,— книгу Хайда, книгу Лоусона и остальные» 1 . Писатель собрал материалы по биографиям двадцати американских крупнейших капиталистов, прежде чем остановиться на Йерксе как на прототипе своего героя — биографии остальных показались Драйзеру слишком скучными: посвятив себя стяжательству, они не знали других интересов и пытались придать своему служению бизнесу респектабельный вид ханжеской религиозностью и чуть ли не аскетизмом, за которыми трудно было обнаружить сколько-нибудь человечные черты. Их негуманность и враждебность человечности были для Драйзера слишком очевидны, чтобы он мог посвятить им свой роман.

Драйзер изучает биографию Йеркса, книги о жизни американских финансовых магнатов, знакомится с механикой биржевых операций. В 1911 году он начинает писать «Финансиста», но потом несколько меняет свой замысел — вместо одного романа о Йерксе он думает написать три, оставив общее заглавие «Финансист», затем сохраняет это название лишь за первым романом, второй называет «Титаном», третий— «Стоиком», а весь цикл— «Трилогией желания».

Взяв за основу сюжета «Трилогии желания» карьеру Чарльза Тайзона Йеркса, Драйзер довольно точно следует в своих романах за фактами биографии этого миллионера. Йеркс начал свое восхождение на финансовый Олимп в Филадельфии, затем обосновался в Чикаго, где вложил капитал в строительство уличных железных дорог и, наконец, пересек океан, чтобы попытать счастье в Лондоне, вступив там в схватку с магнатами Сити. Соответственно меняется и место действия в «Трилогии желания»: в «Финансисте» дело происходит в Филадельфии, в «Титане» — в Чикаго, в «Стоике» — в Лондоне. Перед началом работы над каждым из этих романов Драйзер въедливо и скрупулезно изучал жизнь Йеркса соответственно в Филадельфии, Чикаго, Лондоне, беседовал с людьми, знавшими его, посещал места, где бывал Йеркс, просматривал подшивки местных газет. Эта огромная подготовительная работа помогла писателю в «Трилогии желания» воссоздать детали жизни и быта его героя с той пунктуальностью, которая характерна для стиля его первых романов.

Такие герои Драйзера, как Герствуд, негр Джеф и Дженни Герхардт, были раздавлены буржуазной Америкой. Счастье оказалось для них недоступным. Ну, а счастлив ли Каупервуд? Достаточно ли для счастья безграничного богатства? Могут ли деньги, которые способны купить удовлетворение любых желаний, дать человеку счастье? Этот вопрос задает в «Трилогии желания» Драйзер и дает на него отрицательный ответ.

Кажется, что достиг вершин богатства его герой; финансист Каупервуд становится всемогущим титаном, и нет для него иных законов, кроме собственных желаний. Он презирает и с легкостью обходит государственные законы и нормы буржуазной морали. Сила, ловкость, всемогущество Каупервуда — разве в них не воплощен идеал американского буржуа? Разве не является Каупервуд воплощением безграничных возможностей личной инициативы и предприимчивости, проповедуемых отцами капиталистической Америки? И не потому ли так легко покоряет он женские сердца» что эти женщины видят в нем все тот же американский идеал победителя жизни, кулаками проложившего путь к финансовому Олимпу? Да, Каупервуд для них привлекателен и притягателен своей энергией. Он тот идеал, которого якобы может достичь каждый американец, если верить буржуазным газетам, речам президентов Америки и президентов банковских, промышленных и торговых компаний. У него есть все, чего недостает подавляющему большинству американцев,— деньги, а вместе с ними власть и слава. В отличие от многих других героев Драйзера, которые не только не могли удовлетворить свои элементарные человеческие желания, но и были лишены средств к существованию, Каупервуд не знал преград своим желаниям.

Каупервуд — хищник, злодей, не знающий угрызений совести,— не знает и счастья. Этот финансист — сильный человек, ум, ловкость и изобретательность которого не могут не вызвать у автора восхищения, внушает отвращение своими жульничествами и махинациями. В этой сильной, энергичной и незаурядной личности служение бизнесу убило человека, и это волнует писателя-гуманиста. Ведь Каупервуд для Драйзера тоже своего рода жертва- капитализма. И не поэтому ли титан становится к концу трилогии стоиком?

Структура «Трилогии желания» и ее сюжет передают сложность и размах замысла писателя.

Первый роман «Финансист» прослеживает становление бизнесмена — из бойкого мальчика герой романа Фрэнк Алджернон Каупервуд превращается в биржевика. Осуществилось его желание и особенно желание его родителей — он «выбился в люди». Рассказывая о путях, которыми Каупервуд создает свое состояние, писатель рисует картину преступных финансовых махинаций Каупервуда в Филадельфии и доводит действие до 1873 года. Драйзер рассказывает о том, какими путями создавались капиталы США в середине XIX века, и сосредоточивает затем свое внимание на эпохе, которую Марк Твен метко окрестил в 1874 году «позолоченным веком»,— эпохе после окончания войны Севера и Юга, когда в Америке закладывались основы первых корпораций и трестов.

Во втором томе — в «Титане» — сферой деятельности Каупервуда становится Чикаго, где капиталист Каупервуд постепенно превращается в крупного монополиста, миллионера. Драйзер описывает возмущение простых людей мошенничествами монополиста Каупервуда, господством финансовой олигархии. Время действия — 70—90-е годы. В «Титане» нарисован Каупервуд в зените богатства и всемогущества. Он дает волю своим желаниям, и нет у него таких прихотей, которые бы он не удовлетворил.

В заключительной книге — в «Стоике» — речь идет о событиях 90—900-х годов. Каупервуд предстает перед нами организатором экспансии американского капитала в Англию. Американский империализм вышел на большую дорогу международных авантюр. «Стоик» рисует закат Каупервуда, подводит итоги его жизни — богатство, слава, удовлетворение любых желаний не приносят Каупервуду счастья, он утрачивает интерес к жизни. Победы в жестоких схватках с конкурентами, победы над женщинами, коллекции картин, деньги не обогатили, а иссушили душу Каупервуда. Над этой итоговой книгой, полной больших философских раздумий, Драйзер работал очень много и долго, но так и не успел довести ее до конца. «Стоик» издан посмертно с послесловием вдовы писателя.

«Трилогия желания» очень многопланова и многогранна. Философия жизни, содержащаяся в ней, неразрывно связана и с философией истории. Гуманистический замысел Драйзера возникает как обобщение истории американского капитализма конца XIX — начала XX века.

Романы, составляющие «Трилогию желания», можно рассматривать и как произведения исторического жанра, и в этом также сказывается углубление реализма Драйзера, стремящегося осмыслить место Каупервудов в истории Америки, а вместе с тем и ход современной ему истории. Историзм «Трилогии желания» существенным образом отличается от историзма, скажем, романов Купера о войне за независимость. Драйзер смотрит на Каупервуда глазами современника, и, может быть, поэтому он стремится быть предельно точным в воспроизведении деталей быта своего героя. Словом, Драйзер выступает историком современности, писателем сугубо современным.

Осенью 1912 года «Финансист» был опубликован издательством «Харперс». «Никто и никогда не смог создать лучшую картину политико-финансовой каморры. Она абсолютно точная и абсолютно американская» (Письма, т. I, стр. 146), — писал Драйзеру Г. Л. Менкен, прочитавший роман в рукописи. И действительно, в романе обрисована механика создания американских миллиардов. Безудержная и нещадная эксплуатация народа, преступление, обман, спекуляция, подкупы — вот приемы, с помощью которых создается капитал Каупервуда и, ему подобных.

Американский капиталист — это преступник, поставивший себе на службу суд, печать, муниципалитеты и прочие институты буржуазного государства,— таков вывод, к которому подводит читателя роман «Финансист», но этим выводом отнюдь не исчерпывается смысл романа и смысл образа его главного действующего лица. Менкен при всей восторженности отзыва сузил значение «Финансиста», он прошел мимо гуманистического пафоса романа.

«Финансист» подобно «Сестре Керри» и «Дженни Герхардт» — роман-биография, в котором центральное место занимает развитие характера главного героя. Образ Каупервуда не статичен, он дан в развитии. Драйзер Начинает повествование портретом юного Каупервуда: «Фрэнк Каупервуд в десять лет вел себя как прирожденный вожак. И в начальной, и в средней школе все считали, что на его здравый смысл можно положиться при любых обстоятельствах. Характер у него был независимый, смелый и задорный. Политика и экономика привлекали его с детства. Книгами он не интересовался. С виду это был опрятный, широкоплечий, ладно скроенный мальчик. Лицо открытое, глаза большие, ясные и серые; широкий лоб и темно-каштановые, остриженные бобриком волосы. Манеры порывистые и самоуверенные. Всех и каждого донимая вопросами, он настаивал на исчерпывающих, разумных ответах. Фрэнк не знал болезней или недомогания, отличался прекрасным аппетитом и полновластно командовал братьями...» (III, 7). Словом, Фрэнк был симпатичным и здоровым мальчиком не склонным к книжным премудростям, но любознательным, живым. И этого мальчика, прирожденного вожака, в десять лет усвоившего повадки командира, волновал «главный вопрос: что это за наука жизнь и как она устроена?» (III, 8). Ответ на этот вопрос он находил в разговорах родителей, в уличных зрелищах, во всей окружавшей его обстановке, которая внушала ему дух индивидуализма и стяжательства. На рыбном рынке в аквариум, выставленный для всеобщего обозрения, пустили омара и каракатицу. Наблюдая вместе с толпой обывателей за тем, как омар постепенно пожирает каракатицу, Фрэнк делает вывод, что в мире «все живое и существует одно за счет другого» (III, 9). А кто же пожирает человека? И на этот вопрос смышленый мальчик дает быстрый ответ, вспомнив разговоры родителей о неграх-невольниках и погром, свидетелем которого он сам был: «Одни люди живут за счет других. Рабы они ведь тоже люди. Из-за этого-то и царило в те времена такое возбуждение. Одни люди убивали других — чернокожих». (III, 10).

