Этот пост — продолжение уровня 24 (постройка госпиталя), о котором можно прочесть .
Квест называется Административный подхалим и приведет к открытию дома Вигамов

Помните, что ваш XP может привести вас на , чем прогресс выполняемых заданий. Вы также должны разблокировать все здания в списке до особняка мистера Бернса.

Итак, что происходит во время квеста «Административный подхалим»:

1. Административный подхалим Ч. 1

Бёрнс : Пф-ф! Я не должен выполнять грязную работу. Мне следует самому раздавать такие задания!
— Где люди, которые будут разбазаривать энергию моей станции? Где юристы, которые будут укрывать мои налоги?
— Где свидетели Иеговы, которых я скормлю своим псам?
Гомер : О, печальный старик! Вот бы разблокировать кого-то, который занимался бы делом вместо меня.
— Чем могу помочь, сэр?
Бёрнс : Что это? Ожил один из тех воздушных шаров с парада на ?
Гомер : Нет, сэр, я ваш самый обычный, страдающий ожирением работник, Гомер Симпсон.
Бёрнс : Работник? Тогда возвращайся к работе на станции, ты, набитый пончиками четырехпалый ленивец!

Бёрнс отправлет Гомера работать (16 часов – Бёрнс потом свободен)

2. Административный подхалим Ч. 2

Бёрнс : Что? И ты не получил ни царапинки? Я надеялся, что ты снова разрушишь этот адский город и освободишь меня из этой холестериновой тюрьмы.
Гомер : Не могу поверить, что скажу такое, но не желаете ли пойти со мной к Мо, мистер Бернс? Ничто не может так поднять настроение, как возможность напиться до беспамятства.
Бёрнс : Общаться с тобой? Я лучше вступлю в клуб Обамы. Вспомнил, мне надо укрыться от приближающейся классовой войны. И знаю, что практически не привлечет внимания. Гигантский, роскошный дом!

Бёрнс инициирует постройку особняка Burns Manor ($120,500 и 24 часа , разблокируется )

Бёрнс : Смитерс! Я не плачу тебе за пропущенные рабочие дни. Они называются больничными днями, а не днями на восстановление после взрыва.
: Прошу прощения, сэр. Все это время я был, хм, заперт в чулане.
Бёрнс : Хочешь сказать, взрывом тебя замуровало в моей гардеробной, и ты до сих пор не мог оттуда выбраться?
: Именно так, сэр.

3. Административный подхалим Ч. 3

: Сэр, мы должны удостовериться, что условия на станции соответствуют установленным нормам… на случай, если ядерные инспекторы станут премиумными персонажами.
Бёрнс : Ба! Станция нуждается в генеральной уборке. Немедленно найми уборщицу.
: Эм, мистер Бернс, кто-то может счесть термин «уборщица» сексистским.
Бёрнс : Сексистским? Я же не сказал «девка-уборщица», как собирался и подумал. Кроме того, всем известно, что я ярый поборник прав женщин на уборку.
: Не беспокойтесь, сэр. Люди так жаждут работы, что я уверен, что мой почтовый ящик уже до краев забит заявлениями о трудоустройстве. Пора приступать к сортировке, насвистывая при этом под нос нехитрую мелодию.

проверяет почту (первый раз, когда Здание почты используется – 4 часа . Если у вас его еще нет — придется построить (24 часа) . Теперь должен быть свободен Продавец Комиксов)

4. Административный подхалим Ч. 4

Продавец Комиксов : Смитерс, вот ты где. Я наконец-то нашел редкую 87-го года, где у нее голова перевернута. Полагаю, ты все еще жаждешь получить этот бесценный и страшный экземпляр.
: Конечно! И я соберу полную коллекцию неудачных кукол, среди которых Телолицая Стейси и Анатомически правильный Тад. Прошу прощения, я хочу швырнуть этой новостью в других, а затем исполнить свой танец восхищения.

Смитерс должен выполнить два задания: писать бюллетень по Малибу Стейси (6 часов) , танцевать (8 часов – порядок не важен, Бёрнс должен быть свободен после выполнения обоих)

5. Административный подхалим Ч. 5

Бёрнс : Смитерс, теперь, когда ты вернулся и все идет гладко, я понял, что ты мне не нужен.
: Сэр, прошу вас — вы видели мои хобби. Я сойду с ума, если у меня останутся только они.
Бёрнс : Ладно, ладно, Смитерс. Не забудь, ты уже починил люк-ловушку.
: *звук падения*

Бёрнс решает, что Смитерс не нужен для запуска завода, и Смитерс уходит в запой (дважды по 12 часов – Офицер Виггам должен ждать его по окончании)

6. Административный подхалим Ч. 6

Вигам : Вэйлон Смитерс?
: *ик*
Вигам : Мы получили сообщения о том, что кто-то использует Синие дома в качестве туалета. Не говоря уже о Коричневых.
: Неужели я очнулся от забытья лишь для того, чтобы быть отвергнутым? Лишь у злобных чудовищ хватит фантазии придумать подобное!
Вигам : Что ж, необходимости использовать электрошокер нет, но это новый и еще не испытанный экземпляр. И я прямо-таки изнываю от нетерпения его опробовать.

Офицер Виггам отправляет Смитерса проспаться (24 часа – Бёрнс ждет окончания)

7. Административный подхалим Ч. 7

Бёрнс : А, Смитерс. От тебя пахнет клятвой Йельского братства. Тебе все еще предстоит выплатить мне долг. По ставке 36%.
: Простите, сэр.
Бёрнс : Несмотря на то, что ты вызываешь у меня отвращение, я по-прежнему нуждаюсь в твоих услугах. Похоже, я забыл, как быть с этой проклятой головоломкой под названием «шнурки».
Куимби : Мистер Бернс, как уважаемому гражданину и донору, я хотел бы предложить вам свою помощь. Пусть ваш Смитерс позвонит по этому номеру, ребята быстро вернут его в строй. Им отлично удается скрыть и устранить последствия многочисленных эскапад моего, эм, племянника.

Бёрнс отправляет Смитерса на собрание анонимных алкоголиков (2 часа – Бёрнс свободен после этого)

8. Административный подхалим Ч. 8

: Сэр, я хотел бы выразить свою безграничную благодарность за возможность снова составить вам компанию…
Бёрнс : Ха! У меня нет времени слушать твою раболепную болтовню. Пора заняться ежедневными тренировками. Трудно сохранять цветущий вид, не прилагая при этом определенных усилий.
: Очень хорошо, сэр. Я сразу же приступлю к приготовлениям.
Бёрнс : Превосходно! После того, как ты восстановишь силы, я использую то цыганское проклятье и заберу их у тебя себе.

Двойное задание. Смитерс выпоняет упражнения с Бёрнсом (эта задача открывается только тогда, когда они оба свободны одновременно – 1 час ; Скиннер и Офицер Виггам свободны в конце)

А теперь начинается Уровень 26 и квест «Малыш Виги»

1. Малыш Виги Ч. 1

Скиннер : Шеф Вигам, хочу сообщить вам о том, что каждое утро я вижу бродягу без штанов.
Вигам : Кто этот жалкий человечишка, что портит вам утро?
Скиннер : Вы!
Вигам : О, хм, ну, черт. Мне негде спать. Я же начальник полиции, я не могу забраться в коричневый дом. Вы можете спать в школе. А там, где работаю я, сплошные преступники.
Скиннер : В школе тоже. Постройте себе дом. Даже у Вилли есть лачуга.

Скиннер и Офицер Виггам заканчивают разговор, Дом Вигама разблокируется , и вы получаете задание построить его с лицом Ральфа в книге заданий слева ($116,000 и 24 часа , нам достается – далее нам нужен Мэр Куимби)

: Чу-чу-чур я тут останусь.

Вигам : Ральфи! Слава Богу. Наконец-то я буду спокоен.

2. Малыш Виги Ч. 2

Куимби : Поздравляю, граждане Спрингфилда! С возвращением сына Вигама нас стало значительно больше. Самый жирный город Америки по версии журнала «Любители поесть»!
Гомер : Мы на первом месте! Мы на первом месте!
: Когда я слушаюсь маму, то получаю рогалик с маслом.
Лиза : В Спрингфилде у горожан серьезные проблемы со здоровьем. И только одно может помочь — интернет! Мне нужно продолжить кулинарный блог мамы, чтобы убедить город питаться лучше.
: Я люблю есть форель!

кушает нарисованный сэндвич (60 минут – теперь нам нужен Продавец Комиксов)

3. Малыш Виги Ч. 3

Продавец Комиксов : Девочка, ты не отвечаешь на мои комментарии в своем блоге. Ты могла знать меня под ником Мастрешеф47.
Лиза : Я это поняла. Повторяю, что не знаю ни одного ресторана, в котором подают молочные таунтауны.
Продавец Комиксов : Не хочу, чтобы мое имя связывалось с мусором. Спрингфилду нужен уникальный ресторан, который обогатит пресные вкусы города. Я так и не смог зарезервировать столик ни в одном из них… собственно поэтому я ни с кем и не встречаюсь.
Лиза : Да, уверена, что именно поэтому.

Продавец Комиксов желает построить Эль Чемистри ($142,500 и 36 hours – после этого нам понадобятся Лиза, Офицер Виггам и Ральф)

4. Малыш Виги Ч. 4

Лиза : Я приглашаю всех, эм, видных жителей Спрингфилда отведать вегетарианских желе в ресторане «Эль Чемистри». Благодаря этой диете, хм, вы немного похудеете.
Вигам : Раньше меня беспокоила невозможность увидеть собственные ботинки, Но теперь это не проблема — Ральф мне их зашнурует. Но, Ральф, ты разве не хочешь попробовать блюда нового ресторана?
: Ура! Слово «чемистри» наводит на мысли о какой-то магии. Хочу волшебной еды.

Лиза отправляет Офицера Виггама и Ральфа есть в «Эль Чемистри» (4 часа – далее нужна Лиза)

Вигам : Спасибо, Лиза. А теперь мы с Ральфи пойдем в «Красти Бургер» съедим по десерту. И того, что мы обычно едим перед десертом.
Лиза : Но шеф…
Вигам : Эй, если я слишком похудею, то люди могут подумать, что я и вправду ловлю преступников.

5. Малыш Виги Ч. 5

: Мне нравится читать твой блог, Лиза. Некоторые буквы напоминают жирафов.
Лиза : Спасибо. Все хотят со мной поговорить. И я наконец-то начинаю понимать, почему люди мечтают о популярности!
: Ура! Мы поиграем?
Лиза : О, м, ага, я бы с удовольствием. Но… я немного занята.

Лиза уходит работать над блогом (24 часа – теперь нам будет нужен Кент Брокман)

6. Малыш Виги Ч. 6

Брокман : Опасное для жизни ожирение распространяется среди людей слишком быстро. Наконец-то у меня есть шанс вслух сказать: «толстякам нет»! А теперь мне нужна история.

Брокман делает репортаж под прикрытием (24 часа – на очереди Офицер Виггам)

Брокман : …Спасибо, Лиза, Город ценит твою попытку вытащить Спрингфилд из болота болезненности и толкнуть в болото функциональности. Табби Тайк, тебе есть что добавить?
: Огонь горячий, когда я его лизнуть пытаюсь.

Ну что, дорогие мои, а вы готовы пройти дорогами Роберта Бернса??

Этот маршрут включает в себя графство Эйршир, где прошли детство и юность поэта, город Дамфрис, в котором провел последние годы жизни, и Эдинбург, там к поэту пришло призвание.

День 1

Прибытие в город Глазго. Глазго с его индустриальным прошлым и современным стилем – подлинный город контрастов. Он считался вторым по важности городом британской империи после Лондона и являет собой один из самых блестящих памятников викторианской городской архитектуры – свидетеля истории беспрецедентного богатства, соседствующего с вопиющей нищетой рабочих кварталов.
В 1990 г. город был признан «Городом европейской культуры», однако сегодняшний Глазго смотрит не только в прошлое, но и в будущее: здесь наблюдается не только подлинный взрыв интереса к исскуству и архитектуре, но и бурное развитие индустрии развлечений.

*******

Из Глазго следуем на юго-запад в Килмарнок (Kilmarnock), где в 1786 г. был напечатан первый сборник стихов Бернса - знаменитое «килмарнокское издание». Сегодня в Килмарноке находится штаб- квартира Всемирной федерации Роберта Бернса. В замке «Дин», имении графа Гленкерна, покровителя Бернса, хранится значительное собрание рукописей, книг и живописных полотен, связанных с поэтом. Переночевать лучше всего в Эйре.

День 2

Начните день с прогулки по Эйру (Ayr). Город - центр проведения ежегодного берновсковского фестиваля «Burns an a That» - сохранил ряд черт, отраженных в произведениях поэта, например, Старый мост из стихотворения «Мосты Эйра». На площади, носящей имя Бернса, установлен памятник поэту. К югу от Эйра находится деревня Аллоуэй, ныне превращенная в Национальный музей-заповедник Бернса. Стоит посетить дом, в котором поэт родился (Burns Cottage), музей, аудиовизуальную экспозицию «Tam o Shanter Experience» и побывать у Старой церкви (Auld Kirk), а также у моста через реку Дун (Brig o Doon). Ночевка в Эйре.

День 3

Из Эйра путь лежит на восток - в Мохлин (Mauchline). В этом городке Бернс женился. В мохлинском доме - музее Бернса можно увидеть ряд вещей, принадлежавших поэту. На церковном кладбище городка похоронены многие из тех, кого поэт знал. «Святая ярмарка», описанная в одноименной поэме, проводится в Мохлине и поныне, до сих пор существует и кабачок «Poosie Nancie s», где Бернс бывал.

Шоссе А76 следует на юг в Дамфрис (Dumfries). В этом городе он прожил последние годы, здесь он похоронен. В городе устроен Центр Роберта Бернса. Любимый кабачок поэта «Глоуб Инн» открыт и сегодня. Считается, что в нем возникла традиция ежегодных «ужинов Бернса». Здесь покажут любимый стул поэта и даже стихи, нацарапанные им на оконном стекле. Недалеко от фермы церковь Св. Михаила с мавзолеем поэта. Ночевка в Дамфрисе.

