Нарождающееся понятие о сознании было использовано идеалистической философией. Августин (IV-V век н.э.) придал сознанию идеалистическую окраску. Это знание души о себе самой есть внутренний опыт, принципиально отличный от того опыта, который дают человеку внешние органы чувств. Познание души для теолога Августина означало познание Бога - занятие не для каждого человека, а лишь для просветлённого, приближённого к Богу.

Представления о душе и ее функциях в античные времена сменились в эпоху Средневековья почти полным господством христианской философии и идеологии, и все сохранившиеся психологические идеи приобрели религиозную окраску. Вера становится выше знания, о каком-либо познании природы и души, основанном на опыте, теперь не может быть и речи.

Постепенно историческое развитие приводит к стремлению получать новые знания из опыта. Английский философ 13 века Роджер Бэкон (ок. 1214-1294) считал, что без опыта ничего нельзя понять в достаточной мере. Правда, речь еще не шла об опытном познании души. Основы эмпирического познания души заложил Фрэнсис Бэкон (1561-1626).

Именно Ф. Бэкон своими работами завершает этап психологии как науки о душе и начинает новый, когда психология представляется как наука о сознании. Он призывает отказаться от пустых изучений сущности души и перейти к рассмотрению таких явлений, которые в наше время называются психическими.

В XVII веке благодаря теориям Рено Декарта зарождается психология, в основе которой лежит представление о сознании. "Мыслю, следовательно, существую (cogito ergo sum)", - считал Рено Декарт. А мыслить, по его мнению, означает не только понимать, но и желать, воображать, чувствовать. В этих утверждениях Декарта содержится основной постулат, из которого стала исходить психология конца 19 века - постулат, утверждающий, что собственное сознание - это первое, что человек обнаруживает в себе.

Эта концепция придала особую остроту психофизической проблеме, т.е. проблеме соотношения психических и физиологических (нервных) процессов. Для объяснения телесных функций Декарт ввел понятие "рефлекс". Суть рефлекса по Декарту в том, что внешние воздействия благодаря "животным духам" переносятся по нервам и создают напряжение определенных мышц, которое и представляет собой действие организма. Тело Декарт считает машиной, работа которой подчиняется материальным законам и не нуждается в привлечении души.

Декарт попытался таким образом объяснить возникновение ощущений, ассоциаций, страстей, однако, распространить свою рефлекторную схему на всю психическую деятельность он не сумел. Сознание в то время определялось, как способность человека думать, чувствовать, к чему-то стремиться, что-то желать. Основная же задача психологии - подвергать анализу состояния и содержания сознания.

Идеи Р. Декарта получили дальнейшее развитие, в т.ч. в трудах английского философа Джона Локка, которые способствовали становлению метода интроспекции (букв "смотрю внутрь"), долгое время считавшегося единственным методом психологии. Основная его посылка - знания сами по себе не могут возникнуть, врожденных идей нет, все идеи и понятия проистекают из опыта.

Под опытом Дж. Локк понимает все то, чем наполняется душа человека в течение его индивидуальной жизни. Содержание опыта и его структура складываются из элементарных составляющих, обозначенных философом общим термином "идеи". Идеями Локк называл ощущения и образы, восприятия и состояния памяти, общие понятия и аффективно-волевые состояния.

По Локку, человек появляется на свет с душою, подобной чистому листу бумаги, на которой только при жизни внешний мир наносит своими воздействиями узоры. Приобретенные во внешнем опыте чувственные идеи выступают в качестве исходного материала для особой внутренней деятельности души. Это особая деятельность души, названная Локком рефлексией, представляет собой способность души обращать свой взор на собственное состояние.

В XIX веке психология бурно развивается, распространяется в развитых странах, поскольку демонстрирует свою практическую состоятельность в понимании и разрешении социально значимых проблем. Однако понятие "сознание" остается в значительной мере описательным, нечетким, допускающим возможность неоднозначной, субъективной трактовки.

Новая русская философия сознания родилась в 1977 году - в самый пик Брежневского застоя. Родилась она в небольшой статье философа Мераба Константиновича Мамардашвили (1930-1990) и психолога Владимира Пет­ровича Зинченко (р. 1931).

В 2003 году Зинченко писал о Мамардашвили в «Большом психологи­ческом словаре»:

«Идеи Мамардашвили о превращенных формах сознания, о человеческой сво­боде, свободном действии, о культуре, о расширении сферы объективного за счет включения в нее субъективного, об онтологии сознания и психики, об этике мыш­ления, природе мысли и творчества, о невербальном внутреннем слове, о рефлек­сии, о хронотопе и дискретности жизни психологии еще предстоит освоить».

Вот расширению сферы объективного за счет включения в нее субъек­тивного и была посвящена их совместная статья, помещенная в самом опло-


Основное- Море сознания - Слои философии- Слой 9- Часть 1

Те коммунистической идеологии - журнале «Вопросы философии». То, что статья не укладывалась в марксистское мировоззрение, вы уже поняли по тому, как воспринимает ее Дубровский в предыдущей главе. Но что в ней было действительно иным?

Внешне статья написана, как полагается. Авторы цитируют Маркса и используют множество научных терминов. Иначе говоря, редакция распоз­нала ее как марксистскую и правоверно научную. Тем более, что называлась она так, что у любого редактора мгновенно происходило засыпание: «Про­блема объективного метода в психологии». К тому же первую треть и заключе­ние статьи вообще невозможно читать психически здоровому человеку. Эта такая наукообразища, что скулы ломит.

Кстати, а почему оно не рассматривается пространственно? Так ведь мы интеллигенты, а интеллигент - это несущий свет с Запада в Россию. А на Западе Декарт сказал: сознание непространственно! Декарт-то вовсе не о сознании говорил, но раз научная традиция понимает его так, значит, все правоверные сектанты Психологии будут верно служить продвижению идей Декарта.

С разрушения этого самообмана и начинают Зинченко и Мамардашвили.

«Но основная трудность относится к возможной пространственности психических процессов и их продуктов. Ведь в случае искусства ясно, что стоит нам мысленно лишить, например, изобразительные его жанры пространства, как мы тем самым уничтожаем его.

Но почему же мы с легкостью необыкновенной проделываем подобную вар­варскую процедуру с психической реальностью? Нам напомнят, что о простран­ственности психического в соответствии с декартовым противопоставлением души и тела говорить вовсе не принято.

Итак, мы получаем следующую картину. Психическое обладает предмет­но-смысловой реальностью, которая, существуя во времени (да и то передавае­мом в компетенцию искусства), не существует в пространстве. Отсюда обыч­но и возникает банальная идея поместить эту странную реальность, то есть психическое, в пространстве мозга, как прежде помещали его в пространство сердца, печени и тому подобное» (Зинченко, Мамардашвили, с. НО).

Я не до конца согласен здесь с авторами и считаю, что современные психофизиологи, давно забывшие Декарта, держатся за мозг исключитель­но ради его материальности, чтобы не скатиться в идеализм. То, что при этом необходимо выполнить одно условие - для того, чтобы сознание


(Зинченко и Мамардашвили используют слово «психика», но это только для начального разговора) помещалось в мозг, нужно, чтобы оно туда умеща­лось, то есть было непространственно, а значит, было именно Декартовым сознанием, - это для психофизиологов, наверное, откровение. Поди, и сами не знали, что являются картезианцами!

А далее становится ясно, что Зинченко и Мамардашвили, по сути, во­юют не только с марксистским пониманием сознания, но и с тем понима­нием, что я называю простонаучным. Они называют его обыденным, но для ученых.

«Ведь обыденному сознанию легче приписать нейроналъным механизмам мозга свойства предметности, искать в них информационно-содержательные отно­шения и объявить предметом психологии мозг, чем признать реальность субъек­тивного, психического и тем более признать за ним пространственно-временные характеристики.

Нужно сказать, что подобный ход мысли можно обнаружить не только у физиологов, но и психологов. Следствием его является то, что в психологии тер­мин "объективное описание "употребляется в качестве синонима термина "фи­зиологическое описание ", а "психологическое " - в качестве синонима "субъек­тивное"» (Там же).

Психологам все-таки очень почему-то удобно быть людьми второго сор­та. И, кстати, не только нашим. Европейские и американские психологи уже в начала 80-х начали тонко попискивать о том, что «их подход к проблеме сознания в корне неверен», раз оно не поддается пониманию, но при этом крутятся и крутятся вокруг связки Я-Мозг. Точно у них в этом месте ножка к полу прибита гвоздиком. Суть их попискивания ничем не отличается от возмущенного покрикивания советской Науки. От мозга отойти невозможно - так недолго утерять последний оплот и опору Материализма в этом мире!

При этом мысли Зинченко и Мамардашвили о том, что субъективное - реально, а это значит, в каком-то смысле «вещественно», остались попросту незамеченными. И не помогло то, что к этому времени они уже были при­знанными мастерами своего дела и писали в главный журнал страны. Их не заметили за рубежом, их тем более не признали в своем отечестве. Разве что несколько друзей неуверенно поулыбались, мол, очень, очень любопытно...

Мамардашвили и Зинченко идут даже дальше - они видят в «психичес­ком», то есть в сознании, возможность выхода в некую иную реальность. Очевидно, эта возможность была для них важна, но в этой статье они вы­нуждены были больше скрывать, чем рассказывать, и я опущу эту тему. Так­же я опущу и очень интересные, но сложные темы языка описания сознания и объективного наблюдателя. Авторы говорят об этом с точки зрения науко-творчества, то есть требований к созданию науки о сознании, и тем услож­няют понимание. В любом случае, понятие языка описания сознания оказы­вается связанным с «особой реальностью».

«Кмысли о том, что субъективность есть реальность, независимая от по­знания ее, от того, где, когда и кем она познается, приводят и опыт истории культуры, наблюдение крупных эпох истории человеческого сознания.