И постепенно у Фрэнка складывается твердое желание принадлежать к тем, кто живет за счет других.

Наблюдая, как отец — помощник кассира в банке, считает деньги, мальчик решил, что интереснее всего банковское дело. Отец посвящал его в тайны банковских операций, и к пятнадцати годам Фрэнк «начал уяснять значение денег как средства обмена и понял, что всякая стоимость исчисляется в зависимости от основной — стоимости золота. Он был финансистом по самой своей природе и все связанное с этим трудным искусством схватывал так же, как поэт схватывает тончайшие переживания, все оттенки чувств. Золото— это средство обмена — страстно занимало его» (III, 12).

Почтение к золоту не уживается с почтением к честности, и вскоре «Фрэнк решил, что его отец не в меру честен, не в меру осмотрителен, — когда он сам вырастет, уж, конечно, не упустит такого случая» (III, 14—15).

В результате такого «воспитания» Фрэнк в тринадцать лет, отвечая на вопрос, что его интересует, заявляет: «Деньги». Его родные прочат ему блестящую карьеру. Дядя с гордостью говорит матери Фрэнка о ее тринадцатилетнем сыне: «Похоже, Нэнси, что у тебя растет финансист. Он смотрит на вещи, как настоящий делец» (III, 17).

Рисуя детство финансиста, Драйзер опирался не только на чтение биографий миллионеров, но и на суждения естествоиспытателя Джона Бэрроуза, который учился в одном классе с Джеем Гулдом и в интервью с Драйзером рассказывал, как будущий железнодорожный магнат занимался в школе торговыми операциями.

Гулд, говорил Бэрроуз, «был занят деланием денег и вел значительную торговлю среди нас — школьников — мне он продал несколько книг» 2 .

В четырнадцать лет Фрэнк Каупервуд впервые пускается в коммерческую авантюру — покупает по дешевке семь ящиков мыла и перепродает их по значительно более высокой цене. Новые операции следуют одна за другой: малолетний делец собирает подписку на журнал для юношества; работает агентом по распространению нового типа коньков; соблазняет окрестных мальчишек объединиться для закупки к лету соломенных шляп по оптовой цене. Живому и любознательному мальчику прививаются торгашеские и Деляческие взгляды. Ему внушают почтение не к человеку, а к золоту. Его заставляют поверить, что деньги и определяют смысл жизни. Так протекает детство Фрэнка.

Совершая свое открытие мира, Фрэнк усваивает обычаи мира финансовых тузов. Его прирожденная способность, его талант вожака, которые в других условиях могли принести пользу обществу, обращаются не на созидательную работу, а подчиняются страсти к наживе, к обогащению. Драйзер подчеркивает в образе Каупервуда противоречивость: данные ему от природы привлекательные человеческие черты — внешнее обаяние и силу воли, смекалку и наблюдательность — и воспринятые им от общества повадки стяжательства, которые по мере его приобщения к миру бизнеса становятся главным определяющим качеством в его характере. И если Каупервуд делается преступником, то происходит это совсем не потому, что он злодей от рождения, а потому, что преступником его делает само приобщение к миру биржевиков, финансистов, капиталистов.

Нельзя быть финансистом и не быть преступником, финансист по самой природе своей деятельности преступник — эта мысль лежит и в основе развития сюжета романа. Чем выше поднимается Каупервуд в мире финансов, тем больше и полнее усваивает он преступные и антиобщественные секреты своей профессии.

Работая в банкирском доме «Тай и К°», Каупервуд узнает о спекуляциях, в которых замешаны все чиновники города и штата. «В Филадельфии действовала целая шайка: в дело входили мэр города, несколько членов муниципалитета, казначей, начальник полиции, уполномоченный по общественным работам и другие чиновники,— пишет Драйзер,— их девиз был «рука руку моет». Вначале такая «деятельность» внушала Каупервуду брезгливое чувство, но многие из них разбогатели на его глазах, и никого это, по-видимому, не тревожило. Газеты вечно трубили о гражданском долге и патриотической гордости, но о подобных проделках не упоминали ни словом. А люди, их совершившие, оставались у власти и пользовались всеобщим уважением» (III, 70). И Каупервуд через некоторое время сам, сознательно, без всяких угрызений совести идет на участие в подобных аферах, а вместо брезгливого отношения к подобным жульничествам возникает чувство удовлетворения по поводу успешного их проведения. И ведь именно за подобные спекуляции с городскими деньгами попал Каупервуд на скамью подсудимых. Драйзер тонко показывает, как быстро отбрасывает Каупервуд понятия честности и законности, втягиваясь в мир биржевых спекуляций, Каупервуд оказывается способным учеником, он с легкостью преодолевает опасения по поводу нарушения законов и быстро усваивает основные заповеди стяжательства.

Не случайно так много места в книге уделено судебному делу Каупервуда. Каупервуд для своих темных махинаций использовал деньги, принадлежавшие городскому муниципалитету Филадельфии. За это мошенничество он попадает на скамью подсудимых, а затем в тюрьму. Мастерство Драйзера-реалиста здесь проявляется особенно ярко. Из всего содержания романа вытекает, что судебное преследование Каупервуда носит скорее случайный, чем закономерный характер. Каупервуда судят лишь потому, что он не угодил более крупным капиталистам — подлинным хозяевам города — Батлеру, Молленхауэру и Симпсону, которые стремятся избавиться от опасного конкурента, создать видимость борьбы против хищений в городском казначействе, оградить себя от разоблачения и обеспечить успех на предстоящих выборах в органы городского самоуправления.

В рассказе о процессе над Каупервудом умело раскрывается классовая сущность американского суда. Ведь на скамье подсудимых должны были предстать вместе с Каупервудом и Батлер, и Симпсон, и Молленхауэр. Все они— уголовные преступники, но их не судят, ибо суд в США призван не разоблачать капиталистов, а прикрывать их преступления.

Деньги для Каупервуда, однако, не являются самоцелью. Он не страдает манией накопительства, это не Гобсек Бальзака и не Скупой Пушкина, его манит не блеск золота, а власть и сила, которые она дает. «О том, чтобы сколотить капитал бережливостью, Фрэнк и не помышлял. Он чуть не с детства проникся убеждением, что куда приятнее тратить деньги, не считая, и что этой возможности он так или иначе добьется» (III, 24).

Основной девиз Каупервуда— «Мои желания прежде всего» (III, 149). И, добиваясь осуществления этого девиза, он убеждается, что «все затруднения разрешает сила — умственная и физическая. Ведь вот промышленные и финансовые магнаты могут же поступать — и поступают—в этой жизни, как им заблагорассудится» (III, 148). Ради этой цели он бросается в море финансовых махинаций и сделок, стремится стать финансовым магнатом и становится им. Превращение Каупервуда в финансиста меняет и его характер, в нем все больше и больше места занимает стремление к накоплению богатств, которое делается в конце концов главной его чертой. «Его призванием было «делать деньги» — организовывать предприятия, приносящие крупный доход...», — резюмирует развитие этих сторон в характере Каупервуда Драйзер (III, 485).

Писатель скрупулезно анализирует неуемные страсти своего героя. «Каупервуд от рождения был прежде всего рассудочным эгоистом» (III, 147), — отмечает Драйзер. И обогащается он благодаря своей ловкости и изворотливости. «Каупервуд, конечно, не был наделен из ряда вон выходящим интеллектом. У него был достаточно изощренный ум, с которым — как это часто бывает у людей практического склада — сочеталось неуемное стремление к личному преуспеванию. Этот ум, подобно мощному прожектору, бросал свои пронзительные лучи в Темные закоулки жизни, но ему не хватало объективности, чтобы исследовать подлинные глубины мрака» (III, 485). Писатель отмечает ограниченность и узость кругозора Каупервуда при кажущемся гигантском размахе его деятельности, поверхностность познания им жизни. В Каупервуде воплощены черты, как говорил впоследствии Драйзер, преступного индивидуализма.

Каупервуд наделен всеми отрицательными качествами американского капиталиста, но не только ими. Каупервуда не интересовали книги, зато, как отмечает Драйзер, «жизнь, картины, деревья, физическая близость любимой женщины властвовали над ним, несмотря на уже захватывавшие его сложные финансовые комбинации. Богатой, радостной, полной жизни — вот чего он жаждал всем своим существом» (III, 68). Женщины и живопись наряду с деньгами также были предметом страсти Каупервуда.

В увлечении живописью Драйзер видит проявление природного жизнелюбия Каупервуда, который «горячо любил природу, но сам не зная почему, считал, что лучше всего она познается в истолковании художника, так же как мы через других лучше уясняем себе смысл законов и политических событий» (III, 72).

То же жизнелюбие и больше того — проявление особой жизненной силы и энергии усматривает Драйзер и в страсти Каупервуда к женщинам. Для характеристики эволюции образа Каупервуда существенно проследить и изменение его отношения к женщинам.