День 4

Из Дамфриса - на север, в столицу Шотландии Эдинбург, где к Бернсу пришла слава «поэта - пахаря». В эдинбургском Музее писателей находятся рукописи и множество других материалов, связанных с Бернсом. На кладбище при Кэнонгейтской церкви, рядом с Королевской милей, покоится «Кларинда» - миссис Агнес Мак-Лиоз, с которой поэт вел пылкую любовную переписку (но не более того!). Ей он посвятил «Поцелуй - и до могилы мы простимся, друг мой милый...» - возможно, лучшую шотландскую песнь о расставании. Гостям Эдинбурга предлагаются экскурсии по литературным местам, связанными с Бернсом и другими писателями, чье наследие обеспечило Эдинбургу звание первого «Города литературы» ЮНЕСКО.

Так назвал Роберта Бёрнса его современник и соотечественник Вальтер Скотт. В школьных программах по литературе творчество Бёрнса представлено всего несколькими стихотворениями. Между тем наследие великого шотландца - явление в литературе редкостное. Судьба поэта и его стихов - пример жизнестойкости, творческой силы, истоки которой в близости к своему народу, одарённому оптимизмом, трудолюбием, верой во всепобеждающую силу жизни. Изучение программных стихотворений поэта можно предварить уроком внеклассного чтения в форме “устного журнала”. Его страницы готовятся детьми по данным заранее групповым заданиям. На уроке в рассказ учителя будут включены рассказы-отчёты групп, чтение стихов поэта, коллективная беседа, исследовательская деятельность школьников.

"Он был плебеем с возвышенной душой"

Устный журнал о Роберт Бёрнс

Памятник Роберту Бёрнсу в Лондоне (Embankment Gardens). Скульптор сэр Джон Стилл (Steell). Установлен в 1884 г.

Страница 1. “Парнишка будет знаменит, семью прославит Робин...”

Открывает разговор о Бёрнсе чтение стихотворения «Рó́бин», строки из которого дали название странице. О своём рождении поэт впоследствии напишет:

В деревне парень был рождён,
Но день, когда родился он,
В календари не занесён,
Кому был нужен Робин?
Был он резвый паренёк,
Резвый Робин, шустрый Робин,
Беспокойный паренёк,
Резвый шустрый Робин.
Зато отметил календарь,
Что был такой-то государь,
И в щели дома дул январь,
Когда родился Робин...

Найдите в стихотворении изменения ритмического рисунка. Чем их можно объяснить? Почему все строфы в стихотворении заканчиваются одинаково? Какие ещё особенности сближают текст Бёрнса с фольклором? Что в этом стихотворении напомнило вам народную песню?

Материал для рассказа о биографии Бёрнса

Роберт Бёрнс (Burns) родился 25 января 1759 года в деревушке Аллоуэй в Шотландии в семье бедных фермеров Уильяма Бёрнса и Агнес Браун. Ещё в детстве Робин (уменьшительное от Роберт) и его брат Гилберт слышали от матери народные шотландские песни, старинные баллады о королях и нищих, о благородных разбойниках и борцах за независимость маленькой свободолюбивой Шотландии, не желающей покориться английскому владычеству.

В доме Бёрнсов жила их дальняя родственница Бетти Дэвидсон, от которой любознательные братья узнали немало увлекательных сказок, легенд и преданий. Отец семейства был очень беден и едва сводил концы с концами, но упорно трудился, веря, что только трудом можно спастись от нужды. Отцу Роберт Бёрнс посвятил такие строки:

Был честный фермер мой отец,
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.
Учил достоинство хранить,
Хоть нет гроша в карманах.
Страшнее - чести изменить,
Чем быть в отрепьях рваных!..

Именно отец пробудил в сыновьях жажду к знаниям и, отказывая себе в самом необходимом, послал детей в аллоуэйскую приходскую школу на учёбу к старенькому священнику. В классном журнале значилось только имя Гилберта Бёрнса, а учились мальчишки по очереди. На обучение двоих детей у отца просто не было денег, к тому же один из братьев постоянно должен был помогать отцу в полевых работах. Затем, уговорив соседей сложить свои скудные средства на образование детей, отец пригласил учителя для всех сельских подростков. Им оказался студент по фамилии Мердок , ставший впоследствии известным учёным.

С его помощью Роберт Бёрнс овладел литературным английским, а также французским языком, изучал латынь, открыл для себя Шекспира, Дефо, Свифта, Филдинга и др. Однако почти все свои стихи Бёрнс написал на южношотландском диалекте, языке своего детства, уходящем корнями в народную среду.

Четырнадцатилетним подростком будущий поэт остался без отца, которого унесла тяжёлая болезнь. Нужда не отступала. Днём юноша трудился на пашне, а часть ночи и выходные дни тратил на занятия науками и поэзией. К семнадцати годам он стал не просто крепким крестьянским парнем, слывшим неплохим пахарем, но и начинающим поэтом. Позднее, вспоминая юность, он напишет полные грусти строки, обращаясь к полевому мышонку, чьё гнездо разрушил во время пахоты (стихотворение «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом» ).

Ах, милый, ты не одинок:
И нас обманывает рок,
И рушится сквозь потолок
На нас нужда.
Мы счастья ждём, а на порог
Валит беда...

Но ты, дружок, счастливей нас...
Ты видишь то, что есть сейчас.
А мы не сводим скорбных глаз
С былых невзгод.
И в тайном страхе каждый раз
Глядим вперёд.

Вначале на поэтические опыты юного Бёрнса никто не обратил внимания. В шотландских деревнях было немало доморощенных “поэтов”, которые работали кузнецами, пахарями, гончарами, батраками. Это была поэзия обездоленных, отгороженная от профессиональной литературы. И Бёрнс в первые годы творчества шёл по испытанной дороге бродячих шотландских певцов и поэтов. Но его строки поражали лёгкостью, яркостью стиха, склонностью к смелому и бойкому словцу, шутке, присказке. Ведь народная поэзия всегда была плодородной почвой для литературы.

Индивидуальное исследовательское задание

Сравните стихотворение Роберта Бёрнса «Лучший парень» со стихотворением «Весёлый король» («Старый дедушка Коль был весёлый король...») из английской народной поэзии (или с шотландской народной «Балладой о двух сёстрах”). Какие особенности поэтической формы характерны для английского и шотландского фольклора? Какие традиции народной поэзии использует в своём стихотворении Бёрнс?

Страница 2. “В горах моё сердце...”

Группой может быть подготовлен небольшой концерт из стихов Бёрнса о природе. Чтение стихотворений «В горах моё сердце...», «Конец лета», «Давно ли цвёл зелёный дол...», «Горной маргаритке, которую я примял своим плугом», «За полем ржи кустарник рос...», «Прошение бруарских вод» и других (по выбору).

Природа в стихах Бёрнса пребывает в вечном движении и обновлении. Для поэта это немеркнущая, бескрайняя красота. Прекрасны и люди, близкие к природе, живущие в ней. Для Роберта Бёрнса, который с детства узнал сельский труд, своеобразным символом вечного обновления жизни становится ячменный колос - в нём, по мнению поэта, заключена вечная жизнь народа, который воспрянет от любых невзгод.

Далее следует чтение стихотворения «Джон Ячменное Зерно» . В его основу положен сюжет старинной шотландской баллады, который поэт переосмысливает, показывая цикличность природного времени и вечное обновление природы, дающей богатые плоды. В нём поистине содержится разгадка смысла жизни, потому что он - в самой жизни и её продолжении.

Школьники могут попытаться описать кадры видеоклипа к стихотворению. Для этого текст делится на смысловые части (1–4, 5–10, 11–14 строфы), каждая из которых становится “кадром”.

1–4 строфы: Почему поэт изображает ячменный колос похожим на человека? Какие оценки даёт ему автор?

5–10 строфы: В каких аллегорических образах рисуется процесс сбора урожая? В чём символический смысл гибели Джона Ячменное Зерно?

11–14 строфы: Какие поэтические образы говорят о вечной жизни Джона Ячменное Зерно? В чём смысл его возрождения?

Страница 3. “Любовь, как роза, роза красная, цветёт в моём саду...”

Начать разговор о любви в жизни и поэзии Бёрнса можно с чтения стихотворения «Любовь» .

Любовь, как роза, роза красная,
Цветёт в моём саду,
Любовь моя - как песенка,
С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей
Моя любовь одна.
Она с тобой, пока моря
Не высохнут до дна.

Не высохнут моря, мой друг,
Не рушится гранит,
Не остановится песок,
А он, как жизнь, бежит...

Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!

В одной из дневниковых записей уже зрелого Бёрнса есть такие слова: “...Несомненно, существует непосредственная связь между любовью, музыкой и стихами... Могу сказать о себе, что я никогда не имел ни мысли, ни склонности стать поэтом, пока не влюбился. А тогда рифма и мелодия стали непосредственным голосом моего сердца” .

В 1785 году Роберт Бёрнс встречает девушку, которая навсегда завладела его сердцем. Это была Джин Армор, дочь богатого крестьянина, который и слышать не хотел о её браке с бедняком. Роберт и Джин встречались тайно, дали друг другу клятву в вечной верности и вступили в тайный брак. Ощущения от этих волнующих мгновений Бёрнс выразил в поэтических строках (чтение стихотворений «Пробираясь до калитки...», «В полях, под снегом и дождём...», «Из всех ветров, какие есть...», «Что видят люди в городке...», «Босая девушка» - по выбору).

Какими словами Бёрнс рассказывает миру о своей любви? Почему понятно, что его чувства искренни?

Ласковая Джин для него милее лесов, полей, цветов. Даже западный ветер милее всех остальных, так как “приносит весть” о любимой девушке. Но любовь Бёрнса не была счастливой. Отец Джин заставил нотариуса уничтожить документ об их тайном браке, вынудил дочь “покаяться в грехах”. Желая воспрепятствовать этой любви, родители увозят дочь в другой город. Бёрнс, ничего не зная об этом, пребывает в горе и негодовании, думает, что Джин забыла их прежнюю любовь, и решает уехать в колонию, на Ямайку, или даже поступить в солдаты. Своему другу Дэвиду Брайсу он пишет: “...Я всё ещё люблю её, люблю отчаянно <...> пусть всемогущий Господь простит ей неблагодарность и предательство по отношению ко мне, как прощаю от всей души ей я...

Я часто пытался забыть её... но всё впустую. Осталось одно лекарство: скоро вернётся домой корабль, который увезёт меня на Ямайку, и тогда прощай, милая старая Шотландия, прощай и ты, милая, неблагодарная Джин, никогда, никогда больше не видать мне вас!..” (Чтение стихотворений «Где-то в пещере, в прибрежном краю...» и «Прощание».)

Роберт и Джин поженятся позднее, когда Бёрнс получит письмо из дома, узнает о рождении близнецов и о том, что родители Джин выгнали её из дома и она живёт из милости у общих знакомых. Но пока ему предстоит покорить литературный Эдинбург, столицу Шотландии, и вернуться домой, к сельскому труду.

Страница 4. “Служить, а не думать...”

Перед предполагаемым отъездом на Ямайку Бёрнс по совету друзей решает напечатать сборник своих стихов. В 1786 году в городке Кильмарнок этот сборник увидел свет. Так Шотландия узнала о существовании “гениального пахаря”, которого пригласили приехать в столицу. Вместо Ямайки Бёрнс едет в Эдинбург. Для самого поэта самым важным стало не то, что его стихи зазвучали в литературных салонах, а то, что батраки и работники ферм заучивали их наизусть, купив в складчину книжку и разделив её по листкам. Шумный, но кратковременный успех выпал на его долю один-единственный раз в жизни. Пятнадцатилетний Вальтер Скотт, увидев Бёрнса в одном из литературных салонов Эдинбурга, впоследствии написал об этой встрече: “В нём ощущалась большая скромность, простота, непринуждённость, и это особенно удивило меня, оттого что я много слышал о его необыкновенном таланте <...> Его речь была исполнена свободы, уверенности, без малейшего самодовольства или самонадеянности, и, расходясь с кем-нибудь, он, не колеблясь, высказывал свои утверждения твёрдо, но вместе с тем сдержанно и скромно <...> стихи свои он читал неторопливо, выразительно и с большой силой, но без всякой декламации или искусственности. Во время чтения он стоял лицом к окну и смотрел не на слушателей, а туда, вдаль...”

Поэтический успех Бёрнса в Эдинбурге длился недолго. Высокопоставленная Шотландия смотрела на него как на диковинку и вскоре охладела к поэту, почувствовав в нём человека других политических убеждений. Эдинбург так и не смог “приручить” независимого певца Каледонии, отказавшегося писать хвалебные оды в честь вельможных особ. Доверчивого и простодушного поэта уговорили продать за бесценок патент на все его произведения хитрому издателю, и Бёрнс лишился возможности жить на литературные доходы. Чтобы содержать семью, он взял в аренду ферму и клочок земли, а на стихи у него, как в юности, опять не хватало времени.

Вскоре Бёрнс разорился, нечем стало платить за аренду, и друзья выхлопотали ему место акцизного чиновника в городке Дамфризе. В 1789 году началась революция во Франции. Бёрнс восторженно приветствовал французский революционный народ и Конвент - его революционное правительство.

Чтение стихотворения «Дерево свободы».

В чём аллегорический смысл этого стихотворения? Почему поэт сожалеет, что в британском крае нет дерева свободы? О каких общественных отношениях он мечтает? Какие черты народной поэзии есть в этом стихотворении?

Стихотворение «Дерево свободы» не могло быть опубликовано при жизни Бёрнса и пролежало в рукописи до 1838 года. Сохранилась легенда, что Бёрнс, желая помочь демократическим преобразованиям во Франции, покупает на аукционе четыре артиллерийских орудия и посылает их в дар французскому революционному правительству. Но этот “подарок” был конфискован. От генерального акцизного инспектора Шотландии поэт получил короткую записку, в которой чиновнику Бёрнсу предлагалось “служить, а не думать”. На обороте этого письма Бёрнс пишет грустные строки:

К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух -
Удел одних богатых.

Но Бёрнс не может отказаться от своих общественно-политических убеждений. Идея свободы для угнетённых народов - мечта всей его жизни. Поэтому в конце творческого пути он обращается к истории освобождения своей родины от английского владычества, изучает деятельность борцов за свободу Шотландии.

