"Алые паруса". Грин. «Сочинение размышление по повести Грина «Алые паруса

Повесть Александра Грина Алые паруса. Алый «Секрет»

Был белый утренний час; в огромном лесу стоял тонкий пар, полный странных видений. Неизвестный охотник, только что покинувший свой костер, двигался вдоль реки; сквозь деревья сиял просвет ее воздушных пустот, но прилежный охотник не подходил к ним, рассматривая свежий след медведя, направляющийся к горам.

Внезапный звук пронесся среди деревьев с неожиданностью тревожной погони; это запел кларнет. Музыкант, выйдя на палубу, сыграл отрывок мелодии, полной печального, протяжного повторения. Звук дрожал, как голос, скрывающий горе; усилился, улыбнулся грустным переливом и оборвался. Далекое эхо смутно напевало ту же мелодию.

Охотник, отметив след сломанной веткой, пробрался к воде. Туман еще не рассеялся; в нем гасли очертания огромного корабля, медленно повертывающегося к устью реки. Его свернутые паруса ожили, свисая фестонами, расправляясь и покрывая мачты бессильными щитами огромных складок; слышались голоса и шаги. Береговой ветер, пробуя дуть, лениво теребил паруса; наконец, тепло солнца произвело нужный эффект; воздушный напор усилился, рассеял туман и вылился по реям в легкие алые формы, полные роз. Розовые тени скользили по белизне мачт и снастей, все было белым, кроме раскинутых, плавно двинутых парусов цвета глубокой радости.

Охотник, смотревший с берега, долго протирал глаза, пока не убедился, что видит именно так, а не иначе. Корабль скрылся за поворотом, а он все еще стоял и смотрел; затем, молча пожав плечами, отправился к своему медведю.

Пока «Секрет» шел руслом реки, Грэй стоял у штурвала, не доверяя руля матросу – он боялся мели. Пантен сидел рядом, в новой суконной паре, в новой блестящей фуражке, бритый и смиренно надутый. Он по-прежнему не чувствовал никакой связи между алым убранством и прямой целью Грэя.

– Теперь, – сказал Грэй, – когда мои паруса рдеют, ветер хорош, а в сердце моем больше счастья, чем у слона при виде небольшой булочки, я попытаюсь настроить вас своими мыслями, как обещал в Лиссе. Заметьте – я не считаю вас глупым или упрямым, нет; вы образцовый моряк, а это много стоит. Но вы, как и большинство, слушаете голоса всех нехитрых истин сквозь толстое стекло жизни; они кричат, но, вы не услышите. Я делаю то, что существует, как старинное представление о прекрасном несбыточном, и что, по существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка. Скоро вы увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти замуж, как только таким способом, какой развиваю я на ваших глазах.

Он сжато передал моряку то, о чем мы хорошо знаем, закончив объяснение так: – Вы видите, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждет и может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме нее, может быть именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, – тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение, и – вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим – значит владеть всем. Что до меня, то наше начало – мое и Ассоль – останется нам навсегда в алом отблеске парусов, созданных глубиной сердца, знающего, что такое любовь. Поняли вы меня?

– Да, капитан. – Пантен крякнул, вытерев усы аккуратно сложенным чистым платочком. – Я все понял. Вы меня тронули. Пойду я вниз и попрошу прощения у Никса, которого вчера ругал за потопленное ведро. И дам ему табаку – свой он проиграл в карты.

Прежде чем Грэй, несколько удивленный таким быстрым практическим результатом своих слов, успел что-либо сказать, Пантен уже загремел вниз по трапу и где-то отдаленно вздохнул. Грэй оглянулся, посмотрев вверх; над ним молча рвались алые паруса; солнце в их швах сияло пурпурным дымом. «Секрет» шел в море, удаляясь от берега. Не было никаких сомнений в звонкой душе Грэя – ни глухих ударов тревоги, ни шума мелких забот; спокойно, как парус, рвался он к восхитительной цели; полный тех мыслей, которые опережают слова.

К полудню на горизонте показался дымок военного крейсера, крейсер изменил курс и с расстояния полумили поднял сигнал – «лечь в дрейф!».

– Братцы, – сказал Грэй матросам, – нас не обстреляют, не бойтесь; они просто не верят своим глазам.