Детские и юношеские увлечения и победы Фрэнка были следствием его обаяния: «Его взгляд неизменно останавливался на самой красивой. А так как и он был красив и обаятелен, то ему ничего не стоило заинтересовать своей особой понравившуюся ему девочку» (III, 25). Задавшись целью сделать карьеру в банковском Деле, Каупервуд несколько меняет свой взгляд на женщин. «В своих суждениях о женщинах Каупервуд руководствовался больше чувством, чем разумом. Стремясь добиться богатства, престижа и влияния, он, конечно, придавал большое значение представительности женщины, ее положению в обществе и т. д. И тем не менее некрасивые женщины никогда не привлекали его, красавицы же привлекали очень сильно» (III, 43—44). Взгляд Каупервуда по-прежнему останавливается на самой привлекательной, но теперь его интересует и богатство, и положение женщины в обществе. К его отношению к женщинам примешивается и расчет. Так пробудился интерес Каупервуда к красивой и молодой вдове владельца обувного магазина Лилиан Сэмпл. «Красивая Лилиан духовно и физически неодолимо влекла его — больше он ничего знать не знал... На деньги м-с Сэмпл он не зарился, но зная, что у нее есть собственный капитал, был уверен, что сумеет с пользой для нее же пустить их в оборот» (III, 58). Женившись на Лилиан, Каупервуд вскоре стал главой собственного дела — банкирской фирмы «Каупервуд и К°» и отцом двух детей — сына Фрэнка и дочери Лилиан. «Идея домашнего очага — в конце концов неплохая идея!» (Шг 69), — кажется Каупервуду, но эта семейная идиллия длится недолго.

Преуспевая в делах, Каупервуд расширяет свое влияние, растут его связи в деловом и политическом мире. Его внимание привлекает рыжеволосая красавица Эйлин — дочь Эдварда Мэлия Батлера, державшего в своих руках городское коммунальное хозяйство. Страсть к Эйлин заставляет Каупервуда пойти против норм буржуазной морали. «Он понимал, что совершил — или по крайней мере задумал — вероломный поступок. Согласно кодексу общественной морали, он не имел права на такое поведение. Оно противоречило раз и навсегда установленным нормам, как их понимали все вокруг. Ее отец, например, или его родители, или любой представитель их среды. Как бы часто ни нарушались тайком эти нормы, они всегда оставались в силе» (III, 145). Свои колебания Каупервуд решает просто: «для него это была проблема, мало чем отличавшаяся от сложных финансовых проблем, с которыми он сталкивается ежедневно. Она не казалась ему неразрешимой» (III, 149). Тем более что, по его глубокому убеждению, «пресса, церковь, полиция и в первую очередь добровольные моралисты, неистово поносящие порок, когда обнаруживают его в низших классах, и трусливо умолкающие, наталкиваясь на него среди власть имущих, они и пикнуть не смели, покуда человек оставался в. силе» (III, 148). Так Каупервуд приучается уважать только силу, и Драйзер демонстрирует, как общение с миром финансов формирует аморализм Каупервуда. И именно в связи с увлечением Эйлин у него возникает мысль, что магнатам промышленности и финансов все дозволено, и возникает стремление стать одним из этих всесильных магнатов.

Увлечение Эйлин завершает формирование характера Каупервуда-финансиста, не желающего ограничивать себя ни законами, ни обычаями, ни моральными нормами буржуазной Америки.

В построении романа эпизод с Эйлин заключает его экспозицию. Драйзер так ведет развитие действия в «Финансисте», чтобы подчеркнуть социальную обусловленность формирования характера Каупервуда, ответственность американской общественной системы за превращение его в циничного, не знающего преград своим желаниям финансиста. И не случайно композиционным центром романа является процесс над Каупервудом. Во время этого процесса повествование достигает кульминационного пункта; во время процесса наступает и развязка. Вместо свадебных путешествий и банкетов, смакование которых столь характерно было тогда для апологетической литературы США, Драйзер подробно описывает перипетии судебного процесса, подчеркивая не только и не столько преступность Каупервуда, сколько всей системы, всего общественного уклада, породившего Каупервуда-финансиста. Каупервуд оказался на скамье подсудимых случайно, не сумев угодить более сильным финансовым и промышленным тузам.

В образах заправлявших судьбами города Филадельфии дельцов— Батлера и подрядчика Молленхауэра — крупнейшего торговца углем и предпринимателя, Симпсона — сенатора и крупного финансиста, Драйзер подчеркивает не только их сходство с Каупервудом, но и различие.

Батлер, Молленхауэр и Симпсон безраздельно хозяйничают в муниципалитете города. «Политика, — пишет Драйзер, — была отдана на откуп клике дельцов. Должности распределялись между теми или иными лицами, теми или иными группами в награду за оказанные услуги» (III, 103). За беспрекословное выполнение приказов Молленхауэра казначеем города избирается Джордж Стинер — само олицетворение продажности. Деньгами из городской казны, находящейся в его ведении, Молленхауэр и его присные распоряжаются, как своими собственными.

Молленхауэр, Батлер, Симпсон — такие же финансисты, как и Каупервуд. Он учился на их примерах. Да кроме того, они не обладают ни его личным обаянием, ни его жизнелюбием, ни его силой характера. Они такие же, как и он, эгоисты, но у них нет того стремления к полнокровной жизни, ради которого Каупервуд стал финансистом. На их фоне Каупервуд выделяется как необычайно яркая и необузданная индивидуальность, неуемная в своих преступлениях, страстях, прихотях, в погоне за осуществлением своих желаний.

Несколько меняется и функция социального фона, который играет такую важную роль в «Сестре Керри» и в «Дженни Герхардт». В «Финансисте» фон подчеркивает и выявляет не только общественный смысл поступков главного действующего лица романа — Каупервуда, но и придает всему роману конкретно-историческую значимость. Юношеские годы Каупервуда, начало его деятельности в сфере бизнеса приходятся на канун гражданской войны Севера и Юга. Писатель правдиво рассказывает об отношении американской буржуазии к войне за освобождение негров. Буржуазия Севера была озабочена скорее устранением препятствий на пути развития капитализма в США, чем освобождением негров. Накануне войны Севера и Юга Каупервуд видит в пропаганде против рабства угрозу коммерции, его пугает деятельность аболиционистов, борцов против рабства, этих лучших представителей трудового народа Америки.

Каупервуд, как и другие капиталисты Севера, использует гражданскую войну для грязных финансовых сделок, наживается за счет усилий и лишений американского народа. Патриотизм недоступен пониманию Каупервуда: «Пусть воюют другие, на свете достаточно бедняков, простаков и недоумков, готовых подставить свою грудь под пули: они только годятся на то, чтобы ими командовали и посылали их на смерть. Что касается его, то свою жизнь он считал священной и целиком принадлежащей семье и деловым интересам» (III, 73). И не удивительно, что Каупервуду непонятен поступок молодого рабочего, в порыве патриотических чувств вступающего в армию борцов за освобождение негров от рабства. Порыв этого двадцатилетнего труженика, на лице которого сохранились еще следы масла и копоти, — он, видимо, возвращался с работы — кажется Каупервуду странным.

Подобные эпизодические образы людей из народа, тепло обрисованные Драйзером, служат резким контрастом Каупервуду, которому чужды патриотические и свободолюбивые чувства: «Эта война была не для него. Он не принимал в ней участия и знал только, что будет рад ее окончанию — не как патриот, а как финансист» (III, 94).

Рассказывая о карьере Каупервуда, писатель воспроизводит достаточно точно определенные существенные черты развития американского капитализма в 50—70-е годы XIX века. В этот период создаются огромные банковские капиталы, в 70-х годах начинается их сращивание с промышленным капиталом. Нажив свое состояние с помощью махинаций во время войны Севера и Юга, Каупервуд стремится вложить свой капитал в транспорт. Он пытается овладеть контрольными пакетами акций городских железных дорог в Филадельфии, чтобы сделаться монополистом в городском транспорте, добиться получения максимальных прибылей.

В известном смысле «Финансист» — исторический роман на тему, которая в американской историографии получила весьма превратное и ложное истолкование, и Драйзер, выступающий в роли романиста и историка, в этом романе материалами биографии Каупервуда, построенной на чрезвычайно скрупулезном изучении исторических источников, помимо всего прочего опровергает апологетические теории об «исключительности» американского капитализма. Известно, что капитализм в США развивался путем ограбления близлежащих стран, с помощью займов европейских капиталистов. США перестали быть должником Европы только в период первой мировой войны. Между тем, вопреки истинному положению вещей, многие буржуазные историки и литераторы США утверждали и утверждают, что американский капитализм якобы возник лишь путем развития внутренних ресурсов, что он будто бы может развиваться без кризисов. Эти теорий полностью опровергает содержание «Финансиста». Первоначальный капитал Каупервуду не приносят ни его личные способности, ни пресловутые «неограниченные» возможности американского внутреннего рынка. Капитал достается ему после смерти богатого дядюшки —плантатора на Кубе. Именно эти деньги, нажитые на эксплуатации кубинских тружеников, дали Каупервуду возможность начать свое дело. О значении притока капиталов извне для развития американского капитализма свидетельствует описание краха банкирского дома «Джей Кук и К°» во время экономического кризиса 1871 года. Этот крах обусловило «тяжелое время — франко-прусская война, по рукам и ногам связавшая европейский капитал и сделавшая европейских дельцов равнодушными к американским компаниям» (III, 535).