Чтение стихотворений «Брюс - шотландцам», «Шотландская слава», «Макферсон перед казнью» (по выбору).

Составьте к этим стихотворениям историко-культурный комментарий. (Это задание нужно дать предварительно.) Какой призыв звучит в этих стихах? Каково авторское отношение к шотландским национальным героям? Какие стилистические особенности лирики Бёрнса характерны для этих стихов?

Страница 5. “Я так же весел, как монарх в наследственном чертоге, хоть и становится судьба мне поперёк дороги...”

Оптимизм никогда не покидал неунывающего поэта, который верил в великую силу смеха. В годы жизни в Эдинбурге и Дамфризе он становится автором многочисленных эпиграмм на высокопоставленных лиц, потому что считал чванство, чопорность, лесть, обман и другие их пороки недостойными человека. Защита “честной бедности” стала его нравственным идеалом.

Чтение эпиграмм «К портрету духовного лица», «Художнику», «Ответ “верноподданным уроженцам Шотландии”», «Лорд-адвокат», «О происхождении одной особы», «Эпитафия Вильяму Грэхему, эсквайру» и других.

Какие черты высокопоставленных лиц Бёрнс считает самыми отвратительными? В чём истоки его сатиры?

В его эпиграммах с тонкой иронией и сарказмом обличаются лживость духовного лица, дьявольская природа английского лорда, безропотность верных трону шотландцев, отсутствие здравого смысла у лорда-адвоката. Целый ряд эпиграмм носит обобщённый характер и направлен, как и басни, против человеческих пороков (чтение эпиграмм «Надпись на могиле школьного наставника», «О черепе тупицы», «Надпись на могиле честолюбца», «Надпись на камне», «О плохих дорогах», «Надпись на могиле скряги» ).

Бёрнс отличался вольномыслием, его гуманность по отношению к беднякам, помощь им в решении торговых дел возмущали его сослуживцев по акцизному управлению, среди которых были и религиозные фанатики, и соглядатаи, и доносчики. Бёрнса обвинили в том, что он, чиновник на королевской службе, сочиняет “богомерзкие и возмутительные стихи” и смеет “столь дерзко отзываться о титулованных и даже коронованных особах, министрах Его Величества и смиренных служителях Церкви...”

Бёрнс тяжело переживал служебные неприятности, опасаясь, что в случае его увольнения семья может остаться без средств к существованию. В стихах последних лет он говорит о том, что может на старости лет пойти с сумой по свету. Тяжёлому душевному состоянию способствовали и его переживания вследствие крушения революции и краха заманчивых надежд просветителей. Его здоровье тоже постоянно ухудшалось. Дорогостоящее лечение на курорте не принесло ему облегчения, и 21 июня 1796 года поэта не стало. Он умер в возрасте 37 лет, оставив семью без средств к существованию. Вырастить сыновей и дать им образование вдове Бёрнса помогли английские писатели Скотт, Шеридан, Годвин, Спенс, позднее Байрон, организовавшие сбор средств в пользу семьи поэта.

Страница 6. Театр Роберта Бёрнса

Бёрнс всю жизнь мечтал о драматургии, хотел написать пьесу. Многие его стихи представляют собой жанровые сценки, их легко инсценировать. (Инсценирование или чтение по ролям стихотворений Бёрнса «Финдлей», «Подруга угольщика», «Пастух» . Это задание нужно дать предварительно.)

В финальной части занятия можно провести практикум по анализу стихотворения «Честная бедность» . (При наличии времени изучению этого стихотворения может быть посвящён отдельный урок.) Так же как и стихотворение «Дерево свободы», оно стало откликом на события французской революции. «Честную бедность» Бёрнса современники называли “марсельезой англичан”.

Вопросы и задания для самостоятельных наблюдений

• Какое настроение вызывает это стихотворение? Мы знаем, что Бёрнс всегда испытывал материальные затруднения, был беден. Почему же лирический “я” не считает бедность поводом для драмы? Какие строки стихотворения носят шутливый характер, а какие - грустный?
• Сколько частей в этом стихотворении? Докажите, что его строфы похожи на куплеты и припевы. На какой антитезе построен каждый куплет?
• Что поэт осуждает, а какие жизненные принципы провозглашает главными? Какие надежды на будущее возлагает поэт? Какие выражения стихо­творения стали крылатыми?
• Какие признаки шотландской народной поэзии есть в этом стихотворении? Вспомните английские народные песенки и стихи для детей: «Дом, который построил Джек», «Шалтай-Болтай», «Робин Бобин», «Не было гвоздя, подкова пропала...» и др. Чем стихотворение «Честная бедность» похоже на эти произведения?
• Вспомните и запишите пословицы и поговорки, которые близки по смыслу стихотворению Бёрнса.

Завершить урок можно строчками английского поэта Джона Китса. Путешествуя по Шотландии, он посетил дом, в котором некогда жил Роберт Бёрнс, и свои впечатления выразил в стихотворении «В домике Роберта Бёрнса».

Прожившему так мало бренных лет,
Мне довелось на час занять собою
Часть комнаты, где славы ждал поэт,
Не знавший, чем расплатится с судьбою.
Ячменный сок волнует кровь мою.
Кружится голова моя от хмеля.
Я счастлив, что с великой тенью пью,
Ошеломлён, своей достигнув цели.
И всё же, как подарок, мне дано
Твой дом измерить мерными шагами
И вдруг увидеть, приоткрыв окно,
Твой милый мир с холмами и лугами.
Ах, улыбнись! Ведь это же и есть
Земная слава и земная честь .

Примечания

Для подготовки рассказа о Бёрнсе учитель может использовать книгу из серии «Библиотека словесника»: Колесников Б.И . Роберт Бёрнс. Очерк жизни и творчества. М.: Просвещение, 1967.
Здесь и далее тексты даются в переводах С.Я. Маршака. Цит. по: Роберт Бёрнс в переводах С.Маршака. М.: ГИХЛ, 1950.
Мердок (Murdoсk) Уильям (1754–1839) - английский механик. Принимал участие в усовершенствовании Дж. Уаттом паровой машины. Впервые (1792) произвёл сухую перегонку каменного угля, применил (1803) полученный газ для освещения. Цит. по: Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. А.М. Прохоров; редкол.: А.А. Гусев и др. Изд. 4-е. М.: Советская энциклопедия, 1987. С. 791.
См.: Маршак С. Стихи. Сказки. Переводы: В 2 кн. М.: ГИХЛ, 1955. Кн. 2. С. 521.
Там же. С. 403.
Цит. по: Колесников Б.И. Роберт Бёрнс. Очерк жизни и творчества. С. 11.
Там же. С. 31.
См.: «Был честный фермер мой отец...» // Роберт Бёрнс в переводах С.Маршака. С. 40.
Колесников Б.И. Роберт Бёрнс. Очерк жизни и творчества.
С. 51–52.
Маршак С. Стихи. Сказки. Переводы. Кн. 2. С. 338.

Каждый год 25 января шотландцы отмечают день рождения Роберта Бёрнса и собираются на “Burns Supper” (Ночь Бёрнса).

Традиция Burns Suppers была заложена друзьями шотландского барда несколько лет спустя после смерти поэта. Теперь вот уже более 200 лет Burns Suppers являются частью шотландской культуры. Ведь это не только отличный стол, который никогда не обходится без традиционного haggis (нечто вроде большой сосиски, сделанной из ячменя и потрохов в оболочке из овечьего желудка) и славного шотландского виски, но и торжественные речи, интересные тосты, стихи, песни. Кульминацией вечера обычно становится исполнение "Auld Lang Syne" , одной из самых известных песен Роберта Бернса .

Хотя каждый Burns Supper уникален благодаря талантам почитателей шотландского барда, в его гастрономическо-литературных мероприятиях больше сходств, чем различий.

СЦЕНАРИЙ "BURNS SUPPER"

Gather
Участники праздника собираются, обмениваются последними новостями, обсуждают последние издания Бёрнса, изучают коллекцию виски. Председатель общества любителей Роберта Бёрнса и хозяин вечера знакомят гостей, распределяют роли участников литературных чтений.

Opening remarks
Председатель приветствует всех присутствующих и приглашает за стол. Ужин начинается с молитвы, как правило, - The Selkirk Grace - после которой подается первое.

Parade of the Haggis
Как только первая часть трапезы завершена, объявляется начало парада haggis. Вслед за волынщиком, исполняющим "Brose & Butter" или другой подходящий мотив, появляется повар, который несет haggis к столу. Гости, одетые в праздничные шотландские килты, присоединяясь к процессии, проходят через холл (дом или квартиру), прихлопывая в унисон. Возвращаясь в зал, где проходит торжество, повар ставит haggis на специально подготовленный поднос.

Address to a Haggis
Председатель или специально приглашенный гость читает известное произведение Бернса To A Haggis . При словах "an cut you up wi" ready slight" ,он разрезает haggis, который затем предлагается всем присутствующим. Подняв бокал виски за haggis, все приступают к ужину.

Interval
После ужина приходит время перерыва. Традиционные угощения сменяются традиционными виски и тостами, песнями и поэзией.

The Immortal Memory
Приглашенный гость произносит речь о шотландском барде (The Immortal Memory speech). Вне зависимости от стиля, настроения или выбранной тематики доклад должен подчеркнуть величие поэта и его значимость для современности. После доклада все пьют стоя за бессмертного Шотландского Барда.

Lost Manuscript Fragment
Наступает время уникального ритуала - демонстрация фрагмента утерянного манускрипта. Каждый участник церемонии получает уникальную возможность прикоснуться к артефакту.

Toast to the Lasses
Веселое обращение к женской половине аудитории. Изначально это была речь благодарности тем дамам, которые готовили ужин, и повод поднять бокалы за женщин в жизни Роберта Бёрнса. Теперь же это остроумное, но ни в коем случае не обидное, обращение к дамам, которое обязательно должно заканчиваться на примирительной ноте.

Response from the Lasses
Присутствующим дамам предоставляется ответная возможность рассказать о мужских причудах, также с юмором и без острых выпадов.

Poem and Songs
После выступлений гости снова поют песни и читают стихи, разнообразие которых раскрывает все оттенки настроения музы Роберта Бёрнса. При всем многообразии творчества шотландского барда, практически ни один Burns Supper не обходится без таких произведений как Tam O" Shanter , Address to the Unco Guid , To A Mouse и Holy Willie"s Prayer .

Auld Lang Syne
Кульминацией вечера становится совместное исполнение Auld Lang Syne , когда все присутствующие встают в круг, берутся за руки и поют.

Closing Remarks from the Chairman
Председатель благодарит гостей за присутствие и участие, за хорошую компанию и хорошее настроение.

А знаете ли вы, что...

• Бернс родился 25 января 1759 года в городе Аллоуэй, шотландского графства Эршир в семье огородника и фермера-арендатора Уильяма Бёрнса и его жены - Агнессы.
• Благодаря матери и старой прислуге Бернс приобщился к языку шотландских баллад, песен и сказок.
• Свои первые стихи Бернс написал в 15 лет. Это была ода виски и женщинам - "My Handsome Nell".
• У себя на родине Роберт Бернс был известен как искусный соблазнитель. Менее удачливые друзья просили его помощи и советов в ухаживаниях.
• В 1780 году Роберт Бернс и его брат Гилберт организовали Bachelors" Club (Клуб холостяков) "для облегчения жизни человеку, утомленному жизненными трудами". Помимо прочих требований члены клуба должны были иметь искреннее, благородное, открытое сердце, стоящее выше всего грязного и низкого, и открыто ухаживать за одной или несколькими женщинами.
• Бернс собирался эмигрировать в Вест-Индию. Однако успех его первого поэтического сборника "Poems - Chiefly in the Scottish Dialect - Kilmarnock Edition", вышедшего 14 апреля 1786 года, изменил его планы.
• В литературных кругах Эдинбурга, куда Бернс перебрался сразу после выхода первого сборника, его встречали с энтузиазмом и называли "Ploughman Poet" (деревенский поэт).
• В 1787 году было опубликовано первое эдинбургское издание стихотворений Бернса (the First Edinburgh Edition of Burns" poems). Практически сразу его пришлось переиздать. В целом, эдинбургское издание собрало около 3000 подписчиков.
• Именно популярность первого сборника помогла Бернсу добиться руки любимой женщины Джен Армор, отец которой не давал согласия на брак дочери с бедным поэтом.
• Чтобы содержать семью и многочисленных детей, с 1789 года Бёрнс начал работать акцизным чиновником.
• Шотландский бард много путешествовал по Шотландии.
• Роберт Бёрнс умер в возрасте 37 лет. Более 10 000 человек пришли проводить поэта в последний путь и почтить его память.
• В день похорон поэта, 25 июля 1976 года, его жена Джен родила его последнего сына.
• Бёрнс был большим почитателем таланта Роберта Фергюссона. Именно благодаря творчеству этого поэта Бернс понял, что шотландский язык отнюдь не варварский и отмирающий диалект - он способен передать любой поэтический оттенок.
• Благодаря Бёрнсу многие старинные шотландские мотивы были спасены от забвения, а шотландская музыка приобрела популярность в Европе.
• Такие композиторы, как Бетховен и Гайдн, создавали свои версии песен Роберта Бёрнса.
• Джордж Гордон Байрон был большим поклонником Роберта Бернса
• Романы Вальтера Скотта являются отличным источником для воссоздания атмосферы Шотландии времен Роберта Бернса.
• Роберт Бёрнс написал более 400 песен.
• Шотландские песни Роберта Бёрнса вошли в эдинбургские издания "Шотландский музыкальный музей" и "Избранное собрание оригинальных шотландских мелодий". Бёрнс собирал тексты и мелодии, дополнял сохранившиеся отрывки строфами собственного сочинения, непристойные тексты заменял своими. Он так преуспел в этом, что без документированных свидетельств зачастую невозможно установить, где народные тексты, а где тексты Бёрнса. Так в четвертом томе издания "Шотландского музыкального музея" 60 песен из сотни написаны или обработаны Бёрнсом. А для "Избранных оригинальных шотландских мелодий" ("Select Collection of Original Scottish Airs", 1793-1805) Бернс написал более 300 текстов, каждый на свой мотив.
• Самая известная песня Роберта Бёрнса - "Auld Lang Syne" - bзначально была написана на другой мотив. Однако издатель отказался его принять, поэтому Бёрнсу пришлось найти мотив, который всем нам теперь хорошо известен и который, по убеждению японцев, является их оригинальной мелодией.
• Бёрнс всегда носил с собой карандаш и бумагу, так как его стихи могли родиться в любой момент, где бы он ни находился. Он писал во время путешествий, сочинял песни верхом на лошади или прогуливаясь за городом.
• Прообразом "Highland Mary", героини многих стихотворений Бёрнса, была Margaret Campbell, с которой поэт хотел уехать в Вест-Индию. Поездку пришлось отложить в связи с выходом первого поэтического сборника Бёрнса, а вскоре, в октябре 1786 года, девушка умерла, оставшись, тем не менее, постоянным источником вдохновения для поэта.
• В Шотландии в Дунооне и Файлфорде можно найти мемориалы "Highland Mary": Highland Mary"s Statue и Highland Mary"s Monument.
• Бёрнс участвовал в составлении двухтомной антологии "Шотландская старина" (The Antiquities of Scotland), будучи хорошим знакомым ее составителя, собирателя древностей Гроуза. Их сотрудничество началось с того, что поэт предложил Гроузу поместить в антологии гравюру с изображением аллоуэйской церкви, и тот согласился - с условием, что Бёрнс напишет к гравюре легенду о ведьмовстве в Шотландии. Так возникла одна из лучших баллад в истории литературы.
• В 1959 году появилась энциклопедия Роберта Бёрнса, которая стала незаменимым источником информации для ценителей и исследователей творчества Роберта Бёрнса. Она рассказывает не только о стихах и письмах поэта, но и о его жизни, которая является живой историей Шотландии 18 века.
• Памятники шотландскому барду можно увидеть в Лондоне, Торонто, Сиднее, Нью-Йорке, Мельбурне, Ванкувере, Монреале, Белфасте и Сорбонне. Дом Роберта Бернса восстановлен и является центральным элементом парка Burns National Heritage Park в Аллоуэйе.
• Жизнь и взгляды на жизнь Роберта Бернса запечатлены в фильме Red Rose .
• Актер Christopher Tait настолько вжился в образ шотландского барда, что зарабатывает этим на жизнь. Благодаря его таланту перевоплощения люди из любого уголка мира могут пригласить Роберта Бёрнса в качестве гостя, участника корпоративных мероприятий, хозяина вечера. Он прочитает стихи шотландского барда, сыграет на волынке и поможет погрузиться в атмосферу Шотландии 18 века.
• Члены клуба Burns Howff Club каждый год отмечают день рожденья шотландского барда в гостинице Globe Inn в Dumfries, которую Роберт Бёрнс называл своим излюбленным местом для встреч - "Howff" (так это звучало на древнешотландском).
• Ежегодно в шотландском графстве Эршир проходит фестиваль современной шотландской культуры BURNS AND "A THAT , названный в честь Роберта Бёрнса . Многочисленные мероприятия фестиваля собирают более 30 000 человек.
• Существует награда, названная именем шотландского барда, - The Robert Burns Humanitarian Award . Награда вручается участникам фестиваля современной шотландской культуры BURNS AND "A THAT за претворение в жизнь гуманитарных принципов.
• Вы можете поздравить почитателей таланта шотландского барда, отправив открытку с Робертом Бёрнсом - с сайта http://www.scotlandonline.com/