Он приказал дрейфовать. Пантен, крича как на пожаре, вывел «Секрет» из ветра; судно остановилось, между тем как от крейсера помчался паровой катер с командой и лейтенантом в белых перчатках; лейтенант, ступив на палубу корабля, изумленно оглянулся и прошел с Грэем в каюту, откуда через час отправился, странно махнув рукой и улыбаясь, словно получил чин, обратно к синему крейсеру. По-видимому, этот раз Грэй имел больше успеха, чем с простодушным Пантеном, так как крейсер, помедлив, ударил по горизонту могучим залпом салюта, стремительный дым которого, пробив воздух огромными сверкающими мячами, развеялся клочьями над тихой водой. Весь день на крейсере царило некое полупраздничное остолбенение; настроение было неслужебное, сбитое – под знаком любви, о которой говорили везде – от салона до машинного трюма, а часовой минного отделения спросил проходящего матроса:

– «Том, как ты женился?» – «Я поймал ее за юбку, когда она хотела выскочить от меня в окно», – сказал Том и гордо закрутил ус.

Некоторое время «Секрет» шел пустым морем, без берегов; к полудню открылся далекий берег. Взяв подзорную трубу, Грэй уставился на Каперну. Если бы не ряд крыш, он различил бы в окне одного дома Ассоль, сидящую за какой-то книгой. Она читала; по странице полз зеленоватый жучок, останавливаясь и приподнимаясь на передних лапах с видом независимым и домашним. Уже два раза был он без досады сдунут на подоконник, откуда появлялся вновь доверчиво и свободно, словно хотел что-то сказать. На этот раз ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и, действительно, едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: – «Опять жучишка… дурак!..» – и хотела решительно сдуть гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами.

Она вздрогнула, откинулась, замерла; потом резко вскочила с головокружительно падающим сердцем, вспыхнув неудержимыми слезами вдохновенного потрясения. «Секрет» в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу углом левого борта; негромкая музыка лилась в голубом дне с белой палубы под огнем алого шелка; музыка ритмических переливов, переданных не совсем удачно известными всем словами: «Налейте, налейте бокалы – и выпьем, друзья, за любовь»… – В ее простоте, ликуя, развертывалось и рокотало волнение.

Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым ветром события; на первом углу она остановилась почти без сил; ее ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.

Тем временем в Каперне произошло такое замешательство, такое волнение, такая поголовная смута, какие не уступят аффекту знаменитых землетрясений. Никогда еще большой корабль не подходил к этому берегу; у корабля были те самые паруса, имя которых звучало как издевательство; теперь они ясно и неопровержимо пылали с невинностью факта, опровергающего все законы бытия и здравого смысла. Мужчины, женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем был; жители перекликались со двора во двор, наскакивали друг на друга, вопили и падали; скоро у воды образовалась толпа, и в эту толпу стремительно вбежала Ассоль. Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, со злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать – яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.

От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства. Он смотрел на нее с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего – ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи – она вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: – Я здесь, я здесь! Это я!

Тогда Циммер взмахнул смычком – и та же мелодия грянула по нервам толпы, но на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка – все двигалось, кружилось и опадало.

Но весло резко плеснуло вблизи нее; она подняла голову. Грэй нагнулся, ее руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: – Совершенно такой.

– И ты тоже, дитя мое! – вынимая из воды мокрую драгоценность, сказал Грэй. – Вот, я пришел. Узнала ли ты меня?

Она кивнула, держась за его пояс, с новой душой и трепетно зажмуренными глазами. Счастье сидело в ней пушистым котенком. Когда Ассоль решилась открыть глаза, покачиванье шлюпки, блеск волн, приближающийся, мощно ворочаясь, борт «Секрета», – все было сном, где свет и вода качались, кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся лучами стене. Не помня – как, она поднялась по трапу в сильных руках Грэя. Палуба, крытая и увешанная коврами, в алых выплесках парусов, была как небесный сад. И скоро Ассоль увидела, что стоит в каюте – в комнате, которой лучше уже не может быть.

Тогда сверху, сотрясая и зарывая сердце в свой торжествующий крик, вновь кинулась огромная музыка. Опять Ассоль закрыла глаза, боясь, что все это исчезнет, если она будет смотреть. Грэй взял ее руки и, зная уже теперь, куда можно безопасно идти, она спрятала мокрое от слез лицо на груди друга, пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грэй поднял за подбородок вверх это давным-давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека.