Кстати, историю жизни Джея Кука — крупнейшего американского финансиста и соперника Йеркса по финансовым операциям—Драйзер изучил чрезвычайно обстоятельно: это доказал в своем исследовании американский литературовед Филип Л. Гербер 3.

Историзм романа проявляется и в описании экономических кризисов 1857 и 1871 годов и их влиянии на экономику США. Об этих кризисах Драйзеру приходилось писать и ранее — в интервью с Драйзером о них говорил Маршалл Филд. Теперь же Драйзер опирался не только на слова миллионера, но и на многочисленные исследования экономистов, которые помогли ему точнее воспроизвести истинный смысл этих событий.

Если некоторые изменения функций социального фона, историзм, являются новыми качествами творческой манеры писателя по сравнению с первыми его романами, то в «Финансисте» вновь проявляются тщательность и детальность обрисовки образов — те черты писательского почерка Драйзера, которые мы отмечали в «Сестре Керри» и в «Дженни Герхардт». Делая авторские отступления, чтобы обрисовать портрет Каупервуда или Батлера, писатель сообщает о них массу подробностей, которые почти с документальной точностью воссоздают облик персонажей. Вводя в повествование, к примеру, Батлера, Драйзер подробно рассказывает о пути, который прошел этот подрядчик, начавший с бесплатной уборки улиц, — будучи бедняком, он использовал собранные на улице отбросы для откорма свиней — и уже затем в портрете Батлера отмечает черты, напоминающие о его трудной молодости, — «большие руки и ноги напоминали о днях, когда он еще не носил прекрасных костюмов английского сукна и желтых ботинок» (III, 79). Писатель точно называет сумму его состояния — 500 тысяч долларов и подробно повествует о современном состоянии его дел. Рассказ о Батлере, занимающий почти целиком XI главу романа, приобретает и самодовлеющее значение как своеобразная вставная новелла. Такой способ введения новых персонажей в повествование Драйзер применял и в «Сестре Керри» (Герствуд, Эмс и другие).

Большая цельность образов достигается умелой речевой характеристикой героев. Так, речь Каупервуда суха и деловита, как и его действия, она передает расчетливость финансиста. Объясняясь с Эйлин, Каупервуд говорит ей о своей любви: «Он привлек ее к себе. Я люблю тебя, люблю! — Да, да! — дрожа от волнения отвечала Эйлин. — Я тоже люблю тебя! И я ничего не боюсь. — Я нанял дом на Северной Десятой улице, — сказал он, прерывая молчание, когда они уже сели на лошадь. — Он еще не обставлен, но за этим дело не станет. У меня есть на примете одна женщина, которая возьмет на себя надзор за домом» (III, 159). В ответ на взволнованное признание Эйлин, Каупервуд быстро переходит от объяснения в любви к чисто деловому разговору.

В «Финансисте» получает развитие и реалистическая манера, и реалистический метод писателя. Драйзер продолжает в романе гуманистическую линию своего творчества — обличение античеловечности капитализма. Каупервуд для Драйзера не только воплощение пороков американского бизнесмена, дельца, финансиста, но и сильная личность, которая, отдавая свою энергию служению ложным и иллюзорным целям, растрачивает свои силы впустую. В заключительных строках романа Драйзер называет Каупервуда «безвластным властелином, князем призрачного царства» (III, 549).

Драйзер подходит к постановке большой философской проблемы— о преходящем характере капитализма, об иллюзорности власти, которую дают деньги, капитал. Само выдвижение этой проблемы было большим завоеванием реализма писателя. В решении этой проблемы, однако, полнее всего сказалась и ограниченность его, Драйзера, философии жизни. Драйзер прибегает к аллегориям, заимствованным из арсенала буржуазной философии, в частности из теории позитивиста Герберта Спенсера. Драйзер уподобляет Каупервуда черному окуню — Mycteroperca Bonaci — хищнику, обладающему редкой способностью к мимикрии, и пытается рассматривать законы буржуазного общества как некое проявление универсальных, чуть ли не биологических законов.

Так проявляются противоречия и сложная диалектика творческого метода писателя, оказавшегося одновременно способным увидеть иллюзорность основных моральных, политических и идейных ценностей буржуазного мира и неспособным осмыслить их преходящий характер, их неизбежную обреченность.

Благодаря глубине реалистического видения жизни «Финансист» стал одной из вершин американской реалистической литературы XX века. Роман «Финансист» был направлен против культа бизнесмена, дельца, который пытались создать буржуазные литераторы.

Роман Драйзера противостоит апологетической литературе и неизмеримо возвышается над ней как глубиной раскрытия темы, так и художественными достоинствами. Витиеватому и вычурному языку романов, апологетически восхваляющих американского дельца, Драйзер противопоставляет лишенный всякой выспренности стиль повествования, некоторой своей громоздкостью ниспровергающий привычные для литературы изысканной традиции высокопарные шаблоны. Роман «Финансист» сыграл значительную роль в процессе развития и закрепления в США литературного английского языка с его специфически американскими особенностями. Продолжая традиции Марка Твена, Драйзер вместе с такими писателями, как Фрэнк Норрис и Джек Лондон, содействовал обогащению литературного языка элементами живой разговорной речи. Показательно, что и Джек Лондон, и Теодор Драйзер, и Фрэнк Норрис сотрудничали в прогрессивной печати. Работа в газетах и журналах способствовала. отказу от искусственности и надуманности стиля.

«Финансист» занимает почетное место в развитии реалистической литературы США 900-х годов. Все лучшие американские писатели тех лет гневно осуждали установившееся в конце XIX века господство монополий во всех сферах общественной, политической и культурной жизни. Марк Твен, Фрэнк Норрис, Джек Лондон, Эптон Синклер, Линкольн Стеффенс — все эти замечательные художники внесли свою лепту в развенчание некоронованных королей «страны желтого дьявола».

Развивая реалистические традиции Марка Твена и Фрэнка Норриса, опираясь на художественный опыт своих современников — Джека Лондона и Эптона Синклера и на богатейшие обличительные материалы, собранные и обнародованные, «разгребателями грязи», Драйзер в «Трилогии желания» по-новому решает образ капиталиста-миллионера— хозяина буржуазной Америки.

Значение «Финансиста», как и всей «Трилогии желания», выходит за рамки американской литературу. Финансист Каупервуд стал Достоянием мировой литературы, подобно банкиру Нусингену Бальзака. Несомненно, работая над «Финансистом», Драйзер опирался не только на опыт американской литературы. В заключительной главе книги писатель апеллирует к образам Шекспира — Макбету и Макдуффу, и, конечно, не случайно в «Трилогии желания» ощутимее близость Драйзера к другому классику мировой литературы — к Бальзаку.

Драйзер познакомился с его книгами в 1893 году в Питтсбурге, где ему в руки попал роман «Шагреневая кожа». Прочитав вслед за этим «Отца Горио», «Кузена Понса», «Кузину Бетту» и другие произведения Бальзака, Драйзер был потрясен его мастерством, оно казалось ему магическим. Писателя поразила и увлекла глубина взгляда Бальзака на жизнь. «Я стал видеть мир, в котором находился, в новом наиболее драматическом свете,— писал, впоследствии Драйзер.—Питтсбург — не Париж, Америка — не Франция, но по правде и они кое-что из себя представляли, а у Питтсбурга были хотя бы некоторые аспекты, которые так или иначе, напоминали Париж. Эти очаровательные реки, эти многочисленные маленькие мосты, резкие контрасты между восточными кварталами и заводскими районами, здешняя огромная промышленность, которая имеет значение для всего мира, представлялись мне теперь более яркими, чем прежде. Я был в будничном, покрытым сажей и копотью и тем не менее ярком Париже. Тайфер, Нусинген, Валентин не отличались от некоторых здешних гигантских денежных магнатов с их свободой, роскошью, силой» 4 .

Из многих сторон, привлекавших Драйзера в Бальзаке, особенно существенны для понимания развития творческого метода Драйзера были две — гуманизм автора «Человеческой комедии» и его умение видеть глубокие контрасты жизни буржуазного общества.

Бальзак изобразил вереницу капиталистических дельцов, банкиров, предпринимателей, среди которых нельзя найти ни одного привлекательного, честного, доброго человека. И вместе с тем Бальзак, осуждая их, не может скрыть своего восхищения ими, восторгается мощным проявлением энергии, воли, ума, страсти у этих преступников. «В сущности говоря, образы Бальзака — это цветы зла»,—отмечал советский исследователь творчества Бальзака В. Р. Гриб. — Главный эффект «Человеческой комедии» состоит в удивлении перед контрастами парижской жизни, перед моральными чудовищами, которые шевелятся на дне большого города. Поэзия Бальзака — это поэзия отрицательных величин» 5 . И Драйзер в «Трилогии желания» предстает в определенной степени поэтом отрицательных величин. Следуя традиции Бальзака в обличении мира капитала, Драйзер в «Финансисте» не во всем последователен, особенно когда, пытаясь осмыслить законы буржуазного мира, идет за позитивистом Спенсером. В главном же — в раскрытии механизма буржуазного общества, в обличении преступности капитализма — Драйзер остается верным последователем реалистических традиций Бальзака.