Я встречаю людей, варящих сталь, и посещаю самый печальный дом Шотландии. Я отправляюсь в край Бернса, осматриваю жилище поэта, принимаю участие в импровизированном концерте в кабачке «Глоб инн» в Дамфрисе и в конце концов говорю «до свидания» Шотландии.

В городе Мотеруэлл, который входит в состав конурбации Глазго, расположен крупный сталелитейный завод. Первый человек, с которым вы сталкиваетесь на территории завода, это посыльный - человек, который в свое время участвовал в знаменитом марше лорда Робертса на Кандагар.

На стене его крохотного офиса до сих пор висит портрет лорда Робертса. Если принять за истину расхожее утверждение, что почтовый ящик - это последний храм романтики, тогда получается, что занимающиеся отправкой почты посыльные являют собой самое романтическое зрелище на земле. Мы сталкиваемся с ними повсеместно и не особенно обращаем внимание на этих старичков с медалями, воспринимая их как нечто само собой разумеющееся. А между тем для промышленного предприятия они то же самое, что и корабли для современного города: привносят в обычную жизнь привкус великих приключений и аромат истории.

Я отправился в гигантский город стали. Мне говорили, сколько миль железнодорожных путей проходит через него, но я не запомнил. Мне также сообщили, сколько акров занимает город, но и это я позабыл.

Единственное, что я вынес из своей экскурсии, - осознание драмы Человека с его уязвимым телом, который своими слабыми руками терзает жуткий, неподатливый металл, прежде чем дать ему путевку в жизнь. Человек нагревает металл до тех пор, пока он не начинает реветь, и только тогда выпускает из печи в виде багровой реки, искрящейся на холодном воздухе. Человек деформирует металл, придавая ему нужную форму; нацепив очки с синими стеклами, он стоит в недрах машины и нажимает на кнопки, выстреливает раскаленными болванками, швыряя их на прокатный стан; он раскатывает заготовки и делает пригодными к тому, чтобы нести локомотивы в Южной Африке, перекрывать реки в Южной Америке, формировать скелеты линкоров и пассажирских лайнеров.

Вооружившись длинными кочергами, люди стояли у заслонок печи, подобно бесам у входа в преисподнюю. Синие очки дали и мне, чтобы я мог подойти максимально близко и заглянуть в эту пышущую жаром печь. Внутри кипели шестьдесят тонн стали - вот такая каша варится на здешней кухне! На поверхности варева постоянно образовывались и лопались пузыри - крупные белые глаза лениво, медленно открывались и снова закрывались. Сами кирпичи, из которых сложена печь, были раскалены докрасна, до той температуры, при какой плавится железо и образуется сталь.

Люди, которые варят сталь, наверняка любят своих жен и детей. Дома они, как все простые люди, выгуливают собак и выращивают овощи. Здесь же, на работе, в них не чувствовалось ничего человеческого! Они казались придатками жутких фантастических механизмов: громыхая, двигались вдоль всего цеха, перетаскивали электрический коксовыталкиватель, который запускал в жерло печи клешню с тонной металла; подкрадывались к дверцам печи с железными прутьями и стояли в облаке пара от застывающего металла. Они переключали рычаги, которые перекидывали раскаленные заготовки с одного конца цеха на другой. Пот градом катился по лицам сталеваров, их рабочая одежда выглядела нарочито небрежной.

Правда, время от времени - когда печь только наполнялась и гул топки звучал на октаву ниже - те же самые рабочие скатывали бумажные шарики и швыряли ими друг в друга… или же обсуждали достоинства любимых команд, каких-нибудь «Рейнджерс» или «Селтика». Лично на меня подобные сценки действовали успокаивающе. Они доказывали, что сталевары все-таки обычные люди!

В городе стали я узнал, сколько замечательных творений вышло из здешних печей: это и Тей-Бридж, являющийся частью моста Форт-Бридж; и трагически погибшая «Лузитания», а также великолепные лайнеры «Аквитания», «Олимпик» и крупнейший в мире линкор «Худ», бесчисленные локомотивы, многие мили железнодорожных рельсов, балки и бесконечные котельные листы…

При посещении сталелитейного завода вы и сами вынуждены постоянно смотреть в оба и проявлять пыл (да простится мне этот невольный каламбур). В какой-то момент вас окатывает волной горячего воздуха: приближается нечто опасно горячее. Вы оглядываетесь по сторонам - ничего! Однако жар нарастает. Инстинкт самосохранения заставляет вас взглянуть вверх, и вы видите, как над вашей головой проносится раскаленная добела 20-тонная болванка - она зажата в клешне подъемного крана, и по всей поверхности металла ежесекундно рождаются и умирают крохотные огненные саламандры! Вы непроизвольно пригибаетесь и лишь затем замечаете дьявола в синих очках: он сидит в кабине подъемного крана в пятидесяти ярдах от вас и насмешливо ухмыляется, склонившись над рычагами. Описав плавную дугу, раскаленная болванка опускается на прокатный стан - движение легкое и нежное, будто девичий вздох!

Болванка лежит - невинная, укрощенная, кажется, что вы могли бы наклониться и погладить ее. Однако попробуйте приблизиться к ней на ярд, и гарантирую - вы отскочите в сторону, как ужаленный. В этом куске металла ощущается адский жар, способный в одно мгновение испепелить плоть.

Поторопитесь! - говорит мой гид, бросая взгляд на наручные часы. - Сейчас будут открывать заслонку!

Мы отправляемся в другой конец плавильного цеха, чтобы стать свидетелями самого впечатляющего зрелища в этом производственном спектакле. С минуты на минуту произойдет ежедневное чудо: шестьдесят тонн бурлящей жидкой стали выльются из жерла печи и потекут по наклонному желобу в 90-тонный литейный ковш. Возле заслонки стоят рабочие с железными прутьями, они осторожно подбираются к тонкой жаропрочной перегородке, которая разделяет нас и огнедышащий ад. Несколько движений - и в воздухе возникает двадцатифутовый фонтан огненных брызг, которые падают в радиусе тридцати ярдов. Сталь пошла!

Невозможно смотреть на нее незащищенными глазами. Даже сквозь темно-синие стекла жар расплавленного металла обжигает слизистую. Поток бежит густой маслянистой струей в просторный котел и там гудит и булькает, моргая вулканическими глазами, образую белую пленку на поверхности… Сталь! Но разве возможно думать о ней как о стали? Кто может представить эту субстанцию застывающей в болванки и пластины? Шестьдесят тонн жидкой стали больше всего напоминают огромную ванну жидкого белого крема!

Я стоял в безопасном удалении от фонтана искр и наблюдал за людьми, которые производят сталь. Это шотландцы, которые расхаживают в своих кожаных фартуках, с серьезными, угрюмыми лицами опираются на железные шесты. Шотландцы, которые внимательно вглядываются в фонтаны искр сквозь защитные стекла подъемных кранов, - ожидая мига, когда возможно будет наполнить гигантские ковши кипящим стальным варевом, вытекающим из открытых дверей печей. Я считаю, что каждый ребенок должен в процессе своего образования посетить сталелитейное производство. Это очень поучительное зрелище, которое прекрасно иллюстрирует матрицу современного мира. Лестница цивилизации сделана из металла. Человек двигался по ней от камня к бронзе, затем к железу и вот теперь - к стали. При помощи этих металлов он шаг за шагом прокладывал себе путь от болот к современным джунглям…

Покинув цех, я наткнулся во дворе на огромную кучу старого железа. Там были железные дверцы от домашних печек, проржавевшие кастрюли и чайники, ярды железных труб, а также неопознанные кусочки железа, некогда игравшие важную роль в жизни и в конце концов попавшие в руки человека, который бродит по дворам со своей тележкой и скупает железный лом. Расковыряв носком ботинка кучу высотою в фут, я откопал железный бюстик мистера Микобера!

Да уж, в самом ближайшем времени ему наверняка «что-нибудь да подвернется». В разбитой и искореженной компании бюсту предстоит отправиться в огненное чистилище.

Все старые, изрядно потрепанные временем формы будут стерты огнем, индивидуальность каждой вещи бесследно сгинет, растворится в кипящем котле. Их смешают с веществами, которые помогут обрести им новые достоинства, присущие стали. И в таком виде - возрожденные, но неузнаваемые - старые железяки снова вернутся в наш мир.

Я попытался угадать, в каком обличье - в виде железнодорожных рельсов, бойлерных листов, локомотива или лайнера - начнет свое новое анонимное существование эта маленькая забавная вещица, которая некогда была мистером Микобером.

В химической лаборатории происходило тестирование произведенной стали. Люди в халатах склонялись над тонкими стеклянными трубочками, всматривались сквозь стекла очков, фиксируя изменение цвета, табулировали, взвешивали, подсчитывали содержание углерода, фосфора и серы.

И наконец, финальная сцена: в комнате находятся трое мужчин, они стоят с книжечками перед огромной машиной. Опытный образец закладывается в крепления, и машина начинает со страшной силой растягивать стальную полоску. По окончании испытания она выплевывает образец вместе с соответствующим приговором.

Сорок два! - зачитывает вслух один из проверяющих и делает запись в книжечке.

Новая полоска стали поступает на испытание. И вновь слышится громкий щелчок и голос:

Сорок два!

Таким образом метрологи измеряют предел прочности стали при растяжении и фиксируют его в терминах, не поддающихся моему пониманию. Звучит это примерно так: «Сила растяжения 38 тире 42 тонны на квадратный дюйм; при этом предел пропорциональности не менее шестнадцати тонн на квадратный дюйм» (надеюсь, хотя бы в «Ллойде» понимают, что это означает).

В управлении завода мне любезно предоставили статистические данные. Нет, меня буквально по самые уши завалили статистикой, и все это - со снисходительной улыбкой специалиста, который видит перед собой полного профана. Я и вправду не сильно продвинулся в металлургии, но одно теперь знаю точно: там, в Мотеруэлле, держат грозный вулкан под полным контролем.

В нескольких милях от Глазго стоит городок под названием Гамильтон, здесь же располагаются угольные шахты, по которым сэр Гарри Лаудер в свое время «бродил в подземных сумерках» с шахтерской лампой в руке. Вдалеке над живописными изгибами Клайда высятся мрачные трубы сталелитейного производства Мотеруэлла - они похожи на черные пальцы, устремленные в небо. И ровно посередине находится самый печальный дом в Шотландии. Я имею в виду наследственное поместье семейства Гамильтонов, старинный дворец первых герцогов Шотландии, герцогов Брэндона и Шательро во Франции. Сегодня это строение принадлежит эдинбургскому подрядчику, который потихоньку растаскивает его на камни. Хотел бы я знать, что чувствует человек, подрубающий корни шотландской истории…

Дворец Гамильтонов был, пожалуй, самым великолепным и величественным зданием во всей Великобритании. Рассказывают, будто король Эдуард - а он останавливался здесь в 1878 году, еще в бытность принцем Уэльским - признавался хозяину: «У моей матушки чертовски много отличных дворцов, но ни один из них и в подметки не годится вашему!»