Основное - - Часть 1

Например, уже экскурсы психоанализа Фрейда в древние мифологические системы культуры показывали, что тысячелетиями существовавшая картина предметов и существ воображаемой сверхчувственной реальности, ритуально инсценируемых на человеческом материале и поведении, может быть переведена анализом в термины метапсихологии. Точнее, она может быть переведена в термины знания механизмов воспроизводства и регуляции сознательной жиз­ни, опосредуемого в данном случае принудительным для человека действием осо­бых, чувственно-сверхчувственных, как назвал бы их Маркс, предметов.

А отсюда возможность рассматривать последние, наоборот, как объекти­вированную проекцию первых, как вынесенные в реальность перевоплощения их психического функционирования» (Там же, с. 115-116).

«Чувственно-сверчувственные предметы» означают, что слово «реаль­ность» здесь используется в своем исконном «вещном» значении. Хотя эти «вещи» и особые.

«...независимость психических процессов от внутрикультурных гипотез и теорий вновь указывает на их объективность. А это единственно открывает поле научному методу их изучения, поле, совершенно независимое как от обяза­тельного поиска материальных их носителей в мозгу, так и от каких-либо ап­риорно положенных норм, идеалов, ценностей, "человеческой природы " и т. п.» (Там же, с. 116).

«Эта существенная оппозиция теперь известная всем, но не всегда осозна­ются ее следствия для психологии: то, что она уничтожает примитивное раз­личение души и тела.

Последовательное проведение ее в психологических исследованиях предпола­гает принятие того факта, что субъективность сама входит в объективную реальность, данную науке, является элементом ее определения, а не располагает­ся где-то над ней в качестве воспаренного фантома физических событий, эли­минируемого наукой, или за ней в виде таинственной души.

Говоря, что субъективность "входит в реальность ", мы имеем в виду, что она входит в ту реальность, которая является объективной, каузально органи­зованной по отношению к миру сознания, данному нам также и на "языке внут­реннего ". Только задав ее в самом начале (так же, как и в биологии явление жизни), в трансцендентной по отношению к "языку внутреннего " части, мы можем затем выделить объективные процессы (идущие независимо от наблюде­ния и самонаблюдения), выделить стороны предмета психологического исследо­вания, поддающиеся объективному описанию в случаях, когда неизбежно и, более того, необходимо употребление терминов "сознание ", "воление " и т. п.

Потом уже поздно соединять сознание с природными явлениями и описыва­ющими их терминами, и мы никогда в рамках одного логически гомогенного ис­следования не выйдем к месту, где что-то кем-то мыслится, видится, помнится, воображается, узнается, эмоционально переживается, мотивируется. А ведь и помнится, и воображается, и мыслится, иузнается...» (Там же, с. 116-117).


Глава 4. Новая русская наука о сознании. Мамардашвили, Зинченко

Иными словами, наше самопознание, познание того себя, того Я, что мыслит, воображает, помнит, невозможно, если изначально понимать со­знание неверно. Психология начинает соединять сознание с природными явлениями вроде мозга искусственно, механично, упустив ту очевидную связь, которая между ними существует.

Действительно, глупо придумывать какие-то искусственные объясне­ния, если есть настоящее. И если это настоящее просмотрели, то ведь не просто все остальные объяснения неверны - все Науки, которые себя на этом построили - полный хлам! Как, по-вашему, почему тысячи ученых по всему миру не заметили этой статьи?

На деле я вовсе не уверен, что Зинченко и Мамардашвили ко времени выхода этой статьи выстроили полное и завершенное понимание сознания. Их игра в наукообразность постоянно приводит к тому, что понятия «созна­ние», «психическое» и «субъективность» подменяют друг друга, а их значе­ния как бы нанизывают одно на другое. К примеру, выражение «мир созна­ния» приходит в противоречие с пониманием сознания как «психических интенциональных процессов» в определении:

«В свете такого построения сознания, психические интенционалъные про­цессы с самого начала привлекаются к анализу не как отношение к действительности, а как отношение в действительности» (Там же, с. 117).

Нечеткость научного языка, использующего слова из разных языков без их соотнесения друг с другом, была, конечно, нужна, чтобы спрятаться от тех, кто мог наказать. И задача этой статьи во многом была в том, чтобы ее не поняли. Не поняли те, кому не нужно. Из-за этого ее не поняли и многие из тех, кому нужно.

Но если можно соотнести «психические процессы» с сознанием, то можно было бы соотнести и «субъективную реальность» с каким-то русским понятием. Ведь если она - «реальность», значит, она есть и всегда была. И что, ее до ученых никто в себе не заметил и не дал имени? Лично я предполагаю, что все, о чем говорят Зинченко и Мамардашвили, и есть сознание, но стремление выглядеть научными играет с ними злую шутку, и они сами себя запутывают. Впрочем, может быть, они захвачены какой-то более высокой идеей, а я ее пока просто не понимаю.

Тем не менее, я прослежу развитие мысли, хотя это и не простое уп­ражнение. Первое, на что стоит обратить внимание, это на «отодвигание во времени» действий:

«В деятельности сознательных существ <...> речь идет прежде всего об отодвигании во времени решающих актов по отношению к окружающему миру, в том числе удовлетворения собственных органических потребностей. Происхо­дит как бы удвоение и повторение явлений в зазоре длящегося опыта, позволяющем этим существам обучаться, самообучаться и эволюционировать» (Там же).


Основное - Море сознания- Слои философии- Слой 9 - Часть 1

При всей искусственности языка, все это - описание сознания. На это указывает и понятие «явление» и понятие «удвоение явлений», то есть отра­жения или создания образов отсроченных действий.

«Психологу, независимо от поиска биологических, эволюционно-генетичес-ких оснований подобного поведения живых систем, достаточно, что такая сис­тема отсроченного действия представляет пространство, куда - задолго до итогов процессов <... > - вторгаются символизирующие вещественные превра­щения объективных обстоятельств, дающие при этом вполне телесно, а не субъек­тивно действующие образования, развернутые в интроспективной реальности» (Там же).

Конечно, «система отсроченного действия» звучит красиво, но где она и что она? Обобщенно - это сознание, хотя можно сказать, что это часть сознания или одна из его способностей. И оно есть пространство, разверну­тое вне «интроспективной реальности», то есть вне меня, вне того, во что я гляжу, когда гляжу в себя. И в нем располагаются «символизирующие веще­ственные превращения объективных обстоятельств». Я понимаю, почему их не поняли. А вот скажи они, что там образы, так и не опубликовали бы их статью.

Там, во вне меня, вполне «телесные» образы.

«Эти материализованные превращения, эти психические замещения вме­сте с физически случившимся или происходящим- <...> являются естественно развивающимся основанием находимого на другом полюсе мира восприятий, переживаний, содержания интенций, симультанных це-лостностей гештальта, характерологических личностных формаций и т. д.» (Там же).

Классическое перечисление явлений или содержаний сознания еще раз подтверждает, что речь идет о сознании и только о сознании, даже если авторы не намеренно затуманили смысл, а в самом деле напугались того, что им открылось, и не смогли до конца принять собственное открытие. По большому счету, как раз в этом случае стоило бы применить Бритву Окка-ма, то есть правило не множить сущности без надобности. Вместо того, что­бы придумывать новые заумные термины, стоило посмотреть вокруг - не подходят ли описанные явления к какой-то уже давно известной вещи. За­чем строить то, что уже есть, еще и раз за разом?

Как ни странно, сработал все тот же Декарт, которого они вроде бы отринули в самом начале. У математической точки, которой являюсь Я, и сознание может быть только действием, направленностью, но не простран­ством. Это важнейшее основание всей Науки. Отсюда и ее озверелое стрем­ление изгнать из обсуждения любые попытки видеть сознание простран­ственным.

Тем не менее, даже если Зинченко и Мамардашвили считают, что для увиденного ими нет лучшего имени, чем «субъективная реальность» или «психическое», с «психическим» в общепринятом в Науке значении это никак не совпадает. А значит, они описывают не то, что описывала Наука, говоря


Глава 4. Новая русская наука о сознании. Мамардашвшш, Зинченко

О психике. Что же? Следующее неожиданное имя на эту тему - «чувственная ткань», которая оказывается носителем памяти.

«Такими носителями являются вне индивида развернутые деятельностью образования, - чувственная ткань, сплетенная квазивещественными превраще­ниями действительности и ставшая органом вычеркивания из нее информации и стимулов. Рассматривая ее в качестве телесного органа, мы можем, следова­тельно, и сознательно-психические проявления рассматривать как отправления и функции этого органа.

Только соответствующие термины относятся уже не к органам чувств, анатомо-физиологическим рецепторам, анализаторам, и т. д., а к биодинамичес­кой и чувственной ткани предметного тела субъектов познания и действия» (Там же, с. 118).

Не знаю, что такое «биодинамическая», но «чувственная ткань», со­ставляющая мое тело познания, - это опять же сознание. Хотя «...и дей­ствия» может сбивать, но если вспомнить про образы действия, то станет ясно, что мы действуем, перемещая тело, заставляя его двигаться, и для этого нужны сложнейшие образы, которые должны где-то храниться.

Однако, сознание как хранилище образов действия может и не сопри­касаться с телом напрямую. Для этого нужна еще какая-то среда, передаю­щая созданный сознанием образ в мышцы, допустим, если мышцы сокра­щаются за счет электрических разрядов нервов, эта среда должна быть близка к электромагнитной. Тогда она-то и есть тот внешний орган, продолжающий тело наружу. Но авторы говорят о чувствительности и носителе памяти. Зна­чит, в понятии чувственной ткани они совмещают сознание и передающую среду.