У Драйзера поэзия отрицательных величин приобретает новые качества — иную масштабность и связанный с ней оттенок ощущения трагизма не только по поводу утраты иллюзий, но и растраты на ложные и откровенно антигуманные цели незаурядных человеческих. потенций. Нарисовав образ Каупервуда, Драйзер существенно расширил диапазон литературы США, введя в нее новый жизненный материал, и под новым углом зрения взглянув на проблемы сильных мира сего, на их место и роль в жизни американского общества. Образ Каупервуда стал в один ряд с образами французских дельцов, созданных Бальзаком, и английских, нарисованных Диккенсом. Драйзер одним из первых разрушил своеобразную «теорию исключительности», которую исповедовали многие писатели США, не желавшие признавать у американских капиталистов тех пороков, которые они видели в европейских буржуа. Для него капиталистическая Америка перестала быть Новым Светом. Отказ от героизации Америки и американского, который присутствовал и в «Сестре Керри», и в «Дженни Герхардт» и особенно осязаемо проявился в «Финансисте», сближал Драйзера с корифеями критического реализма в европейских странах — с Бальзаком и Толстым, Диккенсом и Тургеневым. Не случайно и литературная слава пришла, как известно, к Драйзеру сначала не в Америке, а в Европе.

Примечания.

1. Цит. по статье: Philip L. Gerber. Dreiser"s Debt to Jay Cooke. «The Library Chronicle», vol XXXVIII. Winter 1972, № 1, p. 67.

2. О. S. Marden. How They Succeeded, p. 334.

3. Philip L. Gerber. Dreiser"s Debt to Jay Cooke. «The Library Chronicle», vol. XXXVIII. Winter 1972, № 1, pp. 67—77.

4. Th. Dreiser. A Book about Myself. N. Y. , 1922, p. 412.

5. В. Р. Гриб., Избранные работы. М., ГИХЛ, 1956, стр. 261— 268; см. также стр. 163, 169—170, 181.

Очень кратко США, XIX век. Молодой самоуверенный финансист делает большие успехи, но волею случая становится банкротом. Любовь красивой женщины, чутьё и фортуна помогают ему вновь встать на ноги.

Главы I-LIX

Фрэнка Алджернона Каупервуда с детства влечёт мир финансов. В 14 лет он проворачивает первую коммерческую авантюру - покупает и перепродаёт мыло. Уже в отрочестве он интересуется исключительно красивыми девочками. В семнадцать лет Каупервуд бросает школу и начинает работать. «Внешность Фрэнка... в те годы была располагающей и приятной. Рослый..., широкоплечий и ладно скроенный, с крупной красивой головой и густыми, вьющимися тёмно-каштановыми волосами. В глазах его светилась живая мысль, но взгляд их был непроницаем...»

В доме его отца Генри, также финансиста, работающего в банке, часто появляется супружеская пара Сэмпл. Фрэнк очарован 24-летней Лилиан Сэмпл. «Трудно сказать, что влекло молодого Каупервуда к ней, ибо ни по темпераменту, ни по уму она не была ему ровней... У Лилиан были густые пышные волосы пепельного оттенка, бледное... лицо, нежно-розовые губы и прямой нос. Её серые глаза в зависимости от освещения казались то голубыми, то совсем тёмными. Руки её поражали тонкостью и красотой... Каупервуда увлекла её внешность».

Через какое-то время умирает муж миссис Сэмпл. Не обращая внимания на разницу в пять лет, Фрэнк ухаживает за Лилиан. Ему удаётся очаровать женщину, и она выходит за него замуж. За четыре года супружества у них появляются сын Фрэнк и дочурка Лилиан.

Поработав в разных фирмах и сколотив начальный капитал, Каупервуд начинает своё учётно-вексельное дело. Он верит в будущность конных железных дорог и вкладывает большие деньги в акции. Фрэнк понимает, что все чиновники Филадельфии и штата Пенсильвании занимаются спекуляцией.

Во время гражданской войны Юга и Севера он заручается поддержкой ирландца Эдварда Батлера для взятия займа, что позволяет Каупервуду заявить о себе и конкурировать с другими крупными финансистами. Батлер - видная фигура в политическом мире и имеет обширные связи в высших кругах. Он очень симпатизирует молодому финансисту.

Фрэнк отмечает красоту и юношескую свежесть старшей дочери Батлера Эйлин, голубоглазой девушки с рыжевато-золотистыми волосами. Батлеры вместе с детьми (дочерями Норой и Эйлин и сыновьями Кэлемом и Оуэном) становятся частыми гостями в доме Каупервудов. 18-летняя Эйлин раздражает Лилиан и сестру Фрэнка Анну своими капризами и задорным нравом. Фрэнк напротив считает девушку живой и жизнерадостной. Эйлин так же нравится Каупервуд. Она играет на рояле и поёт в его доме только в присутствии Фрэнка.

Поворотом в карьере Каупервуда становится сотрудничество с Джорджем Стинером, городским казначеем. Стинер - игрушка республиканской партии, а именно финансовых воротил: Батлера, Молленхауэра и сенатора Симпсона. Им нужен человек, умеющий оборачивать деньги из городской казны. Для этого приглашают Каупервуда. Все участники дела получают хороший доход от таких финансовых операций. За спиной трёх главных влиятельных фигур Стинер с Каупервудом (по совету Фрэнка) начинают скупать акции конно-железнодорожных линий через подставных лиц.

Фрэнк с отцом строят особняки, соединённые между собой. Убранство домов отличается хорошим вкусом. В это время финансист начинает коллекционировать произведения искусства.

Между Каупервудом и Эйлин завязывается роман. Несмотря на католическое воспитание, девушка не думает, что её любовь преступна. Фрэнк же не привык считаться с моральными и религиозными соображениями. «Мои желания - прежде всего» - таков его девиз.

Чикагский пожар 7 октября 1871 года в момент разрушает финансовое благополучие Каупервуда. Огонь, охвативший торговую часть города, вызывает биржевую панику. Фрэнк пустил в оборот пятьсот тысяч из городской казны, и теперь это самая большая его проблема. Стинера нет в городе, и Каупервуд решает начистоту всё рассказать Батлеру, надеясь, что он с Молленхауэром и Симпсоном не допустят обесценивания бумаг. Банкир также упоминает грядущие выборы: исчезновение из казны такой огромной суммы быстро раскроется, и Стинер как представитель республиканцев бросит тень на партию. Батлер сводит его с двумя другими тузами. Однако каждый видит в происходящем свою выгоду и, хотя они сочувствуют Фрэнку, не считают для себя необходимым помогать ему. В это же время Батлер получает анонимное письмо о том, что Эйлин путается с Каупервудом. Реакция дочери на письмо подтверждает написанное. Старого ирландца в момент охватывает ненависть к Фрэнку. Батлер решает утопить негодяя, воспользовавшись предстоящей угрозой банкротства Каупервуда.

Стинера, человека безвольного и недалёкого, тройке воротил удалось убедить ни в коем случае больше не ссужать Фрэнка городскими деньгами. Новая ссуда могла спасти и Каупервуда, и Стинера, вдобавок принести им финансовую прибыль. Казначей боится гнева своих хозяев, и, несмотря на все разумные доводы банкира, отказывает Каупервуду. Фрэнк вопреки его распоряжению успевает взять у его секретаря Альберта Стайреса чек на 60 тысяч долларов.

Лилиан тоже получает анонимку, но в ней не указывается имя любовницы Фрэнка. «Она знала, что он эгоистичен, занят только собой и далеко не так увлечён ею, как раньше. Её опасения на счёт разницы в их возрасте постепенно оправдались». Но приличия, дети и привычка подсказывают остаться с Каупервудом, тем более сейчас, когда ему грозит банкротство.

Фрэнк объявляет себя неплатёжеспособным. До выборов удаётся скрыть хищение из казны, после против Каупервуда и Стинера начинается судебный процесс. Для этого Батлер приложил все усилия, хотя по закону банкир не несёт никакой ответственности. Именно злополучный чек, выданный секретарём, стал поводом обвинить Фрэнка в умышленном хищении.

Все попытки ирландца заставить Эйлин уехать и отказаться от любовника, тщетны. Старик решается на крайний шаг: он обращается в агентство Пинкертона и выслеживает с сыщиками Эйлин и Каупервуда в доме свиданий. Дочь ужасно оскорблена: отец выставил её тайну перед чужими людьми. Как низко!

Эйлин уходит из дому жить к подруге, несмотря на обожание домашних. Только с помощью Фрэнка Эдварду удаётся вернуть её домой. Отец понимает, что не сможет переубедить Эйлин. Надежда только на признание судом вины Каупервуда.

Банкир нанимает толкового адвоката, Харпера Стеджера. Однако прокурор Деннис Шеннон и судья Пейдерсон - люди Батлера. Фрэнк и его адвокат рассчитывают на присяжных, но те выносят обвинительный приговор. Стеджер подаёт апелляцию, однако и это не приносит результатов. Финансист будет отбывать срок в четыре года и три месяца в Восточной тюрьме.

Каупервуд не теряет присутствия духа и мужественно принимает свою участь. Для всей его семьи и жены это тяжёлый удар. Одна Эйлин полна решимости бороться за своего Фрэнка, хотя и она находится в отчаянии. Оба роскошных особняка - Фрэнка и его отца - уходят с молотка за долги.

Попав в тюрьму, Каупервуд видит разительный контраст между своей прежней жизнью и настоящим. Теперь он будет жить в тесной камере с крысами. Ему дают работу - плести стулья, что скрашивает однообразие арестантских будней.

Каупервуд понравился начальнику тюрьмы Майклу Десмасу, и услужливый подчинённый Десмаса, Бонхег, за определённую плату делает Фрэнку всяческие поблажки: заключённому из дому приносят нужные вещи, лакомства, чаще, чем в три месяца (что было нарушением тюремных правил) он может писать письма и встречаться с посетителями. Поэтому как только появилась такая возможность, Эйлин приходит к любимому.