– Ты возьмешь к нам моего Лонгрена? – сказала она.

– Да. – И так крепко поцеловал он ее вслед за своим железным «да», что она засмеялась.

Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.

Меж тем на палубе у гротмачты, возле бочонка, изъеденного червем, со сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых труб, святое вино.

– Ну, вот… – сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. – Теперь пейте, пейте все; кто не пьет, тот враг мне.

Повторить эти слова ему не пришлось. В то время, как полным ходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет», давка вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит на великих праздниках.

– Как понравилось оно тебе? – спросил Грэй Летику.

– Капитан! – сказал, подыскивая слова, матрос. – Не знаю, понравился ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей и сад!

– Что?!

– Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад. Будьте счастливы, капитан. И пусть счастлива будет та, которую «лучшим грузом» я назову, лучшим призом «Секрета»!

Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…

1. Чтобы задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик захватывал с собой для девочки пару яблок, пирожок, горсть орехов.

2. «Эх вы, — говорил Лонгрен, — да я неделю сидел над этим ботом. – Посмотри, что за прочность, а осадка, а доброта?»

3. Кончалось тем, что тихая возня девочки, мурлыкавшей над своим яблоком, лишала Лонгрена стойкости и охоты спорить; он уступал, а приказчик, набив корзину превосходными, прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы.

4. В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана, он был судьбой, душой и разумом корабля.

1. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от неё.

2. Она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем её чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.

3. От него отделилась лодка, полная гребцов.

4. Среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства.

1. Опять Ассоль закрыла глаза, боясь, что всё это исчезнет, если она будет смотреть.

2. Грэй взял её руки и, зная уже теперь, куда можно безопасно идти, она спрятала лицо на груди друга, пришедшего так волшебно.

3. Бережно, но со смехом, сам потрясённый и удивлённый тем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грэй поднял за подбородок вверх это давным-давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись.

4. В них было всё лучшее человека.

1. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга, и её тёмные, лучистые, живые глаза, просияли.

2. Потом, видя, что девушка, как заворожённая, смотрит на изображение саламандры на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил.

3. Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, лёгонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места.

4. Он носил своё счастье, как маску, но девушка отняла её и убежала через лужайку, и уже нельзя постучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула ему маску.

1. Но всё-таки он не может перенести, как это дровосек и его жена обманом завели своих детей в лес, чтобы они там заблудились и не вернулись никогда.

2. Хоть Мальчик с пальчик спас их всех, но слушать про такие дела невозможно.

3. Серёжа внимательно слушает, глядя в сумерки большими строгими глазами.

4. Звери на самом деле не разговаривают, и ковёр-самолёт летать не может, потому что он без мотора, это каждый дурак знает.

1. На стенке сарая висел фонарь со свечкой, и видно было, как неровно светило пламя свечи и снежинки роились в его свете.

2. Угрюмый день без солнца, без мороза.

3. И не в силах больше тут быть, он повернулся и зашагал к дому, сгорбившись от горя.

4. Это вивисекция какая-то получается; вы как хотите, а я не могу.

1. Вставать и идти включать свет ему не хотелось, и он продолжал играть в сумерках, только музыка становилась всё грустнее.

2. Он вздрогнул, оглянулся и в проёме открытой двери увидел на фоне светлого коридора невысокую и тонкую серую фигурку, как ему показалось, детскую.

3. Вечером Роман сразу после ужина спустился в конференц-зал, заранее перенёс к роялю стул из-за кафедры и поставил его рядом со своим.

4. Но пока я тебе просто расскажу немного о композиторе.

Грин обдумывал и писал «Алые паруса» среди смерти, голода и тифа. Свет и спокойная сила этой книги неподвластны словам, кроме тех, что выбраны самим Грином. Достаточно сказать, что это — история о чуде, которое два человека совершили друг для друга. А писатель — для всех нас…

Грин писал «о бурях, кораблях, любви, признанной и отвергнутой, о судьбе, тайных путях души и смысле случая». В чертах его героев — твердость и нежность, имена героинь — звучат как музыка. В своих книгах Грин создавал романтический мир человеческого счастья. «Алые паруса» — трепетная поэма о любви, книга по-гриновски «странная», написанная страстно и искренне, книга, в которой сказка об алых парусах становится былью, книга, «просвеченная насквозь, как утренним солнцем», любовью к жизни, к душевной юности и верой в то, что человек в порыве к счастью способен своими руками творить чудеса…

Лонгрен, матрос "Ориона", крепкого трехсоттонного брига, на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был, наконец, покинуть службу. Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой, он не увидел, как всегда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее, у детской кроватки -- нового предмета в маленьком доме Лонгрена -- стояла взволнованная соседка.