Итак, о «теле сознания»:

«Оно, можно думать, простирается в особое измерение, или "четвертое состояние", бытия, о котором, по меньшей мере, можно сказать, что оно не является евклидово-декартовым и явно требует применения понятий слож­ных гиперпространств, аппарата современных технологий и, возможно, фазовых и еще более сложных неметризованных представлений пространства-времени.

В рамках данной статьи мы не имеем возможности углубляться в этот чрезвычайно важный вопрос о неевклидовом характере предметной психической реальности, полей, пространств и поэтому оставляем его для дальнейших иссле­дований и размышлений. Пока нам важно подчеркнуть ту мысль, что эти мно­гомерные надстройки природных возможностей человека являются тем карка­сом, который вписывает человека в естественноисторический, каузальный мир.

Поэтому и приходится констатировать, что органы, то есть то, о чем мы говорим уже в реальных физических терминах, растут и развертываются в экстрацеребральной и трансиндивидной реальности» (Там же, с. 118).

Иначе говоря, вне мозга и вообще между людьми.

«Психические события ведь происходят не в голове, как нейрофизиологи­ческие события, и тем более они происходят не там, где протекает жизнь от­раженных в них содержаний.


Основное- Море сознания - Слои философии- Слой 9 - Часть 1

Психически-субъективное есть некоторое поле, на котором совместно пред­ставлены и определенное предметное содержание, ставшее таковым для созна­ния в зависимости от формирования указанных выше функциональных органов» (Там же, с. 118).

Сначала они вводят дополнительное определение своей «субъективной реальности или действительности» - квазипредметность. Квази - это ла­тинское «как будто». Так что квазипредметность - это инопредметность. Предметы, но иные, как бы из иного вещества.

«...исследования последнего столетия, сходясь как бы в одной точке, показы­вают, что конституирующей, первичной формой этой теоретически конструи­руемой особой действительности субъективного является квазипредметность последнего» (Там же, с. 120).

И уже в следующем абзаце:

«Разъясним сказанное относительно квазипредметности сознания».

Значит, мое понимание «чувственной ткани» как сознания не противо­речит такому понимаю ее авторами. И я очень рад, потому что все остальные научные имена я не понимал, да и авторы в них путались. А вот такое пони­мание сознания хотя бы можно исследовать и проверять. Ну и, чтобы убрать сомнения, сразу скажу - в последующих работах все это определенно будет увязано авторами с сознанием.

Далее Зинченко и Мамардашвили развивают мысль о том, что в этой ткани сознания рождаются и существуют не только и не просто образы, а сложнейшие образования, которые можно назвать «функциональными орга­нами», дополнительными телу.

Опираясь на работу Ухтомского «Парабиоз и доминанта» они дают им такое определение:

«Функциональный орган - это всякое "временное сочетание сил,способное осуществить определенное достижение"» (Там же, с. 125).

  • Администрат.(управленческое) право как наука и учебная дисциплина
  • Административное право и административно-правовая наука
  • Административное право как отрасль права, наука и учебная дисциплина
  • Административное право как отрасль права, наука и учебная дисциплина. Соотношение административного права с другими отраслями права
  • Билет 19. Кислота аскорбиновая(Acidum ascorbimcum) - таблетки по 0,05 и 0,1, 5 и 10% растворы в ампулах по 1 и 2 мл ТД внутри 0,05-0,1 3 раза в день после еды

    • Киборги во вселенной струн – наш завтрашний день?

    Наука о мозге и сознании сегодня похожа на морское побережье эпохи Великих географических открытий. Психологи, биологи, математики, лингвисты – все стоят на берегу в состоянии «вот-вот». Все вглядываются в горизонт, и всем уже понятно, что там, за горизонтом, что-то есть. Корабли снаряжены, некоторые даже отплыли, ожидания накалены, но ещё никто не вернулся с добычей, не перекроил карту представлений человека о самом себе и даже до крика «Земля!» ещё далеко.

    В июне 2012 года в Калининграде, на базе Балтийского федерального университета прошла одна из самых представительных в стране научных конференций в области исследований функций мозга, языка и сознания – Пятая когнитивная . Она собрала более 500 учёных из 30 стран мира, представляющих самые различные области знания от медицины до компьютерных наук.

    Одна из задач конференции состояла в том, чтобы стимулировать междисциплинарный научный диалог: фактически преодолеть «смешение языков», дать возможность знанию о работе мозга, накопленному в разных областях, циркулировать свободно.

    О том, что может стать ключом к решению этой задачи, обозреватель журнала «Наука и жизнь» Елена Вешняковская беседует с доктором филологических и биологических наук, заместителем председателя оргкомитета калининградской конференции, профессором Татьяной Владимировной Черниговской .

    Задачу должны поставить философы

    – Конференция демонстрирует широчайший фронт исследований и ожидание близкого прорыва в когнитивной области, но не сам прорыв. Что его сдерживает?

    – По-моему, наука о мозге в очередной раз подошла к критической точке. Статей так много, что их не успеваешь читать. Факты накапливаются с такой скоростью, что уже без разницы: что они есть, что их нет. Если данные невозможно переработать, то, может, их надо прекращать получать? В науке о сознании должен произойти какой-то парадигмальный прорыв , возникнуть вообще другой взгляд...

    – Другой взгляд – на что именно?

    – Предположим, у меня появятся приборы (это пока ещё фантазия, но не слишком фантастическая), которые смогут показать мне каждый нейрон во время его работы. Мы достоверно увидим квадрильон связей между нейронами. И что прикажете делать с этим квадрильоном? Желательно, чтобы к тому времени какой-то гений народился или подрос, который бы сказал: «Вот так на это мы больше не смотрим, а смотрим иначе».

    – Что-то вроде Менделеева с таблицей?

    – Да. Нужен прорыв, причём, извините за игру слов, именно когнитивный. В естественнонаучной традиции принято философов ругать, но сейчас нам явно нужен человек с философским умом, способный посмотреть отвлечённо. И это не тот же человек, который с пробиркой ходит. В академическом институте, где я работала, был человек, который тридцать четыре года мерил pH в крови кролика . Не «три-дефис-четыре», а 34 года . Согласитесь, при всём уважении к фактам, в этом есть что-то бредовое. Задачу исследователям должны поставить философы. Они должны сказать, что искать, и как-то интерпретировать то, что мы получаем. Надо ставить крупные задачи, особенно если речь идёт о таких вещах, как проблема сознания и мозг .

    – Пока что усилия философов от когнитивной науки у меня ассоциируются с картинками, многократно увиденными на презентациях: коробочки с надписями внутри и стрелочками снаружи от одной к другой…

    – …Да, причём они ещё бывают круглыми, переворачивающимися, как в ленте Мёбиуса. Я рецензирую работы, которые сделаны в разных областях. Когда вижу в рукописи тридцать восемь тысяч таких коробочек, сразу понимаю, что работа пойдёт в помойку.

    – Но разве философия – это не коробочки, связанные стрелочками, по определению?

    – Нет. Всё-таки нет. Философия должна доказательной науке другое. В 20-30-е годы ХХ века физическая парадигма, условно говоря, ньютоновская, сменилась квантовой механикой. И это заставило формировать принципиально другой взгляд на всё. Оказалось, что и причинность имеет другую природу, и кот Шрёдингера то ли жив, то ли мёртв, и наблюдатель – не наблюдатель, а участник событий. Это был шок. С ним справились, успокаивая себя тем, что это всё в микромире, в квантовом мире, а в большом мире ничего подобного не происходит.

    Но ещё великий российский физиолог Ухтомский , который опередил своё окружение лет на сто, говорил: «Природа наша делаема, и мы участники бытия» . Вырванные из контекста, эти слова звучат пафосно, но на самом деле его мысль заключалась в том, что мы – участники событий; мы не можем притворяться зрителями, которые сидят в зале и наблюдают за тем, что находится на сцене. Это не так. И тут очень к месту на сцену выходит Шрёдингер с котом: если мы наблюдаем, значит, наблюдаемое – уже иное.

    Человек становится модульным

    – Подобие моделей описания наводит на вопрос: а что, если дело не в свойствах материала, а в свойствах инструмента описания? Мы попадаем в замкнутый круг: нет другого способа структурировать язык и сознание, кроме как средствами сознания и языка.

    – Есть такая неприятная вещь, о которой Гёдель ещё писал: никакая система не может изучать другую систему сложнее себя самой. В данном случае, не только мозг неизмеримо сложнее, чем те, в ком он, скажем так, «поселился», но ещё и мы сами за собой наблюдаем.

    – И при этом ещё не очень хорошо понимаем, что это такое «за собой», кто такое это «себя».

    – То есть, совсем не понимаем. И кто за кем наблюдает, тоже не понимаем. И кто где находится, тоже не понимаем.

    – А как же жить?

    – Жить тяжело, скажу прямо. Вообще, я почти агностик. Конечно, у таких исследований есть много очень полезных применений, от искусственного интеллекта до реабилитации больных, образования детей… Но, если всерьёз, я, признаться, не верю, что нам когда-нибудь удастся понять, что такое сознание и как работает мозг .

    – Но мы же материалисты?

    – Отчасти. Понимаете, а где граница? Если грубо понимать материализм, то сознание надо вообще выбросить, где оно? Я хочу понять, каким образом моё совершенно нематериальное желание пошевелить собственным пальцем превратилось во вполне материальное шевеление. Мой коллега Святослав Всеволодович Медведев, директор Института мозга в Петербурге, говорит, что мозг – это интерфейс между идеальным и материальным.

    – Прекрасная формулировка, но она уводит нас от материализма безвозвратно.

    – А я, вообще-то, ничего никому не обещала. Теория суперструн как-то тоже… не очень близка материализму в его обыденном понимании. Когда то ли есть масса, то ли нет, то ли частица где-то, то ли везде, как, скажем, в квантовом мире, где частица, как известно, может находиться в точке А и в точке Б одновременно. Как быть с причинно-следственными связями в таком мире? Сейчас физики всё больше говорят о том, обязательно ли следствию предшествует причина.