Первый раз в жизни Каупервуду изменяет его самообладание, и он плачет на плече у Эйлин. «Её любовь была так безгранична, так неподдельна...» Вместе с тем «её душу обуревала бешеная, беспощадная ярость против жизни... Отец - будь он проклят! Родные - что ей до них!.. Фрэнк для неё - всё !» Она помогает любимому вновь взять себя в руки.

В одно из свиданий с Лилиан Фрэнк просит у неё развод. У них совершенно разные взгляды на жизнь, и он любит другую. Лилиан отказывается разводиться.

Через тринадцать месяцев и Стинера, и Каупервуда освобождают. Это связано со смертью Эдварда Батлера. Эйлин всё это время подчёркнуто вела себя холодно с отцом, что не укрылось от братьев. Вскоре они узнают причину, и начинают презрительно относиться к сестре.

Пока Фрэнк был в тюрьме, дела его вёл Уингейт, честный и добросовестный человек. Всё это время Каупервуд консультировал его, младшие братья Фрэнка, Джозеф и Эдвард, работали в фирме «Уингейт и К°». Поэтому, когда финансист вышел на свободу, он продолжил своё дело в качестве маклера.

Крупнейшее кредитное учреждение «Джей Кук и К°» вложило огромные деньги в строительство железной дороги на необжитых территориях, которые составляли почти треть США. Но 18 сентября 1873 года компания становится банкротом. На бирже сразу же начинается паника. Час Каупервуда настал!

Всего за несколько дней, продавая и покупая всё, что можно, на разнице Фрэнк зарабатывает огромные деньги. Он - миллионер. Теперь его ничего не держит в Филадельфии. Из-за клейма арестанта здесь Фрэнк уже не может вернуть себе прежней репутации. Каупервуд получает от Лилиан развод и уезжает с Эйлин в Чикаго.

Кое-что про Mycteroperca Bonaci

Автор на примере рыбы Mycteroperca Bonaci, попросту чёрного морского окуня, рассуждает о созидательной силе. За счёт изменения пигментации кожи и возможности приспосабливаться рыба может уходить от преследования и коварно нападать исподтишка. «С какой целью наделила окуня этой особенностью всевластная и умная природа?.. её можно принять за орудие обмана, за олицетворение лжи...» Может ли это свидетельствовать, что видимый мир - только иллюзия?

Магический кристалл

«Три ведьмы, что славили Макбета в грозу на пустыре, завидев Каупервуда, могли бы сказать»: «действительность для тебя - лишь утрата иллюзий», ибо сердце утомлено житейским опытом, а душа холодна, как ночь. Эйлин же они могли бы посулить много тревог, надежд, рассыпавшихся прахом, любовь, облетевшую, как одуванчик, и угасшую во мраке!

«И всё это было бы правдой. В таком начале любому разумному человеку не усмотреть иного конца».

Начала читать данное произведение после восторженного впечатления от трилогии А. Рэнд "Атлант расправил плечи", так как подоплёка у них, по сути, одна. Как и та, эта книга вызвала у меня двойственные впечатления. Главная причина тому - различия взглядов моих и автора. У Драйзера чётко прорисовывается мысль, что справедливость и добропорядочность присуща только слабым и недалёким людям, что общественная мораль и законы связывают людей по рукам и ногам, не позволяя им жить свободно и так, как им хочется. И что главное в этом мире - жить только для себя, ни с кем не считаясь. Что ж, эти мысли имеют место быть, особенно, если учесть пуританские нравы прошлых столетий. Однако, что же произойдёт, если все люди возьмут эти установки за свои жизненные правила? Будет просто хаос и резня, где каждый станет вырывать кусок у другого изо рта, где каждый будет трястись за свою шкуру. Не воскричат ли тогда эгоисты: "где же справедливость, кто меня защитит?" Как вопрошал Каупервуд в своей темнице, униженный и несправедливо оскорблённый.

Несомненно, чтобы сильно преуспеть в этой жизни, разбогатеть, дорваться до власти, нужно уметь приспосабливаться. Добывая жирное пропитание, нужно в совершенстве овладеть искусством притворства, обмана, непременно всюду пускать коварные уловки, лесть. И тогда ты достигнешь вершины. Но можно ли остаться при этом человеком? Человеком с чистой совестью, душой, не погрязнув по локоть в крови. Действительно ли цель оправдывает средства, стоило ли всё того? На этот вопрос у каждого свой ответ, так как жизненные ценности и приоритеты у всех разные, а наличие или отсутствие моральных устоев только довершает персональную картину мира.

Лично я не считаю, что эгоизм является единственной правильной установкой в жизни, а любое отклонение - проявление слабохарактерности. Точно так же, как и для кого-то религия, мистицизм, мораль, закон могут быть глупостью, препятствием в жизни, а для кого-то, наоборот, точкой опоры, силой. У каждого своя истина и нужно жить в согласии с самим собой, руководствуясь своим сводом законов, при этом, оставляя позади однобокость мышления, позволить другим людям выражать отличное от вашего мнение. Поэтому я согласна с суждениями героя насчёт бессмысленности порицаний и чтения проповедей людям с иными устоявшимися взглядами.

Прочитав книгу, я явственно осознаю, что не прониклась симпатией к герою. Но этого человека невозможно не уважать, так как его уверенность в своих силах, целеустремленность, несгибаемость поражают. Я всегда с наслаждением читаю о таких людях, движимых мечтой, стремящихся ввысь, прямолинейных и несокрушимых. Такие истории действительно воодушевляют.
Немного тяжеловато было в начале чтения, так как я очень далека от мира биржи и финансов, но написано было доходчиво и не слишком нудно, поэтому я быстро вникла в суть. Кроме того, я заметила, что гораздо интереснее читать не о том, как распрекрасный главный герой планомерно восходит на Олимп, а о том, как он ведёт себя, столкнувшись с трудностями, и как их впоследствии преодолевает.
В итоге, книга понравилась, планирую прочитать всю трилогию.

В Филадельфии, где родился Фрэнк Алджернон Каупервуд, проживало более двухсот пятидесяти тысяч человек. Город изобиловал красивыми парками, примечательными зданиями и историческими воспоминаниями. Многих вещей, о которых мы с ним узнали впоследствии, тогда не существовало, – телеграфа, телефона, компаний по доставке грузов, океанских лайнеров, городской почтовой службы. Не было почтовых марок и заказных писем. Еще не появились трамваи. Вместо этого были полчища омнибусов, а для дальних переездов существовала постепенно развивавшаяся железнодорожная система, во многих местах еще соединенная каналами.

Отец Каупервуда был банковским клерком, когда родился Фрэнк, но десять лет спустя, когда у мальчика уже сложился вполне разумный и деятельный интерес к миру, в связи с кончиной президента банка и продвижением других сотрудников вверх по служебной лестнице, мистер Генри Уортингтон Каупервуд получил место кассира с необыкновенно щедрой для него годовой зарплатой в три тысячи пятьсот долларов. Он сразу же радостно объявил жене о своем решении переехать из дома 21 на Баттонвуд-стрит в дом 124 на Нью-Маркет-стрит, находившийся в гораздо более привлекательном районе. Красивый трехэтажный дом из красного кирпича выгодно отличался от их нынешнего двухэтажного жилища. Существовала вероятность, что в будущем они приобретут что-нибудь получше, но пока этого было достаточно. Он искренне благодарил судьбу.

Генри Уортингтон Каупервуд был человеком, который верил лишь в то, что видел собственными глазами, и довольствовался тем, кем он себя считал – банкиром или будущим банкиром. В то время он был представительным мужчиной – высокий, сухопарый, настойчивый в своей любознательности, с красивыми, аккуратно подстриженными бакенбардами, доходившими почти до мочек ушей, которые шли его длинному прямому носу и острому подбородку. Его кустистые брови подчеркивали серо-зеленые глаза, а волосы были коротко стриженными, приглаженными, с ровным пробором. Он всегда носил сюртук – в те времена это было принято в финансовых кругах – и высокий цилиндр. Его руки и ногти отличались безупречной чистотой. Его манеру держаться можно было назвать строгой, но на самом деле она была скорее тщательно выпестованной, нежели суровой.

Будучи устремленным к повышению своего общественного статуса и продвижению в финансовых делах, он весьма осторожно выбирал собеседников. Он так же опасался жестких или непопулярных высказываний о политике или общественном устройстве, как и общения с неприятными людьми, хотя, по правде говоря, не имел определенных политических взглядов. Он не высказывался ни за рабство, ни против него, хотя тогда атмосфера между сторонниками аболиционизма и их оппонентами была накаленной. Он искренне верил, что на железных дорогах можно нажить громадное состояние, если только у человека есть капитал и такая своеобразная черта, как обаятельность – способность завоевывать чужое доверие. Он был уверен, что Эндрю Джексон1
Эндрю Джексон (1767–1845) – седьмой президент США, один из основателей Демократической партии.

был неправ в своем противостоянии с Николасом Биддлом2
Николас Биддл (1786–1844) – президент Второго банка США, представлявшего интересы Ротшильдов.