Я услышал эту историю из уст старика-шотландца, который в те годы служил у Гамильтонов помощником конюха. Не берусь утверждать, будто принц изъяснялся именно такими словами, однако смысл высказывания сохранился, а стиль… Да кто я такой в конце концов, чтобы приглаживать вербальную традицию шотландского народа?

В пору расцвета дворец Гамильтонов, наверное, выглядел как старший брат Букингемского дворца. Величественное здание в георгианском стиле стояло посреди парка. Коринфские колонны поддерживали огромный портик, рядом находились превосходные конюшни, при которых работала школа верховой езды, и добротные надворные постройки.

Парадная лестница из черного голуэйского мрамора не менее знаменита, чем хрустальная лестница старого Девонширского дворца; она вела в тронный зал, где некогда восседали герцоги, представители древнейшего рода, породнившегося с шотландской короной. Роль трона играло великолепное посольское кресло, вывезенное из Санкт-Петербурга Александром Гамильтоном, десятым герцогом, который служил послом в России. Теперь дворец лежит в руинах. Небо заменяет ему крышу, а звезды - канделябры. Отсыревшие кусочки позолоченного карниза отваливаются и падают вниз, собираясь на полу просторного вестибюля у ног двух гигантских кариатид, выполненных французским литейщиком Луи Сойером.

Я не ведаю более драматического конфликта (по крайней мере в пределах Великобритании) между старым миром и новым. Дворец Гамильтонов, несомненно, принадлежит прошлой эпохе, как и окрестные леса, где еще нет-нет да и вспорхнет фазан или мелькнет заячий хвостик. Но дымовые трубы с каждым годом подбираются все ближе и ближе к прекрасному строению, а угольные шахты уже проходят непосредственно под дворцом. Если присмотреться, то в полях можно заметить полосу более светлой травы - она вдвое шире, чем прогулочная аллея в парке Сент-Джеймс, и тянется, прямая, как стрела, меж двумя рядами деревьев. Это все, что осталось от парадных подъездных путей к дворцу, по которым в прошлом пронеслась не одна блестящая кавалькада, а то и карета с королевским гербом…

Я потерянно бродил по мертвому дворцу Гамильтонов. Тишину нарушали лишь тихий шорох дождя да грохот время от времени отваливавшейся штукатурки. Во время экономического спада, последовавшего за наполеоновскими войнами, десятый герцог Гамильтон нанял рабочих в соседнем городке (том самом Гамильтоне) для капитальной перестройки дворца. Сохранились записи, свидетельствующие, что 22 528 лошадей притащили 28 056 тонн камня для самого здания, еще 5153 лошади доставили 7976 тонн камня для конюшен, а 1024 лошади привезли 1361 тонну извести, песка и шифера.

Огромные коринфские колонны - высотой в двадцать пять футов и диаметром три фута три дюйма - были выточены каждая из цельного блока на каменоломнях Далсерфа в восьми милях от дворца. Чтобы доставить одну такую колонну, использовали гигантскую телегу, запряженную тремя десятками клайдсдельских тяжеловозов. Эта стройка стала событием века! Наверняка герцог Александр не думал не гадал, что все его титанические усилия поглотят зыбучие пески исторических перемен!

Во дворце был Египетский зал, в котором герцог хранил купленный для себя гроб. Это был базальтовый саркофаг египетской принцессы, который Гамильтон приобрел на торгах за 10 тысяч фунтов стерлингов (переторговав, таким образом, Британский музей). Сегодня пустой зал мокнет под дождем, и, прогуливаясь по нему, я услышал предостерегающий крик: «Посторонись!» Посмотрев наверх, я увидел, что по оголившимся перекрытиям пробирается человек. В руках он нес кирку, очевидно, намереваясь, обрушить очередной центнер того, что некогда было полом библиотеки.

Однако особенно остро трагедия Гамильтоновского дворца ощущается в помещении мавзолея - в прошлом самой величественной частной усыпальницы на территории Великобритании. На ее строительство герцог Александр потратил 130 тысяч фунтов стерлингов и рассчитывал, что его набальзамированное тело будет лежать в этом здании рядом с останками других Гамильтонов - как он думал, вечно. Когда дошло до продажи имения, город Гамильтон - очевидно, в порыве сентиментальных чувств - приобрел здание мавзолея (кстати, за сущие гроши!). Отцы города намеревались устроить здесь грандиозный военный мемориал, который прославил бы Гамильтон на всю страну.

Массивное здание по соседству с дворцом больше всего напоминает мавзолей Адриана в Риме. Человек, которого город назначил присматривать за бывшей гробницей Гамильтонов, на протяжении восемнадцати лет служил герцогской семье. Раньше в его задачу входила чистка и полировка восемнадцати величественных гробов, в которых покоились бывшие герцоги и их супруги. Полагаю, никто не способен прочувствовать весь пафос дворца Гамильтонов так, как этот старый верный слуга. Ему с детства было привито почтение к древнему роду и дворцу, оно вошло в его плоть и кровь, и благодаря этому сегодня он производит впечатление человека, пережившего день Страшного Суда. Вооружившись ключами, он повел меня к бывшей герцогской гробнице.

Это удивительное место, своеобразная крепость, предназначенная противостоять губительным веяниям времени. Над многочисленными склепами высится круглая часовня с внушительным куполом. Мозаичный пол выложен яшмой, белым и желтым мрамором, красным и зеленым порфиром. Цветные плитки разделены полосами черного голуэйского мрамора. Часовня знаменита эхом, которое длится шесть секунд. Легчайший шепот в одном конце галереи шепотов под куполом переносится на другой. Напротив входа в мавзолей располагается большой блок из черного мрамора, на котором раньше лежало тело герцога Александра в саркофаге из Древнего Египта.

Служитель, который на протяжении многих лет полировал саркофаг, описал его мне во всех подробностях. По его словам выходило, что это был один из чудеснейших саркофагов во всем мире. Он принадлежал будто бы дочери Рамзеса I. Сделан он был из черного базальта, причем так тщательно, что полностью воспроизводил формы почившей принцессы. Старик утверждал, что в твердом камне четко виднелись даже ноготки на руках и ногах. Вся поверхность саркофага - от головы до пят - была покрыта древнеегипетскими иероглифами.

И где же он теперь? - поинтересовался я.

В ответ я услышал невероятную историю. Оказывается, в 1923 году после продажи мавзолея все гробы с телами высокородных герцогов извлекли из ниш, погрузили на телегу и вывезли в чистое поле рядом с городским кладбищем Гамильтона. Этой постыдной участи сумели избегнуть лишь одиннадцатый и двенадцатый герцоги: по просьбе герцогини Монтроз (дочери того самого двенадцатого Гамильтона) их тела транспортировали на остров Аран и захоронили там. Остальных герцогов закопали в общей могиле даже не на кладбище, а в поле. Среди них оказался и несчастный Александр Гамильтон в своем бесценном базальтовом саркофаге.

Нет, вы когда-нибудь слышали нечто подобное? - возмущался старик-смотритель.

Я отправился на кладбище, которое значительно расширилось за последние годы. Теперь пресловутое поле уже входит в территорию кладбища. На могиле стоит общая табличка, в которой указываются фамилии всех шестнадцати герцогов. Здесь лежит Гамильтон, в 1712 году погибший от руки лорда Мохэна во время знаменитой дуэли в Гайд-парке. С ним вместе похоронен шестой герцог, который был женат на одной из прекрасных сестер Ганнинг. Я отыскал имя десятого герцога Гамильтона - создателя, увы, недолговечных дворца и мавзолея. Этот человек был лордом-распорядителем на коронациях Вильгельма IV и королевы Виктории. Он являлся носителем двух титулов маркиза, трех графских и восьми баронских титулов. В возрасте сорока трех лет он женился на Сюзанне Юфимии - младшей дочери Уильяма Бекфорда, легендарного автора романа «Ватек». И такой человек покоится в общей могиле вместе со своим гробом, который сейчас уже стоит, наверное, 50 тысяч фунтов стерлингов. Всего в нескольких ярдах оттуда, сразу за кладбищенской стеной, громоздятся дымящийся шлаковый отвал и огромное колесо на входе в шахту… На мой взгляд, это великолепный урок на тему тщеты человеческих амбиций!

После кладбища я отправился в расположенный по соседству парк Кэдзоу, в котором обитало последнее стадо диких белых коров - тех самых, что бродили по шотландским просторам во времена древних римлян. Парк Кэдзоу - одно из самых замечательных мест в Шотландии. Только что вы находились в промышленном городе и вдруг попадаете в уголок нетронутой природы, остаток древнего Каледонского леса, который раньше простирался от Клайда до самого Приграничья. Здесь растут дубы-великаны, хотя от половины из них сохранилась лишь внешняя оболочка. Одно из деревьев - «Дуб Уоллеса» - имеет такое гигантское дупло, что в нем свободно помещаются восемь человек. Шлепая по сырой траве и глядя на эти древние деревья, которые тянули свои корявые сучья к небу, я подумал: вот идеальное место для «проклятой пустоши у Форреса».

Я подошел к воротам, на которых красовалось объявление «Осторожно! Дикие коровы представляют опасность», перелез через них и углубился в парк. Долгое время мне не удавалось увидеть никаких диких коров. Я прошел, должно быть, три мили по мокрой траве, прежде чем эти неуловимые животные внезапно возникли передо мной. Они выглядели настолько опасными, насколько может быть опасным дикий скот! Коровы были чисто белыми с черными мордой, ушами и копытами. Они в большей степени походили на американских бизонов, чем на обычных хайлендских коров.

Эти животные являются последними представителями вымирающей породы. В некоторой степени эту честь с ними разделяют чиллингемские коровы из Нортумберленда. Но там порода выражена не столь явно, поскольку в ходе селекции черными отметинами пожертвовали в пользу случайно возникшей розовоухой разновидности. В парке же Кэдзоу с этим строго: мне рассказывали, что все телята, имеющие хоть малейшие отклонения от идеального экстерьера, безжалостно уничтожаются.

Недалеко от маленького, но столичного города Эйр, поблизости от знаменитого моста через реку Дун, на обочине дороги стоит старая глинобитная хижина. В ней в 1759 году родился Роберт Бернс.

Этот маленький домик с низкими белеными стенами и соломенной крышей является центром паломничества многих поклонников поэта. В этом смысле он похож на Стратфорд-на-Эйвоне, хотя я бы сказал, что Бернс значит для Шотландии больше, чем Шекспир для Англии. В то время как англичане глубоко почитают Шекспира, Бернса попросту любят.

Культ Шекспира в Англии носит несколько академический и холодный оттенок (если речь не идет об откровенном лицемерии) - и, между прочим, вспомните, где находится Шекспировский театр. В то же время Бернс и поныне остается теплой и живой частью повседневной жизни шотландцев. Всякий раз, когда вижу кипящий чайник на очаге шотландца, я вспоминаю Бернса, ведь он был певцом обычных вещей и вложил в них частичку своей души. Я уверен, если бы он избрал себе участь драматурга, то целая сеть театров Бернса раскинулась бы по всей Шотландии.

Ведь Бернс воплощал в себе не традицию, а живую силу. Шотландцы повторяют его стихи, каждое слово, сказанное Бернсом, продолжает жить в народе.

Для англичанина встреча с настоящим бардом - экстраординарное событие. Мы часто используем данный термин, но, по сути, не знаем, что он означает. Ведь у нас, в Англии, много поэтов, но нет ни одного барда. Скажу больше, у нас есть первоклассные поэты, уровнем повыше, чем Бернс. Но ни один из них не повлиял на наши жизни так, как повлиял Роберт Бернс на жизни шотландцев. Его, конечно же, бессмысленно сравнивать с Шекспиром: второй - всемирно известный художник слова, принадлежащий всему человечеству; первый - поэт местного значения. Если уж с кем и сравнивать Бернса, так с Данте: итальянец был певцом своего города, шотландец - своей округи. Данте писал на тосканском диалекте, Бернс - на провинциальном наречии.

В то время как сэр Вальтер Скотт открыл свою страну окружающему миру, Бернс объяснил Шотландию самой себе. Многие из тех, кто не прочел ни одной строчки из Бернса, тем не менее его цитируют. А все потому, что его песни носятся в воздухе, его стихи звучат в домашней обстановке, возле камелька. Порой глядишь на человека весьма скромного происхождения и образования и гадаешь: откуда он взял эти строчки из Бернса - из прочитанной книжки или же запомнил с детства и на всю жизнь. Я не знаю ни одного английского поэта, чьи стихи, фигурально выражаясь, лежали бы у камина, свернувшись клубком, как старый верный пес. Увы, как я уже сказал, у нас в Англии нет своих бардов.

Лично я воспринимаю Бернса как шотландского Пана (и полагаю, Хенли задолго до меня пришел к такому же выводу!). Он был подвержен всем языческим соблазнам, и это стало естественной реакцией на воинствующий кальвинизм той эпохи. Я легко могу вообразить, какую нечестивую радость доставляли бы мне стихи Бернса - а он всю жизнь пел хвалу вину, женщинам и поэзии, - живи я в тогдашней Шотландии и страдая от перегибов старорежимного пресвитерианства.

Столетия религиозных репрессий сказались на характере и творчестве этого человека. По сути, он стал единственным всплеском чувственной гуманности и простодушной радости жизни, который Шотландия позволила себе со времен реформации. Бернс постоянно дразнил гусей, щелкал своими языческим пальцами перед носом у мрачной церкви, у злобного и уродливого, недалекого и злопамятного, у вечно сующего свой нос в чужие дела бога шотландских лавочников. Они были антагонистами - этот мстительный бог и поэт. Ведь Бернс любил жизнь во всех ее проявлениях, с готовностью раскрывал объятия природной красоте. Он был фавном, родившимся в век штиблет с резинками. Он много грешил в жизни, однако периодически наследственность и воспитание брали верх, и тогда Бернса одолевали угрызения совести и приступы почтительности перед мрачной моралью. Неоднократно случалось, что пророческий запах серы достигал ноздрей поэта и заставлял на время отказаться от обычной беспутной жизни. В конце концов это обычное дело! Покажите мне такого шотландца, который, шествуя «стезей веселья в вечный огонь ада», время от времени не останавливался бы на этом пути и не прислушивался к далекому перезвону церковных колоколов. А Бернс был шотландцем до мозга костей! Для него самого было бы лучше, если бы он не афишировал свои пантеистические эскапады, а жил тихо-спокойно и по воскресеньям, как все, ходил на праздничную службу в церковь. Но нет, он не мог поступать, как все. Только два человека в истории Шотландии открыто, не скрываясь, шли на адюльтер: Босуэлл и Бернс. Первый привык не обращать внимания на общественное мнение, второму было плевать на себя. Из этого вовсе не следует, что эти двое были похожи. Демонстративное пренебрежение к общепринятым нормам морали - единственное, что их роднило, и, скорее всего, это простое совпадение.