    – Но это же мы сами, произвольно, назначаем явления причинами и следствиями, строим репрезентацию мира, в которой они есть.

    – Вот! И вот тут мой вопрос – и пусть он прозвучит как дурацкая шутка: а мы можем доверять математике? В основе всех наук лежит математика, математический аппарат, но почему мы должны ей верить? Она является чем-то объективно существующим – или это производное от свойств человеческого мозга: он так работает? Что если у нас такой мозг и всё, что мы воспринимаем, – это только он? Мы живём в том мире, который поставляют нам наши органы чувств. Слух – такого-то диапазона, зрение – такого-то диапазона, меньше не видим, больше – тоже не видим. Через окна и двери, которые ведут в мозг, к нам поступает дозированная информация.

    Но когда мы общаемся с миром, у нас нет других инструментов, кроме мозга. Абсолютно всё, что мы про мир знаем, мы знаем с его помощью. Мы слушаем ушами, но слышим – мозгом ; смотрим глазами, но видим – мозгом , и всё остальное работает так же. Так что, если мы хотим хотя бы надеяться узнать про мир что-то более или менее объективное, мы должны знать, как мозг перерабатывает входные сигналы. Поэтому мне кажется, что когнитивные исследования – это будущее на ближайший век.

    – Почему тема исследований мозга звучит так громко именно сейчас? Ведь функциональному картированию мозга уже довольно много лет. Возникли новые технологии аппаратных исследований?

    – Новые и достаточно дорогие. Крупные проекты, масштаба того же геномного проекта, не могли быть сделаны раньше ещё и потому, что расшифровка генома до сих пор обходится очень дорого, а вначале она стоила миллионы. Но сейчас академик Скрябин чуть ли не прогнозирует, что к концу этого года себестоимость расшифровки личного генома снизится до тысячи долларов, что сопоставимо с дорогим анализом крови. Недавно я была в Стэнфорде, и мне там биологи рассказали, что университет каждому профессору биологии сделал подарок: им расшифровали их геном.

    – Извините, а зачем расшифровывать свой личный геном?

    – Расшифрованный геном – это такая чёрная коробочка, закрытая насмерть, в том смысле, что только обладатель генома имеет к ней ключи. Из генома следует, какие медицинские риски у вас есть. В частности, если человек, посмотревший с помощью специалиста на свой геном, узнаёт, что у него есть опасность болезни Альцгеймера больше, чем у других людей, значит, он должен её вовремя ловить. Сейчас как раз говорят, что ранняя диагностика очень важна и что лекарства надо начинать принимать заранее .

    – Неужели можно как-то повлиять на недуги долго живущих здоровых людей? Всё-таки должен же быть механизм, который нас каким-то образом выключает?

    – Вопрос в том, когда нас выключат и в какой последовательности. Если Альцгеймер наступит в 85 лет, это тоже неприятно, но всё-таки не так обидно, как если в 50. Или, если женщина знает, что генетически ей угрожает опухоль молочной железы, то она просто должна делать УЗИ каждые полгода. А если есть какие-то наследственные заболевания, люди должны подумать, имеет ли смысл заводить детей.

    – Но всё, что связано с научным, компетентным прогнозированием вероятного будущего отдельно взятого человека, – это в каком-то смысле социальные бомбы.

    – Несомненно. Бомбы и социально опасные вещи. Я потому и говорю, что мы в кризисе: и научном, и антропологическом, и цивилизационном. Потому что отвёрточка, которой мы в человека лезем, не просто показывает, какие там есть потенциальные радости и заботы. Тою же самой отвёрточкой ещё можно и подкрутить кое-что. Значит, встаёт очень много серьёзнейших этических и даже юридических вопросов, к которым человечество совершенно не готово.

    – Например?

    – Например, возьмём картирование мозга, brain-imaging . Допустим, картирование показало, что мозг данного человека очень сильно напоминает мозг серийного убийцы. Я сейчас преувеличиваю возможности картирования, но уверяю, что это не самая отдалённая реальность. И что мы будем с этими сведениями делать? Во всех приличных обществах презумпцию невиновности ещё никто не отменял. Значит, сидеть и ждать, пока он кого-нибудь зарежет? Или проинформировать его и повесить на него всю тяжесть этого знания? Но он никого не убил и, возможно, не убьёт, а уедет в Швейцарию, будет пить молоко, выращивать эдельвейсы и сделается поэтом. Авангардным. Или не авангардным.

    – С мозгом серийного убийцы – скорее всего, авангардным.

    – Я тоже так думаю. Так что с ним делать? Заранее его в клетку? Или подкрутим немножко хромосомки? Или кусочек мозга вырежем? Это уже «Пролетая над гнездом кукушки» получается. Есть и юридические последствия. Например, все хотят улучшить память. И вот мы научились вставлять в голову какой-нибудь чип, который улучшает память. Вопрос: Маша Н. до чипа и Маша Н. после чипа – это та же Маша или другая? Как её тестировать, например, если ей надо куда-то поступать?

    – Человек становится модульным?

    – Чем дальше, тем больше. Вплоть до того, что приходится вспомнить слово «киборг». Руки искусственные, ноги искусственные, печёнка искусственная, сердце искусственное, полмозга забито чипами, которые делают всё лучше, быстрее и экономнее.

    – Но это же фантастика.

    – Нет, завтрашний день. Уже даже не послезавтрашний. Близкая реальность. Конечно, у этой реальности огромные плюсы: например, у человека нет ноги или руки, но ему дали протез, который управляется мозгом, и, таким образом, возможность жить полноценной жизнью. Это, конечно, потрясающе. Но вы же понимаете, что вопрос, где кончаюсь «я» и начинается «всё остальное», встанет. Будет цивилизационный сбой.

    НБИК: прорыв за пределы системы

    – Итак, первое, что определяет науку о сознании, – это философский кризис, нужда в прорыве, который бы позволил иначе поглядеть на собранные факты. Второе?

    – Исчезновение границ между науками. Нужно быть ненормальным, чтобы этого не признавать. Никто не отменяет важности отдельных наук, но судите сами. Как должна называться специальность человека, который, скажем, изучает, как ребёнок учится говорить? Как маленький ребёнок умудряется за короткое время овладеть самым сложным, что вообще на земле есть, – человеческим языком?

    На это полагается отвечать: слушает и запоминает. Но это абсолютно неправильный ответ. Потому что, если бы он слушал и запоминал, то слушать бы понадобилось лет сто. Так что вопрос остаётся: как ему это всё-таки удалось, учитывая, что его никто никогда не учит. Причём «он» – это в данном случае не ребёнок, а мозг ребёнка, потому что мозг всё делает сам.

    Исследователь, отвечающий на этот вопрос, должен быть одновременно нейробиологом, лингвистом, детским психологом, экспериментальным психологом, бихевиористом, врачом, специалистом по интеллекту, специалистом по картированию мозга, математиком – чтобы строить модели, специалистом по нейронным сетям – тем, который будет обучать искусственные нейронные сети, делая вид, что они – «ребёнок», – генетиком и так далее.

    – И всё перечисленное, вместе взятое,– это и есть когнитивная наука? Может, просто хватит, если междисциплинарные связи будут крепнуть?

    – Верно, но потребность в таких связях ставит много серьёзных задач, связанных с образованием. Ясно, что в одном лице подготовить такого специалиста в реальности не получится. Но в каждой перечисленной области должны быть специалисты, которые хоть что-нибудь знают из остальных перечисленных областей. Они должны хотя бы уметь друг с другом разговаривать. Понятно, что я не стану генетиком. Но я с большим интересом читаю, в меру своих возможностей, статьи генетиков, связанные с развитием речи, потому что мне нужно это знать. Значит, я должна быть в состоянии хотя бы на поверхностном уровне эти статьи прочесть, должна быть достаточно подготовленной, чтобы задать осмысленный вопрос генетику.

    – А как же их таких готовить? И где?

    – Мы уже начали их готовить. Есть НБИК-факультеты. НБИК – это «нано, био, инфо, когно».

    – Я всегда настораживаюсь, когда вижу сразу много брендовых слов.

    – «Бренд» НБИК возник не сейчас и не здесь. Есть НБИК-факультеты в Италии и в США. Наши НБИК-факультеты существуют на базе Курчатовского национального исследовательского центра.

    – Но достаточно ли там сильна нефизическая традиция, чтобы решать такие глобальные задачи?

    – Она там сейчас создаётся, большим трудом. Со многими людьми встречаемся, разговариваем, смотрим на них со всех сторон, и главным образом вот с какой стороны: способен ли этот человек встать вообще на другую почву. Не тащить с собой то, что он и так в другом месте делает. А прийти и заняться тем, что в другом месте вообще невозможно. Например, мощнейшей аппаратуры, которая в курчатовском институте есть, в других местах не будет, потому что это всё дорогие вещи, которых в принципе не может быть много.

    Есть специалисты по ядерной медицине. Есть возможность одновременно работать генетикам, которые занимаются, скажем, развитием речи, тем, которые изучают сходство этносов, и лингвистам, которые занимаются родством языков. Потому что корреляции между распространением генетического разнообразия и ветвлением языков – это далеко ещё не исчерпанная тема, и интерес к ней постоянный.

    – И для каждой из систем знания выход в смежную область, наверное, и станет возможностью преодолеть ограничения, о которых писал Гёдель.

    – Думаю, именно так и будет. Я считаю, что целый ряд серьёзных вопросов, которые конкретная область знания не в силах решить внутри себя, она решит с выходом наружу. НБИК-факультет, как бы по-дурацки это ни прозвучало, готовит из физиков – биологов. Я лингвистику там буду читать, физикам. И что-то типа «Роль социогуманитарного знания в естественных науках» на физическом факультете у нас в университете в Петербурге. Да, заявку прислала кафедра, которой будет заведовать директор Курчатовского центра, Михаил Ковальчук, то есть понятно, откуда ноги растут. Но я вас уверяю, что это не навязанная вещь. Они на факультете на самом деле очень хотят получить «знание из других мест», «другое знание».