Три месяца я ходила за нею, старик, -- сказала она, -- посмотри на свою дочь. Мертвея, Лонгрен наклонился и увидел восьмимесячное существо, сосредоточенно взиравшее на его длинную бороду, затем сел, потупился и стал крутить ус. Ус был мокрый, как от дождя. -- Когда умерла Мери? -- спросил он. Женщина рассказала печальную историю, перебивая рассказ умильным гульканием девочке и уверениями, что Мери в раю. Когда Лонгрен узнал подробности, рай показался ему немного светлее дровяного сарая, и он подумал, что огонь простой лампы -- будь теперь они все вместе, втроем -- был бы для ушедшей в неведомую страну женщины незаменимой отрадой.

Лонгрен! -- взывалМеннерс. -- Тыведьслышишь меня, япогибаю,

НоЛонгрен не сказалему ниодногослова;казалось,онне слышал отчаянноговопля. Пока неотнеслолодкутакдалеко,чтоеледолетали слова-крики Меннерса, он не переступил даже с ноги на ногу. Меннерс рыдал от ужаса,заклиналматроса бежать к рыбакам, позвать помощь,обещалденьги, угрожал и сыпал проклятиями, ноЛонгрен только подошел ближе к самомукраю мола, чтобы не сразупотерять из видаметания и скачки лодки. "Лонгрен, -- донеслось к немуглухо, как скрыши -- сидящему внутридома,--спаси!"

Тогда, набраввоздуха иглубоковздохнув, чтобы не потерялось вветре ни одного слова, Лонгрен крикнул: --Она так же просилатебя! Думайоб этом, пока еще жив, Меннерс, и не забудь!

Лонгренпоехалв город, взялрасчет, простилсяс товарищамии стал раститьмаленькую Ассоль. Пока девочкане научиласьтвердоходить, вдова жилауматроса, заменяясиротке мать, нолишьтолькоАссольперестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперьон будетсамвсе делатьдля девочки,и, поблагодариввдовузадеятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив все помыслы, надежды,любовь и воспоминания на маленьком существе.

Н. Алёшина "Алые паруса"

Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль была ещево власти еезвонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец,просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза,уснула -- по-настоящему,крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений.

Ееразбудиламуха,бродившаяпо голойступне. Беспокойноповертев ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцоГрэянапомнилоо себе, носчитая егонеболее, какстебельком, застрявшим межпальцев, она распрямила их; таккак помехане исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив ссилой брызнувшего фонтана.

На ее пальце блестелолучистое кольцо Грэя, как на чужом, --своим не моглапризнать она в этот момент,не чувствовала палецсвой. -- "Чьяэто шутка? Чья шутка? -- стремительновскричалаона.--Разве ясплю? Может быть, нашла и забыла?". Схватив левой рукойправую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она,пытая взглядом мореи зеленыезаросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном моренебылоникакогознака,ирумянец покрыл Ассоль, а голосасердца сказали вещее "да". Небылообъясненийслучившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своем, и уже близким ей стало кольцо. Вся дрожа, сдернулаона его спальца; держа в пригоршне, как воду, рассмотрела егоона--всею душою,всемсердцем, всем ликованием иясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо владони, из-под которых неудержимо рваласьулыбка,и,опустивголову, медленнопошлаобратной дорогой.

Так, -- случайно, как говорят люди, умеющие читатьи писать, -- Грэй и Ассоль нашли друг друга утром летнего дня, полного неизбежности.

волоске. Вне себя от страха потерять волю,онатопнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали отнее алые паруса; тогда, боясь,не исчезлили они, какпростойпризрак, она торопиласьминовать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.