Бернс мне видится наиболее привлекательным и в некотором смысле наиболее достойным сочувствия персонажем шотландской истории. По масштабам своей жизненной драмы он вполне достоин стоять плечом к плечу с Марией Стюарт, и кстати, мне почему-то кажется, что эти двое прекрасно поладили бы между собой! Бернс на протяжении всей жизни сохранял некую по-детски невинную душевную обнаженность. Никто не смеет судить поэта, пока не прочтет его писем и стихов (причем опубликованных в первоначальном виде, без редакторских купюр). Бернс поразительно искренен. Даже пытаясь рисоваться, он выдает себя самим характером своих претензий. По сути дела, он был простым крестьянином, которому выпала нелегкая обязанность стать голосом своего народа, озвучить чаяния многих поколений безмолвных крестьян. Его стихи - простые, грубоватые и жизнерадостные - стали средством выражения всех тех печалей и радостей, которые на протяжении веков безмолвным грузом лежали на душе у простых шотландцев. И Бернс блистательно нарушил это молчание! За тридцать шесть лет жизни он умудрился воспеть все то, что копилось веками и что другие шотландцы (в точности похожие на него) выразить не сумели. Немудрено, что он прожил так мало. Слишком уж большая нагрузка для одного-единственного голоса! Многие критики считают, что Бернс родился не на своем месте. Что, окажись он в положении Байрона, жизнь поэта сложилась бы куда счастливее. Не знаю, не знаю… Бернс ведь в первую голову (да и в последнюю тоже!) был крестьянином. И обладай он возможностями Байрона, это вряд ли сделало бы его более счастливым. А срок жизни обоим отпущен одинаковый.

Если рассуждать чисто по-человечески, то из всех сынов Шотландии Бернс был, пожалуй, самым ярким и привлекательным. Многие последующие поколения респектабельных лавочников пытались втиснуть его в общепринятые каноны, изобразить добропорядочным шотландским христианином. Напрасное занятие! Бернса затруднительно представить себе почтенным, уважаемым гражданином - по крайней мере в том смысле, в каком это слово понимает церковный староста. Аморальное поведение Бернса, грехи Марии Стюарт и пьянство Красавца Принца Чарли в последние годы жизни - вот три момента, которых гордые шотландцы предпочитают не касаться в разговоре. Не было этого, и все! Кальвинистская церковь, выросшая на основе католической нетерпимости, вообще отказывается обсуждать темы, из которых невозможно вывести должной христианской морали (понимай, восславить добродетель). А в случае с Бернсом это, мягко говоря, весьма и весьма затруднительно. Тот факт, что принц Чарли на склоне жизни напивался пьяным и поколачивал жену, наверное, можно как-то объяснить. Однако трудно придумать оправдание Бернсу, когда речь заходит о его незаконнорожденных детях. Он по крайней мере мог бы предаваться страсти тайно, не разглашая свои скандальные похождения. Это существенно бы облегчило задачу его потомкам, желающим обелить память поэта и ввести его в круг добропорядочных мещан. Странно, но я почему-то не могу отделаться от мысли, что Джон Нокс скорее бы понял Бернса, чем какого-нибудь среднестатистического пресвитера кальвинистской церкви.

Недавно мне довелось прочитать любопытное замечание по поводу чисто гэльского экстремизма шотландцев, которые с одинаковым энтузиазмом воспринимают и Бога Кальвина, и пантеизм Роберта Бернса. Какова же их истинная религия? Ведь невозможно примирить одно с другим. А ни один порядочный пресвитер не допустил бы Бернса в свое жилище. Какое право имеет этот распутный пьяница и соблазнитель находиться в благочестивом доме! С другой стороны, кто возьмется утверждать, будто Генеральная ассамблея пресвитерианской церкви - более значимое событие в Шотландии, нежели Ночь Бернса? Не стану дальше развивать эту мысль, иначе эдак я скоро договорюсь до того, что именно Пан (а вовсе не Моисей) является признанным пророком Севера.

Как поэт Бернс представляет собой неизменную загадку для англичан. Его произведения служат лишним доказательством того, что шотландцы - совершенно чуждая для нас нация. Средний англичанин не способен понять стихи Бернса, даже вооружившись глоссарием. А если средний англичанин чего-то не понимает, то он этому не доверяет.

Сегодня, когда к списку современных тиранов добавилось еще и радио, все население Британских островов имеет возможность двадцать пятого января присутствовать (пусть и заочно) на торжественном приеме в Клубе Бернса. И вот англичане слушают трансляцию из Шотландии, где под звон бокалов льются бесконечные речи с нагромождением непривычных «р-р», и искренне недоумевают: действительно ли эти сумасшедшие шотландцы искренне верят в то, что говорят, или же просто пользуются благовидным предлогом, чтобы напиться? Сами-то англичане предаются послеобеденному патриотизму лишь несколько раз в году, в дни памятных исторических побед. Ну не странно ли, что шотландцы - в общем-то трезвая и здравомыслящая нация - поднимают такой шум из-за какого-то поэта! Трудно себе представить, чтобы весь цвет английского бизнеса собрался вместе с местными баронетами, «шишками» из торговой палаты и духовенством ради того, чтобы поднять бокал за здоровье Шекспира, Мильтона или даже Шелли.

Следует признать, что иностранцев вообще обескураживает непомерная любовь шотландцев ко всяческим литературным обществам. Здесь практически в каждом городе есть общество Бернса, общество Стивенсона и общество Скотта. Я абсолютно уверен: стоит только какому-нибудь достаточно знаменитому шотландскому писателю скончаться, как тут же в Эдинбурге или Глазго соберутся его почитатели и примут решение образовать очередное литературное общество. Наверняка от такой участи не застрахован даже сэр Джеймс Барри (хоть он и покинул Шотландию ради Англии).

Некоторые англичане, черпающие свое представление о шотландцах из юмористического «Панча», считают явной аномалией тот факт, что такая практичная нация, как их северные соседи, делает культ из кучки национальных идеалистов. Для шотландцев было бы естественнее сформировать Общество Макадама или же Общество Макинтоша - в честь изобретателя непромокаемого дождевика. А еще правильнее (опять же, опираясь на образ, созданный «Панчем») было бы организовать Обеденный клуб Паттерсона, дабы почтить память основателя Банка Англии! Но повальное увлечение шотландцев литературой (да еще вкупе с фанатичным стремлением задним числом обелить некоторых ее представителей) воспринимается беспристрастными наблюдателями как некая эксцентричность общественной жизни Шотландии. Никто из этих независимых наблюдателей не взял на себя труд проанализировать: помогает ли такое полуофициальное поклонение лучшему пониманию литературы, или, может быть, организованные почитатели слишком заняты организацией нескончаемых обедов в честь своего кумира, чтобы читать его книжки. Однако факт остается фактом: литературные общества в Шотландии процветают, и тенденция эта требует своего объяснения.

Я уже высказывал мысль, что у шотландцев особый талант к созданию военных мемориалов. Сознание каждого шотландца уже само по себе национальный мемориал. Если добавить к этому клановый дух и крайне сильный местный патриотизм, то вы сможете понять человека, который за всю свою жизнь не прочел ни строчки из Стивенсона, но тем не менее является самым ревностным членом его литературного сообщества.

Как жалко подчас выглядят дома, в которых увидели свет гении. Маленькая хижина, которую отец Бернса собственными руками построил у обочины дороги на Аллоуэй, сегодня с выражением легкого удивления взирает на современный домище, возведенный по соседству. В этом доме собрано множество разрозненных предметов, так или иначе связанных с жизнью великого поэта.

Я миновал турникет. Сопровождать меня взялся старичок-смотритель. Он благоговейно снимал фланелевые покрывала с застекленных витрин и демонстрировал личные письма и рукописи Бернса. Старик на память цитировал произведения поэта, и никогда еще я не слышал такого грамотного и проникновенного чтения. Он придавал значение каждому слову. В музее хранилась часть первоначальной рукописи «Тэма О"Шентера», семейная Библия Бернсов и множество хрупких страничек, исписанных коричневыми чернилами и посвященных путешествию поэта по Хайленду.

Кто-то заглянул в комнату и вызвал моего гида на несколько слов. Я остался один на один с типичной музейной экспозицией, представлявшей собой случайное сборище старых книг с личными посвящениями Бернса, фрагментов его переписки с различными людьми, кусочков стекла, на которых он алмазом нацарапал несколько слов. Все эти экспонаты помогают благодарным потомкам как-то приблизиться к давно умершему гению. Я подумал: какую блистательную поэму мог бы написать Роберт Бернс по поводу «Музея Роберта Бернса»!

Старик вернулся, дабы завершить экскурсию, но я почувствовал, что он утратил ко мне интерес. До того, как его вызвали из комнаты, он горел желанием показать мне абсолютно все. Теперь же казалось, будто он хочет поскорее меня выпроводить и запереть музей. Мы подошли к очередной витрине - на ней лежал текст «Стихов о Мэри, которая ушла на небеса». Смотритель остановился и начал декламировать:

Уходит медленно звезда, Встречая розовый рассвет, Напоминая, как всегда, О том, что Мэри больше нет Моя возлюбленная тень, Ты знаешь ли в ином краю, Что для меня померкнул день, Что плач терзает жизнь мою?

Мне это наскучило. Я предпочел бы, чтобы этот человек со своим чудесным голосом почитал что-нибудь на родном шотландском наречии. Только я было собрался вежливо прервать смотрителя, как заметил, что глаза его полны слез. Он стоял передо мной в лучах послеполуденного солнца и выглядел таким потрясенным, что мне сделалось стыдно за свое нетерпение. Справившись с волнением, старик перешел ко второй строфе, затем к третьей… Он прочитал все стихотворение, и снова я подумал, что никто еще не вкладывал столько чувства в старую погребальную песнь. Голос его дрожал от слез, и я почувствовал себя очень неуютно, осознавая свою беспомощность перед лицом чужого горя. Что же все-таки происходит? Было ясно, что простая декламация стихотворения Бернса не могла так расстроить старика. А он тем временем продолжал:

С годами вижу все ясней Тебя, угасшую навек. С годами воды все сильней, Все глубже роют русла рек. Моя возлюбленная тень, Ты знаешь ли в ином краю, Что для меня померкнул день, Что плач терзает жизнь мою?

Слезы собирались у него в уголках глаз и скатывались по морщинистым щекам.

Прошу простить, - сказал старик, - я только что узнал, что моя жена умерла…

Знаете, в стихах Бернса есть все - на любые случаи жизни, как хорошие, так и плохие. Я обнаружил в них сочувствие. Наверное, Бернс хорошо понимал, что должен чувствовать человек в такую минуту…

Остановившимся взглядом окинул он помещение музея. Машинально набросил покрывало на витрину с рукописями, посмотрел на портрет Горянки Мэри. Затем, как бы очнувшись от забытья, старик встрепенулся и указал на стоявшую в сторонке хижину Бернса.

Наверное, вам придется сходить туда самому, - произнес он. - Если вы, конечно, не возражаете…

Какие тут могли быть возражения! Я был только рад уйти и оставить старика наедине с его горем. Я брел по дорожке и думал: как странно, в эту печальную минуту, что рано или поздно наступает у всех в жизни, Бернс снискал дань уважения, которая стоит признания десятков академических критиков.

Я уже отметил, что родной дом Бернса стоит у дороги и взирает на мир с робким удивлением. То же самое безропотное выражение написано на лице дома Шекспира в Стратфорде-на-Эйвоне. Так и кажется, будто оба этих скромных жилища вырвали из их привычного мира (в котором они выглядели вполне уместными) и поставили на службу вековому почитанию.

Свой новый священный долг они принимают с видимым смущением. Оно и понятно: маленькая белая мазанка, сложенная из плитняка, в прошлом вообще ничего не стоила и вдруг стала важной для всего мира. Люди старательно отреставрировали колченогие стулья, кровать в алькове, на которой когда-то родился Роберт Бернс, и прочую разрозненную грошовую мебель. Они почтительно взирают на весь этот хлам, сдувают с него пылинки и тем самым создают странную атмосферу нереальности происходящего. Пустующие особняки выглядят не так противоестественно, как эти убогие хижины, которым самой судьбой предназначено везти тяжкий воз труда и нищеты. Праздность выглядит органично в роскошном дворце, а эти жалкие халупы с самого момента своей постройки привыкли к непрестанному труду. Отсутствие работы для них равносильно смерти! Я подумал: если в домике и водятся призраки, то это, должно быть, крайне огорченные и озабоченные призраки. Мне легко себе представить, как покойная миссис Бернс озадаченно покачивает головой: да что же такое случилось с ее старым домом? Какие непонятные чары наложило на него время? И зачем сюда приходят все эти мужчины и женщины, которые с трепетом прикасаются к старому креслу и со слезами на глазах заглядывают в расположившийся напротив очага темный альков? Во имя всего святого, пусть ей объяснят, что здесь происходит! Вот интересно, удивилась бы покойница, если бы узнала, что Шотландское общество Бернса выложило за ее ветхую хижину четыре тысячи фунтов? Скорее всего, она как истинная шотландка объявила бы это греховным расточительством и не на шутку рассердилась.

А что уж говорить про семейную Библию за тысячу семьсот фунтов!

Здесь, под крышей этого дома, Китс написал откровенно неудачный сонет и письмо к Рейнолдсу, в котором высказывал совершенно удивительную мысль в отношении Бернса (во всяком случае ничего более удивительного мне читать не доводилось).