    – Значит ли это, что доказательная наука преодолела свой снобизм по отношению к областям, в которых не всё можно померить инструментально?

    – Похоже. В лице своих умных представителей. Гуманитарное знание там было востребовано и раньше, но всегда воспринималось как некий десерт: приличный человек должен знать слово «Моцарт»…

    – …И плох тот физик, который не знает текстов лучше, чем филолог.

    – Кстати, да, в Курчатовском институте это меня поразило. Среднестатистический хороший физик совершенно точно лучше гуманитарно образован, чем среднестатистический филолог.

    Штучные специалисты ручной работы

    – А сами себя вы по какому научному ведомству числите? Кем себя чувствуете?

    – По тому ведомству, которое мы с вами сейчас обсуждаем: cognitive science , когнитивистика. Если не кокетничать, а серьёзно, то на вопрос «Кто вы?» я не знаю, что отвечать. Я лингвист по образованию, это факт. Так в дипломе написано. Но в дипломе написано «германская филология», а я никогда ею не занималась.

    – Вы просто закончили романо-германское отделение филфака.

    – Да, но я училась на кафедре экспериментальной фонетики, из всех областей филологического факультета наименее гуманитарной: спектры, артикуляция, акустика…

    – А структурная лингвистика была?

    – Тогда ещё фактически не было. Слово было, но реально никто ничего не знал. Так что я скакнула с филфака в биологию.

    – Как это?

    – Думаю, что от скуки. Я хорошо училась, меня оставили на факультете, что по тем временам было очень блатное дело, я преподавала русскую фонетику американцам, английскую – русским… И мне стало непереносимо скучно – так скучно! Я подумала: чтобы я свою единственную жизнь положила вот на эту муру? Да провались оно! Сейчас я, конечно, так не думаю, но тогда мной овладел юношеский максимализм: я решила, что то, чем я занимаюсь на филфаке, к науке не имеет отношения. Что оно всё лежит в области болтовни и вкуса: тебе нравится Пушкин, а мне Маяковский, тебе Боккаччо, а мне пирог с малиной. А наука – это вообще про другое. И я ушла. Родители решили, что я умом тронулась. Я же пошла не учиться биологии, а прямиком работать: в Институт эволюционной физиологии и биохимии имени Сеченова.

    – Кто же вас туда взял, с филологическим дипломом?

    – А я пошла в лабораторию биоакустики. Это был на самом деле гораздо менее опасный прыжок, чем кажется, потому что я уже занималась акустикой на филфаке. Директором института тогда был академик Кребс, биохимик, уже глубокий старик, личность фантастическая. Лет семь отсидел на Колыме, там на него упала сосна на лесоповале и сломала ему позвоночник, поэтому он ходил весь согнувшись, то так, то этак, но при этом ещё охотился с собаками… Такие они были, то поколение…

    Так вот, он делал всё, чтобы меня не взять. Он говорил: «У меня есть только должность младшего лаборанта, а у вас высшее образование, я не могу вас на неё взять». Я говорила: «Мне не важно». «Вы будете получать копейки». К счастью, мне было на что жить, поэтому я говорила: «Мне не важно». Он говорил: «Вы будете мыть пробирки». Я говорила: «Буду мыть пробирки». Короче, он меня брал на испуг, а я взяла его измором. Я туда поступила и начала заниматься биоакустикой. Потом написала диссертацию.

    – Диссертацию по биологии, так и не получив формального биологического образования?

    – Да, но я сдала экзамены, будьте добры, какие. Биологический кандидатский минимум, причём, поскольку у меня не было формального биологического , пришлось сдавать общую биологию, а не только физиологию и – уже для полного ужаса – ещё биофизику. Вот тут я как раз подумала, что теперь меня небеса наказывают.

    – Из того, что вы рассказали, следует, что хорошее образование можно получить в лаборатории и по книжкам, и совершенно не нужна структура, которая построена как средневековый университет.

    – Я на это отвечу так. Ничего нет важнее среды. Бульончика. Вариться в среде – с этим не может сравниться ничто. Но я очень жалею, что у меня нет базового биологического образования. Это я уже ничем не восполню. Я уверена, что у меня есть пробелы.

    – Я защитила диссертацию, которая была про взаимодействие слуха и речи, полуакустическая, и решила ещё раз скакнуть, но уже не так далеко – через этаж. Там была лаборатория функциональной асимметрии мозга человека. Всё-таки это было уже про мозг, к чему я и стремилась. Там-то я и поняла, что мне нужна лингвистика. Мне нужно было анализировать, что делает мозг с языком и речью, поэтому школьным типом лингвистики – «творительный падеж имеет такую-то флексию» – я воспользоваться не могла.

    Мне нужна была серьёзная лингвистика, по которой у нас едва-едва появились первые переводы: Чейф, Филмор, Хомский… Я уткнулась, как в кошмар, в то, что лингвистика нужна, а взять её негде, не преподают. Сама себе писала конспекты по тому, что потом стало называться нейролингвистикой . Так и пошло. Но многие из психологов здесь, на конференции, вам скажут, что я психолог. Они тоже меня держат за свою, я вхожу у них в учёные советы, в психологические общества.

    – Мне кажется, что сейчас, когда начинается конвергенция наук о мозге, нормальный психолог должен напрячься, не выдернет ли когнитивистика из-под него его поле деятельности.

    – Что такое – нормальный психолог? Слово «психология» в европейских языках и в русском только звучит одинаково, а содержание в него вкладывается разное. То, что в России традиционно называется «высшая нервная деятельность», во всём остальном мире называется психологией. Если вы откроете энциклопедию и посмотрите, кто такой Иван Петрович Павлов, как известно, нобелевский лауреат по физиологии, то вы прочтёте: «…знаменитый российский психолог-бихевиорист».

    – То есть в западной традиции фокус этой науки смещён в физиологию?

    – В естественные науки. А у нас психология – это как не ругаться в семье или как сделать, чтобы внутри фирмы девушки друг другу кнопки на стулья не подкладывали. На международных конгрессах по нейропсихологии публика совсем другая. Более эмпирическая, физиологическая, естественнонаучная.

    – А кроме того, вы член Ассоциации искусственного интеллекта.

    – И даже вхожу в их руководящие органы. Не для галочки, а потому что мне интересно на самом деле. Езжу к ним периодически, посмотреть, до чего они добрались.

    – Специалиста с таким интегральным, универсальным видением на потоке не приготовишь. Это продукт штучный.

    – Да, мы штучные. И готовим штучных. В Петербурге я открыла две магистратуры, одна из них называется Cognitive Studies . Мои ученицы работают c FMRI , c транскраниальной магнитной стимуляцией. Они лингвисты. Бывшие. Есть мальчик, который окончил медицинский факультет. Что его понесло на филфак? Он ведь уже врач, более того, преподаёт в Первом медицинском какую-то цитологию.

    – А действительно, что понесло?

    – Ему интересно . Он напишет сейчас серьёзную диссертацию. Понимаете, если он собирается заниматься пяткой ежа, тогда ему когнитивная наука, может, и не нужна. А если мозгом? Или девушка с биофака ко мне поступила, замечательную диссертацию написала «Рабочая память в связи с дислексией». Они в одной группе сидят: те, кто с творительным падежом, и те, кто с пяткой ежа. Я её спрашиваю: какой биологией занимались? Оказывается, вообще насекомыми.

    Или ещё одна, с философского факультета – я мысленно было начала фыркать: девочка, философ… Спрашиваю: что вы там делали? «На кафедре логики…» Ага, думаю. Кафедра логики – тогда подумаем. В магистратуре у меня предметы: Biological foundations of Language , когнитивная лингвистика, психолингвистика, онтолингвистика… Такой набор предметов – я бы в молодости ничего не пожалела, чтобы пойти в такое место. Потом часть студентов идёт сразу в аспирантуру, а часть разъезжается по миру учиться, идут в Clinical Linguistics , что и есть нейролингвистика.

    Дети из других миров

    – А говорят, что всё пропало в высшей школе.

    – Скажу так. Не пропало, но развалилось на две части. Либо очень низкий уровень, либо очень высокий. Почти нет средних. Что очень плохо. не может существовать только из отбросов и из звёзд. Должны ещё быть просто хорошо работающие люди. Нельзя иметь в науке только звёзд, так же не бывает.

    – Английский язык для ваших студентов обязателен?

    – Даже не обсуждается. Они иначе работать не смогут. Современная литература вся на английском. Но наши студенты умные, поэтому английский для них не вопрос. Вопрос – есть ли ещё французский, немецкий и так далее. Подписывала одной барышне рекомендательное письмо, читаю про языки. Английский, немецкий, французский свободно – ладно. Дальше идёт: латынь и древнегреческий: пять лет по пять часов в неделю (девочка из хорошей гимназии). Итальянский. Литовский. И наконец, арабский.

    – Ужас какой. С такими стыдно дышать одним воздухом.

    – А преподавать им каково?

    – И весь стон, какие пошли дети никуда не годные...

    – …Это неправда. Но не надо иллюзий. У нас – как на ОТиПЛе в Москве. К нам поступают уже очень сильные и точно не блатные. Потому что блатным незачем туда поступать. Они учиться не смогут, трудно. Там нет разговоров, Обломов это положительный персонаж или отрицательный, – всей этой ерунды там нет. Даже те, кто приходит из очень сильных гимназий, где греческий и латынь учат по пять лет, обнаруживают, что их учили очень хорошо, но здесь собираются учить другому.

    – Как я им завидую!