Она кивнула, держась за его пояс, с новой душой и трепетно зажмуренными глазами.Счастьесидело внейпушистым котенком.Когда Ассольрешилась открытьглаза,покачиваньешлюпки,блескволн,приближающийся,мощно ворочаясь, борт "Секрета",-- всебылосном, гдесвет иводакачались, кружась,подобноигре солнечныхзайчиковнаструящейся лучами стене. Не помня --как, она поднялась по трапу в сильных руках Грэя. Палуба, крытая и увешанная коврами, в алых выплесках парусов, была как небесныйсад. И скоро Ассоль увидела, что стоитв каюте -- в комнате, которойлучше уже не может быть.

куда можно безопасно идти,она спрятала мокрое от слез лицо на груди друга, пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая,недоступная никому драгоценная минута, Грэй поднял заподбородоквверхэто давным-давно пригрезившееся лицо, иглаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека.

Ну что же, – сказал Сева Пастушок, раскрывая обожжённую тетрадь, – спасибо за предупреждение, по крайней мере, я знаю, что меня ждёт.
Наугад раскрыв сцепившиеся между собой листы, Сева Пастушок стал читать.

БЕГСТВО АССОЛЬ

«Ассоль закрыла глаза, боясь, что всё это исчезнет, если она будет смотреть. Грэй взял её руки и, зная уже теперь, куда можно безопасно идти, она спрятала мокрое от слёз лицо на груди друга, пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясённый и удивлённый тем, что всё сотворённое им сбылось так легко и просто, Грэй поднял за подбородок вверх это давно-давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было всё лучшее человека. Теперь мы отойдём от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на различных языках и различных наречиях, но всеми ими, даже и отдалённо, не передашь того, что сказали они в первую свою ночь друг другу.
Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червём, с сбитым дном, открывшим столетнюю тёмную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул гранёным стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
Ну, вот… – сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. – Теперь пейте, пейте все; кто не пьёт, тот враг мне!
Повторять эти слова ему не пришлось. В то время, как полным ходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет», давка вокруг бочонка превзошла всё, что в этом роде происходит на великих праздниках.
Как понравилось оно тебе? – спросил Грэй Летику.
Капитан! – сказал, подыскивая слова матрос. – Я скажу правду, чистую правду…
Ладно, ладно! – засмеялся Грэй. – Я понял, что именно ты хочешь сказать! Тогда пей ещё! Наливай! Наливай до предела! Всем! Атвуду, Пантену, Акакийу! И не забудь про меня!
Когда на другой день стало светать, корабль почему-то опять оказался вблизи Каперны. Объяснялось это, видимо, тем обстоятельством, что почти весь экипаж как уснул, так и остался лежать на палубе, поборотый вином Грэя.
Тогда капитан Грэй, покачав головой, снял с руля Летику, бросил его на палубу и принялся сам управлять кораблём. Он подставлял лицо свежему морскому ветру и не видел, что обиженный им матрос сначала с головой погрузился в неубывающий бочонок с вином, а потом, качаясь и поскуливая, направился туда, куда мог бы направиться только сам капитан. Но Грэй, счастливый тем обстоятельством, что их неуправляемый корабль каким-то чудом не разбился о прибрежные рифы, смотрел в морскую даль, где ярко и волшебно, между небом и землёй, начинало прорисовываться и создаваться из утреннего тумана и восходящего солнца, его прекрасное будущее, похожее на ночные объятия его необыкновенной Ассоль.
Между тем пьяный и обиженный Летика вошёл в капитанскую каюту и сказал перепуганной девушке: «Тс-с!».
На этом месте Сева Пастушок почувствовал великое волнение и очень быстро отыскал на книжных полках голубой томик Грина. Так! В феерии «Алые паруса» ничего подобного не было! Получалось, что в обожжённой тетради до поры до времени скрывались неведомые миру строки великого романтика или эта тетрадь была такой же великой мистификацией, придуманной и осуществлённой его сумасшедшим отцом. Как бы то ни было, Сева Пастушок снова погрузился в чарующее чтение.
«Между тем пьяный и обиженный Летика вошёл в капитанскую каюту и сказал перепуганной девушке: «Тс-с!»
Потом он подошёл к ней почти вплотную и насмешливо сказал:
Наш капитан любит правду. Я поклялся ему, давно это было, когда ещё нанимался в первый раз на его корабль, так вот, поклялся я капитану, что всегда, как бы мне того не хотелось, на борту «Секрета» я буду говорить правду и ничего кроме правды. Почему, ты спросишь, только на борту «Секрета»? Отвечу: если слово «секрет» прочесть немного иначе, получится слово «крест». Понимаешь? А я понимаю, что, находясь на кресте, врать нельзя. Так же считает капитан. Нельзя! Хочешь врать – сойди с креста! А здесь – ни-ни! Иначе – смерть! Ты со мной согласна?