Мы отправились к аллоуэйскому «пророку в своем отечестве» - писал Китс, - подошли к домику и выпили немного виски. Я написал сонет только ради того, чтобы написать хоть что-нибудь под этой крышей; стихи вышли дрянные, я даже не решаюсь их переписывать. Сторож дома надоел нам до смерти со своими анекдотами - сущий мошенник, я его просто возненавидел. Он только и делает, что путает, запутывает и перепутывает. Стаканы опрокидывает «по пять за четверть, двенадцать за час». Этот старый осел с красно-бурой физиономией знавал Бернса… да ему следовало бы надавать пинков за то, что он смел с ним разговаривать! Он называет себя «борзой особой породы», а на деле это всего лишь старый безмозглый дворовый пес. Я бы призвал калифа Ватека, дабы тот обрушил на него достойную кару. О вздорность поклонения отчим краям! Лицемерие! Лицемерие! Сплошное лицемерие! Мне хватит этого, чтобы в душе заболело, словно в кишках. В каждой шутке есть доля правды. Все это, может быть, оттого, что болтовня старика здорово осадила мое восторженное настроение. Из-за этого тупоголового барбоса я написал тупой сонет. Дорогой Рейнолдс, я не в силах расписывать пейзажи и свои посещения различных достопримечательностей. Фантазия, конечно, уступает живой осязаемой реальности, но она выше воспоминаний. Стоит только оторвать глаза от Гомера, как прямо перед собой наяву увидишь остров Тенедос; и потом лучше снова перечитать Гомера, чем восстанавливать в памяти свое представление. Одна-единственная песня Бернса будет ценнее всего, что я смогу передумать на его родине за целый год. Его бедствия ложатся на бойкое перо свинцовой тяжестью. Я старался позабыть о них - беспечно пропустить стаканчик тодди , написать веселый сонет… Не вышло! Он вел беседы со шлюхами, пил с мерзавцами - он был несчастен. Как это часто бывает с великими, вся его жизнь с ужасающей ясностью предстает перед нами в его творениях, «как будто мы поверенные Божьи» .

Даже не говоря о блистательной фразе «поверенные Божьи», это изречение ценно тем, что является полностью исчерпывающим по теме «Роберт Бернс». Да и для чего, скажите на милость, нужно описывать жизнь поэта? Я понимаю: его личность столь привлекательна, что как магнитом притягивает биографов. Но стоит ли пытаться улучшить то, что уже сделано превосходно? Стихи Бернса являются лучшей его биографией. И, читая их, мы и впрямь ощущаем себя «поверенными Божьими».

Покидая маленький белый домик, я думал: если бы Бернсу представилась возможность вернуться на землю - ненадолго, на часок, чтобы успеть написать одно-единственное стихотворение, то он наверняка провел бы этот час в своем родном доме на обочине Аллоуэйской дороги. Хотел бы я прочесть это стихотворение…

Иное дело с Бернсом: уж здесь-то никаких неясностей, вы движетесь по маршруту в ослепительном сиянии топографических фактов. Графства Эйршир и Дамфрисшир буквально усеяны названиями, связанными с «бернсианой» (ужасное название, столь милое сердцу издателей). Когда вам надоест обходить здания, освященные встречей с великим бардом, вы можете для разнообразия заняться возложением венков на могилы героев произведений Бернса. Никогда еще поэт не оставлял столько памятных мест для грядущих поклонников.

«Бернсиана» начинается в Килмарноке. Здесь в 1786 году Джон Уилсон издал первый том стихов Роберта Бернса. Старая церковь Килмарнока (позже, правда, перестроенная) стала той самой церковью, которую поэт описал в своем «Рукоположении». А местная гостиница «Ангел» фигурирует в том же стихотворении под названием «У Бегби». На церковном кладбище можно видеть эпитафию «Тэма Сэмсона», написанную самим Бернсом. В Кей-парке возведен Мемориал Бернса, здесь же находится музей, в котором хранится принадлежавшая поэту доска для игры в шашки.

Следующее созвездие названий сосредоточено вокруг Мохлина. Здесь раскинулись сто восемнадцать акров земли, которые Бернс приобрел вместе со своим братом Гилбертом. Поле, на котором трудился поэт, позже перекочевало в его стихи. Неподалеку располагается Бэллохмил-хаус, упоминающийся в двух стихотворениях - «Берегах Бэллохмила» и «Девушке из Бэллохмила». А еще чуть в стороне стоит Кэтрин-хаус, в котором Бернс обедал накануне своего знаменитого литературного триумфа в Эдинбурге.

В нескольких милях от этого места находится Тарболтон: в этом городке Бернс вступил в масонское общество и организовал собственный «Клуб холостяков». Здесь еще сохранилась мельница, которую поэт упоминает в стихотворении «Смерть и доктор Горнбук». А всего в полумиле от Тарболтона на холмах стоит замок Монтгомери, где таинственная Мэри Кэмпбелл - «Горянка Мэри», как любовно называл ее Бернс - работала на молочной ферме. Неподалеку от слияния рек Эйр и Фэйл установлен памятник поэту: здесь, по слухам, юный Бернс расставался со своей ненаглядной Мэри. Эта сцена очень любима горцами, ее можно видеть чуть ли не в каждой хижине Хайленда: Бернс замер на одном берегу реки, девушка на другом, и оба клянутся на Библии в вечной любви.

Рядом с Охинкруйвом стоит лес Леглен. Легенда утверждает, что именно в этом лесу скрывался Уоллес, и Бернс приезжал сюда, дабы выразить почтение национальному герою Шотландии.

Дальше мы попадаем в Эйр. Главные достопримечательности - гостиница «Тэм О"Шентер», а также Старый мост и Новый мост. В Аллоуэе, вы помните, стоит дом, где родился Роберт Бернс, возле него - музей и памятник поэту. Здесь же располагается прелестно изогнутый мостик Бриг-О"Дун и «старая церковь с привидениями». На церковном кладбище Керкосвальда вам продемонстрируют могилы «Тэма О"Шентера» и «сапожника Джонни» (прототипами послужили реальные люди по имени Дуглас Грэм и Джон Дэвидсон). Судьба уготовила этой парочке самый странный вид бессмертия: они оказались затянутыми в орбиту славы поэтического гения, подобно мухам, законсервированным в куске янтаря.

Если город Эйр известен во всем мире как место рождения Роберта Бернса (деревушка Аллоуэй находится совсем рядом), то у Дамфриса своя стезя и своя слава: здесь мятежный гений обрел последний покой. В Дамфрисе вы сможете осмотреть дом поэта и его могилу, а также две таверны, куда часто захаживал Бернс - «Глоб» и «Дыра в стене» (то же самое, что у нас «Распивочная»). В нескольких милях от города располагается колледж Линклуден, возле которого Бернса посетило его знаменитое «Видение Свободы». Здесь же неподалеку стоит ферма Эллисленд, где поэт некоторое время жил и работал (в частности, сочинил уже упомянутые «Стихи о Мэри, которая ушла на небеса»).

И это лишь краткий путеводитель по местам «бернсианы». Не сомневаюсь, что ревностные поклонники поэта найдут много иных достопримечательностей в графствах Эйр и Дамфрис - да тут можно сносить не одну пару башмаков, если поставить целью посетить каждый берег, каждый ручей или «хауфф» (постоялый двор), так или иначе связанные с именем Бернса. По сравнению с такой топографической избыточностью Вордсворт в Озерном краю выглядит просто кратковременным постояльцем. Имя Бернса настолько прочно ассоциируется с этой частью Шотландии, что все прежние знаменитости вынуждены скромно удалиться из памяти потомков.

Благодарение Богу, что хоть Вальтер Скотт проживал не здесь, а в Твидсайде. В противном случае человеческий разум был бы не в состоянии разобраться в хитросплетениях этого литературного Хэмптон-Корта, а географическая карта Шотландии оказалась бы безнадежно запутанной!

В Дамфрисе уже стемнело, когда я вышел на улицу с тем, чтобы прогуляться до старого моста. Полагаю, это самый древний шотландский мост. Он был построен примерно в тринадцатом веке по приказу вдовствующей королевы Деворгиллы, той самой, которая основала оксфордский Баллиол-колледж. До чего же странные связи существовали между городами в древнем государстве!

Река Нит несла свои темные воды под живописным шестиарочным мостом, а чуть поодаль стоял выстроенный под другим углом, но выполняющий те же функции новый мост. Забавно, что все три «бернсовские» реки (Эйр, Дун и Нит) могут похвастать такой, в общем-то необычной, картиной: два моста, стоящие бок о бок - старый и новый.

Я проследовал через старый скотный рынок к Хай-стрит, на которой, как я помнил, стояла любимая таверна Бернса под названием «Глоб». Мне рассказывали (правда, так и не смогли показать письменных свидетельств), что как-то раз Бернс вышел из таверны, основательно нагрузившись на очередной пирушке. Он якобы поскользнулся на ступеньках и рухнул прямо в сугроб. В результате поэт подхватил сильнейшую простуду, которая и приблизила его смерть.

В наше время «Глоб» производит впечатление своеобразного храма: здесь культивируется дух веселых дружеских попоек, которые так любил «поэт-пахарь». Дамфрисские выпивохи, подобно жрицам-весталкам, пронесли через многие века алкогольный энтузиазм своего кумира. После того как я заглянул в бар и отдал дань местной традиции, меня повели осматривать заведение. В таверне царил всепоглощающий, почти фанатичный дух преклонения перед Бернсом. На протяжении нескольких поколений она принадлежала одной и той же семье, которая из уважения к великому поэту не хотела ничего менять в таверне. Даже вынужденное расширение бара воспринималось как оскорбление памяти Бернса. Это почитание носило самый искренний характер и никак не было связано с финансовой стороной дела. Результат превзошел все ожидания: в этом коммерческом заведении я чувствовал себя намного ближе к поэту, чем в торжественной обстановке старой аллоуэйской хижины. Разница была примерно та же, как между покинутым храмом и живой церковью.

Мне продемонстрировали любимый стул Бернса, отгороженный деревянной загородкой от посягательств недостойных потомков. Сохранилась также чаша для пунша и несколько других реликвий, которые бережно передавались от отца к сыну. Здесь же можно было видеть знаменитую надпись на стекле, которую Бернс нацарапал алмазом во славу какой-то своей знакомой.

Некоторые американцы ужасно недоверчивы, - рассказывал мне человек, проводивший экскурсию. - Помнится, одна пожилая дама, увидев эту надпись, сказала: «А мне казалось, что Бернс был слишком беден, чтобы иметь алмазы». Забавно, что сейчас…

И что же вы ей ответили?

Ну, я посмотрел на нее и сказал: «Мне кажется, он был похож на вас, мадам. Своих алмазов у него не было, зато имелись друзья с алмазами!»

Полагаю, такой ответ сокрушил американку.

Я спустился вниз, полюбовался на блеск старинной мебели красного дерева и решил, что этот древний паб занял бы достойное место в составе Национального мемориала Бернса. Здесь практически ничего не изменилось со времен поэта. И если бы сегодня Бернс заглянул сюда на огонек - промокший, замерзший, на взмыленном коне, - он нашел бы «Глоб» точно таким же, каким оставил его в 1796 году. Как бы в подтверждение моих мыслей из бара донесся взрыв громкого смеха и звон монет, падавших на деревянную стойку. Я направился внутрь. Помещение показалось мне чрезвычайно маленьким. За стойкой, где располагались полки с бутылками, и то было больше места, чем в самом баре. К тому же он оказался заполненным до предела (то есть, я хочу сказать, что там собралось человек девять местных жителей). Все, за исключением одного старика, были довольно молоды - лет тридцати с небольшим. Большая часть посетителей носила кепки. У одного из них (которого я про себя окрестил Джоком) на красной от загара шее был повязан черный шейный платок. Как я узнал позже, он трудился на строительстве дорог. Мое внимание привлек другой мужчина - мягкий, деликатный, с потрясающим чувством юмора и грустной улыбкой незрячего (полагаю, он потерял зрение где-то под Ипром). Все эти люди, за исключением старика, в прошлом были солдатами, и разговор крутился вокруг событий минувшей войны. В частности, обсуждалось, как трудно добираться из Франции в Шотландию, когда у тебя в запасе всего десять отпускных дней.

Хозяин таверны - огромных размеров шотландец, но не толстый, а крепкий, мускулистый - стоял за стойкой с засученными рукавами. Судя по всему, он хорошо знал посетителей и называл их по именам.

От него исходили волны добродушия, симпатии и юмора. Думаю, он бы пришелся по душе Бернсу. Он возился со стаканами и пивными кружками, но время от времени принимал участие в общей беседе, вставляя то меткое замечание, то какую-нибудь веселую историю.

Иностранцу не так-то легко вписаться в подобную компанию, и я с известным опасением вступил в комнату. Не знаю, как уж так получилось, но мне довольно скоро предложили выпить. А через четверть часа я оплачивал на редкость разнообразный набор алкогольных напитков: Джок пил ром с пивом, остальные предпочитали не смешивать эти напитки, кто-то и вовсе меня удивил, заказав себе виски с полквартой горького эля. Я почувствовал, что попал в самое сердце страны Бернса!

С некоторой долей сомнения я попытался перевести разговор на личность поэта (полагаю, если бы я упомянул имя Шекспира в стратфордском пабе, то ответом мне стало бы гробовое молчание!). Здешний народ, однако, с готовностью поддержал тему. Внезапно все наперебой стали что-то говорить о Бернсе! Англичане, наверное, не поверят, если я скажу, что каждый из присутствовавших оказался вполне сведущим специалистом по данному вопросу и без труда цитировал на память целые строфы из Бернса. Хозяин таверны веселил нас историями о различных забавных посетителях, которые собираются здесь в разгар туристического сезона. Лично я был немало удивлен, услышав, что среди иностранных поклонников поэта сыскалось немало японцев! Японские студенты, рассказывал хозяин, всегда желают обедать в комнате с панелями. Я выразил сомнение, но он уверил меня, что это установленный факт: Бернс действительно переведен на японский язык! И японские студенты неизменно декламируют его стихи во время обеда в комнате с панелями.

О Господи, и как же это звучит? - изумился я.

А знаете, не так уж и плохо! - великодушно признал хозяин.

Да уж наверняка не так плохо, как «Шотландский виски» в исполнении Джока! - добавил кто-то со смехом.