    – А я как им завидую! Мы у себя как-то на кафедре сидели, говорили: может, распустим к чёртовой бабушке этих студентов и походим друг к другу на лекции?

    – Да, мы – поколение, у которого не было детства, потому что нам не досталось Барби, и молодости, потому что не досталось настоящего, равномерно сильного университета…

    – Это правда. Некоторые из моих близких друзей учились в Тарту. Боже, как мы им завидовали. Мы просто заходились от зависти. Ездили к ним на всякие летние , общались с Лотманом. Я думала, зачем я здесь сижу? Ведь там настоящий университетский город! А у нынешних детей всё это есть. Часть из тех, кто выпустился, уже преподаёт другим, и так, как они читают курс, мне уже не прочесть. У них, может быть, драйва меньше, но они очень сильно подготовлены.

    – А с драйвом как?

    – Вот с этим плохо. Это вообще отдельный сюжет. Эти дети, у которых уже свои дети, – они все гуттаперчевые. Запредельно способные. Очень хорошо образованные. Но они – машины . Их к нам закинули из других миров и выдали шпаргалки: что тут, на Земле, полагается делать. Девочке сказали: вот такую юбку носи. Носит правильную юбку, идеальную. Сказали: надо выйти замуж за мальчика из хорошей семьи. Желательно интеллектуального. И набор: что при нём должно быть. Нет, он не должен быть сын , это неприлично. Другие качества. Против каждого – ставим галочку, если галочек достаточно, берём. Или, например, сейчас модно знать про вино. Отмечает галочкой: «Знаю про вино». То есть они – as if , «как будто бы» , понимаете? Они всё делают как надо, но я не видела, чтобы кто-то из них влюбился или напился.

    – Представляете, что им устроят их дети? Когда у них народятся романтики, безумцы и анархисты?

    – Честно говоря, меня эта мысль радует.

    Психология – наука о закономерностях развития и функционирования психики как особой формы жизнедеятельности. Область знаний о внутреннем - психическом - мире человека. Термин "психология" дословно означает "Ученье о душе". В строгом смысле понимается как наука о психике, а психолог - человек, профессионально занимающийся наукой психологией в теоретическом и практическом плане. В том числе и оказывающий помощь людям в определенных ситуациях.


    Психология - наука о сознании

    В системе наук психология занимает совершенно особое место. И это происходит по очень конкретным причинам.

    Во-первых, психология - наука о самом сложном, что пока известно человечеству.

    Во-вторых, в психологии "сливаются" объект и субъект познания - человек. Только в этой науке мысль поворачивает на саму себя и только здесь возможно научное сознание, становящееся самосознанием.

    В-третьих, практические следствия психологии поистине уникальны. Поскольку познать нечто - это значит овладеть им, научиться управлять, а управление своими психическими процессами, функциями и способностями - задача грандиозная, то мы можем говорить о том, что результаты психологии значительнее результатов любой другой науки.

    В историческом плане можно выделить два этапа развития психологии - этап донаучной психологии и этап научной психологии. Когда речь идет о психологии, то обычно имеется в виду именно научная. Но таковой психология стала лишь в 16 веке, выделившись из философии, где все явления, изучаемые психологией именовались термином ДУША . Последующие успехи нейрофизиологии и биологии привели и к развитию собственного научно-категориального аппарата психологии, отделившейся окончательно от философии и физиологии.

    В 19 веке не подвергалось сомнению и изучалось сознание - как первое, что обнаруживал человек в себе, в своем внутреннем мире. И главной задачей психологии стало познание состояния и содержания сознания.

    Сознание - сущностная характеристика психики . Как порождение и функция социальных и индивидуальных процессов, оно имеет системную и смысловую организацию, придающую человеческой психике свойства, выделяющие человека из животного мира.

    Психология уже накопила много фактов, как новое знание о себе делает человека другим, меняет его отношения, цели, состояния и переживания. Можно говорить, что психология - наука не только познающая, но конструирующая, созидающая человека.

    Что изучает психология?

    Объект психологии. Как уже отмечалось, психология - наука о душе. Но вопрос о душе до сих пор неразрешим с традиционных научных позиций. До сегодняшнего дня душу никак не удается обнаружить научно и доказать или опровергнуть ее существование. А уж тем более экспериментировать с ней.

    В этом одна из особенностей психологии. С другой стороны, если говорить о психике, то картина существенно не изменится: психика так же остается неуловимой для традиционных научных методов. Хотя для каждого вполне очевидно существование некоей субъективной реальности - мыслей, желаний, чувств. Именно эта реальность стала основным объектом психологии как науки. И несмотря на то, что такая реальность у каждого своя, но формирование и развитие ее подчиняется определенным закономерностям, принципам, которые обнаруживает и исследует психология.

    Исходя из понимания объекта, предметом психологии являются основные закономерности порождения и функционирования психической реальности. В данном случае мы говорим о фактах психической жизни, механизмах и закономерностях психики и формировании особенностей личности как сознательного субъекта деятельности и активного участника социального развития общества.

    Предмет психологии менялся с течением времени. С начала развития психологии это было сознание. Однако, в первой половине 20 века, в связи с развенчанием метода интроспекции, произошла смена предмета в психологии. Им стало поведение человека. Таким образом, поведение - совершенно новые факты, введенные в науку и противопоставленные сознанию. Но не только поведение можно противопоставить сознанию, как предмету психологии, но и бессознательные , неосознаваемые психические процессы. Эти процессы в психологии стали изучаться особенно интенсивно в 20 столетии и очень скоро дали первые результаты, которые во многом перевернули научное сознание.

    Психология, как наука, строится и развивается на основе очень конкретных и понятных принципов. Принцип детерминизма - раскрытие обусловленности явлений действием производящих их факторов. Принцип системности - трактовки явлений как внутренне связанных компонентов целостно психической организации. Принцип развития - признание, преобразование, изменение психических процессов, их перехода от одного уровня к другому, возникновение новых форм психических процессов.

    В ходе развития психологии и разработки ее проблем сформировался категориальный аппарат науки, где выделяются категории образа, мотива, действия, личности и другие. Этот категориальный аппарат, отображая психическую реальность, служит основанием всего многообразия ответвлений психологии, которые нередко приобретают и самостоятельный статус (зоопсихология, нейропсихология, психодиагностика , социальная психология, психология управления, психотерапия и др.).

    ЗАПИСАТЬСЯ НА ПРИЕМ, СУПЕРВИЗИЮ, ПОЛУЧИТЬ ПСИХОЛОГИЧЕСКУЮ КОНСУЛЬТАЦИЮ ИЛИ ЗАДАТЬ НАБОЛЕВШИЕ ВОПРОСЫ МОЖНО, ПОЗВОНИВ ПО ТЕЛЕФОНУ:

    Кафедра «Психологии»

    Контрольная работа по «Истории психологии»

    Тема № 3: Психология как наука о сознании.

    Дата получения работы секретариатом Дата получения работы кафедрой

    Дата сдачи работы секретариатом Дата окончания проверки работы преподавателем

    ____________________ _____________________

    ПЛАН:

    Введение …………………………………………………………….....……….3

    Глава1. Выделение сознания как критерия психики ……………..……..4

    1.1. Психологическое учение Рене Декарта………………………….…….4

    1.2. Психология Б. Спинозы……………………………………….….…….7

    Глава 2. Оформление эмпирической психологии о философских учениях XVII в ………………………………………………………………...8

    2.1. Эпифеноменализм Т. Гоббса…………………………..………………...8

    2.2. Основание эмпирической психологии в творчестве Дж. Локка.............9

    Глава 3. Становление ассоциативной психологии ……………………....9

    Глава 4. Психологические идеи в немецкой классической философии конца XVIII – первой половины XIX в …………………………………..13

    Заключение …………………………………………………….………….....13

    Список используемой литературы ………………………………………..14

    ВВЕДЕНИЕ

    Психология (от греческого psyche – душа, logos – учение, наука)– наука о закономерностях развития и функционирования психики как особой формы жизнедеятельности. Взаимодействие живых существ с окружающим миром происходит с помощью психических процессов, актов, состояний. Они качественно отличаются от физиологических процессов (совокупность жизненных процессов, происходящих в организме и его органах) но и неотделим от них. Слово психология впервые появилось в западно-европейских текстах в 16 веке.

    Развитие психологии тесно связано с развитием философии, науки о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления. Методологической базой развития психологии являются материалистическое и идеалистическое направления в философии. Понятия «душа» и «психика» одинаковы по своей сути.

    К идеалистическому направлению относится понятие «душа». «Душу» рассматривают как явление, порожденное особой высшей сущностью (Богом).

    К материалистическому направлению относится понятие «психика». Она рассматривается как продукт деятельности головного мозга.

    Основателем психологии как науки считается Аристотель. Им был написан первый курс психологии, который назывался «О душе». Аристотель открыл новую эпоху в понимании души как предмета психологического знания. Душа - по Аристотелю - это не самостоятельная сущность, а форма, способ организации живого тела. Аристотель создал свою школу на окраине Афин и назвал ее Ликеем. «Правильно думают те, - говорил Аристотель своим ученикам, - кому представляется, что душа не может существовать без тела и не является телом». Психологическое учение Аристотеля строилось на обобщении биологических факторов. Вместе с тем, это обобщение привело к преобразованию главных объяснительных принципов психологии: организации развития и причинности. Именно Аристотель властвовал над пытливыми умами в течение полутора тысячелетий.

    Психология, как наука, формировалась на протяжении многих веков и до сих пор она не устоялась. В ней нет догматов и констант. С течением времени менялись взгляды на науку о душе. Попробуем проследить становление психологии на протяжении почти трех веков, начиная с эпохи Возрождения.

    ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ ПСИХОЛОГИИ КАК НАУКИ

    С XVII в. начинается новая эпоха в развитии психологического знания. Она характеризуется попытками осмыслить душевный мир человека преимущественно с общефилософских, умозрительных позиций, без необходимой экспериментальной базы.