Согласна, – прошептала совсем обескураженная Ассоль. – Я всегда говорила, что врать нехорошо.
Смешная! – заверещал Летика. – Молодость, впрочем, всегда смешная. А ещё она любит миражи и цветные туманы, хотя я смотрю на мир трезвыми глазами и скажу вам, помня главный завет нашего любимого капитана, вот что: дети, зачатые в обмане, пребывают в обмане всю свою доставшуюся им жизнь! Как ты на это смотришь, маленькая чудачка?
Мои дети, – рассмеявшись солнечными зайчиками и брызгами шампанского, сказала Ассоль, – будут сотворены из любви и света!
Какой уж тут свет! – расхохотался матрос. – Обман, помноженный на цветной туман, всё равно останется обманом, потому что туман не может быть вечным!
Да, правильно, – Ассоль подтянула красное, как паруса, одеяло к подбородку. – Но отчего, милый Летика, всё это вы так странно решили поведать мне?
Будем вести дело на чистоту, корабельная Ассоль. Клянусь, я желаю тебе добра.
Я верю, верю вам, – уже почти целиком скрывшись под одеялом, выдохнула Ассоль. – Но скажите, как вы узнали, что в посёлке меня дразнили «корабельной дурочкой»?
Помилуйте! Кто же этого не знает? – Летика покачал головой. – Все знают. Да знаешь ли ты, девочка, отчего на нашем корабле покраснели паруса?
Нет, не знаю, – прошептала Ассоль. – Скажите мне, отчего покраснели паруса?
От стыда они покраснели, вот от чего! – закричал Летика.
Вы что-то путаете! – строго сказала Ассоль. – Объясните мне своё странное поведение! Ну же! Или я позову капитана Грэя!
Ну и что? – икнул Летика. – Ты позовёшь капитана, а в каюту войдёт самозванец, самый обыкновенный самозванец!
Что вы говорите? Как это может быть? Вы очень и очень пьяны, Летика!
Нисколько! – опять рассмеялся матрос. – Просто я знаю всю вашу историю. Скажи мне, глупая девчонка, ты хотя бы задавалась вопросом, как смог капитан Грэй отыскать тебя в эдакой дыре?
Да! – сверкнула глазами Ассоль. – Он увидел меня во сне и теперь нашёл меня там, где я ждала его всю свою жизнь!
Глупая! Наивная девчонка! – Летика так и покатился с хохота. – Он узнал твою волшебную сказку в трактире Каперны! А поскольку он неисправимый романтик и мычтатель, а к тому же очень богатый человек, решил немного развлечься, ну, другими словами, побаловаться с деревенской дурочкой!
Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! – закричала Ассоль.
Летика тогда взял с полки большую кожаную тетрадь, раскрыл её и протянул насмерть перепуганной девочке, сказав при этом: – Вот он – личный дневник самозванца! Читай, милая моя дурочка!
Дрожащими руками взяв тетрадь, Ассоль прочла:
«...и тогда трактирщик рассказал мне историю о сумасшедшей девушке, которой какой-то пьяный собиратель песен рассказал историю, согласно которой к этой невзрачной девушке должен непременно явиться принц на корабле с алыми парусами. Не знаю, может быть, этот случай относится к области клинической медицины, но мне эта история, живущая сама по себе в темноте необразованного народа почему-то понравилась. И тогда, выпив доброго старого вина, я сказал сам себе: «Спорим, капитан Грэй, что я сделаю так, что на этом берегу, сколько бы времени здесь не продолжалась человеческая жизнь, люди из поколения в поколение будут передавать чудесную историю, автором которой буду я сам! Спорим, капитан?»
Ассоль машинально провела рукой по глазам и, поцеловав строки, написанные капитаном Грэем, проговорила: «Ужас! Какой ужас!» – и глаза её стали похожи на разорённые птичьи гнёзда, откуда только что какая-то призрачная сила выбросила два живых яичка.
Да! – с грубой торжественностью сказал Летика и вдруг, неожиданно протрезвев, понял, что он наделал. Взглянув на Ассоль, лицо которой напоминало слегка засыпанное снегом пепелище, он опустился на колени и страшно, по-волчьи, завыл, раздирая большими ногтями лицо и грудь свою.
Успокойтесь, Летика! – гордо сказала Ассоль. – Я очень обязана вам…. Спасибо…. А теперь вставайте и немедленно пригласите в каюту капитана Грэя!
Зовите сами, – обхватив руками голову, закричал Летика. – Но прошу вас, это последнее моё желание, поэтому извольте выполнить его…. Так вот, прошу вас не выходить из каюты некоторое время, достаточное для того, чтобы я мог хорошо выпить и утопиться…. Вот и всё! Прощайте, Ассоль! Вот видите, как бывает…. Жить бы ещё и жить…. Не получилось. Одно только радует меня…
Что вас радует? – бессильно отозвалась Ассоль.
Только одно, – поднявшись с пола, прошептал несчастный матрос, – что моя смерть, поднявшаяся вчера на борт корабля «Секрет» была прекрасна!
Постойте! Постойте! – закричала Ассоль. Но матрос Летика уже выбежал из капитанской каюты».