И Банком США, которое в то время было одной из важнейших тем для обсуждения. По понятным причинам, его беспокоил «идеальный шторм» ничем не обеспеченных бумажных денег, которые вращались вокруг и постоянно приходили в его банк – разумеется в обесцененном виде, – откуда возвращались к озабоченным заемщикам в виде прибыли. Третий Национальный банк Филадельфии, где он служил, был расположен на Третьей улице в самом центре города и тогда, по сути дела, являлся национальным финансовым центром, а его владельцы занимались брокерской деятельностью в качестве побочного бизнеса. В то время, как моровое поветрие, большие и малые банки в отдельных штатах почти бесконтрольно выпускали банковские билеты, обеспеченные ненадежными или неизвестными активами, и в конце концов с поразительной скоростью банкротились или приостанавливали платежи. Знание всех этих тонкостей было необходимым требованием для должности, которую занимал мистер Каупервуд. В результате он стал настоящим воплощением осторожности. К сожалению, ему сильно не хватало двух вещей, необходимых для достижения успеха на любом поприще, – личного обаяния и дальновидности. Ему не выпало участи стать великим финансистом, хотя и удалось добиться некоторого успеха.

Миссис Каупервуд, миниатюрная, со светло-каштановыми волосами и ясными карими глазами, набожная женщина, в свои лучшие годы была очень привлекательной, но стала довольно чопорной и склонной с большой серьезностью подходить к материнской опеке трех своих сыновей и единственной дочери. Сыновья во главе с первенцем, Фрэнком, были источником постоянной досады для нее, ибо совершали вылазки в разные концы города, где, судя по всему, водились с дурной компанией, видели и слышали то, что им не полагалось видеть и слышать.

В десятилетнем возрасте Фрэнк Каупервуд уже был прирожденным лидером. Сначала в начальной школе, а потом и в центральной средней школе его считали здравомыслящим человеком, безусловно заслуживающим доверия. Характер у него был независимый, смелый и решительный. С самых юных лет он интересовался экономикой и политикой; книги его не занимали. Он был статным, подтянутым и опрятным мальчиком с ясным, четко очерченным проницательным лицом, большими серыми глазами, широким лбом и короткими, стоявшими торчком темно-каштановыми волосами. Его манеры выдавали остроту ума, порывистость и самоуверенность; он постоянно задавал вопросы с желанием получить внятные и осмысленные ответы. Он никогда не болел, ел с аппетитом и железной дланью повелевал своими братьями. «Давай, Джо!», «Живее, Эд!» Эти команды были не грубыми, но властными, так что Эд и Джо подчинялись. Они с самого начала смотрели на Фрэнка как на хозяина положения и внимательно прислушивались к его словам.

Он неустанно размышлял над разными вещами, одни факты были для него не менее поразительными, чем другие, поскольку он не мог разобраться, каким образом устроена окружающая жизнь. Как люди пришли в мир? Что они здесь делают? Кто, в конце концов, привел все это в движение? Мать поведала ему историю об Адаме и Еве, но он не поверил. Недалеко от его дома находился рыбный рынок, и там, по пути в банк к отцу или во время одной из вылазок с братьями после школьных занятий, он любил рассматривать выставленный перед лавкой аквариум с морскими диковинками, добытыми рыбаками в бухте Делавэр. Однажды он видел там морского конька – просто необычную рыбку, отдаленно похожую на жеребенка, а в другой раз полюбовался на электрического угря, природу которого объясняло открытие Бенджамина Франклина. Однажды он увидел, как в аквариум помещают кальмара и лобстера, и стал невольным свидетелем трагедии, которая оставалась с ним до конца его жизни и значительно прояснила существующее положение вещей. Судя по разговорам праздных зевак, лобстера не накормили, поскольку кальмар считался его законной добычей. Он лежал в прозрачном стеклянном резервуаре на засыпанном желтым песком дне и вроде бы ничего не видел – нельзя было судить, в какую сторону смотрят его черные глаза-бусинки, – но, как оказалось, он не сводил взгляда с кальмара. Последний, бледнокожий и податливый на вид, похожий на кусок свиного сала, двигался толчками, как торпеда, но его перемещения ни на миг не ускользали от глаз противника. Постепенно мелкие кусочки его тела начали исчезать, отхваченные безжалостными клешнями его преследователя. Лобстер как катапульта подскакивал туда, где якобы мирно дремал кальмар, но бдительный кальмар срывался с места и одновременно выпускал облачко чернил, за которым исчезал из виду. Увы, он не всегда добивался успеха. Кусочки его туловища или хвоста часто оказывались в клешнях чудовища, поджидавшего внизу. Зачарованный этой драмой, юный Каупервуд ежедневно приходил наблюдать за ее развитием.

Однажды утром он стоял перед аквариумом, почти прижавшись носом к стеклу. Кальмар был сильно обглодан, а его чернильный мешок почти пуст. В углу на дне сидел лобстер, явно готовый к действию.

Мальчик оставался так долго, как только мог; зрелище ожесточенной борьбы увлекало его. Возможно, кальмар умрет через час или же протянет еще один день, но в конце концов лобстер сожрет его. Он снова посмотрел на зеленовато-бронзовую машину уничтожения в углу и задумался, когда это случится. Скорее всего, сегодня вечером. Он вернется вечером.

Вечером он вернулся – и вот неизбежное свершилось. Вокруг аквариума собралась небольшая толпа. Лобстер находился в углу, а перед ним лежал кальмар, располосованный пополам и частично съеденный.

– Он наконец добрался до бедняги, – сказал один из зрителей. – Я стоял здесь час назад, когда лобстер прыгнул и схватил его. Кальмар слишком устал, ему не хватило реакции. Он отпрянул, но лобстер уже рассчитывал на это. Все движения кальмара были предугаданы, и сегодня он расстался с жизнью.

Фрэнк жалел, что пропустил этот момент. Лишь слабое подобие жалости шевельнулось в нем, когда он смотрел на убитого кальмара. Потом он перевел взгляд на победителя.

«Так должно было случиться, – подумал он. – Кальмар был недостаточно проворным».

Он разобрался в том, что произошло. «Кальмар не мог убить лобстера: у него не было оружия. Лобстер мог убить кальмара: он имел тяжелое вооружение. Кальмару было нечем кормиться, а лобстер рассматривал его как свою добычу. Каким был результат? Как еще это могло закончиться? У кальмара не было ни одного шанса», – заключил он по пути к дому.

Этот случай произвел огромное впечатление на Фрэнка. Он наглядно отвечал на загадку, так сильно занимавшую его: «Как устроена жизнь?» Одни существа живут за счет других, вот и все. Лобстеры питаются кальмарами и другими морскими существами. Кто питается лобстерами? Люди, кто же еще! Но тогда кто питается людьми? Неужели другие люди? Дикие животные едят людей; индейцы и каннибалы делали то же самое. Некоторые люди погибают от ураганов или несчастных случаев. Он не был уверен, что одни люди живут за счет других, но люди определенно убивали друг друга. Вот, например, войны, уличные драки, разъяренные толпы. Однажды он видел толпу, нападавшую на здание газеты «Паблик Леджер»3
Public Ledger – популярная филадельфийская газета, выходившая с 1836 по 1942 г. Во время конфликта между Севером и Югом занимала нейтральную позицию и выступала за немедленное перемирие.

Когда возвращался домой из школы. Отец объяснил ему, что это произошло из-за вопроса о рабстве. Вот оно! Разумеется, одни люди живут за счет других. Только посмотрите на рабов – ведь они тоже люди. Вся эта шумиха поднялась из-за того, что одни люди убивали других людей, то есть негров.

Фрэнк вернулся домой, вполне довольный собой и своими мыслями.

– Мама! – воскликнул он, когда вошел в дом. – Он наконец поймал его!

– Кого? Кто кого поймал? – удивленно спросила она. – Иди-ка, вымой руки.

– Лобстер наконец поймал кальмара, о котором я вчера рассказывал тебе и папе.

– Какая жалость. Почему ты интересуешься такими вещами? Бегом мыть руки!

– Знаешь, такое нечасто можно увидеть. Я, например, никогда не видел. – Фрэнк отправился на задний двор, где находился водопроводный кран и столик, на котором стоял блестящий жестяной таз и ведро воды. Там он помыл руки и сполоснул лицо.

– Папа, ты помнишь того кальмара? – немного позже обратился он к отцу.

– Так вот, он умер. Лобстер сцапал его.

– Очень жаль, – равнодушно отозвался отец, не отрываясь от газеты.

Следующие месяцы Фрэнк много размышлял об этом и о жизни вообще, поскольку уже начинал задумываться, кем будет и как обустроит свои дела. Наблюдая за отцом, считавшим деньги, он был уверен, что ему понравится банковское дело. А Третья улица, где находился банк, в котором служил отец, казалась ему самой приятной улицей на свете.

Глава 2

Взросление юного Фрэнка Алджернона Каупервуда приходилось на годы, которые можно было назвать уютным и счастливым семейным существованием. Баттонвуд-стрит, где он провел первые десять лет своей жизни, была чудесным местом для мальчика. Улица была застроена в основном небольшими двух– и трехэтажными домами красного кирпича с мраморными крылечками, ведущими к парадному входу, и с мраморной отделкой дверей и окон. Повсюду в изобилии росли раскидистые деревья. Мостовая, выложенная крупным округлым булыжником, была дочиста отмыта дождями, а влажные тротуары, вымощенные красным кирпичом, отдавали прохладой. На заднем дворе росли деревья, трава и цветы, и, хотя вдоль улицы фасады тесно примыкали друг к другу, за домом было просторно.