    С именем Рене Декарта (1596 - 1650) связан важнейший этап в развитии психологических знаний. Своим учением о сознании, развиваемым в контексте им же поставленной психофизической проблемы, он ввел критерий для выделения психики из существовавшего до него аристотелевского учения о душе. Психика стала пониматься как внутренний мир человека, открытый самонаблюдению, имеющий особое - духовное - бытие, в противопоставлении телу и всему внешнему материальному миру. Их абсолютная разнородность - главный пункт учения Декарта. Последующие системы были направлены на эмпирическое изучение сознания как объекта исследования (в понимании Декарта) сначала в рамках философии, а с середины XIX в.- в психологии как самостоятельной науке. Декарт ввел понятие рефлекса и этим положил начало естественно-научному анализу поведения животных и части человеческих действий. В системе Декарта ее философские и психологические аспекты представлены в неразрывном единстве. «Страсти души» - последнее произведение, законченное Декартом незадолго до смерти, принято считать собственно психологическим.

    Рассуждения о душе и о теле не были исходными в философии и в научных исследованиях Декарта, направленных на природу. В них он стремился к построению истинной системы знания. Проблема метода - центральная в философии Декарта. В трактате «Рассуждение о методе» (1637) Декарт замечает: лучше вообще не искать истины, чем искать ее без метода. Метод содержит правила, соблюдение которых не позволяет принимать за истину то, что ложно, и доходить до истинного познания. Декарт сформулировал четыре правила метода в науках естественных. Что касается сознания, то адекватным ему методом он считал интроспекцию, а в отношении страстей - сочетание интроспекции с естественно-научным методом.

    Убедившись, что в философии и в других науках нет каких-либо прочных оснований, Декарт избирает в качестве первого шага на пути к истине сомнение во всем, по поводу чего можно обнаружить малейшее подозрение в недостоверности, замечая, что его следует применять не всегда, а только «тогда, когда мы задаемся целью созерцания истины»1, т.е. в области научного исследования. В жизни мы часто пользуемся лишь правдоподобными - вероятными - знаниями, которых вполне достаточно для решения задач практического характера. Декарт подчеркивает новизну своего подхода: впервые систематическое сомнение используется как методический прием в целях философского и научного исследований.

    В первую очередь, Декарт сомневается в достоверности чувственного мира, т. е. «в том, имеются ли среди тех вещей, которые подпадают под наши чувства, или которые мы когда-либо вообразили, вещи, действительно существовавшие на свете»2. О них мы судим по показаниям органов чувств, которые часто обманывают нас, следовательно, «неосмотрительно было бы полагаться на то, что нас обмануло хотя бы один раз»3. Поэтому «я допустил, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется»4. Так как в сновидениях мы воображаем множество вещей, которые мы чувствуем во сне живо и ясно, но их в действительности нет; так как существуют обманчивые чувства, например, ощущение боли в ампутированных ко­нечностях, «я решился представить себе, что все, что-либо, приходившее мне на ум, не более истинно, чем видения моих снов»5. Можно сомневаться «и во всем ос­тальном, что прежде полагали за самое достоверное, даже в математических доказательствах и их обосно­ваниях, хотя сами по себе они достаточно ясны,- ведь ошибаются же некоторые люди, рассуждая о таких ве­щах»6. Но при этом «столь нелепо полагать несущест­вующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение: я мыслю, следова­тельно, я существую истинно и что поэтому есть первое и вернейшее из всех заключений, представляющееся то­му, кто методически располагает свои мысли»7. Вслед за выводом о существовании познающего субъекта Де­карт приступает к определению сущности «Я». Обыч­ный ответ на поставленный вопрос - я есть человек - отвергается им, ибо приводит к постановке новых во­просов. Также отклоняются прежние, восходя к Аристо­телю, представления о «Я» как состоящем из тела и ду­ши, ибо нет уверенности - нет теоретического доказа­тельства- в обладании ими. Следовательно, они не не­обходимы для «Я». Если отделить все сомнительное, не остается ничего, кроме самого сомнения.

    2 Там же. С. 431.

    3 Там же. С. 427.

    Но сомнение - акт мышления. Следовательно, от сущности «Я» неот­делимо только мышление. Очевидность этого положения не требует доказательства: она проистекает из непо­средственности нашего переживания. Ибо даже если согласиться, что все наши представления о вещах лож­ны и не содержат доказательства их существования, та с гораздо большей очевидностью из них следует, что я сам существую.

    Таким образом, Декарт избирает новый способ ис­следования: отказывается от объективного описания «Я» и обращается к рассмотрению только своих мыслей (со­мнений), т. е. субъективных состояний. При этом в от­личие от задачи, стоящей перед предыдущим изложе­нием, когда целью было оценить их содержание с точки зрения истинности заключенных в них знаний об объек­тах, здесь требуется определить сущность «Я».

    «Под словом «мышление» (cogitatio) я разумею все, что происходит в нас таким образом, что мы восприни­маем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но также чув­ствовать означает здесь то же самое, что мыслить»8 .

    Мышление - это чисто духовный, абсолютно бесте­лесный акт, который Декарт приписывает особой нема­териальной мыслящей субстанции. Этот вывод Декарта встретил непонимание уже у современников. Так, Гоббс указывал, что из положения «я мыслю» - можно ско­рее вывести, что вещь мыслящая есть нечто телесное, чем заключать о существовании нематериальной суб­станции. На это Декарт возражал; «… нельзя представить себе, чтобы одна субстанция была субъектом фигуры, другая - субъектом движения и пр., так как все эти ак­ты сходятся между собой в том, что предполагают протяжение. Но есть другие акты - понимать, хотеть, во­ображать, чувствовать и т. д., которые сходятся между собой в том, что не могут быть без мысли или представ­ления, сознания или знания. Субстанцию, в коей они пребывают, назовем мыслящей вещью, или духом, или иным именем, только бы не смешивать ее с телесной субстанцией, так как умственные акты не имеют ника­кого сходства с телесными и мысль всецело отличается от протяжения»9 .

    Учение Декарта о душе и теле и об их субстанцио­нальном различии породили философскую психофизичёскую проблему: хотя различие между духовным и те­лесным признавалось и до Декарта, но четкого крите­рия выделено не было. Единственным средством позна­ния души, по Декарту, является внутреннее сознание. Это познание яснее и достовернее, чем познание тела. Декарт намечает непосредственный путь познания со­знания: сознание есть то, как оно выступает в самона­блюдении. Психология Декарта идеалистична.

    Дуализм Декарта стал источником кардинальных трудностей, которыми отмечен весь путь развития осно­ванной на нем психологической науки.

    1.2. Психология Б. Спинозы

    Новое решение проблем, выдвинутых Декартом, дал голландский философ-материалист Б. Спиноза (1632-1677). По оценке Гегеля, он снял дуализм, имеющийся в философии Декарта. Главное сочинение Б. Спинозы - «Этика». Название отражает эти­ческую направленность книги. Основная цель сочине­ния- помочь человеку выработать линию индивидуаль­ного поведения, открыть путь к свободной жизни. Эту задачу Спиноза стремился решить философски обосно­ванным путем. Книга изложена геометрическим спосо­бом, в виде лемм, теорем и др. Все начинается с по­нятия «субстанция». Здесь же начинается расхождение во взглядах Спинозы и Декарта. В отличие от Декарта Спиноза разработал монистическое учение. Есть одна субстанция. Он определяет ее как то, что существует само в себе и представляется само через себя. Она в самой себе содержит необходимость существования. «Су­ществование субстанции и ее сущность - это одно и то­же».

    Спиноза различает сущность и существование. Сущность - это характеристика вещи, то, без чего вещь перестает быть тем же самым. Существование - это есть она или нет. Все отдельные конечные вещи характери­зуются расхождением между сущностью и существова­нием. О каждой отдельной вещи можно сказать, что ее бытие случайно; в своем существовании она всецело де­терминирована извне. Субстанция в отличие от конеч­ных вещей содержит в себе существование, т. е. ей свой­ственно существовать. Из того, что сущностью субстан­ции является существование, Спиноза заключает о мно­гих ее свойствах. В отличие от отдельных вещей, она ни­чем не производится, она не сотворена, существует в силу самой себя, а не в силу другого какого-нибудь су­щества, она вечна, бесконечна, одна, в отличие от мно­жественности конкретных вещей. В ней нет целей, она действует только по необходимости, т. е. в соответствии с объективными закономерностями. Каждое из этих по­ложений доказывается в теоремах. Субстанцию Спиноза называл богом или природой; природа отождествляется с богом в том смысле, что является абсолютно самостоя­тельной и ничем не обусловленной, не сотворенной и веч­ной. Природа должна быть объяснена из себя самой. Понятие «субстанция» у Спинозы выступает как выра­жающее бытие вне нас существующей природы. Для бо­га в обычном смысле этого слова в системе Спинозы не остается места. Если Декарт объясняет существование материи актом божественного творчества, Спиноза утверждает, что природа не нуждается в первоначальной причине. Это материализм.

    Так Спиноза разрешил дуализм Декарта. В отличие от Декарта человеческое мышление он считал естествен­ным свойством, проявлением мышления как атрибута всей субстанции. Протяженность и мышление не воздей­ствуют друг па друга (как у Декарта), а соответству­ют друг другу и в этом соответствии неотделимы друг от друга и от субстанции.

    Оба атрибута действуют совместно в каждом явле­нии согласно вечной необходимости, которая есть при­чинная связь в природе. Поэтому порядок и связь идей таковы же, как порядок и связь вещей.

    Психология Спинозы - новый, важный после Декар­та, шаг в становлении проблемы сознания как объекта психологического изучения. Вместе они составляют ра­циональную линию в трактовке сознания.