Дальше в тетради было чёрное пятно от огня и Сева Пастушок, чувствуя безбрежное волнение, словно он опять находилась на борту корабля с алыми парусами, опустился на пол и заплакал.
Перестань хныкать, сынок! – входя в комнату, с наигранной строгостью сказал отец. – Я всё равно не смогу простить тебя.
Почему? – спросила Сева Пастушок, прижимая руки к заплаканному лицу. – Почему ты не остановил меня?
Прости меня, сынок, – ответил отец. – Я ничего не мог поделать с этим! – и, опустив голову, протянул руки навстречу сыну. – Спаси меня, сынок!
Что же я могу сделать для тебя? – грустно спросил Сева Пастушок.
Всё! – закричал отец. – Ты родился, чтобы погубить меня! Прошу, умоляю тебя: не трогай эту девочку! Не подходи к ней! Никогда!
Вот как… – Сева Пастушок задумался, а потом спросил: – А вот здесь, где всё сгорело, что было написано? А-а, вот, – он перевернул страницу и продолжил читать, но теперь вслух: – «Какой же вы после этого Капитан! Какой же вы после этого сказочник? Ваши паруса покраснели от обмана! Дайте приказание спустить на воду шлюпку! Я возвращаюсь в Каперну!»
Не смею удерживать! – гордо, но с отчаяньем в голосе произнёс отец и закричал: «Шлюпку моей жене!»
Господи! Господи! Почему же мы все такие дураки? – прошептал Сева Пастушок. – Что же нам делать, как жить с таким грузом?
Не подходи к ней! Никогда! – повторил отец и, шатаясь, словно пьяный матрос, заговорил путано и нервно:
Неужели ты не понимаешь, отчего я сто лет не просыхаю? – грустно проговорил отец и, не дождавшись ответа, ушёл, хлопнув дверью.

Вопрос: Нужно написать сочинение по русскому 15.2. Напишите сочинение-рассуждение. Объясните, как Вы понимаете смысл последних предложений текста: «Бережно…, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грей поднял за подбородок вверх это давным–давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека».

Вопрос:

Нужно написать сочинение по русскому 15.2. Напишите сочинение-рассуждение. Объясните, как Вы понимаете смысл последних предложений текста: «Бережно…, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грей поднял за подбородок вверх это давным–давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека».

Ответы:

«Бережно…, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грей поднял за подбородок вверх это давным–давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека». Заключительные слова автора не только подводят черту под данной историей, красиво венчая ее трепетным ощущением сбывшейся сказки, но и открывает простор для ее продолжения... Да-да! Именно-продолжения! Вы же не думаете, что сбывшаяся мечта юной девушки-это цель автора? Нет, его планы гораздо грандиознее: тысячи и тысячи читательниц (и читателей!), воодушевленные этими чувствами, поверят в свои мечты, будут стремиться к своим целям, достигнут своих высот! Многие и многие, руководствуясь этой сказочно-красивой историей не совершат каких-то дурных поступков в своей жизни, кто-то просто осознает, что мир стоит того, чтобы в него верить...Вот что может сделать с душами читателей мастер пера...

Похожие вопросы