Каупервуды располагали достаточными средствами, чтобы обзавестись детьми со всеми их радостями и заботами, поэтому после Фрэнка в семье каждые два-три года появлялся ребенок, и ко времени переезда в новый дом на Нью-Маркет-стрит семья представляла собой веселую компанию. Связи Генри Уортингтона Каупервуда увеличивались, по мере того как его должность становилась все более ответственной, и постепенно он стал довольно известной личностью. Он уже был знаком с несколькими процветающими коммерсантами, которые вели дела с его банком, а поскольку его обязанности требовали тесного общения с другими банкирскими домами, он завел знакомства в Банке США, среди банковских учреждений Дрекселей4
Дрексели – семья банкиров, выходцев из Австрии, имевшая банки и инвестиционные фирмы в Филадельфии, Чикаго и Нью-Йорке. Во время действия романа во главе банка стоял Энтони Джозеф Дрексель (1826–1893), который основал университет Дрекселя.

Эдвардсов5
Альберт Галлатин Эдвардс (1812–1892) был секретарем казначейства США при президенте Линкольне и основал банковский дом своего имени, предшественник современного банка «Уэллс Фарго».

И многих других, имевших о нем благоприятное мнение. Маклеры знали его как представителя очень надежного учреждения, и хотя его не считали выдающимся умом, он был известен как человек, достойный всяческого доверия.

Юный Каупервуд был свидетелем успехов отца. Ему часто разрешали приходить в банк по субботам, где он с большим интересом наблюдал за стремительным оборотом денег на брокерских счетах. Ему хотелось знать, откуда приходят денежные средства, зачем требуют и принимают скидки при учете векселей и что люди делают с деньгами, которые они получают. Отец, довольный его интересом, с радостью давал объяснения, поэтому уже в юном возрасте – от десяти до пятнадцати лет – мальчик приобрел глубокие знания о финансовой системе страны: что такое банк штата и национальный банк, чем занимаются брокеры, что такое акции и почему их цена колеблется. Он рано понял, что означают деньги как средство обмена и каким образом все виды стоимости исчисляются по отношению к первичной – к стоимости золота. Он был прирожденным финансистом, и любые знания, связанные с этим великим ремеслом, были для него такими же естественными, как тонкости чувствования для поэта. Золото как средство обмена особенно интересовало его. Когда отец объяснил, как добывают золото, он видел себя во сне владельцем золотого прииска и просыпался с желанием, чтобы это стало правдой. Он также проявлял интерес к акциям и облигациям, поэтому вскоре узнал, что некоторые не стоят даже бумаги, на которой они напечатаны, зато другие стоят гораздо больше своей номинальной стоимости.

– Вот, сынок, – однажды обратился к нему отец, – такое добро нечасто можно увидеть в наших местах.

Он имел в виду серию акций Британской Ист-Индской компании, заложенных под две трети их номинальной стоимости под ссуду в сто тысяч долларов. Магнат из Филадельфии оставил их в залог под наличные средства. Юный Каупервуд с любопытством разглядывал их.

– На вид они не особенно ценные, правда?

– Они стоят в четыре раза больше номинала, – насмешливо ответил отец.

Фрэнк по-новому посмотрел на акции.

– Британская Ист-Индская компания, – прочитал он. – Десять фунтов. Это почти пятьдесят долларов.

– Сорок восемь долларов тридцать пять центов, – деловито поправил его отец. – Так что если бы у нас была пачка таких бумаг, нам не пришлось бы трудиться. Обрати внимание, они почти без булавочных отметок. Это значит, что они редко были в обращении; думаю, их впервые использовали в качестве залога.

Тогда Каупервуд-младший с особенной остротой почувствовал, как огромен финансовый мир. Что это за Ист-Индская компания? Чем она занимается? Отец рассказал ему об этом.

Дома он часто слышал разговоры о финансовых инвестициях и рискованных операциях. К примеру, он слышал о любопытном персонаже по имени Стимбергер, крупном спекулянте на мясном рынке из Виргинии, который в те дни приехал в Филадельфию, надеясь на большие легкие кредиты. По словам отца, Стимбергер был близок с Николасом Биддлом, Лэрднером и другими важными персонами из Банка США, по крайней мере, состоял в дружеских отношениях с ними, поэтому мог получить практически все, о чем он просил. Он закупал скот в Виргинии, Огайо и в других местах в огромных количествах и фактически монополизировал поставки говядины в восточные штаты. Он был румяным здоровяком, лицо его, по словам отца Фрэнка, смахивало на свиное рыло; он носил высокую бобровую шапку и длинный сюртук, свободно болтавшийся на его широкой груди и толстом животе. Он поднял цену на мясо до тридцати центов за фунт, что возмущало розничных продавцов и покупателей и привлекало к нему всеобщее внимание. Он обращался в брокерский отдел банка Каупервуда-старшего за годовыми займами в сто или двести тысяч долларов под гарантийные кредитные обязательства Банка США на тысячу, пять или десять тысяч долларов, которые он обналичивал с дисконтом десять-двенадцать процентов от номинала, предварительно оставив в Банке США собственный четырехмесячный вексель на всю сумму сделки. Деньги он получал по номиналу в брокерской конторе Третьего Национального банка пачками банкнот, выпущенных банками Виргинии, Огайо и Западной Пенсильвании, так как оплачивал свои расходы преимущественно в этих штатах. Первоначальная комиссия Третьего Национального банка составляла от четырех до пяти процентов, а поскольку он принимал западные банкноты с дисконтом, то получал прибыль еще и оттуда.

Был еще один человек, о котором говорил отец, – Фрэнсис Гранд, знаменитый газетчик и лоббист из Вашингтона, обладавший талантом раскапывать всевозможные секреты и лазейки, особенно связанные с финансовым законодательством. Казалось, тайны президентского кабинета, сената и палаты представителей были открытой книгой для него. Несколько лет назад Гранд приобрел через брокеров значительное количество техасских облигаций и долговых сертификатов. В борьбе с Мексикой за независимость республика Техас выпускала разнообразные сертификаты и облигации ценой от десяти до пятнадцати миллионов долларов. Позднее в связи с планом присоединения Техаса к Соединенным Штатам был опубликован законопроект, обеспечивающий возмещение в размере пяти миллионов долларов для погашения этой старой задолженности. Гранд знал об этом, как и о том, что часть долга из-за особых условий выпуска предусматривала полную выплату, а остальное подлежало деноминации и что на одной из сессий будет предпринята попытка провалить законопроект, чтобы отпугнуть посторонних, которые могли прослышать о планах правительства и скупать техасские сертификаты с целью получить прибыль. Он ознакомил Третий Национальный банк с этим обстоятельством, и, разумеется, информация дошла до Каупервуда, занимавшего должность кассира. Он рассказал об этом своей жене, и когда его рассказ дошел до Фрэнка, его большие, ясные глаза загорелись. Он гадал, почему отец не хочет воспользоваться благоприятной ситуацией и приобрести несколько техасских сертификатов лично для себя. По словам отца, Гранд и еще три-четыре человека отхватили по сотне тысяч долларов. Это было не вполне законно, но если подумать, то все-таки законно. Почему служебная осведомленность не должна быть источником вознаграждения? Фрэнк понимал, что отец был слишком честным и осторожным человеком, но он обещал себе, что когда вырастет, то станет брокером, или финансистом, или банкиром и провернет такую сделку.

Примерно в то время к Каупервудам приехал дядя, которого никогда раньше не видели. Сенека Дэвис был братом миссис Каупервуд: грузный, ростом пять футов и десять дюймов, с большим округлым телом, румяный, голубоглазый, с остатками золотистых волос на круглой голове. Он одевался элегантно и по моде щеголял в жилетах в цветочек и длинных светлых сюртуках, носил цилиндр, этот символ преуспевающего человека. Фрэнк сразу же пленился его видом. Дядя был плантатором на Кубе, имел там большое ранчо и рассказывал мальчику истории о кубинской жизни – о бунтах, засадах, рукопашных схватках с мачете на его собственной плантации и тому подобных вещах. Он привез с собой коллекцию индейских диковинок, много денег и нескольких рабов, один из которых, высокий и костлявый негр, по имени Мануэль, был его слугой и телохранителем. Суда, нагруженные сахаром-сырцом с его плантации, разгружались на пристанях Саутарка в Филадельфии. Фрэнку нравилось бодрое, добродушное отношение дяди к жизни, грубоватое и довольно бесцеремонное, что было не принято в их спокойной и сдержанной семье.

– Ну, Нэнси-Арабелла, – обратился он к миссис Каупервуд в воскресный день, после того как поверг семейство в радостное изумление своим неожиданным появлением, – ты не раздалась ни на дюйм! Когда ты вышла за старину Генри, я думал, что ты раздобреешь, как твой брат, но только посмотри на себя! Небом клянусь, ты не набрала и пяти фунтов! – и он подкинул ее, обхватив за талию, чем смутил детей, не привыкших к такому фамильярному обращению с матерью.

Генри Каупервуд был доволен прибытием преуспевающего родственника, поскольку двенадцать лет назад, когда состоялась свадьба, Сенека Дэвис почти не обратил на него внимания.

– Только посмотрите на этих бледных филадельфийцев, – продолжал он. – Им нужно приехать ко мне на Кубу и как следует поджариться у меня на ранчо. Тогда они не будут похожи на восковых куколок, – и он ущипнул за щеку Анну-Аделаиду, которой исполнилось пять лет. – Что сказать, Генри, у тебя здесь довольно-таки приятное место!