    Настоящим «отцом» эмпирической психологии является Джон Локк (1632- 1704), выдающийся английский философ, педагог, врач по образованию, крупный политический деятель, идеолог революции 1688 г. В 1690 г. вышло основное философское сочинение Дж. Локка «Опыт о человеческом разуме» (4-е изд., 1700 г.). Еще при жизни Локка книга была переведена на французский язык и оказала сильное влияние на развитие французской философии и психологии. В 1693 г. опубликован его педагогический труд «Мысли о воспитании».

    Целью Локка было исследование происхождения достоверности и объема человеческого познания. Все начинается с критики теории врожденных идей. Она направлена в основном против средневекового схоластического учения, которое признавало врожденность наиболее общих принципов и понятий, но также и против Декарта. «Я не утверждаю,- писал Декарт,- что дух младенца в утробе матери размышляет о метафизических вопросах, но у него есть идеи о боге, о себе самом и о всех тех истинах, которые известны сами по себе, как они есть у взрослых людей, когда они вовсе не думают об этих истинах».

    Всем доводам в защиту врожденности знания Локк противопоставляет положение о возможности доказать его происхождение. Душу человека Локк рассматривает как некоторую пассивную, но способную к восприятию среду, сравнивает ее с чистой доской, на которой ничего не написано, или с пустой комнатой, в которой ничего нет. Эти сравнения касаются только знаний.

    Английский врач и священник Давид Гартли (1705- 1757) также воспринял идеи Локка об опытном происхождении душевной жизни, развил его представление об ассоциациях и дал первую законченную систему ассоциативной психологии. При ее построении он опирался также на И. Ньютона, некоторые физические представления которого были использованы им для обоснования гипотезы о физиологических механизмах душевных процессов.

    В главном труде - «О человеке, его строении, его обязанностях и его упованиях» (1749) - Гартли развивает учение о психике как естественном начале. Все духовные способности (восприятие и др.) объясняются через обращение к органической структуре мозга. Существуют три основных простейших элемента душевной жизни: сенсации (ощущения), идеации (идеи ощущений, т. е. повторение ощущений без предметов), аффекции (простейший аффективный тон - удовольствие, неудовольствие). Из этих трех основных элементов строится душевная жизнь с помощью механизма ассоциации. В основе элементов и психологического механизма ассоциаций лежат вибрации, т. е. материальные физиологические процессы, возникающие в веществе нервов и мозга под влиянием внешних воздействий. Вибрации различны и отличаются по степени, роду, месту и направлению. Различиям в вибрациях соответствуют все разнообразие наших первоначальных простых идей и ощущений, представлений и чувствований. Из них с по­мощью механизма ассоциации образуются все психиче­ские явления. «Если две различные вибрации происхо­дят в мозгу в одно и то же время, то вследствие того, что возбуждение из участков распространяется во все стороны, они оказывают воздействие друг на друга, между двумя центрами прокладывается более прочная связь. Тогда в последующем, если по какой-нибудь при­чине будет вызвана одна из вибраций, вызывается дру­гая вибрация. Это соответствует процессу вызывания од­ной идеи при помощи другой».

    Таким образом, ассо­циации являются пассивным отражением нервных свя­зей в мозгу. Сочетаются собственно не ощущения или идеи, а состояния мозга, которые сопровождаются ими - вибрации. «Вибрации должны заключать в себе ассоциа­цию как свое следствие, а ассоциация должна указывать на вибрации как на свою причину»4. Поскольку нервные связи могут быть или одновременными, или последова­тельными, постольку, по Гартли, и ассоциации бывают только одновременными и последовательными: они есть чисто механические образования. На основе ассоциаций образуются все сложные представления, явления памя­ти, понятия, суждения, произвольные движения, аффек­ты (страсти), воображение. При восприятии мы получа­ем ряд ощущений, которые соединены в силу того, что они объединены в самом предмете. Память - это воспро­изведение ощущений по ассоциации в том порядке и от­ношении, в каких они были получены. «Мы не обладаем способностью по желанию вызывать какую-либо идею, но можем вспомнить о ней, поскольку есть связь при по­мощи прежних ассоциаций с теми идеями, которые сей­час находятся в духе. Вид человека наводит на идею его имени»5. Если воспроизведение идей происходит без со­блюдения порядка прежних реальных впечатлений, тог­да мы имеем дело с воображением. Весь порядок вос­произведения идей происходит объективно без участия субъекта.

    Частные вопросы, связанные с памятью (ухуд­шение памяти у стариков, забывание душевнобольными после выздоровления событий, происходивших в период заболевания, трудность что-либо вспомнить в состоянии усталости и т. п.), Гартли объяснял грубо материали­стически из состояний мозга. Главы о мышлении у Гар­тли нет: рассматривается понимание слов и предложе­ний. Слово сводится к набору звуков, значение - это ка­кая-то постоянная часть чувственных образов. Например, значение слова «белизна» образуется в результате вы­деления постоянного чувственного комплекса многих ве­щей (молоко, бумага, белье и т. п.). Понимание слова - это образование ассоциации между словом и значением, устанавливается в детстве, а также в процессе обучения наукам. Суждение складывается из понятий.

    В системе Гартли нет мышления как процесса. Рас­сматриваются истины в науках, которые пассивно отра­жаются сознанием на основе механизма ассоциации. Но­вые мысли - это только новые комбинации старых про­стых идей или разложение сложных. «Когда мы дости­гаем сознания общих истин, это значит, что эта истина по ассоциации переносится на все частные идеи, которые охватываются этой идеей. Опыт показывает нам, что, когда мы строим такие заключения, мы не обманываем­ся»6 .

    Современники сравнивали Гартли с Ньютоном: как Ньютон установил законы объяснения материального мира, так Гартли установил законы для ума. Духовный мир Гартли представлял механистически, по аналогии с физическим. В системе Гартли психика выступает процессом, параллельным процессам мозга, что не позволяет раскрыть ее собственные свойства. В ней нет субъекта, нет личности.

    Ассоциативная психология - психологические направления, в которых единицей анализапсихики признана ассоциация. Ассоцианизм в своем развитии прошел ряд этапов.

    1. Выделение ассоциации как объяснительного принципа для отдельных психических явлений, прежде всего процессов припоминания.

    2. 2-й Этап классического ассоцианизма, когда были созданы целостные концепции психики, которая понималась как система механических связей (ассоциаций) между психическими элементами, в качестве которых рассматривались ощущения и представления.

    3. 3-й Этап экспериментального и практического ассоцианизма, который характеризуется попыткой ввести в основную концепцию фактор активности субъекта.

    Теория Гартли имела большое общественное значение. Он показал, что для того, чтобы сделать человека тем, что он есть, не требуется ничего, кроме ощущающего начала и влияния тех обстоятельств, в которых действительно находится человек. Демократизм Гартли не был его политической позицией, он являлся результатом его научных взглядов.

    Важная роль в истории ассоцианизма принадлежит философу, историку и естествоиспытателю Джозефу Пристли (1733- 1804).

    Пристли популяризировал теорию Гартли, а также боролся с его противниками и вульгаризаторами, главным образом с шотландской идеалистической школой здравого смысла.

    Глава 4. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ В НЕМЕЦКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КОНЦА XVIII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.

    Эмпирическая философия и психология, возникшие в Англии, проникли в Германию не сразу. Только во второй половине XVIII в. появились переводы локковских «Опытов», трудов Юма, в 1770-х гг.- Гартли и затем французов - Бонне, Гельвеция, Кондильяка. До этого здесь господствовали Декарт, Лейбниц и его последователь Христиан Вольф (1679-1754). Вольф «систематизировал и популяризировал Лейбница и установил в Германии психологию, под влиянием которой развивался Кант и которую он, т. е. Кант, потом отверг»1. Система X. Вольфа была компромиссом между эмпирическими и рационалистическими идеями в психологии. Этот компромисс выразился уже в разделении X. Вольфом психологии на две науки: эмпирическую («Эмпирическая психология», 1732) и рациональную («Рациональная психология», 1734). В эмпирической психологии Вольфа проявилась тенденция XVIII столетия к изучению фактов о жизни души вместо утомительных схоластических споров о существе души. Однако эмпирия Вольфа была очень скудна. Вольф смутно указал на возможность измерения в психологии. Величину удовольствия можно измерять осознаваемым нами совершенством, а величину внимания - продолжительностью аргументации, которую мы в состоянии проследить.

    ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    Так развивалась психология на протяжении более чем двух веков, рука об руку с другими научными знаниями. И сейчас, нельзя сказать, что психология окончательно сформировалась: с течением времени психологические знания ревизуются и нельзя объективно сказать, что в этой науке есть константы.

    Невозможно в ограниченном объеме реферата хоть сколько-нибудь подробно описать развитие психологии на протяжении почти трех веков, единственный вывод, который можно сделать выглядел бы как утверждение приблизительно такого вида: «В психологии все точки над i не расставлены и вряд ли когда-либо будут»…

    СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

    1. Сорокин Б. Ф. Философия и психология творчества. М.,1999;

    2. Спенсер Г., Циген Т. Ассоциативная психология. М., 1998;

    3. Вунд В. Введение в психологию. М.,2000;

    4. Большая советская энциклопедия. М.,1990;

    5. Радугин А.А. Психология и педагогика: Учебное пособие для Вузов. М: Библионика, 2006;

    8. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения. СПб., 1999.

    9. Лейбниц Г.Т. Новые опыты о человеческом разумении. Соч.: В 4 т. Т.2. М., 1983.

    10.Локк Дж. Опыт о человеческом разумении. Соч.: В 3 т. Т.1. М., 1985. Книга вторая. Книга третья.

    11. Психологическая мысль в России: век Просвещения / Под ред. В.А.Кольцовой. СПб.,2001.

    12. Спиноза Б. Этика. М., 1932.