Надеюсь, Джок на меня не обидится, если я скажу: миг был исключительно подходящий для данного стихотворения. Он действительно поднялся и начал декламировать с жестким, как шотландская ель, акцентом:

Пускай поэты в споре рьяном О лозах, винах, Вакхе пьяном, Шумят; и рифмой и романом Наш режут слух, Я воспеваю над стаканом Шотландский дух .

Джок читал медленно, но решительно. Порой он сбивался и тогда закрывал глаза, стараясь припомнить слова. Во время одной из таких заминок сидевший рядом мужчина обратился ко мне с вопросом:

Вы понимаете, что значит «o"lug»? Ну да, это «слух»! A «Scotch bear» - знаете, что такое? Виски! «Ячменное пиво» и есть виски.

Тем временем Джок с грехом пополам добрался примерно до восьмой строфы. Пыл его заметно угас, а, слушая смех друзей, он вскоре и вовсе умолк.

Когда Джок малость переберет, это всегда видно, - прошептал мой сосед. - Он начинает читать стихи, и его невозможно остановить. Сегодня, судя по всему, он еще не достиг кондиции!

Снаружи раздался шум, кто-то распахнул дверь и стал требовать пианиста. Мне объяснили, что каждый четверг в «Глоб» собирается народ, «чтобы немного попеть». Из соседней комнаты пришли за слепым солдатом и чуть ли не силой повели его к пианино. Там уже ждали: солидная компания расположилась с пивными кружками за столами и, похоже, сгорала от нетерпения. Слепец сел за инструмент и заиграл с неожиданным чувством. Понятно, что по качеству звука это пианино не соответствовало стандартам Альберт-холла, но наш исполнитель знал, как с ним управляться. Один из его друзей сообщил мне, что на пианино он научился играть уже после того, как ослеп. Чтобы не сидеть без дела, как выразился мой собеседник.

Это был странный концерт. Простенькие современные песенки из репертуара мюзик-холла перемежались неустаревающими шедеврами вроде «Анни Лори» и «Лох-Ломонда». Во время наступавших пауз пальцы пианиста, казалось, бесцельно бродили по клавиатуре. Но затем из случайных аккордов незаметно оформлялась знакомая мелодия, и кто-нибудь обязательно начинал подпевать. Вот и сейчас молодой парень залпом осушил свой стакан и встал возле пианино:

Гнал он коз Под откос, Где лиловый вереск рос, Где ручей прохладу нес, - Стадо гнал мой милый. Пойдем по берегу со мной. Там листья шепчутся с волной. В шатер орешника сквозной Луна глядит украдкой… Но он ответил мне: - Пока Растет трава, течет река И ветер гонит облака, Моей ты будешь милой!

Мне кажется, что даже Ночь Бернса - с обязательным хаггисом, с бесконечными панегириками и проверенными временем песнями - не столь красноречиво свидетельствует о «бессмертной памяти» поэта, как эта рядовая сходка простых рабочих и механиков в старой таверне Дамфриса.

Я вернулся в крохотный бар. Джок был на ногах: одна рука простерта вперед, на лице - серьезное и вдохновенное выражение. Не обращая внимания на смех и оскорбительные комментарии, он декламировал нараспев:

Сильнее красоты твоей Моя любовь одна. Она со мной, пока моря Не высохнут до дна…

Новые взрывы смеха и крики: «Довольно, Джок! Садись!» И еще: «Да ладно тебе, Джок! Даже если моря высохнут до дна, это не помешает тебе читать стихи. Так что можешь не беспокоиться…»

Джок - устремив остановившийся взгляд на невидимую чаровницу - невозмутимо продолжал:

Не высохнут моря, мой друг, Не рушится гранит, Не остановится песок, А он, как жизнь, бежит…

Джок! Ты слышал, что тебе сказали? Сядь на место!

Джок! Ты усядешься наконец? Или тебя вышвырнуть отсюда?

Джок! Тебе пора домой!

Это вышибло Джока из состояния сентиментального экстаза, и он взревел громовым голосом: «Все не так!» Затем вновь вернулся к прежнему прочувственному тону и продолжал декламировать, плавно размахивая рукой:

Будь счастлива, моя любовь, Прощай и не грусти. Вернусь к тебе, хоть целый свет Пришлось бы мне пройти!

Закончив стихотворение, он послал воздушный поцелуй в адрес воображаемой возлюбленной и резко уселся в кресло. Затем обернулся в мою сторону и, наставив на меня указательный палец, произнес запальчивым тоном:

Я читал Робби Бернса для тебя, парень! Теперь можешь уезжать в свою Англию и всем рассказывать, что ты слышал, как настоящий шотландец читает родную поэзию. Ты меня понял? И скажи своим дружкам-англичанам, что во всем мире больше нет таких стихов! Усек?

Его поэтический пыл сменился на внезапную агрессию.

Ты, может, со мной не согласен?

Я понимал, что возражать не стоит. Несмотря на изначальную симпатию (а мы явно понравились друг другу), этот парень, не задумываясь, двинет мне в челюсть. Поэтому я миролюбиво ответил:

Конечно, согласен, Джок!

Ну и отлично! Дай пять, дружище!

Теперь Джок вовсе не выглядел злобным или пьяным. В нем было что-то от бога-олимпийца: он взирал на мир с высот своего добродушия и находил его вполне сносным. Он даже готов был любить такой мир! Джок пребывал в том настроении, в каком мы видим рыцарей, и судей, и университетских профессоров, и - не побоюсь сказать! - даже священников в Ночь Бернса.

В его тоне послышались доверительные нотки.

Ведь мы все человеческие создания, так? Нет, ты мне скажи: так или не так?

Конечно, так.

Джок придвинулся к столу и стукнул по нему кулаком.

Вот и Робби Бер-р-рнс был таким же!

И он огляделся с победным видом. Это был достойный финал! Последнее слово оратора. К этому нечего было прибавить. И в тот миг мне показалось - ибо я никак не отношу себя к сторонникам запрета на алкоголь, - что мой друг Джок изрек неоспоримую истину. И тот факт, что сказал это он - именно Джок с его огромными грубыми ручищами и с красным, обветренным лицом бывшего солдата, Джок в своей дешевой кепке, надвинутой на сияющие, смеющиеся глаза, - показался мне куда важнее и значимее, чем пространные рассуждения Стивенсона, Хенли и Локхарта на ту же самую тему. Мне почудилось, что даже бутылки на полках склонились в знак одобрения, а мебель красного дерева особенно ярко засияла в знак согласия.

Как хорошо, что Бер-р-рнса уже нет в живых, - произнес кто-то из присутствующих. - Потому что он не стал бы стоять и спокойно смотреть, как попираются исконные права человека…

Время, джентльмены!

Спокойной ночи!

Джок поднялся из-за стола и запел:

Забыть ли старую любовь И не грустить о ней?

Пошли, Джок! Самое время отправиться домой!

Мы должны пожелать счастливого пути нашему гостю! - воскликнул Джок, указывая в мою сторону. Он снова запел, и постепенно все к нему присоединились. В крохотном баре звучала самая замечательная песня на свете:

И вот с тобой сошлись мы вновь. Твоя рука - в моей. Я пью за старую любовь, За дружбу прежних дней! За дружбу старую - До дна! За счастье прежних дней! С тобой мы выпьем, старина, За счастье прежних дней .

Спокойной ночи! Спокойной ночи всем!

Спокойной ночи, Сэнди! Спокойной ночи, Бен!

Мы кучкой толпились на улице, когда хозяин таверны вышел на крыльцо и дернул за цепочку, которая гасила фонарь над входной дверью. И тут мы увидели, какая большая луна сияет над Дамфрисом. Ее мягкий, призрачный свет заливал старые площади и узкие переулки, образовывая густые тени под скосами крыш и козырьками крылечек.

Спокойной ночи, Сэнди!

Спокойной ночи, Бен!

Спокойной ночи, Джок!

Джок тронул меня за локоть.

У вас есть свободная минутка? - вежливо спросил он. - Понимаете, я бы не хотел отнимать у вас время, но…

Мы прошлись по маленькому переулку, где пряталось здание «Глоб», и остановились возле каменной ступеньки.

Видите этот камень? - проговорил Джок, тыча пальцем в ступеньку. - То самое место, откуда бедняга Робби сверзился в снег незадолго до смерти. Да-да, та самая ступенька… вы смотрите прямо на нее. Да, дружище, та самая ступенька.

Джок сокрушенно покачал головой и вздохнул. В этом вздохе воплотилась вся слабость маленького человека перед неисповедимыми превратностями жизни.

Скажите, Джок, это все правда или просто легенда? - спросил я с живым интересом.

Конечно, правда! Каждый младенец в Дамфрисе вам это подтвердит! Бер-р-рнс вышел в тот день из «Глоб», основательно нагрузившись виски (в те дни выпивка стоила совсем дешево), и решил немного прогуляться - ну, чтобы прийти в себя и в приличном виде вернуться к миссис Бернс. Однако он был ужасно пьян, его качало и шатало из стороны в сторону… вот и случилось несчастье. Его нашли только утром - совсем окоченевшего и больного. Конец настал старине Робби Бер-р-рнсу! Его отнесли домой, но это уже не помогло - вскоре он скончался, - Джок горестно вздохнул. - А ведь ему было всего тридцать семь! Как подумаю о тех книжках, которые он мог бы написать…

Скажите, Джок, - решился я задать вопрос, - а вы поете его песни? Ну, сами для себя… когда работаете на дороге или еще где.

О да, - ответил он со всей серьезностью. - Я уже говорил вам: для меня важна его человечность. И потом, скажите на милость, вы видали другого человека, который бы так понимал природу? Он ведь чувствовал каждую птичку, которая порхает за окном… и каждый цветок, который растет в саду. Робби все знал и понимал, и он не мог поступать неправильно…

За это вы его и любите?

Да, люблю! И поверьте, я не один такой! Знаете ли, сэр, я ведь не шибко образованный парень. Сегодня - слушая, как я читаю стихи - вы могли подумать, что я изучаю литературу. Ничуть не бывало! - воскликнул он с ожесточением, толкнув меня в плечо. - По мне, так эта чертова поэзия гроша ломаного не стоит. Но Бер-р-рнс - совсем другое дело! В свои стихах он описывал все, что видел вокруг… и все, что происходило с ним. Понимаете, о чем я? Все, что он писал, было настоящее… и правдивое! И это тот самый камень, который убил нашего Робби Бер-р-рнса…

Мы дошли до Хай-стрит и там распрощались. Я смотрел, как Джок бредет по залитой лунным светом улице: руки засунуты в карманы, кепка надвинута под немыслимым углом на один глаз. Разок он обернулся и неопределенно махнул рукой в мою сторону. Пройдя несколько шагов, снова остановился - будто хотел что-то добавить к уже сказанному. Но затем передумал и пошел дальше.

Я стоял и думал: вот идет простой шотландский парень со своими мыслями и представлениями, со своими достоинствами, которые можно найти только у подлинной аристократии. Мне представилось, как он стучит тяжелым молотом в такт с мелодией песни. И прежде чем ночные тени поглотили удаляющийся силуэт Джока, в мозгу моем возникла еще одна картина: как он, запахнувшись в килт, шагает по дорогам Фландрии - под ту же самую мелодию.

Вечер выдался исключительно приятным, переполняло чувство близости и симпатии к этим веселым и открытым людям. Тем острее было ощущение ужасного одиночества, охватившее меня посредине пустынной дороги. Дамфрис спал, лишь вдалеке тарахтел припозднившийся междугородный автобус.

Это был мой последний вечер в Шотландии. Завтра мне предстояло снова пересечь границу, но теперь уже по пути на юг. Я уезжал, увозя в своей душе сотни воспоминаний о Севере: о дружелюбных лицах и дружелюбных голосах, о щедрых шотландских хозяевах, великодушно уступавших место у своего очага, о том ощущении уюта и счастья, которое дарили такие встречи. Я знал, что карта этих островов навечно изменилась для меня. Север перестал быть абстрактным понятием. Теперь он наполнился особым смыслом, включающим в себя теплоту чувств и глубину любви, которые останутся со мной до конца жизни. И в какие бы дальние края ни закинула судьба, меня всегда будет греть мысль о стране по имени Шотландия.

В тот самый миг, когда я стоял на темной площади Дамфриса, в моем кармане лежало письмо с такими словами: «Счастлив сообщить Вам, что маленький кусочек Вашей любимой Шотландии вполне успешно растет и зеленеет в лесу…» Дело в том, что я вывез с острова Скай маленький клочок зеленого моха и корешок первоцвета. Я отправил их на юг и распорядился, чтобы этот живой кусочек Шотландии посадили в лесу, на нашей английской почве. И вот теперь, перечитывая письмо, я представлял себе это место под раскидистым платаном. Вы скажете, сентиментальность? Ну и пусть, мне ни чуточки не стыдно! Для меня это живая связь с Шотландией, с простой и непритязательной красотой, которую я встретил по ту сторону от границы. И я вновь подумал о тенистых гленах и глубоких мрачных ущельях, о светлых ручьях, в которых плещутся медлительные коричневые осетры, о лиловых контурах могучих гор, которые четко выделяются на фоне неба. Мне припомнились маленькие хижины на западных холмах и торфяной запах дыма, который тянется из печных труб и легким облачком застаивается возле горящих каминов - последним напоминанием об эпохе мечей.

Вдоль ночной Хай-стрит стояли темные дома, лишь в одном из них светилось окошко. Оттуда доносились взрывы смеха - теплого смеха друзей, расходящихся после веселой вечеринки и желающих друг другу спокойной ночи. И в следующее мгновение (о, как часто мне доводилось слышать это на просторах Шотландии, от Эдинбурга до Абердина и от Инвернесса до Глазго!) в ночной тишине прозвучал национальный гимн, вобравший в себя все тепло и дружелюбие этой прекрасной страны:

Забыть ли первую любовь И не грустить о ней? Забыть ли первую любовь И дружбу прежних дней? За дружбу старую - До дна! За счастье прежних дней! С тобой мы выпьем, старина, За счастье прежних дней.

Затем наступила тишина…

И в этой тишине иностранец от всего сердца сказал Шотландии «спасибо и до свидания».